Comfortable

Она никак не реагирует на письмо. Просто не хочет. Не знает, как быть. На работе весь следующий день отвлекается, перечитывает его. Вечером пойдет в кабак. Встречают ее тут же десятки похотливых глаз. Прям со входа пытаются заглянуть в душу. Микасе впервые хочется что-то изменить, но и одновременно с этим ничего не менять. Это тупо. Бармен смотрит на нее оценивающе. Зимняя форма была ей к лицу — добавляла пару нужных килограмм к костлявому телу. Влила в себя не больше двух бокалов вина — к ней кто-то подсел. Она грубо и без лишних слов послала нахуй. Мужик что-то начал ей агрессивно втирать. Кажется, что-то о том, что она — баба, не должна перечить мужику. Микаса не слушала. Не хотела слушать, не то чтобы слышать. Бык здоровый, широкий. Но годы тренировок и отработки техник не так легко забыть. Пусть тело дряблое, но ткнуть лицом в столешницу с заломанной рукой не составило особого труда. Со стороны послышалось улюлюканье и тихие хлопки. Ебланы. Сборище отбросов. Мусор. Ненужный мусор. Ей стало мерзко. Попросила остатки бутылки вина. Кинула бармену пару купюр. Там немногим больше нужной суммы — какие никакие чаевые. Хотелось просто побыстрее отсюда удрать. В этот крысятник она точно больше не зайдет. В доме опять сыро и холодно. Морозы заебали. А только начало зимы. Когда там уже Жан возвращается? Пусть сам отапливает эту лачугу. Допьет бутылку и упадет все на тот же диван. Не такой уж и хуевый. Удобный. Старый и скрипучий, но чтобы просто поспать — пойдёт. Да, уснет в холодрыге. Укутается посильнее в одеяло, которое уже даже не убирала по утрам обратно в спальню, и уснет тихим сном. Под алкоголем спалось спокойно. Слишком мирно. Проснется рано, с ужасными головными болями. Хуевое всё-таки было пойло. Вчера приятно обжигающее гортань, сегодня отвратно разрывало голову. Зубы почистит, примет душ. В рот закинет кусок черствого хлеба. Ничего больше не хотелось, да и не моглось — шаром покати, ничего больше не было. А есть впервые захотелось. Очередное собрание. Очередной мерзкий выпад главнокомандующего. Микаса его ненавидела всем сердцем. Он так открыто презирал ее, что хотелось пару раз заехать по наглой роже. Она сильно не вслушивалась. Ей дали направление в Митрас. Так и знала. Посольство уже тут. На коне скакать не захотелось, поехала в потрёпанной карете. Через тройку часов наконец-таки довезли. Вывалилась, не сдержалась и закурила, пока ее сопровождали в нужное помещение. Парнишка, явно один из йегеристов, с отвращением смотрел на нее, стоял молча и смотрел, как она жадно докуривает на морозе сигарету и выкидывает бычок в урну у входа. Ее ведут на третий этаж. По дороге рассматривает метку на запястье. Такая уродливая… Принадлежность к роду Аккерманов явно не то, чем можно гордиться. Знает здесь каждый коридор. Годы прошли с ее последнего визита сюда, а память все не подводила. Двое послов встретили ее с натянутыми улыбками. Слишком вычурно одетые. Слишком улыбающиеся. Слишком бесячие. -… Госпожа Адзумабито в очередной раз предлагает вам место в клане, работу, в конце концов, дом. Если вас ничего здесь не держит, чего же вы так противитесь? — И улыбка улыбкой, а вот только больно не доброжелательный тон у этой дамочки. Идите нахуй. — Мне нужно время взвесить все за и против. Предельно ясно и понятно. Ей дают срок в пять дней — пока посольство решает свои дела с верхушкой власти. И ради этого стоило переться за сотню километров? Голова пухла. По дороге обратно она отрубилась прям в карете. Ни шатания и подпрыгивания из-за неровностей дороги, ни неудобство кабинки не мешали ей спать. Слишком много сна в ее жизни. Когда-то в дефиците, теперь в избытке. Хочется золотой середины. Слишком быстро ее крутит судьба. Идея сбежать с острова не кажется уже настолько бредовой. То, как на нее смотрели в кабаке, как осуждающе оглядывали гражданские за те пару минут, что она стояла на улице. Слишком грязно. С работы сегодня она освобождена. Хотят, чтобы она целиком и полностью погрузилась в мысли о возможном переезде? Чтобы сошла с ума? Хер им. Впервые за месяц входит на кухню с мыслью, что не помешало бы чего-то съесть. На плите готовит убогую яичницу. Невкусную, подгоревшую и со скорлупой. Даже капитан приготовил бы лучше, уж она знала. Съедает наперекор тому, что слишком жирно, что организм просто не привык к еде. Ее тошнит над унитазом. Мерзко, мерзко, мерзко… Ополаскивает рот и смотрит в зеркало. Синие круги под глазами уже никогда не уйдут, она уверена, что до конца дней так и останется такой противной самой себе. Слишком не той, которая могла бы быть кому-то любимой. Она вся не такая, какая должна была бы быть. Хотелось рыдать и орать, срывать горло и кричатькричатькричать. А ещё хотелось выговориться. Прямо как тогда, капитану. Сколько дней назад это было? Вчера спуталось с сегодня. Но тогда ей было легче. Полегчало настолько, что душа осталась абсолютно пустой. Выдавленной от всех соков. А сегодня она вновь доверху заполнена грязью, сочится наружу. Ноги сами плетутся на улицу, руки закрывают на ключ дом. Мысли путаются, находят затею выговориться странной, но она идёт, идёт, идёт. Снег больно ударяет ей в лицо. Нужно было одеться чуть теплее. Тёмные улицы кажутся одновременно такими загадочными и устрашающими, но и до боли знакомыми и родными. Уедь она сейчас — больше не увидит этого всего. Справа когда-то был небольшой парк с ржавеющими качелями, а чуть дальше уютный магазин с продуктами. Эту часть улицы растоптали титаны, оставив лишь равнину. В голове вновь засела война. Куда не посмотри — везде ее последствия. Даже на руках, если присмотреться, видны разводы от неотмывающейся крови. Это не та кровь титанов, которая тут же испаряется после убийства гиганта. Такая же человеческая кровь, что течет в ней самой — темная, вязкая, уже засохшая. На душе становится плохо — будто бы свежий мороз успел забраться в ее самое сердце и оставить толстую колючую корку. Сглатывает и дрожащими пальцами достает сигарету. Зажигалка убогая и совсем хлипенькая — Микаса уже успела ее уронить вчера и та в пластиковом основании немного лопнула. Снег пропитывает недокуренную сигарету. Она прикрывает ее ладонью и втягивает сильнее, пытаясь вновь распалить потухшее пламя. Слишком отчаянно и глупо. Эрен ненавидел курящих. Да, она такая вот мерзкая. Но и Эрена давно уже нет. Она не решается произнести это вслух, но где-то в сознании иногда смакует на языке это горькое словосочетание. Принять еще не совсем удалось. Хренов капитан живёт черт знает где. Ноги может даже устали идти — брюнетка уже не совсем понимала, замерзли и онемели от холода, или просто накатила усталость. Лавки забавно покрылись тонким белым слоем, переливающимся под тусклыми лучами горящих фонарей оттенками голубого. Заносит кулак для лёгкого удара, но останавливается в паре сантиметров — пробирают сомнения. Прогони он ее сейчас, точно ведь сорвётся. Дверь отворяется сразу же после первого неуверенного стука, из-за чего рука проваливается в воздухе от так и не состоявшегося второго удара. — Ты чего тут уже забыла? — Не хотите… Поговорить со мной? — С ним она еще никогда не сомневалась в своих словах. Так неуверенно и тихо, что ему будто это все мерещится. — Неужели я такой охуенный собеседник? — Я зря прошла такое расстояние? — Поджимает губы и смотрит прямо в глубокую радужку глаз. Уже думает развернуться, заскрипев снегом под ногами, но ее грубо затаскивают за локоть в дом. Дрожит вся. Не май месяц, а одета слишком легко. Чихает и усаживается в массивное кресло. Дети играют в карты, отвлекаются на неё и что-то одновременно начинают тараторить. Улыбается, когда понимает, что ее очень ловко вовлекли в игру, что сама и не заметила. Всё на том же кофейном столике стынет чай, в руках мужчины утренняя газета — до сих пор не успел прочитать, но и этого сделать не удается. Отвлекается на закидывающих картами Фалько Габи и Микасу. Вот же занозы, могли бы и пожалеть. Парнишка все сгребает и недовольно надувает губы. — Давайте с нами! — После окончания партии, и уже вдоволь насмеявшись с проигравшего блондина, выпаливает в самое лицо Габи, при этом еще и за плечи ухватилась. Когда только успела подобраться так близко? Эта её чрезмерная тактильность немного раздражала. — Спасибо, откажусь, — закидывая ногу на ногу, Леви сложил газету вдвое — хрень еще та, — А вы время-то видели? — Поглядывая косо то на часы, то на девчонку, немного сощурился. Выглядело забавно — одним рабочим глазом недовольно щуриться не совсем удается. И когда они разбегаются по комнатам уже с почищенными зубами, он берет в руки холодный чай. Смотрит, своим Аккерманским взглядом. Прямо в душу. — Строгий папаша, — бормочет Микаса, тихо улыбаясь. — Чего-чего? — Что? Ничего. — Извини, ты поговорить там хотела? — Он не хотел извиняться, не так сформулировал вопрос. Долбаеб. Выдыхает и закатывает глаза от самого себя. Точнее глаз. Один. — Э… А. Да, — неуверенно что-то мямлит и хлебает ледяной чай. Настигает молчание. Холодную тишину рушит лишь теплое потрескивание поленьев в камине. И слова сами как-то вылетают из головы. Уже и забыла, зачем пришла. — Что делать, если очень хочется вскрыть вены и утонуть в крови, но остатки сознания просто не позволяют, заставляя бессмысленно отвлекаться? И этот вопрос его просто убивает. Сердце уносит в пятки, а глаз чуть расширяется. Что. Блядь. Что? И ее поникший вид запечатлевается в памяти. Нервно сглатывает. — Можете не отвечать, тупой во… — Наверное, попробовать для начала цепляться за эти самые остатки сознания. Твердят тебе напиться в хлам — напейся. Быть может, после того как переберёшь в край, не захочешь больше пить. Если хоть что-то в голове твоей противоречит тому, что умирать не выход — значит это верные убеждения. С какой-то там своей стороны. С твоей стороны, — Слова сами летят изо рта. Бред наверное. Пусть понимает как хочет, уже не вернуть сказанной хуйни. Есть в ней толика правды, лучшего исхода. Набухаться, а потом жёстко проблеваться уж точно заставят на какое-то время чувствовать себя живой. Живой, а не куском мяса, выполняющим то, что привык, или не привык делать. Живой, искренне желающей подохнуть, лишь бы не чувствовать тошноты похмелья и чтобы поскорее это прошло. Просто потому что хуево временно, а не постоянно. Что не хочется умереть на каждом своем шаге, и не думать о смерти всерьез. И она смотрит своими глазёнками на него. Удивленная такая, немного даже напуганная. Молча пялится и глотает воздух. И он не ждет никакого ответа, тут нечего сказать. Пусть просто осмыслит. Этого хватит. — Спасибо за все, уже поздно, я пойду, — внезапно вскакивает, собирается. Расстроенная какая-то, поникшая. — Вот именно, что поздно. Идти далеко, а там холодно и темно, оставайся, я тебе постелю, — закатывает глаз, выжидающе на нее смотрит, теребит рукав одной рукой, а пальцами другой тарабанит по подлокотнику. — Я откажусь, спасибо, — осматривается, не забыла ли чего, отсекается, приходила то вообще без ничего. Дрянная девчонка, вот-вот разревётся. Куда собралась, дура тупая. — Я уже готовлю тебе вещи, — с трудом поднимаясь, шатается в сторону своей спальни, хромает, но пытается побыстрее. Надеется, что не уйдет. А Габи со второго этажа выглядывает, с самых перил над гостиной своими глазищами смотрит. Микаса это замечает и смотрит в ответ. И пока они играют в немые гляделки, Леви уже приносит свою какую-то рубашку и самые длинные его штаны. Год назад бы ей они были узкими и короткими, сейчас же — только разве что короткими. После душа выходит какая-то помятая и по-прежнему грустная, все еще влажная. Точно ведь, не прогадал — на ее тазовых косточках едва держатся, вот вот спадут. Совсем истощала. Дохлятина. — Чай с ромашкой будешь? — Ковыляя на кухню, бухтит. — Опять чай? Уже два ночи… — Ничего крепче нет и не будет, попьем и по кроватям. Она хмыкает. Чай, так чай. И тихо-тихо сидят, хватает лишь комфортной тишины. И самое главное то, что ни он, ни она не думают сейчас ни о чем. Потягивают горячий чай и наслаждаются молчанием. Губы бьются о фарфоровый край кружки, втягивают жидкость с характерным свистом. Микаса сёрбает. И Леви внезапно ловит себя на том, что его ничуть это не раздражает. Прям вот ни капли. Внутри лишь странное жжение в области груди. Слишком странные чувства. Но явно не раздражение от нее. — Адзумабито хочет, чтобы я прилетела на Хизуру и осталась там, — внезапно выдаёт Микаса. Ей кажется до боли необходимым сказать это. Чтобы он знал. Может, дал совет. И в глубине души сейчас надеется, что Леви отговорит её, попросит остаться, и пусть аргументирует чем угодно, лишь бы ей можно было хотя бы за что-то зацепиться. Просто ей хочется верить, что ее место здесь. Не там, не в Марлии или Хизуру, именно здесь. Но сама она не находит причин оставаться. — А ты этого хочешь? — Он допивает чай. Одной рукой держится за край стола, корпусом откидывается на спинке стула так, что стоит он лишь на двух ножках, дотягивается до раковины и ставит туда пустую чашку. Возвращается в исходное положение и горько вздыхает, — Видимо, нет, — закрывает глаза. Подпирает руками лицо. И девушка отчаянно пытается понять, о чем он сейчас думает. Случайно хмыкает, когда на ум ничего не приходит. И они смотрят друг на друга. Опять эти непонятные игры в гляделки-молчанки. И он догадывается, что она хочет услышать. Вот только не в праве он ей диктовать всю жизнь. От этого решения ее судьба может измениться в край, не в праве он отрезать ее от такой возможности. Не в праве… — Переспи с мыслью о том, что ты можешь получить там, что не имеешь здесь, потом поговорим, — наконец выдает он. Наиболее подходящий вариант. Он как бы сам наталкивает ее на то, что там куда больше жизни, что там, пусть и одиноко и чуждо, но будет получше. Может, наконец отвяжется от его тупых советов. Нашла, кого слушать, глупая девка. — Спокойной ночи, Микаса, — шепчет у дверей в свою спальню. — Спокойной ночи, капитан, — тихо-тихо бормочет в ответ, откидывая одеяло с дивана, а после крепко-крепко укутывается в него до ушей.