Comfortable

Просыпаются поздно, едва ли не опаздывают на работу. Уже у дверей штаба разбредаются по разным коридорам. Она говорит совсем тихое «спасибо, капитан». И такой искренности в её глазах он не видел ещё со времен, когда она по пятам бегала за Йегером и по первому его кличу подтирала сопляку жопу. Неужели и вправду благодарна? Быть может… Вот только за что? Что пытается мозги ей вправить? Глупость, у него слишком хуёво выходит. Что разрешил переночевать? Хуйня, ей всё-равно на такое должно быть. Пусть это останется неразгаданной тайной, как-то плевать, за что она там слова благодарности раскидывает. Но она хотя бы не плачет. Уже достижение. И первые пару часов работы действительно было насрать, вот только спустя время в голове всё чаще стал звучать её тонкий голос. Её еле слышное «спасибо». Слишком правильное «капитан…» Она была единственной, кто до сих пор называл его капитаном. С её уст это звучало больно по-правильному, и Леви ни разу не шикнул на это её обращение к нему. Жана стоило один раз треснуть, как тот тут же перешёл на простое и не всегда уверенное «Леви». Даже Армин как-то свыкся. Какой он там капитан. Правильно, хреновый. Выпавший из строя, покалеченный. Да и разведки давно уже нет. Но она по-прежнему продолжает к нему так обращаться. Идиотка. Заполняет его мысли под самый верх. В горле застрял кисло-сладкий вкус граната. Так она пахла? До этого Леви и не задумывался. Не принюхивался. Видимо, мозг сам запомнил это, а теперь приводит ассоциации. Когда ему приносят папку с новой документацией, хочется подальше засунуть ебучую картонку главнокомандующему — будто специально заставляет заполнять полную форму отчётов, хотя у всех давно уже ходит упрощённая версия. Трёт переносицу, макает перо в чернила. За время новой службы Леви полностью превратился в левшу. Смех и грех. На правой уж слишком не хватало пальцев, чтобы достойно держать перо и выводить каракули для этого еблана. Сказать, что было сложно — нет, Леви это не было в тягость. Убивать титанов, орудуя сразу двумя клинками было, пожалуй, в разы сложнее, просто дело привычки. Аккерман всегда справлялся со всеми трудностями, сейчас тоже не безвыходная ситуация. Одна рука рабочая — и на том спасибо. На стол ему приземляются стопка за стопкой бумаг. Сегодня всем какого-то черта сдалась его сраная подпись, будто он важная шишка какая-то. Было бы это так — на улице в спину прохожие бы не плевались. Сейчас еще один выблядок должен прийти с каким-то срочным документом. Тоже блядь, брось все и подпиши какую-то бумажку. Переполох ебанутый. Когда дверь его кабинета отворилась в седьмой раз за день, нервы дали заднюю. — Пошли все нахуй, я прошлое еще не дописал! — И в человека, ошарашенно застывшего в проеме, полетела чернильница — первое, что попалось под руку. Он лишь через время понял, что парень-то совсем не по его душу пришел. А в синих чернилах измазан по уши. Несправедливо. — Блядь, — и Леви потирает переносицу, прикрывает глаза. Идиот. Смывать эти кляксы с рук то ещё удовольствие, не говоря уже о лице. В спину Спрингера врезается пацан — обычный рядовой. Тот, на ком должен был сорваться Леви. Тот, на ком в итоге он сорвется. — Раздевайся, — оглядев паренька с ног до головы, приказал Аккерман. Размер вроде должен подойти. Он хоть не самая важная шишка, но власть над таким отродьем имеет неплохую. А малый заикается, ничего не поймёт, — Не буду я в твой узкий зад долбаться, обменяешься одёжкой со Спрингером и свалишь с моих глаз со своей убогой декларацией. Краснеет, как девчонка, стягивает штаны. А Конни громко ржет, говорит, что ничего не надо, но под напором брюнета раздевается следом. — Спасибо, меня хоть и наградили парой синяков и в чернилах обмазали, зато повеселили не на шутку, — приземляется на стул и поправляет ворот. — Ты когда вернуться успел, и надолго ли? — Не отрывается, продолжает писать. Хоть и с надменной рожей, но Леви действительно было интересно, просто вот нет времени оторваться и задушевно поболтать. Да и не любил он такое. — До конца съезда, меня отправили представительным лицом. Спрингер уж больно глупо выглядит с синим пятном на полщеки и грязными пальцами. А всё из-за него, вспыльчивого идиота. — Надеюсь, это отмоется, — улыбается. Глупый сопляк. — Ты уж извиняй, весь на иголках с этой писаниной, — трет подушечки пальцев. Чернила действительно смываются херово, а под его кожу так и вовсе въелись с этими отчётностями. — Та ладно, я вообще вам по гроб жизни обязан, если бы не вы тогда… — Ой, уймись уже, спас и спас. Тебя не сожрали, мне ногу практически не оттяпали, это в прошлом. — Как насчёт бутылки вина вечером? — Поможешь мне с этим хламьём, и будет тебе вечер, может даже в покер тебя играть научу. *** Мысли все утро путаются, в голове черти играют. Жить становится сложнее. Ей нужно в срочном порядке определиться, в первую очередь, для самой себя, что она хочет от этой жизни. Бегает по штабу, собирает подписи. Она не девочка на побегушках, могла бы отдать приказ тому же Шадосу, но отчего-то совсем не хочется продолжать сидеть в кабинете наедине с бумагами. Ими вместо нее занимается Миртл — покорная девка семнадцати лет, Аккерман она не особо нравилась, вот только разбиралась более-менее хорошо в бумажной волоките. И врезается на повороте в парня, чей наряд был мало того большеват ему на размер так точно, так еще и весь испачканный в что-то. Хватает пацана и требует отчёта. Он даже не в своей форме. На секунду задумывается, а точно ли это их солдат, вот только вспоминает его с построения. Точно наш, а вот какого черта потерял свою форму — не понятно. — Аккерман этот… Из ума выжил, заставил все снять и поменяться одеждой с каким-то парнем, — лепетал что-то несуразное, время от времени заикался, поправлял ворот и размахивал бумажками. — Это куда? — Выхватив планшетку с парой листов, принялась рассматривать все подписи, — Я одна осталась… Хорошо, распишусь и отнесу главнокомандующему, и с капи… майором Аккерманом поговорю, — уже собиралась пойти дальше, вот только черти в голове решили разгуляться. Значит, он не в духе. Почему бы не потрепать нервов побольше? Шалость всего. Одна, небольшая. Маленькая насмешка. — За мной, — и шаг размашистый, пацан то едва успевает. Совсем без стука врывается в кабинет. Выпереть он ее не выпрет. Вспомнить юные годы хотелось не на шутку. — Значит, домогаетесь солдат на рабочем месте, — он пьет тихо себе чай. Лицо хмурое-хмурое, брови к переносице, — Че застыл, сюда быстро, — оборачивается к блондину, совсем не замечает сидящего в углу парня, — Я считаю это некомпетентным, — щурится, склоняется над столом, заваленным бумагами, — Распишитесь вот тут, — протягивает свой листок, — Чего молчите, прошу, пояснить, иначе и вправду подумаю, что вы у нас «по мальчикам». Слова полны ехидства, девчонка совсем разгулялась. А он сербает и просто надменно пялится. Глупая Аккерман, годы идут, а она продолжает специально его выводить. Да, он прекрасно понимал, что все те невинные оплошности, что она вытворяла под его началом не были случайными, что ее все года забавляла его реакция, что совсем не ненароком такой идеальный солдат именно на его глазах творил хрень и получал за это по шапке. Дура. — Джудис, снимай штаны! — Леви отъезжает на кресле чуть вбок, выглядывает из-за тела Микасы на бедолагу. А тот весь трясётся, — Что застыл, вперед, — продолжает пить, наблюдая за неуверенным расстегиванием ремня пареньком. И Спрингер ржет в голос, а Аккерман аж передергивает. Окликает блондина прекратить раздеваться, а сама смотрит на старого друга. Вернулся.? — Снимай штаны, — командует Леви. — Застегни ремень, — перебивает Микаса. И Конни смотрит, смотрит, смотрит. Смеётся и наблюдает со стороны. Эти искры в глазах. Глупые перепалки. Все потихоньку возвращается на круги своя. — Пошел отсюда! — Кричат в один голос. — Что за цирк, Микаса? — Со звоном он ставит на стол пустую фарфоровую чашечку, зло пялится, — Выпороть бы тебя как следует. — Только не на вашем диване, — закатывает глаза и присаживается на край стула. — Что, больно хорошие воспоминания? — Читает принесенный документ. А Конни давится эрл Греем. Смотрит и уже во всю недоумевает. — А вы что…? — Неуверенно бормочет. Не озвучивает «вместе». Слишком странные у них разговоры. И в одночасье оба хмыкают. Аккерманы такие странные. — Дурость, Спрингер, — совсем и не смотрит на парня. Дурная голова. Откладывает документ, не удосужившись и пера в руки взять. — Бумаги подпишите, — требовательно, с напористым взглядом. Ему нравится такая Микаса. Слишком живая для того привидения, что бродило по коридорам последние… Почти двенадцать месяцев. Вновь та озорная, но вовремя скрывающая своё веселье Микаса Аккерман. Откуда это игривое настроение взялось непонятно, но растянуть удовольствие хотелось на подольше. Плевать, что унизила его перед каким-то там рядовым. Потом придумает, как в отместку унизить её. — Сама пальцы имеешь, — откидывается на спинку и складывает руки на груди. Смотрит. Лицо у нее больно серьёзное для той, которая зачем-то притащила грязного паренька в его кабинет и невесть что пыталась доказать. — А вы нет, — вскидывает брови и косится на пыхтящего в кулак Спрингера, — Ты на предстоящем съезде представляешь людей из Марлии? — Защищаю права марлийцев на пару с одним черножопым, может после останусь на недельку-вторую, — легонько улыбается. Он рад ее видеть. Ему повезло видеть такую Микасу. Последняя же совсем не поняла, в какой момент захотелось что-нибудь эдакое выкинуть. В этом точно замешан этот низкорослый беспалый придурок. Мозги своими вечерними разговорами вставлял неплохо. Вот только странно, что она, совсем этого нехотя, прислушивается ко всей его ахинее. Впервые за прошедший год в ее голове промелькнуло что-то светлое. Невинная выходка, а на душе стало чуть легче. Впервые она захотела вычудить не суицид, а такое вообще ни капли не важное дельце. И не было страха совсем. Того самого страха, испуга, как например, когда их компашку застукали в непотребном виде в старом шатре каких-то беженцев в каком-то поле. Леви тогда больно громко кричал, а голова сильно гудела. Сейчас совсем по-другому было. Но… Выпороть? Только не на диване? Как же стыдно. Знает его подпись, будто бы своя. Чёркает на листке убогую закорючку. Но убогая она только в ее исполнении. В документе, что она забрала у пострадавшего паренька, подпись капитана, то есть, майора, была изящной, хоть и не замысловатой. Размашистая прописная «L» и под ней тоненькие, едва ли видные буковки «evi». Просто его имя. Ничего особенного. Но было в этом что-то свое. Что-то цепляющее. — В три собрание о предстоящем мероприятии, не забудьте, — и покидает кабинет даже не оборачиваясь. Хлопает дверью и уходит. А Леви выдыхает. Трет переносицу. Думает. Заржавевшие шестеренки в его голове скрипят громко, но крутятся. В воздухе распространяется явно не чистая энергия. — Эй, вам не хорошо? — Не хорошо мне с рождения, Спрингер, а сейчас нормально. Продолжает писать. Уже в более свободной форме отчеты о принятии груза с парохода. И с какого перепугу он принимал эту смену. Его главнокомандующий явно недолюбливает, иначе загружать одного его перед таким важным съездом — явно несправедливо. *** Микаса сует пальцы в рот. Слишком плохо, чтобы терпеть. Что с ней такое, она не понимает. Она давно перестала понимать. Утирает рот над раковиной и идет к Тому Доноту. Морально готовится к изнасилованию. Не в прямом смысле. Трахать ей будут только мозги. Причины встречи задолго до собрания ей неизвестны. Хрен его знает, что на уме у этого придурка. Голову кружит, а в глазах мутнеет. Упало давление… Прижимается к стене и дышит через рот. Сейчас полегчает. Вот только нихрена не легчает. Все плывет, а в висках пульсирует. Слишком громко пульсирует. Мощные руки так удачно подхватывают ее подмышками, не позволив свалиться. Вот только в отключку она улететь успела. — Беременна что ли? — Парень прижимается к стене, приподнимая Аккерман и подхватывая ее уже и под коленями. — Сам ты беременный, на ней ни рожи, ни кожи, её даже иметь никто не захочет, больно худющая, да и ребенок точно не прижился бы в таком-то организме, — Хитч наигранно плюет в сторону и с отвращением смотрит на Микасу, — Одни кости. Что встал, в западное крыло её, нужен осмотр как минимум. И паренек быстро-быстро перебирает ногами, а блондинка плетется за ним, призадумавшись о никчемности брюнетки. Действительно убогая. Не такую Микасу она знала. Не такую представляла себе после войны. Да, она представляла жизнь каждого из выживших. Их-то на пальцах сосчитать спокойно можно. Отчего-то ей думалось, что не будет Аккерман так горевать по своему ненаглядному, прыгнет в койку к Кирштайну и все у них будет хорошо. Нихрена. Дрейс сама не понаслышке знала, что такое пятна крови под кожей. Даже ей пришлось убить пару людей на войне. Либо она, либо ее. Вдобавок защитила девчонку, чью маму придавило лапой титана. Ужас тех дней до сих пор приходит в кошмарах. Как живется такому воину, как Микасе, со столькими убийствами позади, ей и думать не хотелось. И без того понятно, что слишком тяжело. И точно ведь она запуталась. Шарф свой сняла, рыдает небось часто. Видно по ней. Хоть и редко пересекаются — только когда Микаса отвозит документы в Стохес, иногда в Митрасе, если совпадает их место пребывания, но и мимолётных взглядов на нее понятно. Девка умирает. Медленно и верно сама себя в могилу сводит. И Хитч совсем не хотелось этого. Наверное, Энни бы тоже так думала, увидь это отродье. Да у неё запястья в разы шире, чем ноги Микасы. Во что она превратилась… В больничном крыле ей меряют давление. Приводят в чувство и заставляют сказать, чем питается. Она сдаёт кровь и мочу на анализы. Не хотела, заставили. А назойливая Дрейс по пятам за ней, пялится, глаза закатывает. — Чего тебе? — Когда медсестра оставила наконец Микасу, не стерпела и рявкнула. — Да вот гадаю, сколько ты ещё протянешь без еды на одних сигаретах, — складывает руки на груди, откидывается на спинку стула. Хитч оглядывается по сторонам: слишком бело и стерильно, по сравнению со всем остальным зданием, больничное крыло подобно другому измерению, — Или ты успела на какой-нибудь наркотик подсесть? — Что ты привязалась вообще? Так беспокоишься обо мне? Так мы подругами никогда не были, за Леонхарт бегала, так и продолжай, ко мне не лезь, — щетинится. Неужто и вправду? Та ну, блондинка этому не верит. — Прекрати, мне правда не всё равно, — преувеличила конечно, но беспокойство за старую знакомую всё-таки имелось, — Мне не слишком хочется кого-то лечить и наставлять на путь истинный, знаешь ли, у самой больно скверно получается правильно жить, но тебе дать совет даже любой бомж может, у него побольше мозгов окажется. — Отвали, — чуть ли не затыкая уши, Аккерман говорит громко. Заебали. Не нужны ей советы. Ей нужна сигарета и свежий воздух. Руки чешутся, а в груди поселяется конченая тревога. — Просто послушай, а потом делай выводы, ладно? — Риторически вопрос. Хитч тут же продолжает: — Я точно не знаю всей твоей истории, как ты жила и продолжаешь жить, но я видела тебя год назад, два года, да даже три. Ты была не такой. Ты была примером для подражания, восхитительным бойцом и прекрасной девушкой, прекрасным человеком в любом из его пониманий. Что же случилось сейчас? Просто задумайся, что именно изменило тебя. Дело ведь не только в последствиях войны и смерти Эрена. Ты потеряла смысл жизни? Ты же сто процентов никогда не пробовала жить для себя. Умеешь хоть? Попробуй отпустить, как бы сложно не было, — она выпаливает всё на одном дыхании. Слова и вправду лились из глубины души. Искренне. Хитч тоже потеряла близкого человека. Марло умер. Пусть и был тупым зазнайкой и тем ещё надоедой, но часть её прогнившего сердца давно принадлежала ему. Так вот часть вырвали. Точнее разорвали. Броском камней звероподобного. Было больно. Но нужно справляться. Жить за смерть своих друзей. И брюнетка молчит. Смотрит в пол. Сказать нечего. Дрейс хмыкает и уходит. Тут эту дуру уж точно кто-нибудь да поднимет, если упадет. *** И Микаса откровенно не понимает. Всегда она жила ради Эрена, его безопасности, в надежде, что когда-нибудь они заживут счастливой жизнью. Вдвоём. А что сейчас? И проблема её такого существования, возможно, и заключается в том, что Микаса никогда не задумывалась о том, чего хотела бы она сама. Сама, без Эрена и его проблем, которые нужно решать. Она не понимает, и понимать не хочет. Если заживёт спокойно себе, это будет значить, что она окончательно предала свою любовь. Что больше не верна. Будто если отпустит его, то допустит слишком большую ошибку. Думала, что боль притупилась и она начала смиряться. Так вот нет. В сердце опять протяжно воет, а ноги подкашивает. Хочется уснуть и не проснуться. Четверг — самый нелюбимый день недели Микасы. По четвергам грёбаный главнокомандующий всегда более раздражителен, чем в любой другой день. В этот четверг прибыло большое количество разных посольств. Подписываются какие-то документы, мирные договора, ещё прочая чепуха. Всю неделю весь Митрас на ушах. Центр Парадиза, кажется, весь освещается хрустальными люстрами этого дворца. Где-то в толпе и затерялась Микаса. Окольными путями обошла прибывшего наконец-таки с севера прошлой стены Сины — Орвуда Жана, и заняла место поближе к фуршету. Бесило абсолютно все. Начиная от наигранных улыбок иностранцев, заканчивая этим платьем, в которое ее всунула Хистория. Точнее люди Хистории. У королевы нет столько времени, тем более сейчас, чтобы с друзьями бывшими сослуживцами обсуждать кто чего наденет. Не забыла хоть, отправила посыльного, заставил надеть. «Приказ королевы». Тьфу! Мерзость какая. Вчера пришли её анализы. Гемоглобин и уровень сахара в крови понижены до безумия. От этого и головокружение, и потеря сознания. Ей сказали больше есть. И всё бы ничего, так это успели донести Доноту, и он лично сделал выговор ей. «Мне нездоровые доходяги не нужны» — выразился тогда этот старый пердун. Теперь Аккерман никак не отделается — результаты следующих анализов доставят главнокомандующему лично в руки. И какая только мразь об этом рассказала ему. Мысли весь день путались. Точнее всю неделю. Несказанно повезло, что таким, как она, дали пропуски на такое мероприятие, только вот не до этого было. Где-то здесь были люди из Хизуру, до сих пор ожидающие её ответа. Да, она размышляла, взвешивала и за, и против. Так и не решилась. Слишком страшно бросить здесь всё и отправится наживать что-то из ничего там. И плевать даже, что здесь особо толком и нет. Здесь останутся задушевные разговоры с заносчивым капитаном, их легкие перепалки, Жан и Армин. С последними хоть они и виделись редко, но всё-таки виделись. Она всё-таки нашла, за что ухватиться. И да, мысленно все же согласилась, что компания Леви Аккермана, того самого в бывшем сильнейшего воина человечества, того мерзкого и говорящего всегда колкую правду в лицо, того, кто пострадать успел от войны в разы сильнее её, но до сих пор стоявшего твердо на ногах, ей очень даже приятна. От его голоса по спине шли мурашки. Каждое слово доходило до центра мозгов, а не вылетало через другое ухо. Она давно уже заметила, что что бы он не говорил, его всегда хотелось слушать. Выдохнув, Микаса почесала переносицу. Обдумывать в сотый раз, что она может получить там не хотелось вовсе. Она не уедет. Не хочет. Нет, нет, нет. И в толпе увидит промелькнувшую на пару секунд низкую макушку. Она бы хотела сейчас с ним поговорить. Леви ведь говорил, что побеседует с ней, когда она примет решение? И в сердце внезапно вспыхивает огонёк. Неужели он специально задал вопрос таким образом, чтобы она склонялась больше к варианту покинуть остров? Не без тени сомнения она направилась в поисках мужчины, с надеждой в аккурат все выяснить, не задав вопроса в лоб. Аккерман вывернул из-за угла комнаты. Просторно, пышно. Слишком вычурно. Что он здесь забыл, спрашивается. Габи и Фалько остались дома одни. Хотел бы и он понежиться в горячей ванне, или просто почитать книгу в кресле у камина. Нет же, нужно всех принудить присутствовать на пиршестве. И эта клуша тоже здесь. Попивает шампанское без конца в дальнем углу и задумчиво пялит перед собой. А все глазеют на девку в платье. И правда красивая. Синее не пышное, обтягивающее сверху, но свободное от юбки одеяние в пол. Явно не дорогое, но эффектное. Очерчивает и открывает обзор на шикарную грудь, а рукава полупрозрачные, прикрывают изрезанные запястья. И вот все бы ничего, если бы не бледное до смерти лицо. Причёска обычная, просто выпрямленные волосы. Совсем никакого макияжа. Ей бы на шею колье, да побольше. Вот только не богачка, да и не нужно ей это. Но окружающие не замечают, пожалуй, ничего, помимо прямо-таки смотрящей на всех груди. И чем думала, надевая такое платье? Грудь как была сочной, такой и осталась, разве что немного уменьшилась, вот только все тело дряхлое до оцепенения. В какой-то момент до него доходит, что он и вправду думал о ее груди. Черт бы побрал алкоголь, что он в себя влил. Пара бокалов игристого не затуманили его мозг от слова совсем, вот только спихнуть подобные мысли на что-то да надо. И что это такое… Он нужен ей сейчас как поддержка в виде старшего товарища, а не для поддержания сисек. Он не должен задумываться о таком. Не в таком ключе и не с Микасой. Идиот. А в какой-то момент замечает ее приближение. Ловко обходит толпы и теряется в смежном зале. Улизнул… Точно ведь его искала. А вот Леви совсем не хотелось сейчас беседовать с ней. На неделе она поразила его внезапным запалом, но ни разу так и не поговорили они с глазу на глаз. Не было случайных встреч на мосту, или по дороге из штаба. Не до того как-то было. А сейчас она сама к нему в лапы лезет. Должно быть, надумала чего о переезде. И он совсем не хотел расставания с ней, хотя здравый смысл кричал о том, что так быть не должно. Он, должно быть, садист, но Леви в какой-то степени нравилось, что она сломлена и нуждается в его поддержке. Ни Кирштайну, ни Арлерту. Только ему раскрылась. Очень и очень плохо. Он ужасный человек. Мерзкий и страшный. Как снаружи, так и внутри. Явно не тот, в ком она сможет найти утеху. Нужно прекращать всё это, пока её общество для него не стало зависимостью. Он перехватывает бокал с элитным пойлом на ходу у официанта с подноса и выпивает залпом. Хочется сбежать. Леви говорит строгое «нет» всем странным мыслям и отметает их временно прочь. Пытается погрузится в разговор со Спрингером и Кирштайном. Дети выросли. Его дети. Аккерман даже задумывается о том, скольких он взрастил. Кровью, потом и жестокими методами, но вымахали они и впрямь красавцами. А скольких своих детей он успел похоронить… Объявляют белый танец и мужской пол плавно перетекает ближе к стенам, освобождая пространство для танца пар. И если бы он знал, что чертовка рассекретила его местоположение, слинял бы подальше. Протягивает свою хрупкую ладонь под пристальным взглядом Жана и улыбающегося Конни. Придурки, это ничего не значит. Выдыхает. Выходит, что зря он прогонял прочь из головы ебнутые мысли, избегал контакта, ведь в итоге всё всё-равно привело к тому, что она стоит рядом с этой, сука, протянутой рукой, а в следующее мгновение обжигает его колючим теплом, когда Леви принимает приглашение, а сама прижимается к нему телом. Вот только не пошло, не нос к носу. Как положено, едва касаясь. — Почему вы избегаете меня? Не поверишь, просто так. И он молчит. Вдыхает приятный аромат её тела и смотрит чуть ниже её лица. Сквозь тонкую ткань просвечивались едва заметные шрамы на плечах от ремней. Такие же, как были и у него. Годы разведки оставили свои следы и на её теле. Извечное трение натянутой амуниции останется на года, уж он-то знал. Ему даже стало интересно, как выглядят такие же отметины на других частях тела под одеждой. На её бедрах, талии… Яркий свет ламп оседал на каждой складочке её наряда, касался каждого участка её открытой кожи, а Аккерман завидовал. Ловит себя на мысли, что ему хотелось бы также прикасаться вплотную к ней. Ведёт её. Смотрит в серые глаза и жмёт губы. — Не молчите, — шепчет, когда после разворота вновь приваливается к нему. Лишь на пару мгновений она оказывается в считанных сантиметрах от его губ своими, но по спине бегут мурашки от её дыхания. — Зря ты Кирштайна не пригласила, весь вечер слюни на тебя пускает, — раскручивает её на вытянутую руку. Момент её возвращения поистине волшебный. Точно принцесса. Вот только всю магию портит всё то, что он знает. Лишь снаружи спокойна. Лишь снаружи прекрасна. — А вы? — Что я? — И какого-то чёрта она немного ухмыляется. — Прижимаете меня к себе сильнее положенного, — из-под полуприкрытых ресниц её взгляд затуманенным кажется в разы больше. Тонкий шлейф аромата шампанского тянется из её рта прямо в его ноздри. Выпила же гораздо больше, чем кажется. Грамотно закусила просто. Всё-равно бестолковая. И он послабляет хватку. Сам не заметил, когда успел стиснуть её. — Извини, — закрывает глаза, пытаясь наконец оторвать взгляд от её лица. И ему кажется, точно ведь кажется, что Микаса на несколько секунд сама прижимается к нему. Сучка… — Тебе идёт это платье, — опускает взгляд вниз. Меж их тел вновь виднеются ноги. Шаг вбок. Назад. В другой бок. — Вы ведь тоже смотрели, — вновь шёпотом. Будто скажи она сейчас на полтона выше — и всё исчезнет. Глазки как два фонарика. Горят ярко-ярко. — Смотрел, — холодно, — Но без слюней и пошлых мыслей. Малявка ты, с изрезанными руками и бурей в душе, — голос предательски хрипит и в каких-то моментах дрожит. И взгляд внезапно её меркнет, — Дети не в моем вкусе, а ты, если что, самый настоящий младенец. — Я думала о Хизуру, — начинает робко, уже с поселившимся сомнением. — Верно решила улететь, там тебе как раз самое место, — грубо и очень грубо. И музыка обрывается. Со стиснутыми зубами Микаса поклоняется в лёгком реверансе и быстро уходит. Идиот. Он всё-таки желал её скорейшего отъезда. Она была лишь обузой, упавшей ему на голову как снег за окном. Все те разговоры ничего не значат. Он пытался помочь, но не так искренне, как она себе это вверила. Выпитый алкоголь бьёт по вискам. Проблема… Проблема в том, что какое-то странное чувство вспыхнуло меж лопаток. Зачесалось даже. И это не привычная злость или тихая ненависть, которую она рьяно и испытывала к этому коротышке прошедшие несколько лет. Она ненавидела. Думала, что ненавидит. Пока он, блядь, не заговорил с ней впервые после войны. Он избил в суде Эрена. Тогда-то всё и началось. Прямо на её глазах. Выбивал ему зубы и превращал лицо в кашу. А сегодня она и вправду хотела услышать от этого самого человека слова потрясения от её внешнего вида? Ведь её самой это платье не нравилось вовсе… Хотела, чтобы убедил остаться. И вправду считала, что он изменился. А если не изменился, то открыл себя с другой стороны. Нет же, по-прежнему скотина. И где-то так сильно болит, что появляется желание себя придушить. С болью сложнее справляться, когда не понимаешь откуда она взялась и где вообще саднит. И от такого нет лекарств. От всех её душевных бед нет лекарств. Есть только слёзы, сопли и растёртые в кровь колени, когда она закрывает рот ладошкой и падает в пол. Она ушла достаточно далеко, чтобы никто её не встретил. И в один момент её кто-то начинает гладить по волосам и шептать нежно: — Тише-тише, — мягкий голос успокаивает. Ей позволяют прижаться к женским ногам и всхлипывать. Азиатка просила повторять за ней, присев рядом на корточки и держа крепко за плечи. Шумно дышала, показывала пример. Приступ паники удалось подавить, а вот чувство стыда — нет. Киёми заключает Микасу в кольцо рук в тёплых объятиях и ничего не говорит. — Я поеду с вами, можно ведь? — Конечно, милая, конечно…