Comfortable

И Микаса ненавидит саму себя. Ненавидит, что уехала. Ненавидит, что тогда допустила приемлемой мысль поцеловать его. Ненавидит, что бросила всё. Холодные стены давят на нее непривычно сильно, и плевать, что комната по-роскошному огромна и стены тут чуть ли не до облаков. Кровать неудобна, а окна чрезмерно большие. Она будто заточена в башне без возможности покинуть спальню. Вот только сама она себя в рамки засунула, никто ей ничего не запрещал. «Проси, что хочешь. Одно твоё слово — и все будет» — сказала ей Киёми по приезде. Ещё что-то про чувствовать себя как дома и прочая чепуха. Вот только уже как две недели находясь здесь, Микаса каждый раз входит в теперь уже свою спальню, останавливается где-то в центре и бездумно смотрит на эти высоченные стены, прямо-таки кожей ощущая беспокойство. От осознания того, что каждая сонная и бессонная ночь будет отдалять её от точки невозврата — уже двухнедельной давности дня, затягивая воспоминания тусклой дымкой времени, ей было каждый раз страшно ложиться в постель. Перина не была такой приятной и мягкой, а большое количество подушек никак не способствовало лучшему сну. И она сбрасывает с лица несколько капель. Завтра не будет места слезам. Завтра она будет азиатской принцессой, представляющей на светском празднике людей Киёми. Завтра она будет готова к улыбкам и приторным разговорам. Завтра она будет в порядке. Бегло стянула свитер и кинула на пол. На кресле у камина ютилась её плотная ночная рубашка — первые два дня убирала её в шкаф, потом перестала. Удобнее приходить и сразу же переодеваться. Дни теперь в разы насыщеннее и разнообразнее. И этот бешеный темп жизни заставляет и вправду забыться и на какое-то время зажить. Выполняя не однотипные действия, учась чему-то новому и вспоминать как делала что-либо в прошлом, Микаса даже отвлекалась от мрачных мыслей и окуналась в дело с головой. Гражданская одежда ей всегда нравилась больше. Скинув с себя офицерские мундиры, Микаса навсегда теперь уже отреклась от военного дела. Никаких больше форменных сапог, белых рубашек под зелёные кителя с нашивками и неудобных штанов. А по утру её разбудит одна из личных помощниц поместья Адзумабито. Микаса переоденется в плотное кимоно — по утру достаточно прохладно, а традиционная одежда азиатской культуры оказалась очень даже комфортной для повседневной носки. Непривычно отросшие волосы она заколет сзади элегантным крабиком и выйдет в столовую. Пожелает женщине доброе утро и сядет за завтрак. В тарелке у нее, кажется, тамаго* или что-то в этом роде, точно не помнит, как это блюдо обозвали. Выглядит, на самом деле, не очень аппетитно. А вот тосты уж куда более привлекательны. Съест один и чаем запьёт. И даже кружки здесь какие-то другие. Без ручек совсем — самое то для напыщенного капитана, за бортики только держится. И всё-таки даже, казалось бы, убогий чайный фарфоровый сервиз Леви был куда роднее и приятнее глазу, нежели это подобие на посуду. Каждое утро она переступает через себя и всовывает хоть какую-то пищу. Пообещала себе, что вылезет из той ямы, в которую сама себя и зарыла. Сила воли всегда была у Микасы, просто на время затерялась из-за душевных болей и эмоциональных качелей в чертогах её шаткого организма. Госпожа Киёми неторопливо рассказывает ей о планах на день, о благотворительном вечере, что состоится сегодня, и так искренне улыбается, что Микасе становится противно от самой себя. Она же буквально использует доброту этой женщины. Но Адзумабито ведь наверняка и сама это понимает, позволяет же пользоваться собой. — И помни, дорогая, твоя улыбка — залог нашего успеха. Дети в приютах нуждаются в тебе, одним лишь своим присутствием ты, подобно талисману удачи, поможешь всем им, — Киёми смотрит на нее как на лучик солнца так чисто и невинно, что даже хочется поверить, что все её слова не фальш. И все же, как такой, как Микасе, так крупно повезло? И сегодня она будет в порядке. Лишь на вечер. Лишь в моменты, когда она действительно нужна людям. Как человек, представляющий клан Адзумабито, как правая рука госпожи Киёми. И притворство это будет во благо. И до времени сбора она может ещё прогуляться. Выходит во двор поместья в лёгкой куртке. Лёгкой ее можно назвать лишь если сравнивать с шубами из Парадиза. Из-за мягкого климата температура на Хизуру не падает особо сильно ниже нуля, но снег более-менее держится, едва подтаивая в обед. Красота растянувшегося двора заставляет каждый раз неравнодушно вздыхать. Небольшая беседка у реки. Склонившаяся над прудом замёрзшая сакура. Деревянные элегантные качели и скрытый под тонким слоем снега песочный сад. Такого точно не встретишь где-то на острове, или в той же Марлии. Впервые увидев этот дом, Микаса и вовсе обомлела. Подобного рода сооружений в своей жизни она не видала даже в книгах у Армина. Большие крыши, низкие полы, светлые и открытые постройки, огромные окна и такие же двери. Сёдзи, кажется. От стиля всего поместья отличалась лишь комната Микасы — больно вычурная, если сравнивать с тем же кабинетом Киёми, кровать вместо какого-то спального мешка на полу и конечно количество объектов. Как выразилась азиатка: «для твоего комфортного проживания здесь». Даже перебор для комфорта. И в целом, всё, что окружает ее во время пребывания здесь можно охарактеризовать лишь одним единственным словом. Слишком. Хотелось домой. К Армину и Жану. К Леви. А еще… Навестить могилу Эрена. Сердце по-прежнему ныло, вот только душевную боль Микаса наконец-таки научилась затыкать занятостью. Отвлекаясь, перестала походить на приведение, поскольку прекратила петлять в своих мыслях. Легче не думать. Само как-то улеглось. И панические атаки её научили подавлять. Встретив тогда Микасу всю в слезах, Киёми забила тревогу и первым делом решила помочь девушке психотерапевтом. За первую неделю провели два приёма — дальше Аккерман отказалась продолжать. Вот только ценные советы извлечь смогла и за столь короткий срок. Когда волна окатывает тело, нужно просто смотреть по сторонам и мысленно перечислить объекты, какие не расплываются. Ухватиться за что-то, и главное осознавать, что именно это «что-то». Это действительно помогает. Вот только в нагруженном графике больше нет места всякого рода атакам. Не сможет больше выбежать в коридор, или поблевать у реки — теперь она центр внимания, пропади посреди мероприятия, точно побегут тот час искать. И это заставляло ещё больше отрекаться от плохих мыслей. От мыслей о Эрене. А еще… Она лишь тайком, сама себе не признаваясь, думала о Леви. О его руках, скользящих по её талии, о губах, буквально съедающих её, и низком голосе. И эти мысли, те самые, которые тайком, перекрывали желание думать о прошлом, о войне. Именно эти, такие чертовски запретные мысли, помогали поддерживать образ «в порядке». Потихоньку и самой хотелось верить в то, что все действительно так и есть. И она найдёт в себе чертовы силы впихнуться в принесённый ей наряд, позволит накрасить себя и помочь с прической. И она выйдет с кареты подобно прекрасной принцессе. И так много глаз на неё смотрит в одночасье, что становится немного страшно, совершенно ведь не знает, что и где лучше сказать, вдруг ляпнет чего не того. Но держится стойко. Уверенно следует за Киёми и её людьми, где их приветствуют у самого входа. На ней шикарная юката фиолетового оттенка, волосы элегантно подобраны наверх, а нежный лёгкий макияж не портит, а лишь подчёркивает красоту девушки. Лишь внешним видом она способна сразить любого. Тихая мелодия играет где-то на фоне, весь зал заполнен светскими разговорами, а в воздухе, как Микаса уже заметила, витает ветхий аромат фальшивых улыбок и мерзкого послевкусия от них. И она тоже строит эту ухмылочку, как делает всегда Киёми, немного кланяется при приветствии и вливается в гущу разговора. — Просто будь собой, — заметив напряжение Аккерман, шепнула Адзумабито, в тот же момент покидая ее, лишь погладив девушку по плечу. — Вы же госпожа Микаса Аккерман, да? Героиня войны, спасшая человечество от Гула Земли? — И Микаса смотрит на подошедшего парня, чуть большим ее ростом. Тёмные волосы зализаны назад, черный смокинг, глаза прям светятся. И ей кажется, что интерес этого молодого человека искренний и точно идёт от самого сердца. Будь собой… И Микаса выдыхает. — Да, — приветливо кланяется, как ее учила Адзумабито и улыбается, уже не натянуто, а так, как умеет она, — А вы… — Тоусен Ямадо, — протягивает руку, — Приятно познакомиться. И у ближайшего официанта он перехватывает два бокала шампанского. — Я очень много слышал всего о вас. Это вы обезглавили Эрена Йегера, стойко сражались до последнего, я очень вами восхищаюсь. И внутри все сжимается. Да, это сделала она. Своими руками. Убила. Эрена. — Да, так и есть, — как-то отстранённо и совсем тихо. Зажёвывает нижнюю губу, совсем забывая о помаде. Нервничает. Отчего только? Сказали, что убийца? Так она всегда это знала. Что Эрена больше нет? Почти смирилась уже. Чего же так на душе неспокойно. И хочется уйти подальше от этого места. — Вам не здоровится? — Обеспокоенно встрепенулся брюнет. — Просто задумалась, все хорошо, — отмахивается и делает вид, что сердце совсем не колотится как бешеное. — Тогда позвольте выпить за ваш героический подвиг, — улыбается и поднимает бокал. Микаса улыбается, лишь про себя думая, что он точно сумасшедший. И много беседуют. Парень много чего спрашивает, а Аккерман улыбается, отвечает. Ненадолго стало даже спокойно. От шуток и вправду хотелось смеяться, и в процессе диалога он даже не особо раздражал Микасу. — Спасибо за вечер, мне было очень приятно с вами лично побеседовать, — улыбается, ловко подхватывает запястье девушки и аккуратно целует её руку. — До встречи, — смущённо кивает она. В конце благотворительного вечера от лица «Ямадо Тоусен» на счёт фонда был зачислен самый крупный платеж, в размере ста тысяч Йен. — Ты потрясающе справилась со своей задачей, я даже и не ожидала столь щедрого пожертвования от одного только паренька, — лепетала Киёми, разуваясь при входе в поместье. Захмелевшие глаза так и светились от счастья, а на лице расплылась широкая улыбка. — Не понимаю, при чем здесь я, — повторяя за женщиной, Микаса медленно проследовала в дом. — Поверь дорогая, тот парнишка, что общался с тобой и слюни весь вечер пускал, просто так бы не пожертвовал приюту столь большие деньги, — Адзумабито усаживается в кресло и, подперев рукой лицо, о чем-то задумывается, лишь через несколько секунд продолжая: — Та любой другой тоже вряд ли, если бы не задушевные обсуждения о чем-то отстранённом и милое хлопанье глаз, — улыбается. А Микаса совсем не понимает, как она вообще могла хоть на что-то повлиять. Они желают спокойной ночи друг другу и разбредаются по комнатам. От лёгкого опьянения голова немного пульсирует, а когда макушка соприкасается с подушкой, а веки закрываются, внутри все резко начинает кружится. Будто она по американским горкам катается, то вверх, то вниз. Но отрубается, на удивление, быстро. И от тех картин, что ей снится, по утру очень и очень ей стыдно. Отрывает глаза, и в один момент, будто наковальней, на нее рушится осознание того, что это был всего лишь сон. И разочарование неприятно ноет в груди. И эти запретные сновидения кажутся ей такими приятными, что вытолкнуть из головы совсем не получается. Такое просто невозможно забыть. Там, в мире мечт и грёз она вновь целует капитана Леви, он вновь прижимает ее крепко к себе и уже властно подминает под себя, влажно касается ее тела и так потрясающе окунает в пропасть страсти. Это запретные чувства, но они ей почему-то нравятся. Почему-то с утра ей слишком нормально. Слишком не тревожит ничего. Просто слишком. Повалится в кресло с книгой в руках. Сегодня она надела свои единственные джинсы. А ещё джемпер. И это выглядит как протест. Не брюки с рубашкой, не кимоно или юката, а просто то, в чем ей комфортно. Просто джинсы и просто джемпер. И это всё кажется ей настолько чересчур, что сосредоточиться на чтении совсем не выходит. Обычная гражданская жизнь, без обязанностей и спешки. В свое удовольствие Микаса никогда не жила и жить не умеет. Всегда нуждалась в чьих-то приказах, хотела и помогала Эрену, отрекаясь от собственных хотений и выполняя лишь то, что было нужно. Сейчас же, когда перед ней на каждом шагу вставал выбор, надеть сегодня джинсы или юбку, Аккерман подолгу смотрела, и пыталась решиться хоть на что-то. Её мир рушится уже год. И казалось бы, что пора давно всему развалиться, как камень за камнем обваливается уже с давно затвердевших руин. Когда-нибудь она привыкнет. Когда-нибудь уж точно. А из головы тем временем уже вторую неделю не вылазит один образ. Как ей заламывают руки, нежно целуют в спину и властно берут сзади. И все бы ничего, если бы образ этого человека не соответствовал одному низкорослому брюнету. От представления его дыхания у нее над ухом по телу бежали мурашки, а внизу живота сводило спазмами. Но она распаковывает письмо, разламывая сургучную печать со сложным немного расплывшимся символом, и садится в то самое кресло у камина ее комнаты. Содержимое заставляет улыбнуться, а внутри становится очень тепло. И собирается на свидание. Ее первое в жизни свидание. Она не любила Тоусена, как любила Эрена, не хотела его, упаси господь произнести это вслух, как хотела Леви, он просто приятен был ей в общении, однако от приглашения не отказалась. Волнение и трепет заполнили её до ушей. Ей хочется хотя бы испытать, каково это — первое свидание. Как бывает, когда ты кому-то по-настоящему нравишься. И он заходит за ней в два. Точнее заезжает на машине. Чёрная такая, элитная. Никак Микаса не привыкнет к шуму моторов и выхлопных труб. Улыбнется ему раз, второй. Словит себя на мысли, что ей действительно хочется с ним улыбаться. Не натягивать фальшивые улыбочки, а искренне смеяться и растягивать губы в приятной улыбке. В ресторане даже не замечает, как пролетело время. Он водит ее по заснеженным улицам столицы до боли в ногах, до сведения челюстей заговаривает её, а после подводит ко входу в поместье Адзумабито. И такими щенячьими глазенками смотрит, что хочется погладить. С Ямадо весело. С ним она чувствует себя в порядке. — Спасибо за столь прекрасный вечер, надеюсь, мы с вами встретимся вновь, — и наглец бегло чмокает молодую госпожу в щеку. Краснеет и едва ли не убегает, так быстро прощается. В эту ночь Микаса пролила не мало слез. Она ему действительно симпатична. Она ему действительно нравится. Но вот проблема, к нему у нее ничего нет. Ни одной искринки. Появился ещё один повод себя ненавидеть. А через неделю они отпраздновали Рождество. В дом пришел новый год, с новыми задачами и целями. Январский морозец приятно колол щеки. Госпожа Киёми куда-то рьяно вела Микасу. Внутри от предвкушения клокотало сердце. Ногами перебирали быстро-быстро. И вот, из конюшни вывели её… Белая, длинногривая, с очаровательными глазёнками кобылка. На ней изящная, аристократичная даже, розовая попона*. Уже запряжённая. И тот час подскакивает Микаса к ней. Неуверенно тянет руку. Лишь бы не лягнула. Осторожно проводит по шее. — Это… мне? — С восторгом смотрит на улыбающуюся азиатку. Последняя же кивает, и внутри у девушки будто расцветает что-то. Тепло сразу так становится, будто не январь вовсе. Гордая, прям вся из себя статная и женственная, лошадь смотрела на Микасу огроменными глазами и позволяла себя гладить. Великолепие во плоти. — А как… — Твое право выбора, дай ей хорошую кличку, — спешно перебивает на полуслове Микасу Киёми. — Она настолько же прекрасна, как первый подснежник… Какой-то очень красивый белый цветок, орхидея, — заворожённо лепетала Аккерман, — Орхидея, тебя будут звать Орхидеей. И она весь вечер благодарит госпожу за столь щедрый подарок. На душе так тепло стало в какой-то момент, что уже не отпускает. По утрам теперь Микаса часто гуляет с Орхидеей, а по вечерам кормит с рук разными лакомствами. Уже ждёт не дождётся потепления, чтобы можно было спокойно прокатится верхом. И от этого предвкушения начинают прорезаться крылья. Те самые, что им присудили при вступлении в разведку, что выросли при вступлении в разведку. Можно сказать, что половину своей жизни Микаса провела верхом. Она уже успела и позабыть, как любила скакать куда-то. Поначалу, пока привыкала, её сильно раздражала излишняя тряска, а после часов езды ещё и бедра сильно болели, а позже даже как-то и полюбила это чувство. Наверное, езда верхом нравилась бы ей ещё больше, не неся она каждый раз опасности. Они ведь скакали каждую опасную вылазку за стены… Просто хотелось ощущать, как ты на нечеловеческой скорости несёшься вдоль полей, как напрягаются все мышцы от сжатия уздечки в руках, как чувствуешь своего коня горячим сердцем. Да, она действительно скучала по этим чувствам. Действительно уже желала вновь сесть на кобылу и куда-то поскакать. А пока, прогуливаясь рядом с лошадью, она ведёт её за поводок и внимает каждому слову мелодичного голоса Тоусена. Пора смириться. У нее началась новая жизнь, и в этой новой жизни нет места старым людям. Только Тоусен Ямадо, Киёми Адзумабито и прочие азиаты из Хизуру. Свыкнется, через силу, но должна обрести покой, раз до сих пор не ушла на упокой.