Comfortable

Микаса блестит, как начищенная монета. В ушах по красному яркому камню, улыбка слепит, а глаза сверкают. Такой она и вернулась домой. Распрощавшись с Леви, она поспешила на работу. Её ждало очень много работы. И день, на удивление, пройдёт без происшествий. Уши все ещё болели, а сердце неприятно ныло, и если с первым было понятно причину боли, то со вторым… было всё сложно. Недосказанность повисла чёрной паутиной между ними, и избавиться от неё, как оказалось, слишком сложно, пока существует рыжий надоедливый паук. Было грустно и обидно, но она пообещала себе целиком и полностью доверять Леви. Он так ни разу и не сказал, что любит её. Но Микаса искренне верила, успокаивала саму себя в каждый раз, когда мысли поглощали здравый смысл и громко вздыхала. Вернётся домой под вечер — она не уходила, пока не дошила то платье из кожи. Мадам Трюм её даже похвалила. Вымыв руки и переодевшись, Микаса принялась за чистку, а после и жарку картошки. На кухне, как и в самой квартире в целом, было непривычно тихо. В последнее время Микаса настолько часто оставалась у Леви, что успела позабыть, что имеет свое собственное гнездо. Там, где можно не мыть посуду и никто тебя за это не наругает, где можно ходить голой, не убираться хоть неделю, и сидеть, смотреть в одну точку хоть часами, думая о чем-то своем. У одиночества, как ни крути, есть свои плюсы. Сегодня ляжет спать рано. Всё, на что Аккерман была сегодня способна — приехать в родной город, отработать смену и приготовить себе поесть. Дальше по плану лишь здоровый сон. Никаких глупых мыслей и всего прочего. Всё хорошо. А Леви уже четвертый раз перечитывает статью в газете, совсем не понимая её сути. Вокруг кресла, где он сидит, кружочки надоедливая Габи, задающая слишком дохуя вопросов и капающая на мозги. — Микаса сегодня не придет? — Нет. — У вас все хорошо? — Да. — Почему ты… — А почему ты докапываешься до меня? Отставить и марш в постель! — прерывая её допрос, не стерпел Аккерман, с шумом выпрямляя газету. — Но сейчас только семь часов! — Вот именно, семь часов, а мозги ты мне уже успела проесть! Уроки сделала, беги спать! Он потрет переносицу и зевнет. Ему слишком не хватает сна. Слишком привык к гражданской спокойной жизни. Или просто постарел. Раньше неделями не спал, сейчас, стоило поспать меньше восьми часов, уже вырубается. Перед сном скурит сигарету. Мыслей слишком много. Он ведёт себя не так, как прежде. И так по отношению ко всему. Его мир буквально ломается, привычки меняются, а эмоции раз за разом берут верх. С ним явно что-то не так. И это даже не столько заслуга поведения Микасы, как просто её существование в его голове. Для неё он поистине хочет быть хорошим человеком. Не таким даже, как был Йегер. Нет, Эрен был подонком и сволочью. И именно на его примере Леви пытается вести себя «по-адекватному», не совершать таких глупостей, как делал он. Леви хочет быть более человечным, чем был раньше, но выходит крайне хуево. Когда приходит черёд вести себя не грубо, все равно получается… грубо. Сегодня вот… Он ведь действительно просто хотел сделать ей подарок, и сейчас осознает, что мог поступить иначе. Можно же было без спешки сесть, поговорить, предложить, обсудить, да что угодно, только не моментально тащить и ничего толком не объяснять. Слова, когда Микаса стала ближе, чем просто солдат или даже товарищ, стали даваться ему в разы сложнее. Вырывается всякая неконтролируемая дрянь. Раньше мог говорить всё, что думает, не боясь обидеть. Сейчас же, стараясь не ранить, он умудряется творить хуйню. — Эрвин, был бы ты сейчас здесь, сученыш, поржал бы, и дал совет, — выдыхая дым с последней тяжки, он решается войти обратно в дом. Габи верещит, убегает от Фалько. На кухне стоит недоеденная кастрюля плова. Не хватает только котенка и жены — точно огромная семейка. Он улыбается. Точно знает, пройдет время, и будет ему и жена, и облезлый котенок. Это ли не предел мечтаний? А когда-то в планах на будущее было лишь выжить. С каждым днём он находит всё больше плюсов обычной жизни. С каждым днём он учиться новому. Это нормально, что это пугает, это нормально, что он меняется, и это нормально, что с каждым днём ему все больше хочется отдаться ей без остатка. Пусть только возьмёт. Он живёт сейчас ради неё. И, уже находясь в состоянии дрёма, ему придется встать. На пороге дома зарыданная девушка, не позволившая ему сегодня уснуть. *** Ванессе плохо. Так, сука, плохо, как не было никогда прежде. Душа мечется между двух огней. Она не хочет поступать подло, но раз за разом… так всё и выходит. Она развернет журнал, попытается, правда попытается ни о чем не думать, но сосредоточиться на тексте совсем не получится. Он ей не просто нравится. Она действительно любит этого мужчину, но Габи права — она пытается влезть ему в штаны, а не в сердце, но как сделать наоборот — совсем не знает. Голову ломает. Ванесса не знает. Ничего. Абсолютно ничего. Что делать и как быть? Руки дрожат, а валерьянка уже не спасает. Неужели со стороны она настолько жалкая? Нет, не так. Она мерзкая? Всем отвратительная и ничего не стоящая? Видимо да, раз, прожив до стольких лет, так и не смогла обрести счастье. На террасе, в домашних штанах и куртке, он курит — все прекрасно видно с окна. Сегодня он, в освещении яркой луны, особенно прекрасен. Это какая-то зависимость. Она буквально нуждается просто видеть его. Наблюдать со стороны и пускать томные вздохи. Это ненормально. Она понимает, но не продолжать не может. Сегодня, кажется, его дорогой Микасы нет. Обычно, когда она ночует с ним, Леви не выходит на террасу, или выходит, но не один. Сегодня же он достаточно долго просто смотрит в небо. Не спеша курит. Позволяет ей смотреть на него. И если не сейчас, то шанса другого не выпадет. Но сердце ёкает. Предубеждения, что поселились в её голове, говорят, что она не имеет на это права. И лишь после пары десятков минут терзаний и плача, она выходит на улицу. Без куртки, лишь в домашних галошах и тонком платье. — Ты прикалываешься? Уже не смешно, это переходит все границы, — его голос эхом бьёт о стенки разума. Слезы льются быстрее. — Пожалуйста, можно мы поговорим? — и он, недовольно громко выдохнув, впускает. Смотрит на её наверняка не красивое и красное лицо, и ждёт. — Я устала от недосказанности, я люблю тебя, Леви, и мне больно от того, что раз за разом ты меня отвергаешь, — вытирая лицо, Паркинсон прислоняется спиной к стене. Слезы не останавливаются. Но она смотрит и ждёт его ответа. Он растерян. Напуган. Что ещё можно увидеть в этом каменном выражении лица, но таких живых глазах? — Ванесса, не буду врать, мне не жаль, что так вышло, но я, кажется, не давал тебе и повода. Серьезно, любовь? — он вальяжно складывает руки на груди и смотрит. Смотритсмотритсмотрит. Внутри явно что-то рвётся, иначе как объяснить звон в ушах? — Ты не помнишь? Мы… провели ночь в отеле. Сесилия. В ночь после битвы за Трост. Ты правда не помнишь? — глаза широко распахнуты, сердце быстро-быстро бьётся, челюсть дрожит. Но она не находит ничего в его глазах. Ничего такого, что могла бы с легкостью увидеть Микаса. И сейчас предельно понятно. Ему. Абсолютно. Плевать. — Прости, но это было в прошлом, я не… — и что дальше он там говорил, она совсем не слышала. И совсем не важно. Всё, что он мог сказать нужного, он уже сказал. Осталась лишь она. Стук зубов друг об друга и собственное дыхание. Гулкий звон. Какой-то шум. Ответила ли она хоть что-то ему? Ноги сами привели домой. Рыдания стояли громким эхом на весь этот пустой и неуютный дом. Кажется, она отрубилась ближе к утру прямо на полу в коридоре. *** Потянувшись, Леви хрустнул шеей. Думал, хоть этой ночью отоспится. Пиздец. Покопавшись в чертогах воспоминаний, он сумел отыскать ту самую полку с той самой битвой. И он действительно тогда затащил какую-то девушку в койку. И этот отель… Он ведь в свои такие редкие увольнительные только там время и проводил. Ебучая «Сесилия». Чувство вины продолжало поглощать его. Он не хотел всего этого дерьма. С Микасой непонятно что, теперь эта неадекватная… Просто, блядь, за что ему это всё? Отправив детей в школу, он и сам выдвинулся на работу. — Всем доброе утро, — при входе он поздоровается и пройдет в небольшой кабинет. Голова гудела, а делать что-то вообще не хотелось. Он смотрит на стол, зевая. Сегодня должна приехать проверка по пожарной безопасности, потому Леви садится в кресло, начинает проверять документы. Не дай Бог, эти мародёры прокля́тые приебутся к чему-то. Так проходит где-то час. Он трёт виски и едва ли не ноет от боли. Что за хуйня? В кабинет стучатся. — Да, — громко произносит, встав с места. Неужели так рано пожарная инспекция заявилась? Почему никто из персонала не предупредил его? Но на пороге появляется рыжеволосая девушка, а за её спиной испуганный Гилберт. — Ванесса, положите нож, прошу, — паренек пытался вырвать из рук замерзшей девушки небольшой нож, но та всячески отмахивалась, роняя слезы. — Отвали, Джеймс, лучше пусть Леви посмотрит, до чего доводит безответная любовь, — и, неожиданно для всех, она точным движением руки разрезала свою ладонь, вскрикнув и всхлипнув от боли. *** Настроение было не очень. У Микасы кружилась голова из-за пропущенного завтрака, а из-за погоды ещё и давило на виски. Работы было много, но клиенты, в основном, были одни и те же. Небольшому ателье везло — в этом районе жило много семей с ходяшими в школу детьми. А дети, как правило, растут. Интересно даже наблюдать, как взрослеет чужая ребятня. По виду и не скажешь, а вот измерительная лента показывает изменения в обхватах точно. Ну и быстро они взрослеют… Как и она когда-то. На самом деле, Микасе никогда не нравилось в кадетском корпусе швеи. Снимали мерки они долго, шили одежду не всегда точно, отчего требовалось по-новой измерять и перешивать. Те самые первые белые штаны, которые ей выдали через месяц после поступления, Микаса не забудет никогда. Они были ужасного кроя. Недостаточно высоко сидели на бедрах, при ходьбе всегда сползали и слишком сильно обтягивали ноги, из-за чего было неприятно передвигаться. В принципе, все кадетские годы прошли в неудобстве — начиная общими комнатами и едой, заканчивая некомфортной одеждой. Потому, не взирая ни на какие события, времена в разведке были сравнимо лучше. Там и еда была разнообразнее, немного, но всё же, и одежда приятнее, а капитаны какие были… Жаль, она ещё тогда не обратила на него внимания. Хотя вряд ли бы всё сложилось лучше, чем происходит сейчас. А сейчас было хорошо. Микаса буквально летала от переполняющих её эмоций. То падала вниз, а он её ловил, то подлетела вверх с Леви за руку. Прекрасное чувство нужности. Леви давал ей понять, что она ему нужна, в то время как ей нужен был он. Будто потеряй сейчас она всё — рассыпется. Так и было, уже совсем не представляла себя без него. Почему-то он въелся так глубоко, что оторвать получится только с мясом. — Милая, тебе не пора отдохнуть? — пропела мадам Трюм, отвлекая Аккерман от обводки уже в третий раз по периметру одного и того же отреза мелом, — совсем замоталась, уже обед. — Да, спасибо, — и, отложив в сторону злополучный белый камушек, Микаса наконец встала. Прохрустев спиной, она сняла фартук, — я схожу в «чайное место», вам что-нибудь принести? Но женщина лишь отмахнулась. Дорога скользкая, аж страшно ходить. Сейчас бы УПМ и взлететь, но Микасе давно пора о нем забыть. У неё ведь даже не осталось от него ничего, у Жана вроде, на чердаке его лежал когда-то, а свой она давно где-то оставила, не желая больше видеть. Кое-как добравшись до заведения, Микаса струсила с себя снег. Минут пять назад начался лёгкий снегопад. — Привет, Леви у себя? — чем-то встревоженный парень коротко кивнул. — Тогда каркадэ, черный чай и… два маффина вот этих, — ткнув пальцев в небольшую витрину, Микаса достала кошелёк. Расплатившись с Гилбертом, она, уже разворачиваясь в сторону двери к его кабинету, спросила: — Занесешь, пожалуйста? — Туда лучше не ходить, — Джеймс нахмурился, когда она повернулась обратно к нему. — Это ещё почему? — Он вышел, — напряжённо пожимая плечами, он пытался делать вид, будто все в порядке, но мельтешащий взгляд и дрожащие руки выдавали его с лихвой. — Я подожду там, — уже не так уверенно, как прежде, отдетинилась Аккерман. — Там… В общем, меня просили никого не пускать, — отгораживаясь, парень отвел взгляд от её такого настойчивого. — Гилберт, ты прикалываешься? Мне-то можно, — расслабившись, Микаса хмыкнула и всё-таки двинулась к кабинету. — Сегодня Ванесса скандал устроила, он её успокаивает до сих пор. Но сердце пропускает удар. Паркинсон? Скандал? Успокаивает? Шаги стали быстрее. Раскрывая дверь, она застала лежащую на маленьком диване в небольшой комнате рыжее чудо. Укрытая по плечи в тонкий плед, она выглядела плохо. — Ванесса, что происходит? — сходу начала Микаса, приближаясь к девушке со стремительной скоростью. — Я люблю его, — громко заявив это, Паркинсон резко приняла положение сидя, не поднимая из-под покрывала рук. Поёжившись, Аккерман хотела уже было что-то сказать, как двери раскрылись, а Леви с подносом в руках вошел в комнату. И выглядело всё слишком ужасно, чтобы что-то говорить. Он же сейчас всё расскажет? Опровергнет все эти тупые мысли у неё в голове? Или она проснётся, и всё окажется дурным сном? Леви всего на мгновение замер в оцепенении, но после поставил поднос на стол. — Привет, — уже потянувшись поцеловать девушку, Леви как ни в чем ни бывало приветствовал её. Но Микаса отпрянула. — Что происходит? — со смятением в голосе выдавила она. Слезы подступали, в горле стоял неприятный ком. Сердце билось быстро-быстро. Венка на шее чувствительно запульсировала. — Ничего особенного, — спокойно, слишком, блядь, спокойно, произнес тот, у кого в кабинете лежала какая-то девушка, когда его вторая половина стояла в удивлении и ничего не понимала. — Леви, — нахмурившись, она всё-таки позволила скатиться одной слезе. Но истерика накрывает, когда в мгновение ока Ванесса подскакивает и прижимается своими губами в губы мужчины. Она не видела его реакции. Кажется, он оттолкнул рыжую. Что-то крикнул, но Микаса уже уходила. В этот момент все разорвалось. Что-то треснуло, просто превратилось в пыль. Вот и уничтожилась её часть. Всё было слишком гладко, чтобы быть правдой. И сейчас, увидя всё своими глазами, она поняла: хватит. Стряхивая слезы, чтобы хоть что-то видеть, она шла слишком быстро для гололедицы. — Микаса, стой! — и даже в этот момент она думала о том, не додумался ли он выбежать без куртки. Оборачиваясь, она мысленно ругнулась, различая сквозь пелену слёз его слишком раздетое тело. Идиот. — Ничего не произошло, Леви, беги обратно! — резко останавливаясь, Аккерман едва на навернулась на льду. Слезы текли, нос покалывало от холода. — Да блядь, — он резко припал к ней, хватая за обе руки. Двоякое чувство рвалось наружу. Все не так, как должно было быть. Леви не хотел всего этого. Просто так вышло. — Просто, блядь, съебись, — отталкивая от себя его руки, она верещала, не хотела, чтобы он прикасался. Кричала что-то ещё, но он совсем не разбирал слов. — Дай, блядь, объяснить! — он скалился и пытался остановить отдаляющуюся от него брюнетку. Злость рвалась наружу, она затыкает уши и плачет. Какого хуя, если нихрена не понимает? Но он ведь сам виноват? Хотя, с хуя ли, если бы Ванесса не устроила бы всего этого, то ничего бы не было. — Мне плевать! Дай мне спокойно уйти, я заебалась, просто, сука, заебалась, я увидела достаточно, — глотая слезы, она ёжилась и медленно отступала назад. Вся такая дрожащая и хрупкая милая девочка. Его девочка. И что делать, если даже слушать она его не хочет, он не знает. Гнев сменился грустью. Хотелось орать и плакать одновременно. Пойти за ней, ухватиться за руки, всё рассказать, но так не вовремя подъезжает черная машина. Из «чайного места» выбегает Гилберт, встречая пожарную инспекцию. А она уходит вдаль. Сердце неприятно жжёт. Он не может сейчас пойти за ней. И Леви решает, что ей нужно успокоиться, чуть позже он сходит к ней на работу и всё объяснит, она поймет. Должна понять. Он ведь говорил, что Ванесса не та, кто стоила бы его внимания, она должна ему поверить, ведь она слишком ему дорога, чтобы терять из-за такой глупости.