Comfortable

Её отпустили домой. Ребекка, увидев в каком состоянии вернулась девушка, безоговорочно отправила ту отдыхать, ничего не спрашивая, и так понятно — Леви. Просто втыкая в стену, Микаса сидела и сидела. Сиделасиделасидела. Думать совсем не хотелось. Не хотелось, но думалось. Сердцебиение отдавало эхом в ушах слишком противно, слишком громко. Сердце слишком ранило, так чего оно вообще бьётся? Всё это уже просто слишком. На ум приходило всякое, но чтобы настолько. Просто у неё под носом, а она было верила, что наконец-то кому-то нужна. Как и Эрену когда-то, она не нужна и Леви. Ведь всегда она занимала эту роль, чего было ей давать другую? Надоедливая дура, верящая во всё, что ей скажут. Но почему всё казалось таким настоящим, если всё было жалкой фальшью, она понять не смогла. Она вспоминала, как он рассказывал о детстве, как умерла его мать, а он, голодая, доживал едва ли не последние дни, как выживал в подземном городе, как приходилось учиться точить нож. Леви был с ней искренен, это Микаса знала точно. Пару раз уж точно. Но в какие моменты всё было не в заправду, она так и не отличила. Она много чего так и не поняла. За окном начинало темнеть, а слезы стали кончаться. Найдя в себе силы встать, Аккерман кое-как добралась до ванной. Зацепившись за гвоздь, она даже не заметила, как порвала кожу на ноге. Тонкая струйка крови тут же просочилась сквозь ткань порванных колгот. Сбросила она одежду рывком, совсем не глядя в зеркало, встала под холодную воду. И похуй уже, кто кого там поцеловал, кто кого обманул и кто кого трахал. Понятно одно — она вновь потеряла то, ради чего можно было жить. Что ещё её здесь держит? Душа требовала прекратить всё это, слишком она идет в убыток от этих недоотношений. За ударами струй из душа совсем не будет видно вновь накатившихся слёз. Их нет, это просто вода. Даже когда кровь с маленького пореза на ноге унесет в канализацию, будет плевать на абсолютно всё. Вот, в одной руке бритва, во второй вентиль крана. По щекам слёзы, а в голове лишь одно: «лишь бы это всё закончилось»… Она и вправду не хотела больше мучаться. Достаточно пережила. Хватитхватитхватит! Но она ведь обещала себе, что не станет больше резаться. Но если она умрет, то и вправду больше ничего такого не повторится. Рука дрожит, бритва так и ходит ходуном в легкой хватке, так и норовясь выскользнуть. Глубокий вдох и… *** Когда Ванесса, подобно тайфуну, залетела в его кабинет, он впервые был обездвижен незнанием, что делать. Обычно это он подводил людей к смерти, с не люди сами себя, а тут ещё и вину нужно чувствовать. Что… Глаза распахиваются, руки немеют. Проходит секунда с того момента, как она разрезала себе руку. Делает большой выпад вперёд, она что-то там продолжает заговаривать. Взгляд сумасшедший. Он не успевает буквально на мгновение, перед тем как он делает второй разрез. Выбив нож из её рук, Леви хватает девушку за горло, пока железо громко звенит от соприкосновения с полом. За руки брать боится — все исполосованы, есть как свежие, так и старые ранения. Она вскрикивает, к счастью, Гилберт додумывается протолкнуть их в комнату и закрыть дверь. У них и так посетителей мало, теперь и этих потеряют из-за цирковых представлений одной особи. Он смотрит в её глаза и крепко сжимает зубы. — Что ты, блядь, творишь? — шипит, ослабив хватку на тонкой шее. Она совсем промерзшая, кажется, по улице вообще без куртки шла. Рукава закатаны выше локтей — прекрасно видно все шрамы, что она сама себе и нанесла. — Я просто хочу показать свою любовь, — она тянется к нему. Тянется, но Леви выставляет руку, немного отшатывается назад. Слишком близко. Нервно сглотнув, он обдумывает, что бы такого сейчас сказать. Грубым, наверное, впервые в его жизни, быть не хочется. Она никто ему, но сейчас следовало бы побеспокоиться о её жизни. Только бы не померла, только бы… — И ты считаешь, что резать себя — это лучший способ доказать любовь? Не стоит, прошу, не ради такого, как я, — он оглядывает её предплечья. Блядь, лучше бы у него было хуевое зрение. Кажется, он рассмотрел своё имя, острыми краями высеченное на её правой руке. — Ты же не любишь её, скажи, что ты не любишь её, — как в бреду тараторила Паркинсон, припав своей грудью к его, когда отступать стало некуда. Она улыбалась со слезами на глазах как умалишённая, а в голове у Леви черти гуляли, так и подначивали её вырубить ударом в затылок. Всё можно решить разговором. Но они у него всегда выходили крайне скверно. — Ванесса, прошу, успокойтесь, — Джеймс так удачно одернул её за плечи, что Леви стало легче дышать. Ещё чуть-чуть и он точно бы что-то учудил бы, за что потом было совестно. — Я не хочу жить, если меня не любят! — она вопела и тряслась в руках парня настолько неестественно, что становилось страшно. Насколько она одержима им? Леви этого и знать не хотел. Не хотел видеть, как страдают девушки, с которыми ему не по пути. Больно не тот возраст. Да и вряд ли бы по-молодости хотел. И как она оказалась возле ножа, никто и не понял. Ванесса кричала и смеялась. Её хохот пробирал до дрожи костей. Это ненормально. Не. Нормально. Лишь через час им удалось усмирить эту ненормальную. Она брыкалась и не поддавалась никаким манипуляциям, никаким словам о том, что это безрассудно и неадекватно. Она высосала из него всю энергию, все эмоции, что по приходе Микасы он так и не отреагировал как надо. Не было сил ни на что. Он попросит её прощения, обязательно попросит, если надо, на колени встанет, но пока пожарная инспекция ебёт его мозги, невозможно хоть что-то придумать из всего того массива мыслей. *** Чем ближе он подходил к её дому, тем сильнее накатывала тревога. Было страшно, сука, так страшно, что Леви готов был волосы на груди рвать. Всё это… Она имела право знать, она должна была знать обо всём, что он так не хотел ей говорить, о всех его неудачах, она бы точно не осудила, но Леви как боялся тогда, так и боится сейчас признать свои ебучие ошибки. С ней всегда было комфортно, Микаса именно та, кто был предначертан ему судьбой, и утратить её из-за какой-то хуйни, он был не готов. Но чем ближе он подходил к её дому, тем сильнее боялся. Чем ближе он был, тем больше им овладевала паника. Было слишком плохое предчувствие. Слишком страшно. Слишком… И ёбаная скорая помощь под её подъездом не сулила ничего хорошего. Это же не к ней. Нет. Нетнетнет. Сука, она же реально имела всё это время суицидальные наклонности. Она, блядь, резалась уже когда-то из-за Йегера. Сердце не стучало совсем, пока он как бешеный взлетал по ступенькам лестничный пролёт за пролетом. Плевать, что ногу до сих пор напрягать нельзя. Плевать, пусть отпадет, но он хотя бы убедиться, что с ней всё в порядке. Но нихуя не в порядке, когда возле её квартиры тусуется куча людей, а двери открыты нараспашку. Расталкивая всех, он пробирается через врачей и просто пришедших поглазеть соседей. Найти её не сложно, квартира небольшая. Бледная, как смерть, она бездыханным куском лежит на своей кровати. Жгутом перетянуть участок ниже кисти. К её венам подключены какие-то капельницы. Под руку подложили пару полотенец, чтобы та была выше тела. Глаза прикрыты, волосы настолько мокрые, что подушка пропиталась насквозь. Кровяные подтёки от воды можно заметить на всех участках кожи, что не спрятаны под одеялом. Губы совсем белые. Её родные губы, что совсем недавно касались его, сейчас выглядят слишком неживыми, чтобы все воспоминания походили на правду. В голове лишь одно — виноват. Это он. Это все он. Сквозь пелену накативших слез он не видит ни Армина, сидящего рядом, ни врача, что снимал жгут по истечении определенного времени. В ушах всё те же серьги, так сильно выделяющиеся на её теле. Красные, но уже совсем не такие красивые, как казались прежде. Она же дышит? Скажите, блядь, ему, что она ещё жива, потому что выглядит слишком мертвой. Он падает прям перед ногами врача у её кровати на колени. Ему что-то кричат, кто-то хватает за грудки. — Это из-за вас?! Вы довели её?! — вытряхивает все мысли из его головы Арлерт, трепая так неистово мужчину, что не верится, что это тот самый юнец из сто четвертого. Но Леви нечего сказать, блондин зол и слишком опечален. Да и не поспоришь. Он и только он. Губы дрожали, а слезы текли без всех предрассудков. Не помнит даже, как его выгнали, попёрли в спину оттуда. Домой заваливается с грохотом. Габи подбегает как всегда первая, что-то тарахтит, но вмиг затихает, увидев его слезы. Леви не плачет. Никогда не плакал. Честно-честно, всё враньё. Но что за солёная жидкость такая у него во рту попала из глаз — совершенно не понятно. В спальне темно. И хорошо, что темно. Он стянул с себя свитер практически не видя ничего. И сейчас он едва осознавал, чего на самом деле хотел. Пустым взглядом он смотрел в потолок, смотрел на пробирающиеся сквозь открытые шторы тени, что создавала зимняя луна, смотрел, но не видел. И от этих теней должна была разноситься прохлада по всему телу — практически также, как и всегда проносилась при полетах в небе, но сейчас Леви чувствовал лишь… ничего. Отдаленно приглушенный стук собственного сердца и мурашки на спине, что побежали, казалось бы, просто так, потому как температура в комнате совсем не ощущалась, как и впрочем всё остальное, отступившее на задний план. И больше ничего. Внутри дыра, которую не залатать простыми нитками. Сейчас бы услышать её голос, хрипящий нежно на ухо, что это всего лишь сон. Ласковые руки, поглаживающие предплечья. Мягкие губы, прикасающиеся к нему так приятно и по-родному, что не оторваться. Но перед глазами её бездыханный вид. Сухие и бесцветные губы. Синяки под глазами и впалые щёки. Она не умрет. Нет, только не из-за него. Он ведь хотел уберечь её, вытянуть из той ямы, в которой была полтора года назад. Он ведь вытянул её, был так этому рад, увидев её такой живой, но сам умудрился закопать обратно, только ещё глубже. Эта девочка не заслуживает таких страданий. Он не заслуживает её. Но только бы она знала… Хотя, не имеет смысла уже что-то ей говорить, лишь разочарует её сильнее. Пусть живет, его дорогая Микаса, пусть наслаждается в объятиях другого, если не будет страдать так, как страдала с ним. Он всегда делал это — причинял всем боль, и как бы он не старался, никогда не выходило сделать всё по-нормальному. Он переворачивается набок, а челка падает на глаза. Лучше бы выкололи волосы ему оставшийся глаз. Лучше бы он никогда этого не видел. И сегодня он не собирается спать. Перебирает до рассвета все моменты с ней, анализирует каждый свой поступок и находит в каждом из них оплошности. Всё, на что способен Леви — лишь работать в убыток, всё ломает, а не строит, всех доводит, а не выводит. Он сам — ошибка. Сегодня он видел слишком много крови. А Ванесса лишь подливает масла в огонь. Из-за его поступков две девушки в один день вскрылись. У одной не до конца получилось, а вот другая… И лучше бы было всё наоборот. Леви эгоист и садист, но лучше бы на месте Микасы сейчас была Ванесса. Лучше бы он успокаивал такого дорогого ему человека, чем забил на неё, лучше бы поступал так ужасно с не стоящей внимания девушкой, нежели с его девушкой. *** Он всё-таки уснул под утро. Сон был ужасным и неспокойным. Кошмарным. Раз за разом он проживал один и тот же фрагмент. Сначала Ванесса режет себя, а после Микаса обездвиженно приземляется к нему в руки, истекающая кровью. Осуждающие взгляды, крики и ругательства в его сторону. И так очень много раз. Он совсем не мог проснуться, пока Габи не разбудила его кричащего по утру. — Приготовьте что-то сами, прошу, я не смогу встать, — отворачиваясь от девочки, Леви зарылся носом в подушку. Апатия поглотила всего его. Стука сердца он уже давно не слышит. Оно осталось где-то там, у дверей её квартиры, или, может, у её кровати, где она лежала такая неживая, такая никакая. И Леви тоже сейчас был никакой. — Там Армин пришел, прошу, встань, — тонкий и тревожный голос Габи пробирал до мурашек, но он слышал лишь тон, вибрирующие нотки, а потому смысл слов до него совсем не дошел, — Леви, слышишь? Там Армин, Армин Арлерт, — она дёргала его за плечо, пытаясь привести в чувство, и если бы не еле вздымающаяся при вдохах спина, она бы подумала, что тот помер. Но Аккерман не смог найти в себе хоть каплю сил, чтобы что-то выдавить. Матрац выравнивается в том месте, где сидела Габи. Она ушла. Но вскоре на том же месте прогнулся с ещё большей силой. — Капитан. — Уйди, бестолочь, — промычал Леви в подушку, когда тяжелая рука парня приземлилась ему на оголённую спину. — Капитан, с ней всё хорошо, — и внутри правда что-то щелкает, но легче не становится. Он так и не может выдохнуть полной грудью. — Капитан, прошу, поднимитесь. — Капитан, расскажите, что произошло. — Что случилось? — Капитан… Эти вопросы, наверное, были заданы с интервалом, с большим интервалом, но временные рамки стали слишком размыты, чтобы хоть что-то судить о минутах. — Нечего рассказывать, Арлерт, я как всегда обложался, вот только последствия этой хуйни понесла на себе она, — со скрипом кровати, он тяжело перевернулся на спину, пугая неожиданностью Армина, — она не простит меня, и самое убогое то, что я тоже не простил бы себя. — Вы ей изменили? — его вопрос ошпаривает, разрывает Леви. Блядь. Она все это время думала, что он тайно встречался с Паркинсон. Распахнув глаза, Леви резко принял положение сидя. Тогда он в сотню раз больший идиот. Сукасукасука! Как-то это совсем не стыковалось со всем тем, о чем он думал. Он не думал об этом факте. Совсем, блядь, забыл! — Это правда? — Армин не выглядит удивлённым, в его взгляде читается лишь разочарование и отвращение. И нет! Нет, нет, нет! — Какой ты отвратительный, раз мог такое подумать, — Леви кривится, — я не пал бы так низко, — он отрицательно качает головой и грустно улыбается. — Но Микаса не знает этого, думает… Я не объяснился перед ней, Армин. Армин, что мне делать? Наверное, это край, если его тон стал таким жалостным. Это край, если он сам просит помощи. Если он нуждается в помощи. Но из этого дерьма не выбраться самому, а Арлерт всегда был опорой и надеждой человечества. Странно, что Микаса всегда выбирала мудаков, когда под боком был такой замечательный парень. У неё явно плохой вкус на мужиков.