Comfortable

Через пару дней после рождения малыша Эда Арлерта, чей день рождения пришлось на двадцать восьмое февраля, вещи Микасы полностью были перетащенны в шумный дом к Леви. Кажется, Габи вопила от счастья на всю улицу. Наконец наступила весна. — Леви, — тихо позвала она мужчину ранним утром. Тот что-то невнятное промычал в подушку и закинул в полудрёме руку ей на грудь, — принеси воды, пожалуйста. — Что такое? — резко оторвав голову от кровати, Леви совсем сонный пытался уловить связь с чем-то, что мог ненароком прослушать. — Мне плохо, — и этих двух слов было даже больше, чем достаточно, чтобы он в одних трусах побежал на кухню за водой. — Что именно болит? — пока она медленно пила, он стоял над ней нависающей скалой, нахмуренный и совсем уже бодрый. — Тошнит, а еще… — она вытерла губы от капли стекающей воды по ним, немного потупив взгляд, — живот тянет. — Может, лекарство какое надо? В твоей «маленькой» аптечке, что ты притащила, есть что-то такое? — Никаких лекарств, Леви, — она помотала головой, задумчиво уставившись на живот, — в общем я давно должна была… — но она не успевает договорить, плотно прижимает ладонь ко рту и бежит в туалет. Леви держит ей волосы и гладит по спине, пока она опорожняет желудок. — Может, яйца не свежие вчера на ужин были? — он подает ей полотенце, после того, как Микаса умылась. — Вряд ли, — она смотрит на запястье, расфокусирует взгляд, — Леви, ты бы хотел детей? — Учитывая, что у тебя их быть не может, то нет, — он пожимает плечами, берет девушку под руку и ведёт к спальне. Мочит тряпку, совсем не замечая её потухшего взгляда, кладёт ей на голову и устраивается рядом. — А если бы, чисто гипотетически, я бы могла? — Она лежит солдатиком, пока он укрывал их одеялом, смотрит в такой внезапно ставший странным потолок и жуёт губу. — Не знаю. Есть ли вообще смысл рассуждать о том, что невозможно? И она внезапно начинает плакать, совсем попадая мужчину. — Что такое? — он убирает мокрые пряди с тряпки на её голове, гладит щёки и что-то спрашивает ещё, но она не слышит, — я буду… любить тебя всегда, дети не главное, я готов прожить с тобой до конца своих дней только вдвоём. — А Габи с Фалько? — Та они съедут от нас, — он улыбается искренне, чмокает её в нос. — Не расстраивайся, да и подумай сама, какой из меня папаша? И Микаса вновь погружается в свои мысли. Так странно это всё, но Леви действительно переживает за ее состояние. Гадает, отчего ей могло стать плохо, перебирает в голове все продукты, что они употребляли в пищу, но не находит ничего такого, что могло стать причиной её рвоты. — Поспишь? Она кивает и чуть отворачивается. Уснуть так и не удается. Он даже не задумывается, вообще, блядь, не задумывается о перспективе, что у них может появиться ребёнок. *** В обеденный перерыв она приходит к нему в кафе. Он улыбается ей, гладит по щекам. Такой нежный и такой родной. Это ли не счастье? Понимает, что приходит момент. Сердце так ноет от боязни, но он не в плохом расположении духа, если не сейчас, то никогда. Что, если он не примет? Нет, должен быть рад. Душа кричала, что все будет хорошо. — Я беременна, Леви, — глухо и без свиста вырывает у нее со рта. Пугает его выражение лица в тот же момент. Оно так резко изменилось, что всё кажется ненастоящим. Он отстраняется от неё, выравнивает спину, отрываясь спиной от дивана. — Ты сейчас шутишь, да? — Он пытается криво улыбнуться, зацепиться за что-то в её лице, но находит ответ быстро — не шутка. Микаса сглатывает, но ком в горле не проходит. — Шесть недель, — коротко говорит она, опускает глаза в пол, не сумев выдержать зрительного контакта. Это очень много значит для неё. Для той, кто уже встретил беременность неудачей, она слишком отчаянно верит в хороший финал. — Я же говорил, — мрачно изрекает он после пары минут молчания, — я говорил, Микаса, что не хочу детей, что мне это не всралось, — он сжимает зубы и приподнимает рукой её опустившееся лицо, заставляет смотреть на себя, крепко сжимая щёки, — ты избавишься от этого недоразумения, ясно? И она бы хоть что-то ответила бы, да язык приклеился к нёбу, а сердце заклокотало в груди. Нет. Нет и нет. Слезы наворачиваются сами по себе. — Почему ты всегда так категоричен? — Потому что я достаточно взрослый для того, чтобы не ставить чужие желания выше своих. Я всё сказал. Он встаёт с небольшого дивана, разворачивается на пятках, оставляет её одной в комнате. Оставляет её, когда ей так нужна поддержка любимого человека. Оставляет, когда она так сильно хочет кричать от боли, но получается лишь беззвучно кривиться и рыдать. *** В этот выходной удивляет всё. На улице становится резко тепло, почтальон пришел вовремя, даже не попутав письма, на сковороде не пригорает колбаса. Пока Микаса отлёживается, он заваривает ей чай с ромашкой. Две с половинкой ложки сахара, как она любит. Леви улыбается уголком губ. Как в сказке. Действительно, все стало так хорошо, стоило просто поговорить. Нет недомолвок и прочей ерунды, сгрызающей изнутри. Она знает всё о нём, он знает всё о ней. Неделя уже, как они живут вместе, при чем на постоянной основе вместе, без этих перебежек между его домом и её квартирой. Он встречает её с работы, она его будит по утрам с горячим чаем. Это ли не рай? Леви уверен — их будущее будет великолепным. Наполненным счастьем, редкими ссорами из-за выбора занавесок, кучей бытовых проблем и сладостной любви. Именно это чувство и окрыляет его. Казалось бы, сухарь Леви, не поклоняющийся ни перед кем, растаял от азиатской принцессы. Пусть просит о чем угодно — он горы и шею свернёт, но сделает то, чего она желает. Пусть у них не будет детей, так даже лучше — вся для него. Вся без остатка. — Доброе утро, — Габи прилипает к нему со спины неожиданно, он чуть ли чайник в кружку не уронил. — Доброе, — ерошит и так взлохмаченные волосы, — иди расчешись, бестолочь, потом не разберёшься с колтунами, — а девчонка послушно кивает, убегает. Четыре кружки чая и печенье уже на обеденном столе. Сейчас его всё устраивает. Идеальное количество людей, без Микасы было куда грустней. Неполноценно даже. Поднимается с места, когда слышит шум из их спальни, готовится уже обнять сонную девушку, когда та ураганом проносится в сторону туалета. — Я ненавижу эту жизнь, — скрючившись над унитазом, она опрокидывает вчерашний ужин. Леви шумно выдыхает, аккуратно приземляясь на колени рядом с ней и придерживая её длинные волосы так знакомо. Она убирает его руки, выскальзывает из опеки. — Спасибо, я уже всё, — она утирает рот, улыбается, подставляя свету лампы свои мешки под глазами и бледную кожу. Но нихера не всё, когда через пару секунд вновь горбится над туалетом. — Что ж за хуйня, — поглаживая по голове девушку, Леви жмется к ней, пытается хоть как-то перенять ее боль, но не выходит. — Всё нормально, просто… опять что-то не то съела, — Микаса отрывается от его груди. Они по-прежнему на полу в сортире, она по-прежнему не умылась и пару минут назад блевала, наверное, от неё прет. Но в этот самый момент вся брезгливость Леви улетучивается. Точнее даже сказать, всегда, когда он с ней, любовь к чистоте пропадает. Будь она даже с сальными волосами и землей во рту, он все равно будет как прежде ее любить. Это ли не любовь? Как в клятве «в горе и в радости…». — Может, возьмёшь больничный? — На работе завал, да и деньги нам не помешают. Леви хмыкает и щелкает ее легонько по лбу. — Говоришь так, будто я требую от тебя деньги, — закатывает глаза и приподнимается. Подаёт ей руку. — Ты ведь отдал все деньги Ванессе обратно, нам нужно за что-то есть, — язвит, выталкивает мужчину за дверь, — мне нужно в туалет, иди давай. Оставшись одной, она садится на унитаз и плотно прижимает ладонь к глазам. Ещё совсем маленький секрет даётся ей слишком тяжело. Чем скорее она расскажет, тем быстрее станет легче. Нельзя вновь потерять всё по глупости. Но что-то, засевшее на подкорке, грызет и не даёт и слова того произнести. Слишком реалистичным был её сон этой ночью. Так ведь и вправду может произойти. Он и вправду не ставит никогда желания чужих выше своих. Никогда не допустит того, чего против. Это что-то на нездоровом. Что-то такое, что начинает её пугать. Уже умытая и с чистыми зубами, она выходит на кухню. Все уже сидят, ждут ее. Хватает с крючка в коридоре халат. Выбежала в одной ночной рубашке. Точнее даже сказать, в старой футболке Леви, что едва прикрывала задницу. — Всем приятного аппетита, — сдержанно изрекает и берет в руки всё ещё горячую чашку. Дует на чай и немного отхлёбывает. Зев вырывается спонтанно и громко. — Армин с Энни зовут нас вечером на ужин, пойдём? — Почему бы и нет, да и Габи с Фалько не видели малыша Эда, — она пожимает плечами и мысленно улыбается. Всё-таки сон был кошмаром. Леви бы так ей никогда не ответил бы. Всё так по-семейному, что на душе теплеет. Он советуется с ней, приходит к обоюдному решению, а не изрекает свой ответ. И так касательно всего. Сегодня вечером же и скажет. Рука под столом прижимается к животу. Ей стоит меньше переживать. Нельзя больше допускать никаких волнений. Подсознание само вывело правильное решение — в этот раз должна суметь. — Микаса, — тихо зовет он её, когда девушка уже стоит собранная на пороге у дверей. Он плетётся бледный, явно чем-то испуганный из другой комнаты. — Я опаздываю, что-то случилось? — читает его выражение лица. Слишком живое и чем-то обеспокоенное. За спиной он что-то нервно теребит. — Пришла пора, — выдыхает. Достает из-за спины предмет ее когда-то томных издыхании. Сейчас же это кажется смешным. Даже сердце не ёкнуло, когда старая тряпка вновь врывается в ее жизнь. Микаса улыбается, издает громкий смешок, вспоминая, как плакала, узнав, что он его нахуй спалил. Вот дуралей, и держал ведь его больше года при себе. Сама лезет его целовать, а Леви же, удивлённо разинув рот, так и остался держать на согнутых локтях проклятый шарф. — Выкинь его наконец, он не подходит мне под образ, — самозабвенно смотрит в зеркало и демонстративно поправляет шапку крупной вязки на голове. И ведь действительно: куртка кофейного цвета, шапка молочная, даже сапоги в тон, куда сюда красный шарф? Он, ошалев, приподнимает бровь, но красную тряпку всё-таки откладывает. Настроение поднимается, когда он на прощание чмокает её и повязывает ей на шею шарф цвета шапки. Она купила набор ещё на Хизуру, только там он практически не пригодился — не настолько холодный климат. Здесь самое то. — Так точно под образ подходит. — Та да. Пока-пока, не скучай, — и выходит из дома с широченной улыбкой на лице. Она смогла отпустить прошлое, смогла отказаться от некой зависимости в виде Эрена, смогла отказаться и от другой привычки. Смогла отказаться от курения. Конечно, месяц без курения не так уж и много, но ближайшие месяцев восемь она и вспоминать о сигаретах не должна. Не хочет. Но страх потерять ребёнка во второй раз съедает изнутри. Она не должна об этом думать, но оно как-то само лезет наружу. Что, если ей просто не суждено стать матерью? Но ведь ей даруют второй шанс, и в этот раз она не должна проебаться. Ещё пару лет назад она и не мечтала о таком, да и представить было сложно. В мире, где не знаешь, проснешься ли ты завтра, мечтать о большем, чем просто выжить, было нереальным. А сейчас вот, всё осязаемо. Сейчас внутри неё развивалась маленькая копия её любимого мужчины, их будущее. Но всё кажется таким размытым, что не верится вообще ни во что. Микаса войдёт в ателье тихо, быстро сбросит верхнюю одежду и поприветствует уже орудующую ножницами Мадам Трюм. — Милая, ты что-то бледная сегодня, — когда Аккерман завязывала фартук на талии, произнесла женщина, с опаской оглядывая девушку. Тонкая морщинка между бровями стала более контрастной от нахмуренного взгляда. — Это нормально, — отмахнулась Микаса, беря в руки толстенькую тетрадь с записями. — Чего это? — Мадам Трюм выгнула выщипанную бровь, но вскоре её глаза расширились от вида сдерживаемой рвотный позыв брюнетки. Прикрывая рот, Микаса сглотнула. Пронесло. — Ты беременна, — смена удивления на радость и понимание на лице женщины вызвали внутри Микасы бурю эмоций. Но прежде всего счастье. Приятная нега разлилась по телу. Её хотя бы не осуждают. *** — Привет! — Габи забегает в открытую перед ними дверь впереди всех, всучивает в руки Армину торт и старается, как можно быстрее разуться. — Куда ты так летишь, бестолочь, — закатывая глаза, Леви смотрит, как следом за девочкой проходит Фалько. Пропускает вперёд Микасу и лишь потом входит сам. Пожимает руку Армину, смотрит как брюнетка уже обнимает Энни. Весь день его преследовала какая-то тревожность и странное лишь нарастающее чувство чего-то плохого. Настороженно, он следил за всеми своими действиями, дабы ничего ненароком не натворить. Язык был сегодня особенно хорошо подвешен, но опаска осталась, хоть и не приключилось ничего плохого. — Нам может потише? Ребёнок не спит? — в опровержение его слов послышался визг Габи, а после плач малыша, явно испугавшегося названную гостью. — Какой он хорошенький! — Габи, не пугай ребёнка, — грозный голос Микасы послышался с другой комнаты. — Всё хорошо, не переживайте, — замахал руками волнующийся Армин. Энни уже подскочила к малышу. Леви прошёл за Арлертом на кухню, пока дети и дамы остались в гостиной. Армин неуклюже налил в чайник воды, разлив немного на пол, и поставил тот на печь. — Ну что, рассказывай, как жизнь молодого папаши? — Леви вальяжно раскинулся на стуле, закинув щиколотку на колено. — Энни слишком рано выписали из больницы, она ещё не прошла реабилитацию после родов. Неспокойный сон из-за частого плача по ночам, много дел по дому, усталость. Впрочем, всё, как и должно быть, — слишком расслабленно произнес явно уставший Армин, присевший напротив Аккермана, — у вас, я смотрю, всё наладилось? — Ну, можно и так сказать. Спасибо что ли, если бы не ты, не знаю даже, как всё вышло, — Леви подал плечами и выдохнул. Армин действительно сыграл большую роль в их с Микасой примирении. Вот так смотреть на Армина и осознавать, что когда-то этот малый был просто малой очень сложно. Армин прям возмужал на глазах. Совсем родной, как сын, и такой далёкий, как незнакомец. Смотришь и не веришь, что тот уже отец. И Леви не жалеет даже, что никогда не воспитает свою кровь. Прекратится род Аккерманов — и плевать, хватит миру чокнутых на всю голову, он воспитал достаточно новобранцев, чтобы считать себя в какой-то степени их отцом. Да, возможно, когда-то в юности и были мысли о взрослой жизни с красавицей и умницей женой, с родимой ребятнёй на заднем дворе, сейчас же… Ему хватает лишь красавицы умницы Микасы. Вправду невероятная. Подходит со спины, наклоняется, чмокает в щёку под тающий взгляд Армина, садится рядом. Ужинают они долго, шумя приборами и тарахтя обо всем на свете. Время от времени просыпается Эд Арлерт, заставляя то папашу, то располневшуюся мамашу вскакивать и бежать к люльке. Микаса пару раз улыбается, когда молодые родители томно выдыхают, стряхивают со лба пот и счастливо тянут лыбу, наконец укачав ребенка. Когда Энни приходит время кормить проголодавшегося Эда, она зовет с собой Микасу в спальню. Размещаются вдвоем на кровати. Оголяя налитую полную грудь, она подносит ребёнка под бок. Леонхарт смотрит исподлобья на краснеющую Микасу и закатывает глаза. — Ты в казарме и не такое видела, чего выделываешься, — бухтит, но тут же слабеет в лице, когда Эд, потеряв сосок, громко чмокает, хлопает огромными глазёнками и пытается найти источник молока. В приглушенном свете ламп лицо Энни казалось куда более жёстким, чем было на самом деле, но всё-равно на нем можно было прочесть ласковость и трепет к своему малышу. — Да, — всё, что вырывается у Микасы со рта. Наблюдать за такой картиной Микасе приходится впервые. До жути интимно, что щёки вспыхивают. — Чего за живот всё время держишься? Мечтаешь о детишках? Не мечтай, это сущий ад, — блондинка явно вспомнила свои тугие роды, иначе объяснить её искривлённую в ужасе физиономию никак по-другому было нельзя. Но Микаса молчит, и молчит долго. Энни, отойдя от своих мыслей, уставляется озадаченным взглядом. — Аккерман, — строго зовет её блондинка, — а ну выкладывай, — требовательный тон и настойчивый взгляд заставляют пробежаться по спине тысяче мурашек. — Я беременна, — тихо-тихо сознаётся, пряча глаза. Леонхарт, на удивление, не вскрикивает и не реагирует буйно, лишь ошарашенно глядит, а после растягивается в улыбке. — Леви знает? — первое, что спрашивает Энни, параллельно этому вытирая с губ младенца потёкшее молоко. — Я готовлюсь к этому, — бурчит, сжимая пальцами покрывало. Сердце так скачет в груди, будто она созналась во всем Леви, а не Энни. Вот бы он тоже так спокойно отреагировал… — Ну подержи хоть ребёнка, что ли, что как не будущая мать, — всучивая в руки удивлённой девушке малыша, Леонхарт самодовольно улыбнулась, — да кто ж так держит, — но тут же заворчала, поправляя расположение рук брюнетки, — под спинку ему руку, и голову держи, шея у него ещё совсем хлипкая. Умиляясь младенцу на руках, Микаса сжалась. Так чуждо было держать такого совсем крохотного и беззащитного человечка, что появился страх ненароком его сломать — настолько хрупким он казался. И так ощущаются новорождённые? На секунду представилось, как она будет также впервые брать на руки своего ребёнка, как будут трястись руки а в голове лишь одна мысль «и что теперь делать?». И действительно, она ведь совершенно ничего не знает о материнстве. Не в курсе, как понять, хочет он есть, или просто пора сменить подгузник, как его правильно качать и как держать с уверенностью, не боясь уронить. — Расслабься, боже, как напряглась, — забирая обратно к себе на руки мальчика, что так удивленно и неподвижно изучал новое ему лицо, она положила этот небольшой комочек в пелёнках на центр кровати, — хочешь напугаю? — Ну, давай, — пожала плечами Микаса, наблюдая уже за Энни, что так умело разворачивала пелёнки ребенка. Оставшись на поверхности в одном лишь подгузнике, Эд тряхнул ножками и тут же притянул к лицу затёкшие ручки. — Так, не царапаемся, — аккуратно взяв в свои ладони совсем маленькие ладошки ребёнка, Энни присела на край кровати слева от ребёнка, — представляешь, им нужно пупок первые несколько недель мазать зеленкой, чтобы он зажил, я так удивилась этому. Сглотнув, Микаса с удивлением осмотрела живот ребёнка. Пупок и вправду был измазан зелёным цветом. — Охренеть, — отведя взгляд, произнесла Микаса. — Но не суть. Ты когда вообще Леви расскажешь? — принимаясь пеленать ребёнка обратно, обратилась к ней Энни. Она крепко сворачивала ткань на теле Эда, дабы тот не размотался по ненадобности. — Не знаю, мне очень страшно. — То есть ебаться без предохранения не страшно, а сказать о том, что ты беременна страшно? Я сегодня увидела, как он относится к Габи с Фалько, и повеет, этого мне стало достаточно, чтобы понять, что он хорошо относится к детям, даже очень хорошо, — похлопав по плечу девушку, она взяла на руки Эда и принялась его качать. — Можешь идти, я хочу укачать его, я скоро приду. *** Возвращаются домой поздно, сильно засиделись в гостях. Габи падает в гостиной, Леви бурчит о чистке зубов и отправляет в кровать. Слова Энни больно правдивы. Он лишь кажется грубым, на деле же мягок и явно любит окружающих его близких. Над Габи вообще чуть ли не трясется. Бояться нечего, все-равно сказать придется. Он о чем-то говорит, принимается убирать в шкаф высохшую после мытья посуду. Она теряет нить повествования. Точнее, наверное, даже не слушала совсем. В голове засела одна единственная фраза, кручёная на языке. О чем он там болтает? — Я беременна, — он, так и не поставив кружку на полку, замирает. Поворачиваясь к ней, его зрачки в один момент как в том кошмаре расширяются, а после в уголках глаз начинает скапливаться соленая жидкость. Как реагировать на такое? — Повтори, — шепчет, делая шаг к девушке. Сердце замирает. Что он скажет после её слов? — Я беременна, — вырывается рвано и тонким-тонким голоском. Сердце, что не билось пару секунд, падает в пятки. Он хватает её за шею и наклоняет к себе. Жмуриться, жмётся. — Правда? — тихо переспрашивает. Микаса, пребывая в растерянности, пускает в свободное плавание пару слез. — Да, — выдавливает осипшим голосом. Она притягивает его за Лопатки ещё ближе. Она не видит его лица, но слышит стук учащенного сердцебиения. — Честно? — Да, — на грани истерики она отвечает громко, на последней ноте. Плачет. Он правда сейчас не испарится? Правда просто не возьмет и не уйдет? Или это слишком сладкий сон? — Микаса, что ж ты со мной делаешь? — через силу отрываясь от брюнетки, Леви берет её лицо в свои ладони, — я ж старый, так и помереть недолго, — на щеках еле заметные мокрые дорожки. Он что, плачет сейчас? Её такой строгий и серьёзный Леви плачет? Губы начинают дрожать. — Я люблю тебя, — шепчет, приближаясь к губам, — и его люблю, — упирается лбом в её лоб. Осознание приходит не скоро. Когда понимает, что говорит он сейчас о ребёнке, она выпускает громкий хнык и прикрывает веки. Он вновь жмётся, вновь сгребает в охапку и не отпускает. Не отпускай, только не отпускай. — Но как такое возможно? Ты же говорила… Я же смирился уже, — мотает головой, гладит плечи и спину. — Это чудо, Леви, — томно выдыхает, улыбаясь сквозь слезы. Сквозь эти чертовы слезы ничего не видно! Но она точно знает, что да этими следами он сейчас улыбается. — Это чудо, Микаса, — вторит он.