I love you, darling

Шиничиро ещё не было так страшно. Страшно настолько, что он уже готов был сделать шаг назад. Он дрожит. Липкий, мерзкий страх окутывает его, проводит когтистой лапой по вспотевшей спине, обхватывает горло и душит, душит так, что всё вокруг превращается в одну серую массу. Он задыхается. Его воротник футболки стал гораздо уже обычного, и Сано его оттягивает, пытаясь побольше вдохнуть воздуха. Перед ним на их заднем дворе развернулась ужасная картина: Майки, его милый братец Майки, стоит над Харучиё и смотрит на него так злобно, что тучи небо заволокли, а на руках у Манджиро кровь, вязкая, красная и такая мерзкая. Шиничиро слышит шаги рядом и чувствует тепло от вдруг рядом остановившегося тела — Такеоми замирает рядом с ним. Нет, это всё происходит не с ним. Убейте его кто-нибудь, разбудите от этого страшного кошмара! Но всё очень реально: и крики первого отошедшего от оцепенения Акаши-старшего, и плач Сенджу где-то недалеко, и неровное дыхание Баджи, который мог лишь открывать рот, откуда вырывались только рваные вдохи. Всё так странно, непривычно. И ноги у Шиничиро трясутся: он не знает, что будет дальше, и ему плохо от этого. Он не помнит, что произошло потом. Не помнит, как оказался в комнате наедине с грызущими его мыслями, но очень хорошо помнит, как пришёл к тебе. Помнит, как трижды нажал на звонок, скрипучий такой, режущий слух и заставляющий потерять сердце где-то у ног. Помнит, как дверь открылась, как тёплые руки заключили его в такие уютные и расслабляющие объятия.

***

Голова Сано лежит у тебя на коленях. Он немного успокоился и теперь снова может мыслить, но всё же не так хорошо, как хотелось бы. — Ему только девять лет, — парень прикрывает веки и чувствует, как влага подступает к глазам, — он ещё такой маленький… Шиничиро громко шмыгает носом, не скрывая своих чувств. Здесь, в этом доме «мальчики не плачут» звучит абсурдно, глупо. Ты аккуратно перебираешь его короткие, тёмные пряди в своих руках, массируешь кожу головы, а потом спускаешься пальчиками к его лицу: очерчиваешь острый подбородок, рисуешь непонятные узоры на щеках и легонько касаешься его губ. Сано не хмурится, ему приятно, ему хорошо и наконец более-менее спокойно. — А что будет дальше? Он кого-то… убьёт? — последнее слово даётся ему с трудом, словно так он действительно подписывал кому-то смертный приговор. Сказать тебе нечего, ничего не идёт в голову, но всё же слова здесь были необходимы. — Манджиро… — замолкаешь, пытаясь подобрать верное слово, — странный парень, — прости, но уж лучше ты ничего не придумываешь. — Но я уверена, что он не пропадёт. Слова заезженные, всеми использованные, надоедливые, но они успокаивают брюнета. Ненадолго, но успокаивают. Он поудобнее устраивается на твоих коленях, стараясь не думать о том, как он будет смотреть в глаза своему родному брату.