***
Удушающий мрак поглотил, заставив первым делом поддаться очередной волне гнева и непринятия: сорвался с места, двинувшись вперёд к холодной поверхности двери; колотил по ней до боли в руках и ногах; срывал глотку, крича в надежде воззвать к… К чему, блять? Писк самого замка́ я не слышал. Получается, что и мою мольбу никто не услышит. А вот уже знакомый случившийся щелчок закрытия двери вызвал тревогу. Именно такую, которая любит теплиться в душе, прорастая корнями глубоко, чтобы начинать, как паразит, уничтожать. Полнейшая не только темнота, но и тишина, которую осмысляю, вглядываясь в ничто перед собой. Стук в ушах усиливается, сдавливая голову по вискам. Паника быстро добирается от ног до солнечного сплетения, заставляя грудь гореть. Боюсь сделать шаг и провалиться. Даже дышу с перебоями, потихоньку теряя нужные равновесие и концентрацию. Пространство будто огромное и ничтожно маленькое одновременно, а по-другому — неизвестное. Делаю осторожный шаг назад и одёргиваю ногу от пола, испугавшись острого покалывания на стопе. Осязание, в попытке изучать мир теперь только таким способом, увеличилось. А пол, вылитый бетонными мелкими шипами, ситуацию мне не упрощает. Скрипя зубами, всё-таки пару шагов совершаю, прежде чем сесть на пятую точку, притянув к себе ноги и уткнувшись лицом в колени. Прячусь от темноты в темноте. Смешно. Только вот за закрытыми глазами можно первое время контролировать внутренних демонов, выбраться наружу которым за здрасте.***
Первые два года отношений с Питтом были идеальными. Романтика, до тошнотворного ощущения, заполняла нашу близость, превращая каждый день в ванильное нечто: жили у меня, изучали друг друга, дарили подарки, занимались классным сексом, уделяли внимания столько, сколько это было нужно. А мне его было нужно много. И Питт хорошо справлялся с моими требованиями. Возможно, я всегда был таким: навязчивым, иногда слишком резким, откровенным и…слишком самим собой. Питт же, постепенно, позволял себе такое всё меньше, становясь слишком работающим. И я не хотел принимать того, что терял дорогое и важное мне, в чём утонул безвозвратно. Терял свой глоток, дающий дальше жить, и наивно полагал, что смогу изменить ход вещей, о которых сам Питт меня изначально и предупреждал, получается? — Может тебе уже хватит? — Питт отбирает у меня бутылку виски, которую я успел опустошить наполовину, сидя на кухне в ожидании того, когда он вернётся. Горят только маленькие лампочки в кухонном гарнитуре, создавая полумрак. — Где ты был? — поднимаю тягучий взгляд на часы, напрягаю глаза и вижу, как стрелки почти дошли до цифры «четыре». — Работал, — отвечает он без энтузиазма, отставляя ви́ски на столешницу. Достаёт себе стакан и молча, больше не объясняя ничего, наливает в него воды из крана. — Работа, работа, работа… Как же заебало, — я не знал, как выразить своё отчаяние по-другому, кроме как выплеснуть все накопившиеся вновь эмоции на Питта. Сердце неприятно сжимало, а по сознанию лёгкой вуалью проходила мысль, что я, возможно, делаю что-то не так сейчас. Кто бы этот здравый смысл слушал… — Мы почти не видимся. — Не начинай. — Ты приходишь только ночью, пробираясь в комнату и ложась в постель, как сраная мышь! — Питта совсем не слышу, нервно катая стакан по столу. — Спишь всего пару часов и уходишь снова… работать, — последнее слово выделяю ядовито и издевательски. Состояние Питта в этот момент не понимаю, но нетрезвому взгляду он кажется виноватым. — Не думаешь, что работа занимает большую часть твоего времени?! Начерта я здесь тогда вообще?! Зачем жду тебя?! Я этого хотел?! — перехожу на повышенные тона, полностью поддавшись дурману алкоголя, а стакан, сжав в пальцах, швыряю с силой на пол. Делаю это, вкладывая в бросок всё своё разочарование и обиду, потому и стекло превращается на полу в непохожие друг на друга осколки. — Я понимаю и не заставляю тебя… — Хочешь скинуть всю ответственность на меня? — отталкиваюсь от стола руками и, пошатываясь, встаю. Шаг, второй, и замечаю, как лицо Питта меняет своё выражение на ужас, но до конца не понимаю почему. Да мне и без разницы. Только нужно выяснить… — Питт, я хочу быть ближе. Не отталкивай меня, — голос дрожит. — Расскажи мне чуть больше. Что это за работа? Почему она важнее, чем… чем я? — лицо перекосило от попытки улыбнуться и острой накатившей боли в ступнях. Опускаю голову, вглядываясь в ноги, стоящие на стекле, зачем-то продолжая на нём топтаться. Всё моё тело горит. Странно, что я чувствую эту боль не так сильно, как мог бы. Будто физические ощущения уравновешивают душевные, сбавляя их градус. — Не двигайся, пожалуйста, Адриан. У тебя кровь. Надо всё это убрать, — Питт хочет помочь, но я не в состоянии понять его обеспокоенности, ведь желаю решить важный для меня вопрос. Делаю ещё один шаг, принимая всю ту боль, разливающуюся по телу, словно обжигающая лава. — Отвечай или иди к чёрту. И, похоже, ему ничего другого и не остаётся, ведь Питт сдаётся. — Я признался тебе уже при первой встрече о том, кто я. Наш штат сотрудников работает с важными людьми, которые инвестируют и требуют к себе повышенного внимания. И что ты требуешь от меня? Бросить всё? Да я бы с радостью, если бы не… — резко затыкается, поджимая губы и тяжело вздыхая. Собственные мысли и проблемы мучают его, и я замечаю, что он действительно устал и измотан. — Не так я хотел, чтобы прошла эта ночь, — он шарится в кармане штанов, достав оттуда маленькую красную коробочку, открыв которую, положил на стол и, стиснув зубы, ушёл прочь с кухни. Два кольца. Обручальных. Удар сердца готов сломать рёбра, и я сглатываю, ощущая, как потеют ладони. Мне вернули ясность ума, почему я теперь испытываю стыд за своё поведение, за причинение проблем Питту и осознаю ту настоящую, существующую в этот момент боль. Она пронзает мои ноги, и я боюсь даже колыхнуться. Возвращается Питт уже с аптечкой, а я смотрю на него, будто зачарованный, пока он убирает вокруг меня молча все осколки. Двигает стул ближе ко мне и указывает на него, прося сесть, что я послушно и делаю. Включив свет и усевшись на пол, Питт осторожно приподнимает мою ногу, выглядывая все осколки, застрявшие в коже. Убирал их бережно и дул на ранку каждый раз, когда я вздрагивал. — Ауч! — он приложил целый кусок вымоченного в перекиси бинта к моей стопе, но даже ногу одёрнуть не дал, крепко ухватившись за щиколотку. Мне нравилось, когда он был таким, хоть и сама ситуация между нами не была столь радужной. И я удивлялся каждый раз его силе, которую с первого взгляда так сразу и не поймёшь. Я мужественно вытерпел и вторую ногу, после чего Питт, еле касаясь моих стоп, размазывает по ним мазь и перебинтовывает. Последний оборот эластичного бинта, но ногу мою не опускает, наоборот, кладёт её себе на плечо и прижимается к коже щекой. Смотрит на меня многозначительно, а я подмечаю про себя, что его синяки под глазами становятся всё больше. Но он всё такой же красивый с этими его прилизанными волосами и не менее стойким характером. Он хочет моего ответа, даже несмотря на случившееся. Хочет моего любого решения так же сильно, как хочу Питта я, пока он нежно, прикрыв глаза, целует мои ноги, жалеет меня, идя всё выше: начинает со стопы, оставляет влажные поцелуи на икрах и более невинные на сгибе к бедру. Напряжение между ног сладостно тянет до самого живота, дыхание сбивается, и я хочу большего, когда Питт останавливается и снова просто выжидающе смотрит на меня. Его пальцы, такие ласковые, пробираются аккуратно под шорты, чуть оголяя мне бедро. — Я согласен, — кокетливо улыбаюсь, чувствуя очередную волну положительных, сносящих с ума эмоций. Они заставляют думать, что я особенный. Питт доказывает мне, что я особенный, потому так сильно желаю получить от него порцию новых поцелуев с продолжением. И он даёт мне это, а я принимаю главное для себя решение: не лезть в его дела и постараться быть терпимее.***
Я уже не понимаю, как долго тут лежу, свернувшись калачиком. Успел каким-то образом поспать пару раз, чтобы стало лучше. Но мне только хуже: живот скручивает от боли, ведь не помню, чтобы меня тут кормили или поили. Не ел я, получается, уже несколько дней? Поэтому и губы искусал в кровь, а вокруг рта, как бы не старался облизываться уже шершавым языком, появилась от обезвоживания корочка. Образы перед глазами, стоящие то в одном, то в другом необъятном углу, пугают уже не так сильно. В своей голове я успел подружиться с ними, но и тревога так просто не ушла, заставляя вздрагивать, когда мозг менял одну картинку на что-то совершенно иное, более жуткое. Руками бегаю по телу и дрожу, пытаясь согреть себя, ведь стало в этой пыточной камере дико холодно. Умереть здесь, медленно и мучительно, я бы не хотел, но слабость одолевает всё сильнее, и я готов был провалиться в очередной сон, как слышу уже знакомый щелчок. Это бред у меня начался или дверь действительно открылась? Свет из коридора, от которого моё сознание успело отвыкнуть, быстро заполнил комнату, начиная бить по мозгам. Слышу бренчание и поднимаю голову в сторону звука. Глаза полностью не открываю, а наоборот жмурюсь, только потихоньку позволяя себе видеть. Как через запотевшее стекло, считываю образ, понимая сразу, кто это. И ему даже рад настолько, что готов благодарить за пощаду. Я был хорошим и принял это наказание… Где-то внутри себя ликую, с трудом приподнимаюсь на руках, начиная замечать детали: «Босс» присаживается на колени в дверях, словно божественный спаситель, обрамлённый светом. Поднос в руках кладёт перед собой. — Иди сюда. Тебе нужно поесть, — запах еды доходит до меня, и я не могу совладать с рефлексами и мгновенным желанием есть. Раздирая колени и руки, ползу к выходу, жадно наблюдая за подносом с наставленными на него тарелками. От одной идёт пар и пахнет сладко. — Овсяная каша на молоке, сыр и немного фруктов, — указывая на тарелки, объясняет мне моё меню на сегодня «Босс». Тянет ложку, и я беру её у него как ребёнок, не умеющий обращаться со столовыми приборами. Перед глазами всё ещё пелена, а рука дрожит, да так, что я не могу попасть ложкой себе в рот, измазываясь в каше, как свинья. То, что оказывается на губах, слизывается молниеносно. Ненавижу каши. А эта кажется очень вкусной. Да и жить продолжать хочется. — Не торопись, — отблеск прозрачного стакана с водой вспыхивает перед лицом, и я тяну к нему губы. Вода тёплая, но сухое горло сначала обжигает, и только потом становится так легко и дышится проще. Глаза, уже полностью привыкшие к свету, поднимаю на «Босса» пока пью. Подмечаю, что этот домашний и расслабленный вид его помню — он такой же, каким был тогда в ванной. Мои ощущения вот только сейчас… другие. Этот небрежный пучок чёрных волос «Боссу» очень идёт, что я и оторваться не могу скользить взглядом по привлекательному лицу. Лёгкие морщинки на лбу и в уголках губ совсем не портят мужчину, но он, похоже, старше нас с Питтом. Стакан убирает, и вместо него в губы тут же упирается ложка. Покорно раскрываю рот и жадно ем, поддаваясь этой заботе. Карие глаза прицелом оглядывают меня, а губы «Босса» зависли в улыбке, от которой мурашки по телу бегут. И не понятно, страшно мне или я из ума выжил и это начинает завораживать? Много съесть не могу, потому опустошив тарелку только на половину, кривлюсь от новой порции в ложке. — Ещё это, — тон, ослушаться который, значит сделать себе хуже. А правила этого человека я потихоньку начинаю понимать: кнут и пряник. И, чтобы пряников в моём случае было больше, не стоит вести себя в чужом доме по-свойски. По крайней мере, стоит постараться не делать этого при ком-то. К губам приставляют что-то склизкое, и после первого укуса понимаю — банан. Насколько же продукты, обыденные для рациона раньше, сейчас кажутся насыщенными. Глотаю кусочек и тянусь за небольшим вторым, оставшимся в пальцах «Босса». Оказавшись неаккуратным к своим действиям, забирая фрукт, губами прошёлся по чужим пальцам. Устал и измотан, чтобы заострять много внимания на этом. Значения не придаю, в отличии от «Босса». Новый кусок перед моим лицом, и я не понимаю, зачем он продолжает кормить меня. Долго смотрю раскрасневшимися глазами, в которых всё плывёт, на мужчину. Выдыхаю, закрываю глаза, открываю рот и тянусь снова. Ударившись о мои колени, на пол что-то упало, а на языке вмиг я почувствовал тепло. Не особо похоже на банан. Медленно открываю глаза и опускаю взгляд на протянутую ко мне руку. Обвожу языком и слизываю сладость банана, оставшуюся на чужом пальце. «Босса» будто прошибает: улыбка пропадает, лицо напрягается и приоткрываются губы, через которые я слышу долгий выдох. Пусть это будет моей благодарностью, раз он так хочет этого. Я бы с удовольствием цокнул зубами, но ведомый своим бессилием и нежеланием получать по роже, мне проще было сделать то, что сделал. Смыкаю крепче губы и двигаюсь ими вперёд по фаланге. Язык пускается следом и мягко скользит по подушечке пальцев. Дохожу до основания и начинаю путь обратно, чувствуя, как «Босс» подхватывает мои движения. Играет с моим языком, пока я, такой вялый, хочу просто заснуть и, проснувшись, не вспомнить того, что происходит сейчас. И, тем более, забыть бархатистое покалывающее чувство в животе, вызванное собственным поступком. Карие глаза не движутся, прицепившись к моим губам. Я же даю себе волю снова оглядывать «Босса»: челюсть его напрягается, кадык нервно дёргается от частых сглатываний, венка на шее пульсирует. Ниже смотреть, на полурасстёгнутую его рубашку, я себе не позволяю. Надоедает мне это всё спустя недолгое время, когда приятный банановый вкус с кожи исчезает, и я выпускаю чужой палец изо рта. Даже голову не поднимаю, в то время как «Босс» резко выпрямляется. Отодвинув ногой поднос, делает шаг ко мне. Поднимает меня на ноги, а потом и вовсе на руки себе берёт, осторожно вынося из одиночной камеры. — Схуднул, — комментирует он моё состояние, то ли осуждая, то ли радуясь этому. — Нравится? «Босс» лишь фыркает и улыбается моей заговорившей язвительности. А я, почему-то доверившись, что ведут меня не на очередную каторгу, позволил себе расслабиться и прижался лицом к тут же напрягшейся от касания мужской шее. Оставалось молиться Богу, чтобы никто не увидел нас в этом положении.