Похождения бедового графа

Не только у судовладельца было дел полно. Граф хоть и изображал эдакого светского бездельника и вертопаха, и кто-то даже верил в это, но был куда как серьезнее. Вот и после завтрака он сразу поехал в свою деревеньку, куда заказал новую английскую мельницу, и выписал двоих английских инженеров, что проводили шеф-монтаж и обучение нескольких самых смышленых его мужичков. Так весь день и провел, переводя старосте и назначенным им мельникам сентенции иноземцев, споря с теми, участвуя во всех операциях, изучая чертежи, объясняя мужикам новую премудрость, выслушивая их предложения и советы. Благотворный и насыщенный день. Выматывающий. Настоящий рабочий. Не до глупостей и мыслей всяких шальных. А уж под вечер, как стемнело, с англичанами и учениками их мужиками, пошел Даниил и в баньку, да по водочке. Насмешничая над иностранцами, боязливо косящимися на русское застолье и напитки, уговаривая их, таки напоив до братания и пьяной слезы. Подбив всех пойти на речку, купнуться, застав там несколько девок, что гадали на воде, уболтав парочку красавиц составить компанию одиноким в этой дикой стране сэрам. Облагодетельствовав всех таки, по-барски, только под утро Даниил вернулся домой, отсыпаться. Совсем не до мыслей ему было и мандража перед свиданием. Но вот проснулся он уже в нетерпеливом ожидании, будто вернувшись в те детские года, когда мальчишкой ждал с самого утра обещанного праздника — поездки на ярмарку или в гости. Внутри сладко так сжималось, щекоталось, горело, то норовя бросить в жар, а то в холод. Приключение! Новое, неизведанное, манящее. Конечно, опасное и совершенно неизвестно приведущее к какому концу. Одевшись в высокие белые сапоги, узкие брюки, ментик с меховой оторочкой, ведь на Волге вечером и ветерок может подняться, белую рубашку, украсившись цепочкой с крестиком, и несколькими на запястья, Даниил покрутился перед зеркалом. И вроде ничего особенного, но все вместе так провокационно и соблазнительно. Шикарен. Добавил несколько капель одеколона на яремную впадинку, чтобы скользнули в вырез рубашки, до самого пояса брюк - пачули. Как раз для густо-темного вечера на Волге под перелив звезд в небе. Двуколка доставила его к причалу, где под клубами дыма из трубы сопел здоровенный пароход. - О, и это все только на меня одного? — подав руку, ожидавшему на сходнях Панову, протянул польщенно и многозначительно. Приказчики, счета, контора, бумаги, распоряжения, сметы, договоры, расчеты. Вся эта ежедневная кутерьма, наваливающаяся, стоит переступить порог присутственного учреждения, пусть и не большого для городка, но суетного. А уж денег тут сколько ворочается. За всем уследи, не дай проскользнуть меж пальцев, уйти в вороватый карман или к соперникам. Крутись, судовладелец. Не отвлекайся. Пока не иссякнет поток дел и посетителей. Пока вышколенный слуга не расстелет салфетку на столе перед хозяином, не сервирует доставленный из трактира обед, не плеснет в рюмку беленькой, не пожелает приятного аппетита. Вот тут можно и замедлиться, вынырнуть из пучины деловой кутерьмы, откинуться комфортно и баровито на бархатную спинку, устремить взор в большое окно, с видами катящихся по Волге волн и носом его «Чайки». Выдохнуть, опрокинуть в рот рюмашку, закусить севрюжей икрой, и вспомнить... Завтра. Подготовить «Чайку». Приказать сервировать стол. Запастись превосходным шампанским. Отправить большую часть экипажа на берег, оставив только необходимых. И, черт побери, что это будет? Катал на пароходе Панов барышень, смущал и соблазнял, обнимал в салоне, шептал непристойности, уводил в тесноту капитанской каюты с широкой кроватью и свежим, хрустящим бельем. Проказничал. Вкусно. Со всей широты русской души. Мял нежные цветочки. Без жалости. Дорвавшись. Выгуляв и оплатив гостеприимством жадность раздвинутых коленок или стыдливость зардевшихся щечек. Но то девицы. Невинные ли по началу или распутные. Хищные и корыстные или глупенькие и наивные. А тут — целый граф. Петербургский франт. Обжигающе непонятный. Влекущий. Хищно вызывающий желание добыть трофеем. Увидеть и его на простынях, под собой, с растрепавшимися кудрями, потного от жара слившихся тел и духоты волжской ночи, с распухшими, искусанными губами. Не на то ли намекал тот, прижимаясь в экипаже, улыбаясь утром, соглашаясь. - Минуточку уделите, Сергей Сергеевич, — протиснулся в дверь лощеный приказчик, посланный за сведениями. Сплетник и балагур. — Его сиятельством. Интересовались? Ох, шельма. Плут невероятный. Нашептали мне из столицы друзья. С царевичем, — пугливо якобы оглянулся и совсем понизил голос, почти нависнув над ухом Панова, — проказу придумали. Девку полусвета, видимо, или простушку какую, великому князю глянувшуюся, в свет ввели, якобы сестрой графской. Мы-то тут знаем, что отродясь сродственницы-то у графа не было, а в столице купились. Несколько месяцев голову всем морочили. И на балы, и в театры, и на променады с его высочеством ее выводили. Пока государь не прознал. В одночасье царевича в заграницы отрядили, а графа сюда, домой, в ссылку. Чтоб не повадно. Каковы, а? Молодо-зелено. Секрет это, бооольшой, — сделал огромными глаза, — мало кто в курсе, охранка на ротки-то платки мощно набросила. Дельце скандальное. Похихикивая приказчик ушел, любовно пряча в карман ассигнацию. Оставляя Панова в задумчивости, прихлебывающим наваристые щи с потрошками заячьими. Пикантное дельце, только не было бы оно еще острее. Помнил Панов, как в театре нашел на него морок и увидел он графа именно красавицей с бархоткой на шее. А еще и крестик, про который шептал Даниил по пьяности, как подарок царевича. Не был ли молодец бедовый сам, красоткой графиней? И не от того ли так рассвирепел государь? Сына-то от дома подальше отправил. Ну, девка, ну, простушка, откупился бы, замуж выдал за кого, не впервой государи и наследники так баловались. Нет, было все скорее совсем щекотливее. Позаришься-то на царевичево, Панов? Потянешь ли? И вот теперь, на сходнях, глядя на белоснежную птицу, так доверчиво подлетающую к силку: — Для вас, сударь мой, для вас, — благодушно улыбнулся в усы Сергей Сергеевич, крепко ладонью сжимая руку графа. Очень тесно и захватнически, не вырвешься. Попалась, птичка. Тяжела была рука Панова для Даниила. И не заметно же никому, что сжала она его так, будто сомневалась, не сбежит ли он прочь, не передумает, видя чертинки, играющие на дне влажных глаз обходительного судовладельца. На штурм собрались, милсударь? Граф едва заметно улыбнулся, чуть коварно и невозможно соблазнительно поджал пухлые губы. Сходни покачивались под биение волн о берег, ничего опасного для мужчины и ловкого дуэлянта, но как не поиграть, не подразнить купца. Граф сжал его руку в ответ и тесно прильнул на мгновение к груди, будто не удержался на ненадежных досках. Всего мгновение. Дать почувствовать свой жар, тяжесть тела, густой аромат благовоний, и тут же отпрянуть. - Качает, — приподнял бровь, как бы и не ожидая такой пакости от реки. Дерзкое мгновение, короткое, тут же стертое будто и не было его. Панов лишь чуть дрогнул кадыком, но сдержался: - Прошу, — повел приглашающе по корме, показывая и просторный салон за стеклами, освещенный свечами с сервированного стола, с бархатными, уютными диванчиками, и ряд кают с застеленными кроватями и необходимым убранством для гостей, и рубку капитана, и прогулочный променад, и машинное отделение. Все, что просил белоснежный красавец, по-юношески возбужденный, любознательный, порывистый и живой. Сходни были убраны, пароход прогудев, отвалил от пристани и отправился по волнам, отрезая графа от суши, оставляя в полном плену корабля и его хозяина. Данечка выдохнул, расслабившись, прекращая играть, сдаваясь своей детской мечте, теряя всю графскую спесь, возвращая живость юности. Да, он хотел оказаться на белоснежном, шлепающим колесом по волнам, красавце, обойти все столь влекущие в детстве, огнями в волжских сумерках, помещения. Сравняться с теми нарядными кавалерами и дамами, что проплывали по палубам, гуляя и болтая. Вот теперь все это богатство было для него одного. Единственный и главный гость. Желанный. Ожидаемый. Вон как мерцали отражениями в блюдах с явствами свечи. Ужин. Как сверкали бутылки. Шампанское. Как в полумраке призывно раскрывали свои объятия диванчики. Соблазнение! Полыхая щеками, легкой краснотой предвкушения, Даниил тянул Панова за собой. Любопытствуя. Желая увидеть все и побольше. Не стесняясь порывов. Будто не видя ничего предосудительного. Да и было ли оно? Для всех он был просто гость. Редкие матросы снимали фуражки и кланялись. Ни источая никакой скабрезности. Еще один знакомец хозяина. Не барышня фривольная. Деловой партнер. Клиент. На койках в каютах так приятно, наверное, вытянуться, плывя куда-то, в Астрахань или Нижний Новгород. Пить чай или кофе на маленьких столиках на корме, под козырьком, любуясь утренними туманами. Гулять с газетой под мышкой по верхней палубе, как спадет дневной зной. И смотреть, как сменяются виды берега. Леса, излучины, песочные отвалы, городки, деревеньки, машущая ребетня. Панов следовал за графом, нырявшим в каждое помещение, прилипавшим к каждому окошку, разглядывая, что за ним. Мальчишка же, чистый мальчишка. Настоящий, живой. Так напомнивший сейчас ему себя самого в бытность юнцом. Как бы он так же изучал пароход, почти подрагивая от возбуждения и предвкушений приключений. Если бы мог тогда. Если бы не проходил свой путь обогащения и суровой школы жизни. С низов, до гуляки барина. И как же все это не вязалось с жарким маревом, прильнувшего на сходнях тела. Провоцирующего блеска губ. Лукавого прищура бесячих глаз. Чертяка, спрятавшийся под благородным и невинным обличием сиятельного графа. И как связать все это? Когда кидает от отеческой заботливости к неприличному и горячему блуду? Когда вот видится то юный барчонок, сбежавший от мамок-нянек и исследующий пароход под присмотром снисходительного к любопытству и шалостям господина судовладельца, то дотошный клиент покупатель или конкурент судовладелец, пытающийся прознать его секреты, а то, вдруг, опять прорывается эдакая распутная чертовка, бросающая отрывистые кокетливые взгляды, прогибающая стан в отражениях в соблазнительные позы, завлекая, демонстрируя себя. Теряешься. Раздражаешься. Удивляешься. Негодуешь на стервеца. Хочешь проучить его. Вот тут, прямо на хрустких простынях очередной каюты. Затащить, обнажить, убедиться, чье же тело под белизной одежд, и как оно извивается в руках, и как падко на ласку? И все не так, как когда он водил барышень. Незнакомо. Будоражаще. Увлекательно. Как подступиться? Не любил Сергей Сергеевич ощущать себя неуверенным. Не терпел подобной растерянности. Ох, доиграется граф. Не придворный лизоблюд Панов, не деликатный сановник, не трепетный юноша, выросший на поэзии и романах. Брать он привык. Хватать все, что плывет в руки. Напористо и жадно. Пока другим не досталось. Как сколотил свой капитал. Как стал собой, таким, почетным горожанином, меценатом, желанным гостем во всех ложах. Привечаемый и купцами, и аристократами. - В машинное? — попросил, потянул Даниил, желая видеть, как пыхтит гигантская машина, что вращает лопасти, как пожирает уголь огромная домна. Металлические ступени вниз, и Панов с Даниилом оказались в жаре, полутьме и копоти нутра огромного плавучего зверя. Граф вцепился в локоть судовладельца, крепко прижимаясь, как трепетная барышня узревшая ад с чертями. Кочегары мелькали лопатами, влажные, почерневшие, закидывая в бездонную глотку махины, топливо. - Впечатляет, — протянул почти оргазмируя, бархатно-хрипловато, под давлением впечатления от всей этой лязгающей, стальной машинерии. Другой мир. Завораживающий. - Чувствуете, он как живой. Махина. Силища несусветная, — довольно протянул Панов в ухо графа, как замер тот, как прижался к его боку. Низко пророкотал, тяжело, густо. Держась из последних сил, чтобы прямо сейчас, тут, не скрутить эту белобрысую заразу, не вжать в подрагивающий борт, не сотворить что-то совсем похабное, чему совсем не стоит попадать на глаза мечушимся тут кочегарам и матросам. Думаете, не видел и не чувствовал ничего Даниил? Ан нет. И горячащееся все больше, до тяжелого марева, тело судовладельца рядом, и отнюдь не жар машинного отделения тут был виной. И понизившийся до рычащих ноток, едва сдерживающего себя голодного хищника, голос, льющийся в самое ухо, бередящий и пускающий мурашки по телу, тем, что так близко, почти губы на раковинке уха. И свинцовая, даже чугунная, давящая тяжесть взгляда, чернючего в темноте трюма, мерцающего алыми всполохами от открывавшейся заслонки печи. Ох, доиграешься сейчас, Даничка, замирал в мыслях. Завалит тебя этот "роскошный гуляка" и пикнуть не сможешь. Наедине. Увезенный в вотчину таких вот "пиратов любви". Примется ли тут слово «нет»? Приди блажь его сказать? Сдержится ли и как скоро сдастся своим демонам судовладелец? Когда зуд в паху перевесит здравый смысл и благоговение перед титулом, расчеты будущего? Как это произойдет? Не здесь, ни в этом аду, хотя так хочется... Так и видится, как закопченая стенка принимает его тело, впечатываемое толчком, как жадные руки ныряют под ментик, дергают рубашку, стягивают с задницы штаны. Как прижимается возбужденный, крепкий член меж ягодиц, как тычется нетерпеливо и несдержанно, как врывается, без смазки, по живому, растягивая и раздвигая стеночки нутра. Как бьется зло и яростно, мстя за все кокетство и соблазнение. И как сладко Даничка кончает, осоловелым взглядом следя за мельканием по стенам красных отблесков пламени печи. И белые его одежды запачканы чернотой копоти, а ягодицы липкостью семени. Бесстыжий! Но нет. Никто такого не позволит себе. Никакого позора перед кочегарами и матросней. Пока еще они аристократ и барин-судовладелец. Деловые партнеры. Гость и радушный хозяин. Куда тут до порока. Но хотели бы этого оба. Даниил знает. Чувствует нервную крепость рук, что так и норовят найти повод коснуться его, сжать. И он не акцентирует на этом внимания. Принимая как должное. Пусть трогает. Не барышня он. Никто не упрекнет за нарушение этикета. И он сам не покажет, что видит в этом нечто большее, чем просто невоспитанность провинциала. - Душно только. Пойдемте, Сергей Сергеевич, на воздух, — томно произносит Даниил, пожав пальцами предплечье Панова. - Пойдемте, конечно, Даниил Владимирович, не наша с вами это вотчина, — согласно отвечает тот, поддержав его за плечи, направляя по лестнице вверх, любуясь на так близко сейчас перекатывающиеся перед глазами, обтянутые штанами булочки его ягодиц. Зад припекает взглядом, пока Даниил поднимается по ступеням. И не надо оглядываться, понимая, на что именно смотрит Панов и какие мысли гуляют в его голове. Хочешь меня? Попался? И что сделаешь? Напоишь? Опять? - Освежиться граф, после копоти-то, — кивнул Сергей Сергеевич матросу, что поднес тут же поднос с шампанским. — Пейте до дна, ваше сиятельство, за полноводную мощь Волги матушки, кормилицы, — густо протянул, выплеснув напиток из своего бокала за борт, поднося чарку малую реке, и наливая себе новый. - За штурвал хотите? - Ох, как за него хотел сам Панов. Такой невинный предлог, чтобы тесно прижаться к юноше, чтобы накрыть своей большой ладонью его тонкую руку на деревянном колесе. Даниил с веселым вызовом подхватывает бокал тончайшего хрусталя. На пароходе все высшего качества и дороговизны. Выпивает, до дна шампанское, жадно, после жара кочегарки так хочется пить. И в голове сразу так легко начинает шуметь. Это позволение. Теперь можно играть, подначивать, дерзко провоцировать. Будто действительно море по колено и так легко его споить. Даниил не прочь подыграть. - О, дааа, — хлопает в ладоши, — Хочу за штурвал. Можно? - Петр Семенович, дашь его сиятельству порулить? Под моим присмотром-то, — улыбнулся Панов капитану, сменяя матроса за штурвалом, приглашая графа встать к нему, сжать резное дерево, пальцами ощутить и вибрацию огромной махины, и гладкость натертого материала. Прочувствовать власть над этим шлепающим лопастями по воде Левиафаном. Капитан кивнул, уходя по делам, и уводя матроса, оставляя их на какое-то время одних. Полными владыками парохода. Какие уже сомнения и промедления? Даниил деловито проныривает между Пановым и массивностью штурвала, притираясь всем телом к телу того. Непосредственно вжимаясь ягодицами в пах судовладельца. Этого вы хотели, Сергей Сергеевич? Этого добивались? Не испугаетесь? Вцепляется ладонями в полированное дерево, сжимает, ощущая возбуждающую вибрацию парохода, забирая власть над ним себе в руки. Сладко. Жарко. Восхитительно. Забывая о давлении тела сзади, о игре. На время. Пока ведет эту махину. Закатное солнце рисует блестящую дорожку по глади Волги. Даниил правит по ней, крепко сжимая штурвал. Внимательно. Напряженно. И вздрагивая, когда руки накрывают ладони Панова, помогая, напомнив, что он тут не один. Есть тот, кто так близко и тяжело дышит над ухом. Тот, чьи пальцы давят, прижимают, переплетаются с его, исподволь открывая желание так же втиснуться и завладеть. Даниил хрипло выдыхает и откидывает голову на плечо судовладельцу, бросая коротко взгляд вверх, на сжатые губы того, на черный взгляд, полоснувший пьяной мутью по жилам, и возвращается к реке. Летит пароход на всех парах по Волге-матушке, а на мостике ни намека на ветерок, что развевал бы волосы, охлаждал жар, приводил в чувство. Отлично мытое матросами стекло отсекает любое спасение и надежду на пробуждение, избавление, здравый смысл. Тепло у штурвала, а от прижавшегося к Сергею Сергеевичу тела графа уже и жарко, душно, иссушающе. Змеем искусительным проскользнул тот в кольцо его рук, придержавших деревянное колесо. И хотелось же этого, когда задумывалось предложение порулить, а теперь сбежать хочется, опять малодушно роя вопросы и сомнения в голове. Кто он, а кто тот, кто князь, а кто проблем не оберется, кому розы, а кому розги, продолжать ли, или уйти в невинность, вот он — водораздел. Не справа и слева вокруг светящейся дорожки по волнам, а тут, поперек, промеж их тесно слившихся тел. И руки влипли в белизну тонких перчаток графа, скрыв их размером крупных ладоней судовладельца, не оторваться, хоть и реши он очнуться и сдать назад. Понеслась двуколка преступных желаний, сорвалась в галоп и не слушается уже возницу, как не напрягай камень мускулов. Многозначительным обещанием уже читается притершаяся упругость ягодиц к паху. Уважишь граф? На попятную не пойдешь? А и куда ты теперь денешься? Бесовскую зелень глаз ловит черный прицел его, Пановских, заливающихся влажной мутью. Какие же длинные ресницы, не каждой барышне такие даны. Но этот лукавый прищур, огоньки, провокационное доверие давящей на плечо белокурой головы, так знакомы. Заигрываешь, чертовка. Манишь. Тут бы и вжаться в сочную красноту губ, наброситься хищником, впиться. Для чего еще такие авансы. Уважить мольбу тела. Но шевелятся губы графа совсем о другом, в последний момент связываясь знакомым набором звуков в, готовом ошалеть от призывного жара юнца, разуме судовладельца. - Обгоним? — шепчет Даниил, невинно, отвлекая и прерывая это опасное молчание, наполненное такой мутью и маревом, что впору ужаснуться. Выпуклость паха под штанами Панова недвусмысленно давит. А впереди дымит трубой другой пароход. Соревнование. Вот что даст передышку, снизит градус тяги, увлечет другой активностью. - Хочу! — провоцирующе, но прилично, тоном бесстыжего признания, но объектом, совершенно отвлеченным, тянет Даниил. Догнать, обогнать, победить. - Обгоним, Даниил Владимирович. Непременно. Раз хотите... — хрипло прорывается рыком, царапая пересохшее горло. Панов вжимается в тело графа еще сильнее, наклоняясь к трубе связи с машинным отделением. - Аким, прибавь пара, покажем, кто на Волге главный, — рокочет приказом, и крепче сжимает ладони на пальцах графа, лежащих на штурвале. Вместе. Одна на двоих страсть. Жажда скорости и победы. Агрессивно впиваясь взглядом в неподозревающую о нападении жертву, вяло шлепающую лопастями колес впереди. Подхватывая руку графа, ведя ее за собой к веревке гудка, Панов столбит свое право на их сегодняшний танец. Может Даниил и в иллюзиях еще, но нет, он уже целиком в его власти. Как сейчас. Вместе тянут кольцо вниз, рождая над рекой протяжный и мощный вой. Посторонись, требует чудовище, сейчас догоню. Обгоню. Одержу победу.