Похождения бедового графа

Были бы так сладки мгновения победы, если бы знал, что она легка? «Чайка» уверенно и без колебаний нагоняет своего неуклюжего противника, обдает клубами пара с копотью, пробирает издевательской вибрацией гудка, спихивает с пути твердолобыми барашками поднятых волн, проходит бортом рядом с освещенными и полными зрителей палубами парохода, обдавая всех мелочью брызг, и уходит вперед, в простор, в таинственную сумрачность реки, опережая теперь всех. А у них с графом так? Панов почти касается губами его затылка, не разжимает захвата пальцев на его руке. Все время, пока они обгоняют, пока темнота и покой Волги не обнимают их. Нет. У них полная неопределенность, непроявленность. Даниил толкается назад ягодицами. Требовательно и непреклонно, выжимается руками от руля. Отпусти! Хлопает дверь рубки, впуская вернувшегося капитана с рулевым. - Благодарю, господа, за такие замечательные мгновения, - церемонно произносит граф, разом восстанавливая всю иерархию, будто и не было всего, привиделось, причудилось тепло тела в руках. Панов досадливо кривит губы в густоте усов – опять вывернулся, шельма, - играет им, как шарами в бильярде, разбивая о борт, каждый раз, как проникнется касанием. - Есть хочется, Сергей Сергеевич, - нахаленок улыбается так многозначительно, поворачивается и следует вниз. К огням кают-компании, зная уже путь. Белизной ментика, трущейся кисточкой аксельбанта по ягодицам, затягивая за собой в новый водоворот. Знают стены этой каюты, что там происходит. В строганность дерева впечатывают и хранят все видения распутств, что наблюдали. Здесь заканчивается прелюдия недомолвок, флирта, невинности, здесь галантность переходит к обольщению, а намерения к действию. Позвякивание, поблескивание бутылок - к грязным приемчикам покорения, мягкость подушек - к откровенности предложений. Вот последний водораздел – проигрыш или пропуск на белые простыни кают. Терпел ли тут поражение хоть раз Панов? Не упомнит. Граф сам загнал себя в капкан. - Прошу, Даниил Владимирович, - приглашающе проводит Панов Даниила к накрытому столу. Даме бы отодвинул стул, еще бы раз коснулся запястья или плеча. Но тут мужчина. Другой этикет. Незнакомая территория. Может, и проще. Намекни другому кому, мальчишке трактирному, помани деньгами и сговорились бы легко. А тут как? Туманище. Играем дальше, граф? Матрос меняет блюда, приносит горячее, кофе, а беседа течет неспешно, обстоятельно, ни о чем, стирая весь жар, что будто бы возник, будто бы почудился. И водит граф ножом и вилкой по тарелке, и нарезает мясо идеальными кусочками, и подносит к губам, соком пачкая их в соблазнительный блеск, аппетитный. И голод рвется вгрызться в них, смять своим жадным ртом, но сбивают все вопросы о ходовых характеристиках, рейсах, грузоподъемности, портовых сборах, аренде складов. Что за издевательство-то такое, ваше сиятельство? Туман и сумрак затягивают совершеннейшей чернотой окна кают-компании, отрезая их в свете канделябров от мира вокруг. Даниил промакивает губы хлопковой салфеткой, оглядывает помещение, так интимно прячущее углы в темноте наступающей ночи. На одном из диванов видит гитару. Намек? Еще одно оружие обольщения? Безотказный помощник увлечения в силки восторженных дам? А ведь оружие-то бывает обоюдоострое. Потянувшись, Даниил встает, проходит к этому «месту силы», опускается в уют подушек, подхватывает и выласкивает пальцами гриф гитары. - Давеча, помнится, Сергей Сергеевич, вы меня поражали и увлекали цыганским романсом, - коварно улыбается, скользнув чувственностью пальцев по струнам, рождая первый перелив. Так не похоже, разно. Панов влек вольницей, простором, свободой, глотком из ледяного ключа, ветром, бурным потоком, всполохами огня. А вот то, что полилось с кончиков пальцев Даниила, с его губ, было безбожной отравой, дьявольским ядом, изъязвляющей душу кислотой, порочным мраком. Французской вязью, вдохом, выдохом, стоном, душащим бархатом, извивающимся гипнозом видений, переплетающихся тел. Je t'aime... moi non plus. Куртуазная баллада, жестокий кинжал парижских будуаров. Грязнейший прием. Панов замер с салфеткой в руках. Воздух в каюте загустился разом, лишая дыхания, будто выгорел в миг и заменился адовым пеклом. Пряным, сладким, ядовитым, как запах тела Даниила тогда, в двуколке. Руки закололо воспоминанием о нежной коже, тонкости шеи, биении жилки под пальцами. Белые пряди скрывали сейчас лицо Даниила, склонившегося над гитарой, в рабство влек только его голос. Но вот он вскинул голову, укладывая ее на высокую спинку дивана, обрывая последний аккорд, медленно распахивая колдовскую зелень глаз, глядя на судовладельца. Язык коротко облизнул сухость губ. И это поставило последнюю точку сегодняшней игры. Панов резко встал, в мгновение преодолев расстояние, вырвал из его рук гитару, отбросив ее прочь. Сильные, горячие ладони мощно сжали плечи, не вырвешься, и опрокинули Даниила на диван, погребая под тяжестью распаленного тела. Возбужденного и взбудораженного до грубости, до потери сдержанности и забытия обо всяких условностях. Голодно ртом набросился на его губы, сминая их, пожирая, покоряя, врываясь языком, побеждая всякую инициативу или попытку сопротивления. Заявляя свои права. Полно. Яростно. Не принимая возражений. Впитывая и слизывая стон и вскрик юноши. Этой, сметающей все на своем пути, волне невозможно было противиться. Да Даниил и не желал. Он все сделал, чтобы свести с ума этого провинциального дельца, обстоятельного и серьезного, выбить из-под его ног почву, оторвать от привычного, стереть предрассудки и здравомыслие. И теперь пожинал поток, раздавивший его под собой, сжавший в жаре рук, выпивающий воздух, обнажающий, нетерпеливо ищущий возможность проникнуть глубже, соединиться, ворваться. Даниил раскинул шире уже освобожденные, в несколько рывков, от сапог и штанов, ноги, бесстыдно давая доступ меж ягодиц. Заранее подготовленный и смазанный жиром, предполагавший, что если получит свое, то это будет именно так – нетерпеливо, сметающе все, грубо, яростно, бешено. Подставляясь. Затыкая крик от вторгшегося не малого члена судовладельца, вгрызшись ему в ладонь. Хрипло выдыхая и вскрикивая от каждого жесткого толчка. Пьянея от необузданности, плавясь от этой беспощадной мощи, изливаясь за несколько мгновений до того, как горячая влага выплеснулась глубоко внутри него. Замирая под рыком и тяжестью вжавшегося в него тела. Всхлипывая от удовольствия и довольства победой. Прикрывая глаза, чтобы спрятать свой триумф от влажного похотью взгляда судовладельца. - Мой. Граф, - столбит свое право рычанием Панов в нацелованность этих вспухших губ, в их дрогнувший, порочный изгиб. Зверино слизывает с них вкус соли. Не насытившись, только раздразнив аппетит. Вы в плену, Ваше сиятельство, до самого утра. А хватит ли этого? Встал с расхристанного красавца, вмятого в шелк дивана, блядски еще раскинувшего обнаженные ноги, запятнанного семенем по бедрам, и по поджарому животу, в распахнутой рубашке и ментике. Невероятное зрелище. Сон. Никто и не поверит. Никогда. Член Панова тут же вздымается в требовании продолжения, но этот жар уже для уединенной хрусткости простыней его каюты. Где никто не помешает, не скомпрометирует его сиятельство. Воровато оглянувшись и не заметив чужих глаз, судовладелец подхватывает мальчишку на руки, унося к себе. Не забыв и штаны его, свидетельство позора. Пусть матросы спят спокойно, никакой предосудительности. Вступая в свои права, утро стирает всю пьянящую муть ночи, возвращает реальность мира и его правил. Сколько раз в такие пробуждения Панов видел в глазах стыд или надежду, вопрос или признание. И вот сейчас он малодушно продолжал делать вид, что спит, не понимая, что же встретит в чужом взгляде. А что хочет там увидеть? Тело рядом выжигало кожу, касаясь. Он и не ожидал, что бывают такие пытки. Наконец короткий смешок резанул слух, кровать скрипнула, всколыхнулась перина. - Знаете, чего бы я сейчас хотел, больше даже кофе и рогаликов, Сергей Сергеевич? Прыгнуть с кормы в Волгу, голышом. Купаться, - весело произнес Даниил, - Но по колоколам слышу, что уже город близко. Пройдя за ширму, он налил воды в таз и занялся умыванием, щедро разбрызгивая ее и стирая с тела все следы бурной ночи. Что не удалось смыть - раскрасило синяками нежность кожи, скрыла беззастенчиво взятая из шкафа судовладельца свежая рубашка и собственный, вчерашний костюм. Стряхивая капли с волос, Даниил вышел из-за ширмы обратно под прицел испытующего взгляда Панова. - Я завтракать, Сергей Сергеевич. Торжественно клянусь не поддастся искушению и сохранить вашу порцию не тронутой, пока вы не придете, - отсалютовал ему по-кадетски и вышел из каюты. Ох, уж эти утренние взгляды. Даниил наблюдал такие не раз. Ожидание, неуверенность, растерянность, неудобство и смущение. Даже гусары грешили подобным порой. Графа это забавляло. Но он деликатно оставлял партнеров самим справляться с собой и приходить в себя. Новое утро – новые радости, завтрак тот же. Что это было? Панов был даже ошарашен. С захлопнувшейся за юнцом дверью, все прошедшее стало казаться совершеннейшим сном. В этих ведьминских глазах не было ничего, ничего привычного или ожидаемого. И это вновь раздражало и бесило. Граф стал графом. Закрытым ларчиком. Будто и не извивался всю ночь под ним, не стонал, не кричал, не молил «сильнее, глубже, грубее, еще…». Не кончал на его члене, не дергался под поцелуями-укусами, не выгибался течной кошкой в самых распутных позах, не ласкал, не обнимал, не целовал. И ведь это, казалось бы, хорошо, правильно, разумно. Никто не поставлен в неудобное положение. Но почему же так муторно? А ведь и впрямь, голос города все ближе. Предместья – ремесленный и базарный шум. Крики бурлаков и пришедших с уловом рыбаков. Колокольный перезвон. Нет времени валяться в постели и маяться непонятно от чего. Панов быстро умылся, оделся в свежее и вышел к завтраку. Граф допивал чашку кофе, облокотившись на поручни и любуясь приближающемся городком. Кивнул судовладельцу, проходя за ним в тишину кают-компании. - Благодарю, Сергей Сергеевич, за такую чудесную и познавательную поездку, - продолжил тот же светский диалог, что вел с ним и накануне за ужином, наблюдая, как матрос подает тому завтрак. Судовладелец, кажется, слегка отошел, поддерживая разговор, возвращая себе привычный вид и манеры. Только уже перед самым сходом на берег, когда все стали заняты швартовкой корабля, Даниил шагнул к Панову, приподнялся на носки и шепнул на ухо: - Не сомневайтесь, Сергей Сергеевич, мне понравилось. И резво развернувшись пошел к сходням, прощаясь со всеми, всех благодаря, направляясь к ожидавшему его экипажу. Стервец, шельма, дерзкая дрянь. Только и оставалось судовладельцу провожать глазами белокурую макушку, отдавая распоряжения команде.