Похождения бедового графа

- Стреляться, милейший граф, непременно стреляться, тотчас же, - громко, возбужденно горланил поручик, только наведавшийся из Петербурга к родственнику и попавший в кутерьму светской провинциальной жизни. Завидев в вечерней ресторации Стрешнева, в окружении помещицки-купеческой молодежи, тут же вписавшись в их круг свежим заводилой. Рассказами о столичных слухах, как метко граф стреляет, распалив скучающие и охочие до развлечений умы. Бойко метнувшись к дальней стойке с бутылками, расставляя по ней пустые, отмерял шаги, пока все дружно уговаривали Даниила показать мастерство, упрашивали пожилого гусарского капитана одолжить пистолет, убеждали охолаживающих молодежь купцов в невинности забавы. Поручик же подогревал накал новыми байками о графских дуэлях и гусарских проказах. - Прямо сейчас? Право господа, неудобно, - томно отнекивался Стрешнев, купаясь в обожании молодого купчика Василия Петровича, тоже из судовладельцев. Граф развлечением этого вечера ставил как раз легкий, ни к чему не обязывающий, но провоцирующий флирт с ним, а не такие бурные экзерсисы. Больше его бы позабавило так и сидеть за столиком с Василием, наслаждаясь его смущением, замешательством, то решительностью, то внезапной робостью, огнем и попытками его сдержать, скрыть все под двусмысленной невинностью разговоров. Попивая шампанское, Даниил так бы и провел эту ночь, но несносный живчик поручик все испортил своей неуемностью восторгов. Жеманничать вроде графу не пристало, так что соблазнительно улыбнувшись Василию, растерявшемуся в отсутствии опыта светской жизни и не знающему, что выбрать – успокаивать друзей, становясь на защиту спокойствия Даниила, или наоборот, сделать ему приятное, тоже уговаривая блеснуть, Стрешнев встал и взял протянутый пистолет. Взвесив, покрутив его в руках, проверив боек, привыкая и оценивая, коротко и незаметно в своей деланной расслабленности, собрался и, ни сходя с места, выстрелил. Почти через ползала, четко разбрызгивая фейерверком осколков среднюю пустую бутылку, выставленную поручиком. - Ооо, браво, граф. Шарман. Здорово, - разорвало со всех сторон на мгновение установившуюся тишину выкриками молодежи. Пожилые купцы прятали улыбки в усы. Залихватское выступление, по-нашенски. Бодряще. Василий Петрович восхищенно пылал, сжимая руку графа, что-то ему шепча, усаживая обратно за стол, наливая еще шампанского, пытаясь отвадить восторженных друзей и направить их внимание на другие объекты. Панов от своего стола в отдалении, где спокойно трапезничал с состоятельным купцом Мокием Парфенычем, обсуждая новости и дела, изредка и незаметно бросал взгляды на веселящуюся молодежь. Покинув «Чайку», граф, казалось, совершенно выкинул приключение из головы. Встречаясь с ним, здоровался, пожимал руку, перекидывался фразами, но будто с обыденным, не отличным от других знакомцем. Будто ничего между ними не было - ни ночи, ни жаркого угара. И на что тут жаловаться, казалось бы? Наоборот, об их постыдных развлечениях ни одна бы душа не догадалась. Никакой компроментации, осуждений, пересудов. Сергей Сергеевич не понимал себя, что же его не устраивает? Чего бы он хотел? Его душили взгляды совращенных им дамочек, он раздражался, почему же они не могут отнестись к произошедшему, как к милой, обоюдоприятной проказе, и вот юнец ведет себя так, как ему хотелось всегда, оставив его совершенно свободным. От чего же ему самому все не уняться? Зачем он ищет его взглядом в собраниях, приказах, театре, ресторациях? Почему же сразу прикипевает, ловит каждое движение, гримасу, бесится от игр с другими? В невинных для всех фразах и тонах слышит, до жаркого томления в груди, то манящее «Je t'aime». Как этот молодой, да ранний Васька позволяет себе так сближаться с графом? Забыв про купеческую честь и достоинство? Глупый мальчишка, так позорит себя. Только начавший оперяться, только выведший на просторы Волги свой первый пароход, о чем думает, так пожимая руки петербургской штучке, склоняясь к нему, шепча что-то, порочно тяжелея взглядом? Граф - он граф, уедет в Петербург, надменно отмахнется, а купчик-то останется здесь, со скабрезной репутацией. Кто ему руку-то подаст, не скривится? Бестолочь ты, миленький. Под перекрестием-то стольких взглядов осуждающих, насмешливых, неодобрительных. Скольких? Панов встряхивает головой. А ведь внимание-то привлечено только его. Только он видит что-то предосудительное. Остальные снисходительно принимают все за потуги привлечь милостивое внимание инвестора или будущего местного главы. В чем-то и одобрительные даже взгляды. Ведь никто больше не видел под собой это белоснежное, распаленное тело, пахнущее сладко и терпко восточной отдушкой. Никто и представить не может этих губ искусанными, приоткрытыми, всхлипывающими, шепчущими бесстыдные просьбы. Никому и в голову не придет, что сиятельный граф может жарким аспидом впиваться в губы, стискивать коленями чужие бедра, тереться срамно пахом о пах, выгибаться течной кошкой. Только он, Панов, это видел и испытал. Неужели затронуло это его больше, чем обычное порочное приключение? Так запечатлело, что готов он друга-купца возненавидеть, желать стереть в порошок? Глупо поддаться грязным графским играм? А Мокий Парфеныч, лукаво глазом блестя, про планы женитьбы его расспрашивает, отвлекая от вида веселящейся молодежи. Этот может догадаться, мудрый, старый, искушенный доступными барышнями, черт. Панов держит лицо, равнодушно возвращаясь к деловому разговору. Забыть. Считать сном. Лишнее и ненужное это все, Панов. Не хватило что ли? О чем мечтаешь? *** - Сергей Сергеевич, здравствуйте. Будьте любезны, не откажите в помощи, - Панов медленно поворачивается от дверей банковского дома, куда зашел пополудни дела порешать с приказчиком. Этот голос, с медовыми нотками, ни с чьим не спутать, едва сдержаться, чтобы не вздрогнуть, подавить предательский жар, что самовольно опалил пах. - Добрый день, Даниил Владимирович, - Панов крепко пожал тонкую руку, на мгновение, поддаваясь слабости, все же удержав ее в своей ладони. - Не заметил Вас тут, в присутствии. - У управляющего был, - улыбнулся граф, не торопясь отбирать руку, - вопросы обсуждал. Я же модернизации в своем поместье затеял. Вот такой деловитый, серьезный собеседник, словами мудреными легко оперирующий, а жар руки жжет через перчатку. Панов едва заставил себя оторваться от этой руки, держа маску внимательного и заинтересованного дельца. - Хорошее дело, граф, - веско обронил в ответ, - так в чем помощь-то моя потребна? - Ось у моего экипажа сломалась, - пожаловался Даниил, - кучер поехал в каретный двор, чиниться. Будьте добры, Сергей Сергеевич, если дел неотложных не имеете, добросьте до поместья. И не догадаешься, подстроил ли, черт, или действительно сожалеет о неожиданной поломке. Что за игру вновь затеял граф? Панов помолчал несколько мгновений, чтобы не вырвалось же тут же полыхнувшее радостью согласие. Перевел дыхание, так же невозмутимо ответил: - Почему бы нет, граф. Прошу. Мой скромный экипаж к вашим услугам, - даже улыбку покровительственную в усы обронил. Я тоже играть горазд. Как порадовало сейчас, что не двуколку открытую с утра приказал заложить, а закрытый возок, будто чувствовал. Граф, рассыпаясь в благодарностях, прошел за ним на улицу и нырнул в знакомый уже экипаж. Панов, назвав адрес кучеру, погрузился следом. Теперь уже солнечные блики дня разгоняли сумрак внутри, казалось бы должные сберечь приличия, не ночная темень и жар, но тщетно, все у них с графом получалось не так. Даниил, сетуя на погоду, расстегнул легкий, но плотный сюртук, стянул шейный платок, бросая на сидение рядом, тронул пуговицы рубашки. Совершенно непосредственно и обыденно, будто не замечая потяжелевшего взгляда напротив. Аромат горькой полыни опять пьяняще коснулся ноздрей судовладельца. Что ты за напасть такая, белобрысая? Зачем издеваешься вновь? За неплотно занавешенными окошками экипажа потянулись сады предместья, потом пестрящие цветами поля. Кучер не гнал лошадей, посвистывал и напевал что-то, колеса шумели по мелкой крошке камней и сухой земле дороги. Безмятежность и нега, под полуденным солнцем и ленивыми переливами птиц, да жужжанием шмелей. Только не тут, не в полумраке возка. Данечка вдруг слитным, текучим движением соскользнул с сидения, меж ног Панова, положил горячие ладони на колени того, проглаживая до паха, разводя. Тонкими, шаловливыми пальцами расправился с завязками штанов, обхватывая напряженный член. Сергей Сергеевич хрипло рыкнул, захваченный врасплох, не ожидавший подобного нападения, вжавшись затылком в спинку сидения. Что он себе позволяет? Такую ласку? Да не одна барышня приличная не предложит такого, да и неприличная, не каждая. Пристало ли? Бес, бесстыжий бес. Что ж ты вытворяешь, неуемный? Губы графа с влажным и стыдным причмоком обняли, обжали, всосали головку члена, язык закружил по налитости, теплая слюна утопила во влаге. Панов страдальчески сжал зубы. Да как же так можно, ваша светлость, в таком месте? Искушать так, тяжелить до боли яйца. Не оттолкнуть, не простонать, попав заложником в плен. А рот бесстыдно продолжал свою сладкую пытку – обжимая щеками, втягивая, выглаживая кончиком языка все вспухшие венки, стискивая кольцом губ, скользя хлюпающе вверх-вниз. С каждым движением забирая все глубже в тугость глотки. Бархатно урча, этой вибрацией еще боле измучивая удовольствием член. Панов опустил глаза на блондинистую макушку ритмично подергивающуюся меж его раздвинутых коленей, с каждым мгновением все ускоряясь, стягивая туже, выласкивая по всей длине. Пропустив его член до упора в горло, утыкаясь носом в густоту волосков паха. Сука, распутный, дряной аристократишка, ненасытная потаскуха! Панов тяжелой рукой сжал затылок мальчишки, резко надавив, понуждая взять до конца, до спазмов глотки, до задыхающегося, жалобного поскуливания. Так хотели, ваша светлость? Резко затолкался в этот бесстыжий рот, удерживая и вбиваясь, глядя в распахнутые, залитые слезами глазищи. Считывая в них не обиду, а подбадривающую похоть. Все правильно. Так. Жестко. Жарко. Не давая спуску. Даниил сосал, жестко пальцами сжимая свой пах, чтобы не кончить тут же, несдержанно, горячо, пачкая штаны. Его заводил этот мужчина, соблазнял, влек к еще большим безумствам. Охотился, казалось, он, но оказывался вновь добычей. И его брали, как трофей, а ему нравилось это. Позволяя резко и грубо сношать свой рот, он весь горел от удовольствия. Пил эту силу, пыл, жесткость. Дрожал и срывался в сладкие спазмы. Глотал, изливающееся в глубине горла, семя, облизывался, отпущенный обессиленной разрядкой рукой. Божечки, этот жадный рот высосал его член до капли, облизнул на последок и выпустил с неприличным хлюпом. Сиятельный граф, будущее их дворянского собрания, сыто облизываясь, откинулся головой на противоположный диванчик, так и не поднимаясь с пола, покачивающегося на рытвинах, экипажа. Бессовестно, меж раздвинутых коленей, давая полюбоваться уже на свои расстегнутые штаны, и руку с белоснежным платком, отирающую его так же кончивший член. - Вкусно, - потянулся насытившимся хищником и, наконец, поднялся опять на свое сидение, приводя в порядок одежду и выглядывая в окно. Это представление рождало еще больше тяжести и черной похоти в Панове. Бесовской мальчишка не давал насыщения. Облегчая на мгновения тяжесть чресел, он опять сводил с ума. Нет уж, он не собирается раскладывать его прямо здесь, в экипаже, боясь навести кучера на подозрения. Но как? Где? Куда завалить эту, пьянящую раз за разом разум, блядь? Данечка чувствовал нарастающее давление, от разглядывания полей и пролесков за окном, вернувшись взглядом к мужчине напротив. Споткнувшись о вновь напряженный член, так и не спрятанный в тугость штанов. Горлово хмыкнув, он стукнул каблуком сапога в стенку, за спиной кучера, крикнув остановиться. - Не знаю, как вам, Сергей Сергеевич, но мне необходимо освежиться, - насмешливо-церемонно протянул, распахивая дверцу и с подножки оглядывая округу. Они аккурат уже подъехали к начинающейся рощице, тянущейся до границ его поместья. Спрыгнув в высокую траву, Даниил двинулся к кромке, исчезая за осиново-березовыми стволами. Панов вышел следом, кивнув кучеру. Тот понятливо раскинулся на козлах. Господам прогуляться нужно, что тут такого. А его дело маленькое, ждать. Догнал Панов графа уже далеко в роще, выследил, вжал спиной в упругий ствол березки, хищно наклонился, купаясь в шальной зелени глаз. Впился в губы, забыв будто, что и с чем они вытворяли вот совсем недавно, слизнул с них свой запах и привкус, толкнулся языком в жаркий рот. Срывая новые хриплые горловые стоны, подчиняя вновь себе их сиятельство. Заковывая в кандалы своих рук и под гнет своей воли и желания. Нацеловал до распухших и саднящих губ и резко развернул носом в ствол, стягивая с графа щегольские штаны, обхватывая крепкие ягодицы руками, сжимая, растягивая. Медведь, чисто косолапый неосторожный. Даничка выгнулся в руках, капризно протянул: - Помилуйте, Сергей Сергеевич, бережнее, прошу. Что взять с мужика неопытного. Это вам не царевич, все знающий, всем премудростям наученный, а Даня даже масла с собой не захватил, не предположил таких приключений, а уж ждать предусмотрительности с провинциального купца совсем опрометчиво. Но Панов же не зверь какой, вот уж слюны в предостатке, глядя на извивающееся это обнажаемое тело, прогиб поясницы, длинноту ног, как бы все не закапать. Голод-то, оказывается, и такой бывает. Грязный, порочный, стыдный, но не менее сильный. Обильно смочив пальцы, принялся растягивать тугой вход, потрахивая. Одним, двумя, тремя, глуша ладонью, накрыв рот графа, его все более протяжные и сладостные стоны. В лесу-то, вроде и одни, а ан нет, услышит вдруг кто, приблудный, баба с лукошком или мужики-дровосеки, прибегут на крики, сраму не оберешься. Наконец, решив, что достаточно, уж больно Даниил бедрами поддавал уже, да обжимал внутри, Панов приспустил свои штаны и вдавился так же умащенным слюной членом в гостеприимную тугость. - Ооо, - выдохнул остро граф, зубами цапанув его за мякоть ладони, мстя за боль проникновения. Ничего, ничего, ваша светлость, свыкнется-привыкнется, не в первый раз, чай, уже бился подо мной. Панов втолкнулся до упора, дал мгновение передышки, и сразу задвигался. Нечего тут миндальничать. Парит так, что в глазах темнеет. За все игры, граф, за все масляные взгляды, за медовые речи, за улыбки другим, за искушение, за кисточку ментика, за терпкость ароматов, за бесовское искушение, колдовские глаза, горячую гладкость кожи, яд под гитарные переборы. Никакого спуску теперь. Даниил раскинулся меж ромашковой поляны, нежась под высоко забравшимся по небосводу солнышком давно за полдень. На подстилке, набранной из сброшенной ими одежды - сюртуков, штанов, только в одной распахнутой рубашке, открытый всем ласкам и желаниям дорвавшегося до его тела судовладельца. Отдыхая после бешенной страсти, как с цепи сорвавшегося зверя. - Красота-то какая, Сергей Сергеевич, - обвел Даня глазами и поле в белой дымке цветов, и стволики берез рощи, и бескрайнюю голубизну неба с редкими барашками облаков. - Ничего прекраснее нет родимой земли. Жизнь отдать не жалко. Панов, сохранивший в пылу страсти на себе лишь штаны и сапоги, приподнял голову, окидывая взглядом прикусившего травинку красавца. - Что, Даниил Владимирович, и с туркой воевать пойдешь? – поинтересовался слегка лукаво. - А вы что же, Сергей Сергеевич, думаете, что я только ноги раздвигать годен? – хмыкнул граф. - Призовет государь и пойду, куда направят. Панов вздохнул и прижался лбом к теплому плечу Даниила. Пройдет полчаса, час, и в экипаж сядет уже снова блистательный петербургский граф, не задержится здесь, уедет, как только позовут. Что для него их захолустье. Не перевесят разливы Волги дворянский долг. Что тут сердце рвать? Сладко, но бесполезно. Успеется еще. Не дано им долгого срока. Не насытиться этим блюдом. А ждать и надеяться это не его путь. *** Август начинал уже красить листья в золото, багрянец, рыжину. Черный паровоз с богатой краснотой вагонов, могуче выдыхал клубы дыма, раскочегариваясь к отправлению. Со свистом пробегали служивые, предупреждая пассажиров и провожающих. Платформа полнилась опаздывающими и прощающимися. У дверей вагона первого класса стояли Стрешнев, Василий, гусарский подпоручик, Мокий Парфеныч. Даниил, счастливый, улыбающийся, в дорогом костюме, плаще с собольей оторочкой, пожимал руки, расставаясь. Его вызвали в столицу, наконец-то, ссылка кончилась. Василий украдкой вздыхал, но старательно прятал грусть, не солидно для купца. Никто ж не поймет, что его так печалит. Гусар, как всегда, радовался за графа, сыпал анекдотами и частушками с прибаутками. Мокий веско молчал. А Панов наблюдал все это со второго этажа станционной ресторации. Сам не понимая, что вдруг с утра потянуло его приехать на вокзал. Нет, он знал, слухи всех оповестили, что высылка Стрешнева закончилась, письмо он получил, из канцелярии высочайшей. Возможно, кто-то и сказал ему, когда поезд. Но он же не собирался являться сюда. Зачем? Все с самого начала было ясно. Что он за дурак, раз за разом растравляя себе душу? Никогда. Взгляд далеко стоящего внизу Стрешнева вдруг будто нашел его, уперся в глаза. Вызывающе, смешливо, лукаво, как всегда. Сергей Сергеевич хмыкнул в гущу усов - Князьям князьево! Паровоз залихватски свистнул, трогаясь и унося цепочку вагонов в далекую и блистательную столицу.