Похождения бедового графа

Плохо спал этой ночью Алексей, ворочался. Дом новый, думы странные. То чувство, что он наконец на своем месте, то страхи и порыв сбежать, вернуться туда, где привык. То видения обнаженного тела барина, его запах дурманящий, глаза колдовские, то картины страстей ужасающих, пыток, казней, что его вкрадчивый шепот посулил. Решимость сменялась неуверенностью. Память уроков детских, пониманием полной его неприспособленности к господскому миру. Так и не спросил он о своих обязанностях, остался растерянным мужиком деревенским, впущенным в роскошь особняка. Как не испортить чего, как не ошибиться, как не уверить бар в полной своей неспособности быть здесь. Проспал он, в смурной дреме, первых петухов, по которым привык вставать в деревне. Доносились их крики и до господского дома, но не до его измученного сознания. Никто не пришел поднимать его, ругать. Сам подскочил уже, когда солнце в окно светелки требовательно заглянуло, и на улице дворня переговариваться начала. Звякнули чашки и блюдца с подноса проходящей горничной барыни, потянуло непривычным ароматом кофия и соблазнительным выпечки. Проспал! Хорош лакей! Впрыгнул в костюм, в лицо лишь щедро наплескал воды, влажные волосы уложил. Выскочил в коридор, суматошно оглядываясь, куда бежать, зачем? - Алексей, ходь сюды, голова твоя непутевая, - пришла на помощь ключница, как раз ищущая нового слугу. Крепко ухватила его за руку, потащив на кухню, указывая на собранный серебряный поднос для барина. - Петька, аспид ползучий, дрова колоть удумал, с самого ранья. Барыню побеспокоил и барина разбудил верно. Иди к нему уже. Тут вода ключевая, посеребренная, и клюквы моченой стакан, ежели у батюшки графа голова с утра тяжелая и болит, - придирчиво оглядела, что сервировано было горничной. Хмыкнув, убрала флакончик нюхательной соли, доложила полотенце, подогретое у печки. Девки подносами ошиблись, с барыниным спутали. Ох, получат нагоняй. - Иди-иди, авось не осерчал барин, - подтолкнула Алексея в спину, всучив ношу и перекрестив. «Тук-тук», - врывалось в приоткрытое окно барской спальни, наконец, достучавшись до сонного сознания Даниила и потянув его в новый солнечный день из сладких объятий не очень-то приличных снов. Он еще пытался цепляться за обрывки приятных видений, так жарко и неудобно отяжеливших пах и требовавших каких-то действий от молодого хозяина, но мерный и резкий звук уже привлек все внимание и разгонял фантазии, как разыгравшийся ветерок легкие облака на небосклоне. Граф обстоятельно и сладко потянулся, выгибаясь соблазнительно, обнажаясь до половины тела сползшим покрывалом, собравшимся бесстыжими складками вокруг непотребного утреннего стояка. Шум ругающейся ключницы, гоняющей нерадивого дровосека, едва ли не шумнее, чем его ритмичный стук, заставил улыбнуться. Но вскоре все затихло, и Даниил опять откинулся расслабленно на подушки. Полудрема начала заявлять на него свои права, заманивая сладкими грезами. Рука скользнула под покрывало и обхватила крепкое древко стоящего члена, принимаясь его ласкать, наглаживать, натирать. Все жестче, резче, быстрее, чем бесстыднее вились картинки в голове. А ему было, что вспомнить, заново прочувствовать, и о чем помечтать еще, как о не сбывшемся, но желаемом. Негромко отворившаяся дверь спальни не привлекла его внимание, взвинченное накатившими сладкими спазмами, сорвавшими протяжный, бархатный, порочный стон с налившихся кровью губ. Покрывало предательски сдавало его бесстыдство влажным пятном. А проникавшие через щель между шторами солнечные лучи, не давали спрятаться поддернутым томной влагой глазам, румянцу на щеках, каплям испарины на обнаженной груди и поджаром животе. Встретившись глазами с Алексеем, Даниил не смутился, не встопорщился, даже не прикрылся, а коротко бросил: — Полотенце дай, - чтобы отереть руку и испарину. А после уже лукаво глянул на мужчину. — Эххх, в баньку бы, и кваску, а потом блинков. Кухарка тут их творит просто божественными, и с припеком, и с начинкой разной, и с поливкой. Чувствовал ли он стеснение, что его застали? Вот уж нет. Будь это Матрена, он, понятное дело, расстроился б, но в прошлые ее дни забот, не позволял себе такого бесстыдства и расслабления. А тут, что им мальчикам смущаться. Дорогу в покои барина Алексей нашел без труда, этот путь уже заучил. Задумался на мгновение, стучать али нет, но решил просто толкнуть дверь. Спит барин – он его не побеспокоит, только поднос оставит. Не спит – так поприветствует, с подъемом поможет, поухаживает, как ключница учила. А прочих неудобностей он даже не предположил. Барин действительно не спал. Одеяло откинуто в сторону и едва прикрывало его стройные ноги. Между штор сочился солнечный свет и ласкал поблескивающую испариной кожу. Тело мелко дрожало от напряжения, густые брови были сведены, веки сомкнуты. С пухлых губ срывалось тяжелое дыхание в унисон быстрым движениям руки по стоящему по стойке смирно члену. Чудная картина, достойная пера поэтов и кисти художников. Бурно кончив в ладонь, замерев какое-то время в последних спазмах, граф все же открыл глаза, взглянув на него. Не дернулся, не покраснел, увидев незваного гостя. Потребовал полотенце, чтобы стереть следы схлынувшего удовольствия, будто так и положено. А может, правильно? Может, всегда лакеи такое лицезреют? Не должен вышколенный слуга возбуждаться на такое, тесноту штанов вдруг ощущать. Как полить на руки барину, отряхнуть щеткой костюм. Обыденное дельце. Держи лицо, Алексей, не блесни глазами, не дрогни рукой, не дай заметить жаркий прилив крови. Закуси губу и не замечай! Алексей подошел ближе и протянул рушник. Спокойно, равнодушно, невозмутимо. Но не смог не мазнуть коротким взглядом по рельефному телу, рукам Даниила, неторопливо стирающим семя с живота. Дело молодое, но ведь и он, Алексей, не стар. Не дядька в летах, все повидавший и ко всему приевшийся. Хотя, со скольки бы лет подобное зрелище оставило бы спокойным? Сорок, пятьдесят, к ста? — Я передам на кухню, что граф блинов желает. Пока вот, выпейте ягодной водицы, чтобы голова не гудела, — протянул стакан, смиряя все живое в себе. Лакей, слуга без чувств, без эмоций. Забрав стакан с клюквенным настоем и какими-то травами, что уж там ключница туда сыпала, он не знал, Даниил на мгновение коснулся руки Алексея. Не нарочно, наверное. Движения еще со сладкого сна и пробуждения были не точны, а томно расслаблены и медлительно неверны. Так что мягкие подушечки пальцев, с коротко и аккуратно подпиленными ногтями, скользнули по крепкой руке, обхватывая бока стакана. Как надежна, сильна и натружена эта ладонь показалась его чувствительным пальцам. Завораживающе непривычно. Хотелось рассмотреть и ощутить поближе. Экая диковина. Хотя мужиков вокруг пруд пруди, но вот чтобы так близко и в отмытом виде. Прикоснуться к другой грани жизни. — Хорошее дело баня, чтобы организм очистить от всего принятого. Затоплю сейчас, барин. Позову, как будет готово, — нашелся предлог сбежать, собраться, не чувствовать. Оставив пока графа нежиться в кровати, Алексей быстро вышел. Даниил проводил его взглядом, пока дверь не прикрылась. Ощущение касания осталось в кончиках пальцев. Не отпуская. Неотступно проникая в думы, соблазняя. Надо было Алексея рассмотреть. Внимательнее. Всего! Как же он это упустил вчера. Но не при старосте же. А тут предлог нашелся. Закинув руки за голову, Даниил, прикусывая губу, принялся размышлять, а что же там, под рубашкой? А без прикрытия плотных штанов? Где вьется густая мужская поросль? А как стоят возбужденные соски? Рельефен ли живот? Какого размера естество? Вот тут уж мысли приобрели совсем бесстыдный и откровенный оттенок, уводя графа очень далеко по распутному пути, из очаровательной ухоженности его барской спаленки. Свербя, добавляя нетерпения и интереса. Когда уже позовет? Не дождавшись, Даня оделся и пошел к баньке сам. В тонкой батистовой рубашке, в просторных парусиновых штанах, в войлочных кавказских полусапожках. Как раз для похода в царство пара и обратно одежда. Барская баня была скромным бревенчатым флигельком среди разросшихся кустов палисадника, от дома шагах в ста. Чистый золотистый, пропахший травами и липовыми спилами предбанник со столом, деревянной кушеткой, скамьей и кадкой воды. Сама парная с длинным и широким пологом, и закопченной печью. Россыпь разноразмерных деревянных шаек и латунных тазов. Ароматные пучки засушенных трав под потолком. В горячем ведре запаривались веники – еловые, дубовые, липовые. Окошко занавешивал веселой расцветки ситчик, скрывая помещение от любопытных глаз. Несколько белых простыней уже были разложены по пологу, скамье и кушетке, еще стопка лежала про запас. — Да ты меня уморить решил? Зажарить барина до полусмерти? – весело хмыкнул Даничка, входя в предбанник и оттуда уже ощущая горячесть воздуха. Вот отчего так подзадержался лакей – растапливал на славу. Но возражений против такого старания он не имел, скорее подшучивал и пытался смутить Алексея двусмысленностью фраз. «Жарить – зажарить», очень уж часто употреблялось для описания совсем не банных действий. - Зажарить? – улыбнулся Алексей, уловив двусмысленность фразы, попустило уже, пока занимался тут, спал жар увиденных в спальне картин, можно было барина шутки спокойно воспринимать. – Так уж выстыло наполовину. Знали бы вы, как наш Василич баню топит. По-черному. С непривычки и угореть можно, — закрыл плотно входную дверь, чтобы пар на улицу не тянуло. Знал бы лакей, как нетерпение гложет барина. Капризно требуя быстрее, прикажи, смути, нарушь покой и рассудительность обстоятельного такого мужика. — Раздевайся! – приказал Даниил, приседая на краешек большого липового стола, с интересом глядя на лакея. — Разденусь, барин, будьте спокойны, — все так же ровно ответил Алексей, не вздрогнув даже от обжигающей откровенности слов, уважая себя за это. Кремень, кремень, повторяя молитвой про себя, повернувшись к нему лицом. Граф-то сам разоблачаться не торопился и смотрел на Алексея непонятно так, маревно, заинтересованно. Увидеть что-то ожидал? А чем он от других-то мужиков отличается? От барина самого же? Неужели слухи действительно правдивы? И что с этим делать дальше? — Кто же вас веничком отходит, если не я? – выдавил рассудительно, будто дело то обычное, раздеться под взглядом барина. Баня все ж. Просто стянул через голову рубаху, кинул на лавку. Туфли и чулки он снял еще перед растопкой, испортить можно. Отчаянно и с какой-то будто бравадой, держа равнодушный и независимый вид, стащил штаны. Помедлил пару мгновений, укладывая аккуратно и их на скамью. — Пойду пару поддам, да веники замочу. Приходите, как будете готовы, — стыдно и себе было признаться, что Алексей тоже хотел бы посмотреть, как граф разоблачается, хоть и видел это нынешней ночью. Но не стоило тревожить грезы, иначе желание в чреслах сдаст все его грязные измышления, в полном-то обнажении. Сбежал стремительно в парную. Ох, и хорош был стервец, и это без преувеличения. Даниил даже не заметил, как соблазнительно и двусмысленно приоткрыл губы, пухлые и аппетитные, пока Алексей раздевался. Тут уж не было никакого красовства, попыток представить себя получше. Что есть – то есть. И этого было ох, как достаточно. Глаз так и скользил зеленой мутью по широким плечам, чуть поцелованным весенним солнцем, по богатырской груди, натруженной работой и лепленной пластами мышц, по подтянутому животу с прорисовкой пресса, по крепким, литым бедрам, ладно скроенным и стройным. Мужчина был в полном расцвете сил, красоты, мощи. Уже не юноша – бойкий жеребец, а окрепший и возмужавший, заматеревший конь-огонь. Язык Даниила коротко облизнул губы, как взгляд прикипел к чернявой поросли паха и эдакому, даже в спящем состоянии, весомому члену Алексея. Бесстыдство тут же ударило алой краской в лицо, но лакей как-то очень стремительно нырнул в парилку, оставив его одного предаваться фривольным фантазиям и переваривать впечатления от потрясающей фигуры и стати. Задумчиво скинув на лавку свою одежду, граф тоже проскользнул в жар сердца бани. Воздух был сухим и горячим. Сильно пахло сосной и березовыми листьями. Алексей плеснул ковшик воды на камни и замочил в кадке с горячей водой веники. Приготовил полог, положив с одной стороны полотенце, чтобы Даниилу было удобней лежать, с другой полено под ноги. — Садитесь, Даниил Владимирович. Сперва погреемся, а потом и попаримся, — сказал, услышав, что граф вошел и плотно закрыл за собой дверь. — Ну, ты и стремительный, — хмыкнул весело Даня, — я и рассмотреть тебя не успел. Стесняешься, что ли чего? Или прячешь? Ехидно подначил, забираясь на полог и усаживаясь на полотенце молочно-белым задом. До этого дав достаточно мгновений Алексею разглядеть теперь уж свои стати, и полувставший, идеально вылепленный член, красивый, но не такой огромный, как у того, и налитые спелым яблоком упругие ягодицы, озорно и притягательно вздернутые вверх. Подтянутая фигура, закаленная ездой, фехтованием, борьбой вольной – греческой. Белизну волос Даниил спрятал под пиратски завязанный платок, зная, как портит их лишний жар. А больше ничего и не прикрывал, откинувшись спиной на прогретую стенку. — Эххх, построить бы баньку в совсем уединенном месте и пруд рядом отрыть, или речки край огородить, чтобы выбегать голышом и бух в воду, а зимой в прорубь, — мечтательно протянул, прикрывая глаза. Похлопал по пологу подле себя, — Садись, Алексей, не бойся, греться, так греться. Люблю я купаться, и всегда любил, — пустился в рассказы, прикрыв глаза. А что еще делать, когда так расслаблен, когда жар медленно пробирается до костей, когда надо отвлечься от бесстыжих мыслей, о сидящем рядом красавце и его здоровенном елдаке. А каков он, как встанет? А в рот поместится? А в зад? Тьфу, ты, пропасть. Что за искушение! — Ты помнишь, наверное, черную Марфу? Ну, ворожею, знахарку местную? Померла, как лет пяток назад. Девкам все зелья приворотные приторговывала, да скотину лечила, — отвлекся от мыслей неприличных, на не менее спорные откровения. — У нее домик был у леса, на краю деревни, прямо у пруда небольшого. А тот хорош был, прозрачен, почти не зарастал и не затягивался ряской, камушки на дне белели. Видно, колдовала она там или сливала в него остатки зелий, посуду полоскала заговоренную. Всем запрещали туда ходить и там купаться. Помню, маменька все говорила: не смей, Данилушка, окунешься, еще спохватишь чего. А я так любил сбежать от дядек приставленных, и сразу туда, купнуться хоть коротенечко. Вода была, ммм, теплой, доброй, будто обнимала. Ну вот. А дядька и батюшка над матушкой и тетушкой все смеялись – суеверия, говорили, крестьянские страшилки и глупости необразованные. Ан нет. Таки подхватилось что-то бесовское, перешло в кожу и кровь. В пажеский корпус поехал учиться, и тут оно выявилось. Взвешенно Даниил делился подобным, все равно вот лакей наслушался и наслушается еще басен про него бесстыжих, гадких, откровенных, так хоть понимать будет, что правда, что нет, и почему барин таков. Рассказывая, протянул руку и повел кончиком пальца по уже влажному плечу Алексея, чертя след меж бисеринками капель пота. — Ходить за мной начали парни со старших курсов, а когда повзрослели, через несколько годов и сокурсники. Каких только глупостей не вытворяли. Как только воспитателей не обманывали и не запутывали. Интриговали не хуже, чем в книжонках французских, фривольных. А потом балы пошли с девушками из Смольного и прочих пансионов. Сладкое было время. Я сюда даже с друзьями приезжал, мяли траву дубравы нашей, от родителей и дядьки прятались. Не думай, Алексей, мне не стыдно ни за то время, ни за сейчас, — протянул, чуть зардевшись все же. И не пьян же еще был, может, вчерашнее в голове шумело, разве что. Искоса поглядывал Алексей на разоткровенничавшегося барина. Эх, и хорош был тот. Длинные ресницы прикрыли пьянящую зелень глаз, но легче не стало. Капли испарины заставили тело сиять, тянуть неодолимо коснуться пальцами, пробежаться по гладкой коже, понять, такая ли она нежная, а как упруга под кожей плоть, а бьется ли сердце, кровь гоняя. Не продолжение ли это сна, смилостивившегося над его неспокойной бессонницей ночью? Ответил все ж барину, поддерживая иллюзию невинной беседы: — Матрену помню. В деревне ее почитали и боялись, конечно. Опасались. Но не за детей. Все знали, что бабка очень любит ребятишек, хоть своих иметь не могла. Пруд тот тоже помню. Купались в нем. Я вообще не сильно верил в то, что про нее говорили, да и про пруд тот тоже. Но после ее смерти, озеро обмелело и зацвело. Но вы не видели, наверное, учились в ту пору, — Алексей поддал еще жару и вернулся на скамью подле графа. Стало быть, правда все, что о барине говорят. Сам решил признаться лакею. Понятно зачем, чтобы тот к слухам устойчивее стал. Мудро. Доверие-то подкупает. Делает соучастником. Сочувствующим ли? Значит, такое граф нашел своим увлечениям оправдание. Озеро колдовское на опушке леса, одурманившее, навеявшее чары и проклятие. И часто он себя спрашивал, почему не такой, как все? Часто ли его мучили угрызения совести? Часто он страдал, горя желанием, обмирая от влечения к другому мужчине, но тщетно пытаясь сдержать эти порывы? Ох, и тяжело же ему было, наверняка, когда вокруг красавцы курсанты, изголодавшиеся по ласкам и долгое время не знавшие женского тела. А плоть тянет и просит. Как не поддаться искушению? Алексей не осуждал барина, права не имел, сам на юношей заглядывался. Пусть и не так, не сдавал себя, а брал. Но все ж. Жизнь простая, к природе, к земле, не требовала мистических объяснений. Мужики вокруг принимали, сами иногда грешили, значит, и путем все. Об чем хандрить? Даниил сквозь ресницы приглядывался к лакею. Как ему рассказ? Слова может и ложь, но выражение лица, глаз, движенье губ, не подстроишь. Мужик простой, не актерка. Бенкендорф на его этот рассказ, под рюмку коньяка, после награждения, хохотнул и обыденно цинично бросил: «Стрешнев, не плоди сущностей. Ты – развратник. Но короне преданный. Так что и блуди дальше, на благо делу. Только не оступись, на лишку не замахнись». Намекая на Константина или еще на что. А вот большинство прочих – царевич, французский посланник, паша, гусары, князья молодые, друзья лицеисты, - падки были на романтизм и мистику, проникались, сочувствовали, с еще большим пылом бросались на его защиту. Но вот Алексей, судя по скептицизму на лице, истории такой не поверил. Прагматичный мужик. Но деликатный. Ни смешка, ни шутки над барином. Так даже лучше. Природный ум, глядишь, и не запорошит его никто шелухой лжи. Даниил уже пропотел порядком, покрывшись влагой и зарумянившись. Но, по мнению Алексея, недостаточно. — Ну, что же, тогда будем ваших бесов изгонять, Даниил Владимирович, — сказал, поднимаясь и разворачиваясь лицом к Даниилу. Уложив ладонь на горячее дерево полога, он мягко похлопал по поверхности приглашающе. — Ложитесь на живот, барин, да поближе к краю, — улыбнулся, чуть отойдя, чтобы тому было удобнее вертеться. Хотя телами они все равно соприкоснулись и, разумеется, не случайно. После рассказа Даниила Алексей несколько осмелел, интуитивно ощущая его влечение. Не уверен был, что сможет сдержать свое желание, но показать его он уже не опасался. — Знает ли ваша маменька об увлечениях ваших? А отец? – решил продолжить тему, уж больно интересная она была ему. Ох, рано Даниил в деликатность лакея поверил, ишь раззадорился, вопросы какие задавать начал. — Ух, усовестить барина пытаешься? Какой же, Алексей, ты противный, — весело протянул на поминание про родителей, будто тот, если бы мог, то пошел бы винить его перед ними. — Конечно, они ничего не знали и не догадывались, слава Богу. Померли, не беспокоясь за мою судьбу. Папенька поехал к другу сослуживцу в Тобольск, а там случился мор. Только письмо с известием о благополучном приезде дошло по почте, а сразу за ним, и лакей верный явился с бумагами и известием страшным. Похоронили его там, богато, с почестями, но без нас. Не простились по-настоящему. Маменька и так слаба здоровьем всегда была, а теперь всего полгода протянула. Вот дядька, брат отца, Натальин родитель, совсем от рук и отбился. Задичал. Дела забросил, запил, в карты заигрался, чуть дочь по миру не пустил, хорошо, до нашего имения не дотянулся. Пустил пулю в лоб. Дома-то у меня порядок был и благолепие, а тут… Приехал я на похороны в позапрошлом году, ужаснулся. Кузина мала и хозяйка не ахти, с молотка чуть все не пустили. Может, деревенских краем и зацепило тогда, и Алексей мог помнить что-то. Но теперь-то точно будет знать, как все было на самом деле. Не целиком, но достаточно. Как приехав, Даня был поражен упадку и расстроенности в делах. Почти же до разорения дошло. Как проникся его сложностями великий князь и направил с ним в побывку своего казначея, а Даниил еще взял с собой тройку друзей, подвизавшихся в планах на ниве финансов. Как в колодки забрали и отправили в Сибирь вора, бывшего управляющего, под шумок дядькиных загулов разворовавшего крохи остающегося. Конечно, причин, из-за чего все вдруг так расстарались вокруг него, граф не озвучивал, как и громких имен и титулов. Просто вот много хороших людей на Руси в противовес ворью и казнокрадам. — Тогда и перепись провели, и обмеры земель, и кадастр составили, и архив бумаг привели в порядок, и счета, и Михая Силыча в старосты вывели. Прожекты, сметы, кредиты. Вот и завертелось все. Порядок теперь. Тянул минуты Даниил, разглядывая стоявшего к нему лицом мужчину, плавно текла речь, и медово скользил взгляд по распаренному поджарому телу того. Не торопился на живот, как ждал Алексей. Откинулся пока на локти, чуть прогнувшись в пояснице, разведя колени. Будто выставляясь и предлагаясь аппетитнейшим блюдом на суд этих черных глаз. И не об экономике говорил казалось, а непристойностях каких-то. Замешивая в жар парной совсем другой, не приличный, парящий не спину, а пах, жар. Алексей подробностей таких не знал, хотя слышал что-то о трауре в доме Стрешневых. Не интересно было, своих дел предостаточно. Хотя, это он напрасно. Думал, что не важно, а оно вон как оказалось, судьба помещика сильно повлияла и на его тоже. Помнил он, конечно, те бедственные времена. Наблюдал, как все в упадок приходило, а потом резко наладилось. Стало быть, молодой барин под свою опеку взял. Совестливый и обязательный оказался. Родители хорошо воспитали, да и учеба в пажеском корпусе, видимо, тоже ума добавила. Хотя, вроде бы, зачем ему это было. Молодой, ветреный, бросил бы все, да остался в столице, при своем поместье, ан нет. Решил, что судьба наследства кузины ему важнее. Алексей словам никогда не верил, а вот за поступки уважал. Да, Даниил Владимирович был не без греха, ну, а кто может похвастаться нынче чистотой помыслов и богобоязненностью? На взгляд Алексея ему можно было многое простить лишь за то, что не оставил родственные земли на произвол судьбы. Может, и выглядел он с первого взгляда беспечным молодым гулякой, но на деле все выходило совсем иначе. Жизнь заставила повзрослеть гораздо раньше положенного и не будь в нем внутреннего стального стержня, не смог бы он справиться с возложенными на него обязанностями. - Я думаю, - сказал Алексей негромко после недолгого молчания, - что ваши родители гордились бы вами. Наверное, он хотел сказать еще что-то, но за спиной раздался девичий голос. - И даже в бане, братец, об экономиках и политике, — нежный, чем-то похожий на Даниилов, говорок разорвал загустившийся воздух. — Мааальчики, а что же вы двери-то не запираете? – насмешливо протянула Наталья Дмитриевна, заходя в парную, обнаженная, как Афродита из пучин морских, с распушенными длинными пшеничными волосами, того же оттенка, что и у кузена. Статная была красавица, аппетитная, формы все ладные, округлые, так и тянущие потрогать да сжать. Грудь высокая, пышная, задорно вздернутая сосками. Тончайшая талия, широкие бедра, тяжеловатая, но соблазнительная попка. Как с картины старых мастеров, знойная фемина. А взгляд-то какой, сулящий так много, и лукаво-озорной. Светлые волоски на лобке были коротко острижены на персидский манер, а больше лишних на теле и не было, медом все удаляла. - Вот, - протянул Даниил, даже не меняя своей открытой и расслабленной позы, - сказал я тебе, Алексей, что за себя мне не стыдно, за мои грехи. Но вот за нее – черти меня будут в аду мучить вечность. Вздохнул. - Я такой, я проклятый, а вот за что ее потянул туда же? Не думал я, и не предполагал даже, что она все эти годы за мной подглядывала, и был я образцом для подрастающей девицы совсем не подходящим. Жива бы была ее мать, подала бы пример ей подобающий, а дядька-картежник и я… не справились. Даже помыслить не мог, что мое беспутство она примет, как достоинство для подражания. Честен здесь был Даниил, действительно только себя винил, что кузина такой распутной выросла. На три года его моложе была. Девчонкой и докукой считал он ее всегда. Он – мальчик. У него свои интересы. А за ней увивались няньки-гувернантки. Не во что играть им было вместе, не о чем общаться. Пока учиться не уехал в Петербург, часто посещал их поместье, но обычно ее не замечал. А дядька, покуда не умер, дежурно общался, скупо отвечал на письма. Вроде и родные, но такие далекие люди. Не знал Даниил, что она-то все время за ним следила, всегда присутствовала где-то рядом, подглядывала, впитывала его поведение, его распутство, его приключения. Подражать начала. Заразилась его проклятием. — Вот он, грех мой белокурый. Вина моя перед родом и Богом, — недовольно поджал губы граф, ощущая, как прохладная еще рука Натали скользнула по его бедру и видя, как заинтересованно она оглядывает ладную фигуру его нового лакея. — Я думал, вы еще три дня, сударыня, после кавказского князя отходить будете, сыто, — выдохнул Даниил. - Граааф, ну, у меня же deux trous*, в отличие от вас, так что я в два раза выносливее, как минимум, — протянула Натали томно и ровно, будто о погоде говорила, а не похабности всякие. (*Две дырки (фр)) И лукаво подмигнула Алексею, беспутно скользя взглядом и акцентированно останавливая его на пахе того, округляя пухлые губы во влажно-потрясенное «Ооо». — Вот и что с ней делать? – закатил глаза Даниил к потолку. - У вас в деревне проще, поленом или розгами, как следует. А мне как? В монастырь? Так еще к моим грехам припишут, потому как в неприличном монастыре ей только радость, а благочестивый она в грех введет. - Мое почтение, Наталья Дмитриевна, - сказал Алексей, склонив голову. Занятная получилась ситуация. Барыня не только не постеснялась войти в парную, где двое мужчин находились, так еще и неприкрыто рассматривала его, будто каравай на праздничном столе. И как ей отказать в этом? Что он может сделать? Выставить за дверь? Другое дело, почему же барин позволяет ей подобное бесстыдство? Впрочем, несколько слов Даниила и все стало ясно. Наталья Дмитриевна оказалась, под стать родственнику, одного поля ягода, непослушная, повод для жалоб графа, не серьезных, но сокрушенных. Мол, и что же мне делать, не слушается окаянная? — Знаете такую поговорку: «Запретный плод сладок». Поленом это, конечно, можно, но поможет ли экзекуция? – Алексей взглянул на барыню, поймав ее томный, заинтересованный погляд в ответ и улыбнулся. Не видел он поводов так наказывать белокурую красавицу. Хотя и Даниила мог понять. Кузен желал ей только добра и боялся, как бы девица не обожглась. Только зря Даниил на себя наговаривал. Может быть, Наталья и научилась от него чему-то, но в беспутство ударилась лишь потому, что была такой же, как он, с рождения. — Всему свое время. Просто Наталья Дмитриевна не нашла того самого мужчину, который мог бы удовлетворить ее плотские и духовные потребности. Ваша кузина хочет любви и ее трудно в этом упрекнуть, — на этот раз Алексей уже улыбнулся графу. Ох, уж и красивые были оба, как с картинки. Природа отдала им самое лучшее, наградив формами и физическими достоинствами под стать греческим богам. От таких зрелищ и голову можно потерять. Алексей скользил взглядом по телам обоих, медленно изучая округлости и впадинки, золотистый пушок в паху, тонкую талию Наталии и узкие бедра Даниила. Неразумно было проявлять интерес так открыто, но поздно, плоть откликалась на это намеренное искушение. Не смогла бы эта картина оставить никого равнодушным. Не прикрытый тканью член отяжелел и встал, сдавая его на милость господ. — Я собрался как следует попарить графа. Вот и березовый веник приготовил. Садитесь повыше, в тепло, пока я Даниилом Владимировичем занимаюсь, а после и вас могу, Наталья Дмитриевна. Если конечно, барин будет не против, — он перевел свой темный, теперь уже черный, смоляной взгляд на Даниила. В семье тот остался единственным мужчиной и в некотором роде отвечал за свою кузину, даже в таком ничтожном вопросе. Мог ли холоп иметь ввиду что-то иное в произнесенных словах? Возможно, только тот, кто знает значение слов deux trous. - Как складно слагает, - Наталья приподняла удивленно соболиную бровь, глядя то на Алексея, то на Даниила, — что-то вы, мальчики, скрываете. И рассмеялась веселым колокольчиком. - Он такой грозный, — кивнула на кузена и стрельнула искоса лукавым взглядом на лакея, —говорит так много. Пока не… Сделав полшажочка, Наталья наклонилась к паху Даниила и захватила губами его член, не помогая себе руками, напав неожиданно и тут же одержав победу. Втягивая затрепетавший, мгновенно отозвавшийся приливом крови, ствол глубоко в рот. Принимаясь посасывать и натирать языком, одновременно роскошной задницей, пользуясь теснотой помещения, почти толкнувшись в пах Алексея. — Quel genre de poubelle dépravée? ** (Что за развратная дрянь? Фр) – простонал Даниил и откинулся плечами на липовую стенку за пологом, прикрыв на мгновение глаза. Натали сосала великолепно, хотя и уступала мужскому рту. Тут уж природу не обманешь, так удовольствие, как партнер одного пола, никто не доставит. Но из познанных им девиц, она была одна из лучших. Ее жаркий и голодный рот действительно способен был разучить любой членораздельной речи, сменив ее на упоительную музыку стонов. Но все же, на мгновение, Даниил открыл глаза, глянув на Алексея с ясно читаемым выражением: ну, что же ты тушуешься, друг, бери уж, плод созрел, негоже деву обижать вниманием, особенно ее такие сдобные части. — Не бойся, барыня снадобья принимает, не понесет, — хрипло протянул, разделено между потяжелевшими выдохами. Умница Натали еще в начале своей разгульной жизни послала верную чернавку в город, где та разузнала у «искушенных презренных девиц» разные хитрости – травки, напитки, приемчики особые. И вот уже при всем своем бесстыдстве, ни разу еще не прибегала к услугам повитух. Бог миловал или действительно рецепты работали. И не до Алексея уже стало графу, растворившемуся в этих преступных, богопротивных, но таких сладостных ласках. Толкавшемуся в глубокую глотку, туго сжимавшую его член, натиравший нежные губы, щекотавший шершавый язык. Шептавшему французские непристойности беспредельной грубости и порочности, которые, надеялось, Алексей знать не должен. Не учат такому гувернеры и гувернантки, а только в неприличных кварталах и у французов развратников. Изредка только он приоткрывал густоту и длину ресниц, чтобы глянуть на то, что же там творит лакей, от чего так сладко клокочет и стискивается горло Натали, шумно выдыхается ей, давление стонов бередит, ходящий меж ее губ, член. Возбуждаясь от этого и начиная двигаться еще резче и грубее, толкаясь в гостеприимный, распутный рот. То, что произошло следом, на секунду повергло Алексея в невероятное смущение. Молодая барыня, не раздумывая, взяла в рот член кузена, не стесняясь, выставляя напоказ свои прелести. Не понимал мужчина, как отнестись к увиденному? Вроде бы и неправильно это было, и сам бы он не помыслил такого никогда, будь у него родственница, а с другой стороны эта картина была настолько притягательна, что глаз отвести невозможно. Не было сомнений, что они уже делали это прежде, знавали не только о том, кто из них с кем и как, но и ласкали друг друга, как любовники. И неужели инициатором всегда была барыня, так искусно управляя кузеном, что он без сопротивления позволял ей делать с собой все, что угодно? Несомненно, ему нравилось это, хотя минутой ранее он всячески ругал ее за несдержанность в сношениях, пытаясь устыдить при другом человеке. Ох, не хорошо барин, ваше позволение дает ей право такое творить, без стыда, без угрызений совести, без страха. Когда Даниил приоткрыл глаза, Алексей смотрел на него. Внимательно разглядывая лицо, приоткрытые губы, с которых срывалась какая-то французская ересь, похабная, наверняка, хотя и не понятная. Ждал знака, оказавшись в совершенно невозможной, в каком-то смысле дикой ситуации. Что ему делать? Оставить их и уйти? Присоединиться? Тем более что аппетитный зад Натальи Дмитриевны практически касался его паха. Может быть это все бесовские проделки, но разве это не прикрытая просьба? И его мысли подтвердили слова графа. Уважь барыню своим вниманием, она вон и снадобья принимает. Мучиться решением более было уже сложно, Алексей не находил причин, чтобы отказаться, получив дозволение Даниила, почти приказ. А была бы барыня против, так не подставлялась бы так откровенно и бесстыдно. Он обвел ладонью ее округлые бедра, смял пышные ягодицы, покрытые каплями испарины, и поднырнул чуть ниже, к промежности, чтобы проникнуть пальцами в горячее гостеприимное лоно. Чувствуя отзывчивость девичьего тела, Алексей быстро заводился сам, приводя рукой свой член в боевую готовность, а другой, влажной от пота и соков, ласкал ее бугорок в складках, с удовольствием замечая, как она прогибается и шире расставляет ноги, полностью отдаваясь его власти. Воздух в бане и так был густым и тяжелым, а сейчас и вовсе перестал выполнять свою функцию. Алексей тяжело дышал, по его вискам, широкой спине и рельефной груди бежали струйки пота и влаги, но едва ли он смог бы сейчас остановиться прежде, чем распробовал бы это привечавшее его тело. Тесно прижавшись сзади, заставив вибрировать ее горло жалобно и требовательно, он медленно вошел. Глубоко, тесно, горячо. Подался назад наполовину и, обхватив руками крутые бедра, выбил из нее еще один стон, громче и протяжнее, мощным толчком. Он не пытался быть грубым, но был достаточно опытен уже, чтобы чувствовать желания через дрожь тела, стоны и вскрики. Наталья жаждала страстного штурма, и он задал его ей сполна, стискивая, дергая к себе, часто вколачиваясь в гостеприимное нутро, не сводя при этом своих темных глаз с Даниила. Как же ладно ходил налитой, идеально вылепленный природой, отлично подходящий для глубокого минета, член Даниила в ее глотке. Не огромный, но и не маленький, в самую меру. Как ловко получалось провоцировать его на все большую жесткость и резкость, затягивая страстью губ и языка в омут своих желаний, впрочем, так схожих с его, как подглядывала не раз Натали. Он любил несдержанность и грубость, и она тоже. Его заставляли дрожать и еще страстнее отдаваться откровенные и неприличные выражения – и ее. И пусть он предпочитал их русское звучание, но сейчас, видимо, в стеснении перед новым лакеем переходил на французский, она его прекрасно понимала, заучив все эти грассирующие сладостные обороты. Услышав раз, попросив перевода, беззастенчиво записав и повторяя жаркими ночами наедине со своими фантазиями. Теперь же слыша их опять, голосом, стоном, хрипящим пришептыванием. Так что сжималось все внутри, тянуло низ живота, собиралось каплями меж бедер. Одобряла она слова Даниила, эти бесстыдно порочные ноты в его тоне, его темное желание, распутство, так созвучное ее. Прочувствовать в себе, принять этот здоровенный и такой соблазнительный член, стереться напором этого статного жеребца. И к удивлению, не просто обычного мужика, а искушенного. Как рука его прихотливо скользнула в лоно, будто зная все его тайны, как занялась перебором пальца ее бугорком. Ох, и не простой мужик им достался. Ай, да Даничка. Бесстыжий бес – искуситель, искатель самородков и сокровищ. Стон за стоном сокращал натираемое членом графа горло девушки, пьянеющей и истекающей соками от ласк его лакея, от надавившей на нежные губы входа распухшей головки его ствола, от напористого, но осторожного первого проникновения, и от долгожданного, самоуверенного, мощного толчка. Вот теперь это было хорошо, теперь правильно. Давление и распирание здоровенного елдака внутри, его крепкие вколачивания, мозолистые, возбуждающе грубые руки, сжавшие и вцепившиеся так, что не отпустят, пока не получат все сполна. Отдаться и биться на двух членах, меж ними, забыв все. Наслаждаясь, охая, дрожа, поддавая и захлебываясь слюной. Даниил сквозь завесь длинных ресниц не спускал взгляда с раскрасневшегося лакея и бесстыдно извивающейся на его ужасающе крупном стволе развратницы. Член его все быстрее и жестче ходил меж багровых губ кузины, вколачиваясь в гостеприимство глотки, нетерпеливо наливаясь жаром и изливаясь в самую ее глубину, не давая выплюнуть ни капли. И только после этого, он, чуть отстраняясь, блаженно откинулся на полог, продолжая любоваться бесстыжим спектаклем. Сглотнув все, облизнувшись, Натали теперь могла крепче упереться ладонями в угол полога и приняться поддавать аппетитным задом всем стараниям Алексея, изнывая желанием принять его еще глубже, еще жестче, сжать нутром сильнее. Не стесняясь стонов и вскриков, пусть и не таких бархатисто-шелковых, как у ее кузена, но не менее искренних. Покататься на этом жеребце, загнать его и себя полностью, сократиться острой сладостью оргазма на нем, и еще раз, и еще. Давая прочувствовать череду выжимающих спазмов ее разгоряченного и умасленного соками лона. А граф любовался только им. Перекатом мускулов под влажной кожей Алексея, напряженным перевитием вспухших вен, чернотой и алчностью взгляда, сжатием губ. Сыто, но оценивающе вдохновленно. Фантомно воспринимая чувства обоих сношающихся перед его взором бесстыдников. Может и невольных, но вполне довольных этой ситуацией. — Отнеси уж барыню в предбанник на кушетку, раз заездил, — томно протянул Даниил, укладываясь на лавку животом, ноги располагая на полене, как собирались, чтобы париться, если бы Наталья не пришла, и ожидая лакея уже на продолжение их банных, невинных процедур. В какие-то мгновения Алексей думал, что оказался во власти дьяволов, совратителей и искусителей, но почувствовав, как судорожно поджимается барыня, даря удовольствие сладкое и пьянящее, будто вино, он понимал, что все взаправду. Едва ли его кто-то заставлял это делать. Никто не накидывал хомута, не принуждал, не уговаривал. Это был его выбор. Алексей не был идеальным и грешил не хуже графа, правда, скрывая это куда тщательнее, чем Даниил Стрешнев. В деревне было не принято вести разгульный образ жизни, развратничать и, тем более, придаваться содомии. Он ни за что бы не позволил возникнуть слухам и позволить им опорочить имя его матушки. Ему хватало ума сдерживать свои порывы, чтобы за его грехи не пришлось расплачиваться кому-то, кого он очень любил и уважал. Но сейчас он не дома. Ему нечего было скрытничать и некого стесняться. Он, крепко сжимая в грубых, натруженных руках барыню, любовался ее кузеном, пьянел порочностью и сравнением. Наталья Дмитриевна не была девственна и не так тесна, как деревенские девки, привыкшие скорее натирать столы да кастрюли, чем крепкие мужские елдаки. Она наверняка ничего не понимала в уборке, но вот как доставить мужчине удовольствие знала, пожалуй, не хуже «искушенных презренных девиц». Как подмахивала, как поджималась, как стонала, лаская своими ахами и вздохами чуткий мужской слух. Как сладко кончала, выдаивая и его. Выскользнув из жаркого тела, он маревно глянул на графа, который уже укладывался на полог. Эх, молодость! Алексею нужно было пару глотков свежего воздуха, да и барыню надо было положить отдыхать. Он легко подхватил ее на руки, бережно прижимая к своей мокрой от пота груди, и вынес в предбанник. Из жаркой парилки да на свежий воздух – обдало прохладой и свежестью. Усадил Наталью на кушетку, подав простыню и выпив кружку холодного кваса, он вернулся назад. Наталья благодарно прильнула к широкой груди лакея, пока он выносил ее из пекла бани, и удовлетворенно раскинулась на кушетке, теряя всякий интерес к продолжениям забав мальчиков. Немного передохнуть, надышаться свежестью воздуха и выйти к своим девкам, чтобы препроводили ее в дом, за травяной чаек, ватрушки, да варенье. Она даже и не заметила момента, когда Алексей вернулся в парную. — Ну, что, Даниил Владимирович, готовы? – березовый веник в кадке с водой уже распарился достаточно и отдавал особый аромат, заполнивший всю парную. — Раз уж мы сейчас одни, барин, может расскажете мне, для чего я здесь? Какую работу вы хотите мне доверить? – Алексей подошел ближе, принимаясь похлопывать веником по спине, бокам и ягодицам, сперва не сильно, будто разогревал и без того разогретое тело графа. Даниил искоса глянул на него. Чуть расслабившегося, успокоенного плотью. — Ну, ты как ребенок, Алексей, право, — тонко улыбнулся, бархатно и сладко сплетая сеть слов, — Для чего нужны лакеи, деньщики? Чтобы заботиться о барине, помогать, защищать, - двусмысленно протянул, - холить и лелеять… Служить. Ну, вот ты этим как раз и занимаешься, с чего вопрос? Так хотелось опять засмущать многозначностью определений Алексея. Полюбоваться легким румянцем на его щеках, разом чернеющей глубиной глаз. — Аххх, — отвлекся на приятность шлепков веника по разогретой коже. — Отчего вы так уверены, что я справлюсь с этой работой? Разве Кеша не подходил для этого гораздо лучше? Да и моложе он, — в голосе не слышно было укоризны, но вот улыбка проскальзывала. Не смог Алексей отказать себе в удовольствии, да напомнить барину его слова. — Грубый я, неотесанный. Разломаю чего, ругаться станете, — спина и ягодицы графа стали понемногу краснеть, а в воздухе повис насыщенный запах березовых веток. «Эх, дурак ты, Леша, — хмыкнул про себя граф. - Ничего-то ты не понимаешь будто, или цену себе набиваешь? Нашел с кем сравнивать-то себя – шикарного матерого кобеля с повизгивающим щенком. Будто понятия не имеешь, насколько отличен от простых крестьян. Неужто не замечал, и никто не говорил? Кто же променяет теперь не ограненный бриллиант на простецкий медяк? Хотя бы тот и молодцевато сиял на свету?» - Положу тебе жалованья рублей 30, - меж еще не разошедшимся свистом веников, протянул Даниил, рачительно прикинувший, сколько такой-то красавец может стоить, и сколько дать ему на развитие, но чтобы не развратить сразу. Постепенно приучать, готовить, образовывать, вытягивать на достойный того уровень. А там, чем черт не шутит, может и вольную ему дать, чтобы служил уже не как раб, а как преданный человек. — А пока учись. Вот и первый урок - барыня натура непостоянная и легкомысленная, так что не переживай, по коридорам никто тебя отлавливать не будет, зазывать в хоромы и чернавок посылать обивать пороги твоей комнаты тоже, — шумно выдыхая меж ударами, произнес Даниил, считавший важным донести определенную мысль до мужчины. — Наелась и остыла. Будто и не было ничего. И ты не взболтни нигде и никогда лишнего. Забудь. Сотри. Иначе… Глаза Даниила на мгновение потемнели, бездонными яростными колодцами, коротко он прихватил за влажную прядь склонившегося над ним Алексея: — Язык вырву. И тут же отпустил его, будто и не было угроз и выжигающего злого безумия. Может, и излишни были его предупреждения для такого удивительного крепостного, понимающего все не хуже принцев крови, а может и лучше. Но все же, первый и последний раз нужно было показать и такое свое лицо. Лицо повидавшего кровь, вдохнувшего ее запах, убивавшего. — Давай, поднажми, покрепче, — сладко, бесстыже, не менее порочно, чем при минете, простонал граф, подстегивая градус парения. — И еловыми ветками потом пройдись, — опуская лоб на скрещенные руки, бросил. Любил Даниил, чтобы постегали его покрепче, чтобы кожа плакала от сильной порки испариной, горела, молила о пощаде, краснела маком, как скромница от комплимента бесстыдника-гусара. Чтобы покалывало после, пока не окатишь ледяной водой или не прыгнешь в прохладу речки. Прочувствовать все тело. Родиться заново. Ощутить себя, как никогда, живым. Не был Алексей слишком уж нежен, а барин все равно просил поддать жару, да отделать его веником хорошенько. Хотя его бы сейчас не веником отделать. Все он понимал, что этот вот граф, хозяин фактически, а он раб, человек бесправный. И барин может им распоряжаться как вздумается. Хоть в лакеи взять, хоть в денщики, хоть на каторгу отправить, хоть на виселицу. Но все же не нравилось ему, когда угрожали и запугивали, особенно в вопросах чести. Ишь, как всполыхнул с ровного места, позволил себе не только слова обидные, но и взгляд воистину убийственный. В волосы вцепился, чтобы уж яснее ясного до глупого лакея дошло. Не воспитали в нем раболепия и притворства, от рождения был своенравен и вспыльчив, не хуже барина, под стать отцу, про которого так испуганно молчала мать. Алексей нахмурился, поджал и без того тонкие губы в узкую линию, мудростью смирил порыв. Благо барин быстро отпустил и так же быстро потух. Конфликт вроде был исчерпан. — Понимаю, что вы переживаете за барыню. Но беспокоиться вам особо не о чем. Да и кто же мне поверит, что сама Наталья Дмитриевна допустила крестьянина простого до своего тела. Засмеют, назовут вруном, — более Алексей графа не щадил. Хорошенько его хлестал, что и слов его практически слышно не было. Отхаживал веником от шеи и до пят, пройдясь не только вдоль позвоночника, но и по плечам и бокам, по бедрам и точеным икрам. Хлестал задорно, почти порол, покуда листья сыпались с оплакивающих белые ягодицы барина березовых веток. Даниил хмыкнул - ох, ну глупости ж опять заговорил Алексей. Рассудительный такой. Почти мудрый. Только слухи-то и сплетни - они обращаются не к разуму. Чем гаже, тем слаще. Посмеяться, может и посмеются, но запомнят и пошли уже гулять побасенки. Про него вон сколько болтают, а уж Наташкину-то честь он бы порочить никому не дал. Ей еще замуж идти. Он – мужчина, для него даже поганые слухи не такой вред. Поговорить еще с ним, что ли? Или сам поймет? Вот скатаются разок в Петербург – разом школа жизни все по местам расставит. — Ох, хорошо, да, барин?! Банька славная, — Алексей тем временем, собрал ладонью со спины Даниила отпавшие листья, убрал излишки воды. Тело под рукой было горячим, раскрасневшимся, аппетитным. Не отказал себе в удовольствии мазнуть кончиками пальцев по внутренней стороне бедра, якобы невзначай, собирая капли воды. Нежная кожа и тонкие волоски, аккуратный член, темная щель меж крепких ягодиц. Отчего-то барин казался ему более соблазнительным, чем Наталья Дмитриевна. — И еловым, — не дав толком остыть и отдохнуть, Алексей взялся за колючий веник, пройдясь им от макушки до пят и обратно, не пропустив и сантиметра ставшей пунцовой кожи барина. Но это еще было не все. На улице, во дворе ждала бочка с холодной водой, лишь сверху нагретая полуденным солнцем. Разомлел совсем Даниил от сладкой порки. Царицей-стерлядкой себя почувствовал, что запекли на пару и мясо такое нежное, белое, рассыпчатое от костей само отходит. Жар и иссекающие ветви будто растворили всю тяжесть грешного тела, и душа воспарила без оков. Легкость, полет, свобода. Эдакая несравнимая ни с чем приятность. Забывая обо всем, совсем неприлично и порочно выстанывая и вскрикивая горлом, как под неуемным и ненасытным любовником. Хорошо, что бревнышки баньки крепки и эти трели доставались только ушам банщика. Мутно сквозь влагу и пар, Даниил поглядывал на того. Насколько же приятнее, когда тебя парит такой орел, а не коренастый, пожилой Митрич. Наблюдать за сокращениями мышц живота - ну, что уж было на уровне его глаз. Слышать, как соблазнительно пришлепывает даже в покойном состоянии массивный член Алексея по влажному бедру. Томно пролистывать картинки, как он крыл Наташку, как ладно ходил меж ее ляжек. Уплывать еще дальше в блаженство настоящего насыщенного русского пара. — Ох-хо-хо, — залихватски вскрикнул, как прошлись еловые ветки. Колюче так, пробирающе до костей, оставляя остро ароматное послевкусие и на коже, и, будто, на языке. — Я тебя почти люблю, — пьяно-распарено протянул, подхватившему его и волочащему к выходу Алексею. Упарил, чертяка, барина, превратил кремень в сладкую карамель или топленое маслице. — Та-ак, ваше сиятельство, айда на выход, — такие слова графа внезапно сладко резанули по живому. И понятно, что не всерьез тот, и совсем не то самое имел в виду. Хорошо хоть член еще сыт был барыней, а кровь прилила к коже, разморенной нагрузкой банщика, не подскочил, не налился вновь. Легкий весом был Даниил для Алексея, но тяжело невероятно стало вести его. Голая кожа к коже, бедро к бедру. Скользко ладони по талии, норовя съехать к ягодицам. Тесно и душно даже на прохладе. Скорее отвлечь себя, оторваться к обязанностям. Алексей отпустил барина, подхватил ведро и зачерпнул им колодезную воду: - Становитесь ближе, граф, ополосну вас, охолону. - Лей, — опершись руками в край бочки для верности, бросил Даня, прикрывая глаза. Хорошо, что угол укромный, еще взглядов девок не хватало, любоваться на их прелести. Рельефные, мускулистые, аппетитные для ценителей, бесовски соблазнительные. — Ох, ты ж, святые угодники! — непечатно выразился, взбрыкивая всем телом, как холодная вода окатила с ног до головы, почти зашипев на его раскаленности. — Еще давай! – восторженно скомандовал вновь. Ощущая, как покалывающая волна опять разогревает члены. — Ах, хорошо! Еще пару ведер и граф рванул в баньку обратно, погреться в комнатке, да глотнуть квасу. На удивление Алексея, что экзекуцию в парилке, что водные процедуры Даниил выдержал стоически. Крепкий парень, ничего не скажешь. Алексей даже зауважал его в какой-то мере – барин успешно рушил созданное слухами мнение о себе. Хотелось узнавать его дальше и дальше, не простой человек, занятный. — Ну, что, Даниил Владимирович, в чувстве? – поинтересовался, нырнув вслед за барином в предбанник. Сестрицы его уже и не было, оставался лишь влажный, подсыхающий след на досках скамьи. Вот же распутная девица, значит, вовсе не за помывкой в баньку-то наведывалась. — Не слишком я вас, а? – на губах играла улыбка. Алексей-то не считал, что это было «слишком». Баня показывает характер человека и закаляет его. Взял простынь и протянул ее Даниилу — надует сквозняком, еще захворает. Сам тоже накинул на плечи льняную материю и сел рядом. - Лакей ваш предыдущий, сгинул куда или помер? – чего-чего, а вот этого у Матрены не спросил, да и она не слишком распространялась. В основном, о барине рассказывала. Даниил жадно пил квас из большой глиняной кружки, так что карамельный ручеек даже тек с подбородка на шею и посредине груди. Только налившись по самые края освежающим напитком, он выдохнул счастливо, отер тыльной стороной руки пухлые губы и откинулся на спинку скамьи. — Красота! Нет ничего лучше баньки, колодезной водички и медового кваса, — интимно поделился. - В Петербурге только о них и скучаю. — А ты хорош, цены такому банщику нет, впрочем, и остальному, — лукаво улыбнулся и скользнул взглядом по упрятанному за льняную простыню хозяйству Алексея. — Люблю, когда пропарят так, до самых костей, что и тела не чувствуешь, плывешь в эмпиреях небожителем. Некоторые, правда, и в дух могут не вернуться, так дух и отдать, — скаламбурил. — Но мы-то молодые еще, в тебе силищи ого-го, а во мне – желаний. Легкий пар делал легкой и последующую беседу. — Лакеи предыдущие? – граф задумался, вспоминая. — От папеньки доставшийся дядька стал уж слишком стар, не угнаться ему за новыми веяниями, отправился на пенсию заслуженную. Сыт, обогрет, нос в табаке, доволен старик, в общем. А вот со следующими мне как-то пока не везло. То дурак совсем. То разобраться не может, кому служить. Если с первым было все ясно, есть такие полные бесталанные. То второй оказался хитрый, брал от соглядатаев царя-батюшки мзду и докладывал про барина все. — То чересчур слабый на искушения всякие. Пьяница был и блядун с девками редкостный. — Последний вообще непутевый. С вишни вот упал недавно, ногу сломал. И чего туда полез-то? Вот и поехал в деревню, авось-то на моей земле найдется кто получше, почестнее, попреданнее, — улыбнулся Алексею. Не рассказывать же ему, что бросился в пенаты собственные от скуки, никогда лакеев не подбирал по симпатии, а тут встукнуло, решил так попробовать. Романчик французский недавно прочел, про искреннюю службу и любовь пажей к своим господам, вот замечталось о таком. На полпути даже трезво одумался было, не бывает такого в реальной жизни и вред это все, и неудобство может быть. Но отступать-то не привык, таки провел смотрины. Не ожидал, что возрастной крепостной так зацепит. Что даже все отговорки, про «неприлично барину с простым человеком якшаться», перестанут довлеть. Не простым ощущался этот человек, ох, не простым. - Ты сам попаришься как, приходи в дом, блины есть. Или сразу пошли, гостей нет, Натали не до нас, так что по-походному, за столом в кухне позавтракаем, не будем скатерти да приборы пачкать, — живот уже предательски намекал, что пора бы и потрапезничать, не одним квасом жить. Да и похабные подвиги Алексея в тенетах барыни тоже, наверняка, требовали пищи мирской. Потянувшись, так что хрустнули все суставы, молодецки, смачно, Даниил поднялся, запахнулся в простыню, как в древнеримскую тогу, сунул ноги в войлочные сапожки и пошел к дверям. — Что ж, надеюсь мной вы будете довольны, Даниил Владимирович, - ответил Алексей искренне, вслед. - По крайней мере, могу обещать вам честность и преданность. — Но я задержусь, с вашего позволения. Жалко, что баня просто так стынет, — поднялся, откидывая на скамейку простыню. Поесть бы он тоже не отказался, другое дело, что барин приглашал отведать блинов вместе с ним. Обычно прислуга трапезничала отдельно от господ, в кухне. Неужто граф действительно привык вести себя вот так, по-простому, не чураясь слуг? Или же Алексей его так зацепил? Как знать, как знать. Мужчина вернулся в пекло, позволив барину уйти одному. Попарившись от души, он охладился студеной водой, оделся и только потом направился к дому. Матрена к тому времени напекла не менее трех дюжин блинов и, по велению Даниила, накрыла на кухне. Чай из самовара, варенья, блины с припеком из яблок, крученые с мясом и грибами, мед цветочный луговой. Глаза просто разбегались от такого богатства, а желудок начинал урчать и требовать. Алексей сел, куда было велено ключницей. Суровая женщина, не поспоришь, но справедливая и добрая по-своему. — И когда вы только все это успели? — очаровательно подивился Алексей. – Волшебница, не иначе. Вот почему барин так быстро ретировался. Усмехнулся, посмотрев на Даниила. Кто его знает, чем бы закончился второй заход. — Ах, соколик мой, упарил батюшку, — запричитала Матрена, глянув на барина, сидевшего тут же за столом. Такого умиротворенного, расслабленного, мягкого, будто все члены обратились вдруг в лучшее сбивное масло. — Чайку, давайте, пейте, с травками и ягодками. И блины вот, заверну? Со сметанкой, и вот хрена немножко, и икорки, — начала ухаживать, подталкивая ближе мужчинам тарелки, соусники, приборы. — Вот, все он, тать, парит, как бес, до угольков, — весело перевел все охи и вздохи на слугу, граф. - Устал, видно. Голодный к тому же. Тут же гора блинов перекочевала к месту поближе к Алексею, а Даниил уже лениво принялся нарезать серебряным ножом свой последний блинчик, с ягодами и сиропом, пудрой. Чисто для сладкого баловства. — Кушай, кушай, Алексеюшка, — обрушился на того весь резервуар нерастраченных поутру чувств, не успевшей еще устать ключницы. Хороши были блины. Румяные. Пышные. Воздушные. И сметаны никто тут не жалел, и нарезки мяса с салом для завертки, и даже ложечку икры лакею выделили. Попробовать господского, раз барин не против. — Я придумал, какую тебе форму справить, — тем временем, Даниил откинулся на мягкую подушку, подпирающую спинку скамьи, и, мелкими глотками попивая чай, поделился, любуясь, как ест Алексей. — Через пару часиков в город сподобимся, к модистке. Она обмерит все, ткань подберем, эскизы я ей объясню, — продолжил, оживляясь. Это было так интересно. Новое дело, новые мысли, новые предвкушения. Так что всю скуку разом сняло. Все же шикарная была идея, взять себе нового лакея. Столько забот веселящих принесло, а сколько еще принесет. Аппетит у Алексея был богатырский. Натопив баню, отлюбив барыню, отхлестав барина, а затем, хорошенько пропарившись сам, он испытывал воистину звериный голод. В отличии от графа, нарезавшего золотистые блины ножом, Алексей решил не стесняться и есть руками, закручивая в масленые кругляши начинки и макая их в сметану. Может последний раз не по-господски, хотя все про приборы знал, но обстановка не располагала. Еще удивит барина манерами. — Форму? – прожевав и поискав глазами салфетку, вытереть губы, поинтересовался мужчина, вопросительно изогнув бровь. А затем кивнул, согласно, сообразив, что, вероятно, он не может ходить в чьих-то обносках, дабы барина не позорить. Так или иначе одежда была нужна. — Не стоит на меня слишком тратиться, — все же сказал Алексей, теряясь в смеси скромности и странной радости. Он, привыкший к нищете, пугался таких трат, тем более, что вещи можно было справить и в магазине, а не заказывать у швеи. Вышло бы гораздо дешевле. Но от этого предложения все же глубоко в груди что-то шевельнулось, напомнилось, как его баловали в детстве. Те наряды, мягкие ткани, блеск нитей, кружева. Свое. Не с чужого плеча. По размеру. Модистка Эжени, на французский манер, а для большинства просто Женька, когда-то действительно имела что-то общее с Парижем. Сбежала от папеньки с маменькой – чиновничьей семейки низшего разряда Петербурга, с французом-гувернером. Добрались они даже до самого Прованса, какое-то время поперебивались там с хлеба на воду, и подлец-басурманин бросил ее, найдя подружку посвежее и с небольшим приданным. Женька пыталась и так, и так подработать, устроилась тогда и в маленькое ателье, шить-то умела сызмальства и французский язык знала. Вот там и прошла свою школу жизни, улучшила произношение, набралась заграничных штучек, насмотрелась кроев и моделей. И вернулась к родителям. Так и не найдя на чужих берегах ни лучшей доли, ни любви. Зато пустить пыль в глаза теперь умела с парижским шиком. Тут же устроилась в ателье Петербурга, а когда родители померли, оставив небольшой капиталец, переехала в провинциальный городок и открыла свое дело. Здесь она была королевой кроя. Шлейф завораживающих наименований: «Из самого Парижу, в Петербурге шила придворным дамам, лучшие булавки и кружева». Ах, барышни провинциальные были так падки на волшебные сказки. Как там в чужих краях, а какие истории и слухи там и в столице, а когда придет новый шелк и пуговицы? Дело ее развернулось. Помещики тоже могли заказать что-то себе, не отставая от жен. Эжени знала, где подобрать лучшее сукно, где галуны, где пуговицы, где тесемки и банты. Модистка из провинции, не так пафосно звучит, как модистка в Париже, но там она жила впроголодь, а тут даже экипаж свой заимела. У нее-то и шился порой Даниил, когда в очередной раз останавливался в Натальином поместье. Любил и поболтать просто, и журналы последние полистать, сплетни послушать, шитье потрогать. Эжени же льстило наличие в клиентуре такого барина бедового. Может, и мысли какие фривольные бродили во все еще хорошенькой головке, не такой уж и постаревшей кокотки, всего лишь под третий десяток годков. После пары часов отдыха в гамаке под цветущими яблонями, Даниил засобирался в город, велев закладывать. Когда он появился на крыльце, повозка уже стояла у входа. Кучер дымил цыгаркой и рассказывал Алексею, как его кобыла однажды потеряла подкову и сломала копыто. Видя заинтересованность во взгляде нового лакея, он пустился во все подробности, явно приукрасив свой рассказ не менее, чем вполовину. Алексей, конечно, это понимал, но на вид ни разу не усомнился в рассказе кучера. — А вот и барин, — Митрич поспешно забрался на козлы, готовясь к долгой поездке, а лакей открыл перед графом дверцу, приглашая забраться в повозку первому. — А что же сестрица ваша? Не едет в город? Женщины падки на обновки и украшательства, — спросил, садясь следом и захлопывая дверцу. Не сказал бы, что он был опечален этим. Вопрос прозвучал как вежливое участие, не более того. Ему было интересно пообщаться с барином наедине, разглядеть его как следует, хотя, вроде бы в бане уже видел предостаточно. — Ну вот еще, зачем она нам? — капризно поджал губы Даниил. — Дамы в городе невозможными становятся, долгие разглядывания, выборы, корзинки-коробки, причитания, страдания. Невозможно же. А у нас серьезное, мужское дело! Одетый достаточно парадно, с некоей долей франтоватости даже, граф откинулся на мягкую, стеганную спинку экипажа, разглядывая сидящего напротив Алексея. — Или уже соскучился по ее forme du corps*? — лукаво протянул, изогнув идеально очерченную густую бровь. — Здесь Митрич бдит, безобразий в карете не позволит. *формам тела (фр) Хмыкнул совсем весело, опять дразня своего нового лакея. Такой тот становился забавный, когда озадачивался или смущался. На счет серьезного мужского занятия Алексей готов был поспорить. Вслух не сказал, но весь скепсис ярко отразился в его ухмылке. — Не скрою, ее формами я еще долго буду грезить, - ответил, поддерживая иронию, даже позволяя себе слегка поддразнить барина. Некоторое впечатление барыня действительно произвела на Алексея, но не настолько, чтобы преследовать ее или добиваться хотя бы краткого свидания. Однако эпизод в парной Алексею будет теперь вспоминаться темными бессонными ночами, разогревая жаркими фантазиями не столько о ней, сколько о графе. - Оу, - Даниил подыграл, будто озадачившись, но решил более не смущать лакея, откинувшись вольготно на спинку, прикрыв глаза и предвкушая занятное развлечение в ателье. По булыжной мостовой городка экипаж залихватски разогнал голубей, торговцев с пешеходами, и картинно замер у стеклянной витрины модной лавки "Мадмуазель Эжени", как значилось завитушками букв над выставленными там манекенами в парадных сюртуках и оборчатых платьях. Модистка меняла наряды на них по мере прихода новых образцов или, когда кто-то желал именно эту вещь. Так же в витрине красовались пирамиды разноцветных шляпных коробок, ленты кружев, наборы булавок и катушки ниток. Паутины искусственных жемчугов, вазы с пуговицами и собранные в боа крашенные перья. Звонок над дверью мелодично звякнул, оповещая о приходе новых посетителей, и Даниил чуть подтолкнул робеющего Алексея вперед. А может тот и не робел, просто озадачился всем этим непривычным парижским шиком. В самом салоне пахло лавандовой водой, на вытянувшемся ряде столов разложены были толстые папки образцов тканей, обрезки кружев, галунов, тесьмы, банки с пуговицами и пряжками, россыпь рисованных картинок с затянутыми в кринолины дамами и статными мужчинами в парадных костюмах или мундирах. Эжени умела рисовать и дополняла парижские картинки из журналов своими вариациями, тиражируя и создавая видимость обилия вариантов. На просторной, с ячейками стенке-шкафу громоздились шляпные коробки и отрезы тканей, вперемежку со сложенными сорочками, кружевным постельным бельем, расшитыми подушечками и полотенцами. Эжени торговала еще многим из сопутствующих товаров. — Ооо, мадмуазель Эжени, вы ослепительны, будто вчера вернулись из Парижа, — на французском галантно протянул Даниил, троекратно облобызавшись с эффектной барышней, подчеркивая, что заметил ее новый наряд. Изумительное фиалковое платье, очень утонченного цвета и кроя. Вкуса даме было не занимать. Одеться она умела всегда шикарно, подчеркивая талант, свежесть и не располневшую еще талию. Надежды найти своего принца она пока не оставляла. — Граф, вы все тот же безжалостный искуситель и безбожный льстец, — жеманно протянула она ему в ответ, стреляя глазами на его спутника, но, не признав в нем ничего интересного для своих фантазий, вернулась к Даниилу. — Ваш ментик будет готов недели через две, слишком долго идут золотые галуны, — повинно потрепетала длинными ресницами модистка, приглашающе указывая обоим мужчинам на стулья у одного из столов, заваленных товаром и образцами. — Но зато пришли новые журналы, вашей светлости может быть интересно. И вам так повезло, барышни Красавич уже выкупили пару из них по тридцать целковых, но заберут только завтра, так что могу дать сегодня их посмотреть. — Ах, мадемуазель, вы просто само чудо, — одобрительно протянул граф, легко подхватив ее тонкую надушенную ручку и поцеловав, добиваясь нежного румянца на щеках модистки. Как раз он бы посмотрел журналы, пока та обмеряла Алексея. Того же, ателье мадам Эжени обескуражило своей пестротой и богатством. Воистину рай для любой женщины, даже для простой деревенской бабы, которая справляет себе наряд лишь однажды, когда выходит замуж. Маменьке бы здесь понравилось. Алексей даже подумал, что закажет ей какую-нибудь обновку с первого же жалования, пусть порадуется. — А вот это мой новый лакей — Алексей, — представил его Даниил, серьезно и не легкомысленно, как обычно ссылаются на слуг. Будто тот был и не из деревни, и не простой крепостной. Тут же ставя его на ступеньку повыше и добавляя его персоне внимания и прилежания. — Нужно ему пару комплектов формы пошить и так, что не стыдно в Петербурге в них на приемах меня сопровождать, — веско протянул, еще раз окидывая взглядом Алексея. — Думаю, надо что-то в боевом направлении подумать, скорее, как деньщику, чем лакею. Сюртук строгий военного покроя, рейтузы, чтобы заправлять в сапоги, рубашек штуки три, тонких, приличных. Видишь, какой он у меня статный красавец. Подчеркнуть надо это. Модистка задумалась, внимательно оглядывая фигуру Алексея, уже прикидывая что-то, отмечая, рисуя образ. Сударыня была очень даже привлекательна – тонкие запястья, длинные ловкие пальцы. Прическа и платье. Она выглядела такой утонченной, легкой и грациозной, что Алеша невольно залюбовался. Не сравнима француженка была с привычными деревенскими женщинами. Почти такая же, как кузина Стрешнева, но… не такая. Задумка Даниила Алексею понравилась, но неожиданно появилось странное ощущение себя куклой в руках избалованного мальчишки. Порождая не менее удивительное желание выпороть его, привязав к стулу вот этим бесчисленным количеством разноцветных лент. — Давай, раздевайся, — подогнал Даниил слугу, слишком задумавшегося, видно, не понимающего, что сейчас надо делать. Впервые для того была эта процедура. И от этого так возбуждающе становилось в графском теле. — Верх весь, а снизу до исподнего, не будем смущать нашу прелестную Эжени, — весело пояснил совсем закаменевшему мужчине. Алексей сбросил с себя рубаху, обнажая торс. Ясен пень, что не догола, чай не в бане. Или же граф совсем уж решил, что его новый лакей дурень неотесанный? Модистка, тем временем, обзавелась парой мерных лент, позвала свою помощницу, и дамы запорхали вокруг Алексея, снимая мерки и записывая их, тут же делая какие-то зарисовки и наметки, отходя и возвращаясь, прикладывая к нему обрезки тканей и совещаясь. Даниил же, тем временем листал новый журнал, изредка поднимая от него глаза, поглядывая на суетящихся дам и отдавая некие пояснения и мнения на французском. Вторая, подоспевшая к мадам Эжени на помощь девица - симпатичная, простая, но ухоженная, будто заинтересовалась молчаливым лакеем, которому все было в новинку. Улыбки, касания ладонями его тела, плеч, широкой груди - едва уловимый флирт. Наконец девушка опустилась на колени и, приложив мерную ленту к лодыжке, повела рукой по бедру и вверх. Играя или всерьез, едва сдержала возглас, случайно или нет, коснувшись паха мужчины. Лицо залил румянец, и она поспешила снять уже другую мерку. Ох, как красавица зарделась. Что, неужто правда так засмущалась или же только делала вид? О городских барышнях Алексей слышал разное: и что распутными они были, и что скромными до невозможности, воспитанными в строгости приличий. Придется ему теперь со всем этим разобраться самостоятельно, сопровождая графа. Непривычные новые места, люди, провокации, а огонь в чреслах будится привычно. Не смотря на скептицизм барина о его возрасте, легок на подъем Алексей был до сих пор, за что, по большей части, и нравился деревенским красавицам и красавцам. Ненасытен был и порой несдержан, в прошлой своей, крестьянской жизни. Даниил над привлекательными картинками журнала все чаще бросал взгляды на происходящее, увлекавшее теперь его больше, чем парижские модели. Ах ты, неугомонный. Уголки губ дрогнули в усмешке. Алексей опять выглядел возбужденным. Вот двужильный. И утром получил разрядку, и, вроде, все силы выложил в бане. Ан нет. Сразу вспомнились и игривые намеки в ответ про Натали в карете. Ходок. Ах, ходок. Бесстыдник. А чтобы ему таким не быть? Вон какой ладный. Стройный. Крепкий. Пышущий тем желанным всеми жаром, что удесятеряет любую физическую красоту. Привлекательный. С таким жгучим взглядом. Ну и размеры. Ооо. Вон как помощница модистки всколыхнулась. Это стало уже последней каплей. Даниил отложил журналы. — Эжени, я думаю, что заберу сегодня и те три сорочки, что смотрел в прошлый раз, — видя, как дамы заканчивают обмеры, протянул, вдохновляя модистку еще больше. — Найдите их, упакуйте хорошенько. И эдак очень лукаво и многозначительно посмотрел на нее. Француженка не дура, была достаточно искушенной, разбитной девицей, ловящей намеки на лету. Надо ли говорить, что еще до начала примерки, пока Алексей раздевался, уже был задернут засов на двери, и табличка повернута «закрыто». Обычная практика. Вряд ли бы какой-нибудь трепетной барышне понравилось бы зайти в дверь ателье и увидеть там почти совсем обнаженного мужчину. А уж сквозь тесно заставленную витрину и так вряд ли что-то разглядеть было возможно. — Да, месье, — коротко улыбнувшись, ответила Эжени и, собрав заметки, ленты, образцы тканей, позвав за собой помощницу, ушла в задние комнаты, искать и упаковывать покупку. Даниил поднялся хищным барсом, пока Алексей еще не решил начать одеваться. Длинные пальцы, нежные, но сильные, пробежали по спине мужчины, соскользнули с плеча на грудь, по поросшей волосками блядской дорожке, спустились за тесемку исподнего. В ту сказочную обитель, куда так жаждала, но стеснялась заглянуть девчонка-модистка, туда, куда влекло его самого уже второй день. Споро, пока слуга не принялся реагировать и пытаться что-то сделать или сказать, граф стянул ткань штанов с бедер того, плотно обхватил кольцом пальцев основание его члена и опустился на колени, оказываясь лицом и пухлостью губ как раз напротив наливавшегося кровью исполина. Трепещущий язык искусно, умело, а самое главное жадно и страстно заскользил вокруг головки, играя, возбуждая, натирая, обволакивая теплотой слюны. Алексей еще пах березовыми ветками и легкостью ельника, не потеряв свежести после бани, но в эти невинные ноты вмешивался уже и острый, мускусный аромат настоящего мужчины. Жеребца, жаждущего новой плоти и всяческих утех. А может, зря он посчитал его не молодым? Может, к его годам только и входят в раж и готовы подарить очень много сладостного. Теперь губы втянули в жар рта головку, принимаясь посасывать, сдавливающе скользить, впускать член все глубже. Давая почувствовать и сравнить и скользящую гладкость щеки изнутри, и подрагивающие узкие стенки горла. Бесовской зеленый взгляд время от времени постреливал вверх, наблюдая за лицом своей жертвы. Заподозрил ли что-то Алексей? Нет, нисколько. Ему бы и в голову не пришло, что барин будет способен сделать какую-нибудь совершенно безумную вещь. Неуловимым мгновением граф оказался очень близко. Непозволительно, неприлично близко. Ладони, проскользившие по плечам, огладившие грудь и торс, толкнувшиеся под пояс исподнего, застали врасплох, потопили в неожидаемое, но необоримое марево. Не правильно это, билось в мозгу. Не должно! Не могло такое происходить. Он – лакей. Но пальцы графа сомкнулись плотным кольцом на члене, мутя разум. Внутри еще запоздало кричало – вот сейчас, сдавшись, он потеряет свой шанс, барин поиграется и не пожелает больше видеть подле себя, напоминанием неприличного падения. Но губы графа, такие сочные, такие желанные, будто созданные для таких вот ласк, влекли и сводили с ума. Без смущения, без борьбы со своей совестью, с готовностью и жаждой обладать своим новым лакеем всецело и безоговорочно, барин опустился перед ним на колени. Торжество? Мстительность? Тот, кто мог мановением пальцев уничтожить его, а берет в рот его член? Ничего этого не было в мыслях Алексея. Только сладкая странная робость, его такого охочего до баб и парней, только полыхнувшее по венам желание. Не было такого с барыней, а что же тут? Гори все синим пламенем! Он откинул голову назад, закрывая глаза и вплетая в светлые локоны графа свои пальцы. Развратник. Искуситель. Алексей шумно выдохнул хриплый стон и крепче сжал ладонь, двигая бедрами навстречу горячей глотке. Узкой, приветливой. Тут же открывая глаза и глядя сверху вниз на барина, на то, как он жадно вбирает его член в рот, как плотно его губы обнимают ставший каменным ствол, как рдеют румянцем щеки и пьяный зеленый взгляд сверкает под россыпью густых светлых ресниц. Красив, стервец, соблазнителен и притягателен. Стоит даже сотни французских жеманных кокеток. Это заставляет Алексея вспомнить, где они и зачем пришли. Теперь он понимает намеки графа, осознает, почему женщины так быстро исчезли, догадывается, что вернутся не скоро. В ширме, конечно же, имелось небольшое, незаметное отверстие. Какая уж французская модистка без такого. Потому и отыскав быстро рубашки, хотя, чего их искать было — и барин, и она понимали, что это всего лишь предлог, затихнув в щебетании, девушки по очереди принялись подглядывать. Помощнице досталось всего на пару секунд, и только разок, оценить обнаженные габариты лакея, заалеть щеками, с трудом сдержать кашель и прижаться к юбке модистки, полагаясь только на слух. Эжени же прилипла к дырке, жадно вглядываясь. Приоткрыв рот, старательно сдерживая участившееся дыхание, теребя подрагивающими от возбуждения пальцами рюши платья. Такого еще в ее ателье не вытворяли. Хотя в парижских салонах, как рассказывали, и как она сама наблюдала в Провансе, подобное было не в новинку, правда, в основном между дамами и кавалерами, неверными мужьями и женами, сбежавшими от контроля хоть сюда. Как мужчина, граф, писанный красавец, обслуживает своего лакея – она видела впервые. Ах. Как же он сосал, было чему поучиться. Ей было видно все до мельчайших деталей. Блестящие, влажные губы, багровость рта и члена, взбиваемая пена слюны, надувающееся горло, когда здоровенный кол уходил так глубоко. Как вообще граф мог так заглатывать? Эжени бы обмерла от ужаса, увидь такую громадину. А Даниил натягивался на член, почти впечатываясь носом в курчавую темную поросль лобка лакея. И все быстрее, и все резче. Модистка видела, ощущала, замирала, понимая, что он уже трахает свою глотку этим монстром. Терялась в этом бесстыдном хлюпанье, шумном, резком дыхании обоих мужчин. Их разврат заполнил все пространство ателье, сгустил сам воздух, напитал его адским искушением. Молоденькая помощница приподняла подол платья Эжени и нырнула тонкими, шаловливыми пальцами ей меж ногами, отодвигая тонкое шитье панталон и начиная натирать, наглаживать скользкий, влажный, припухший бугорок той. Модистка закусила губу, теряясь и в этой пытке, желая и прикрыть глаза, чтобы раствориться в удовольствии, и боясь упустить что-то из бессовестной сцены за ширмой. Неужели они решатся? Неужели совсем потеряют стыд и приличия? Она едва разочарованно не простонала, когда лакей отстранил господина от своего члена, потянул его наверх, целуя. Будто забыв, чем только что занимались эти губы, будто получая удовольствие и от этого. Какие же развратники! Толкнул графа к кушетке с образцами. Желая взять его по-настоящему? Устроить полный содомский грех? Пальцы помощницы скользнули в дрожащую, истекающую соками пещерку, двигаясь там резко, сильно, почти грубо, так что зубами Эжени пришлось прикусить краешек кружев лифа. Что он творит? Он сам не поверил бы, но подхватил графа под локоток и вздернул на ноги. Поцеловал крепко, собирая его и свой собственный вкус с этих блядских губ, и мягко толкнул на кушетку, в ворох разложенных лоскутов ткани. Растрепанного, жаркого, готового, кажется, на все. — Раздевайтесь, — тонкая грань просьбы и приказа. Улыбка на лице полна предвкушения и животного, голодного блеска. А Даниил дрогнул губами от разочарования. Ему так нравилось, как все сильнее и грубее Алексей трахал его рот. Он уже мечтал, как выпьет его до капли. Еще опьяненный поцелуем, почти упал на кушетку. Как же хотелось забыть про все, как же желалось отдаться. Он прекрасно уловил тон. Оценил. Похолодел. Страстно задрожал нутром. Алексей был сейчас могущественен, силен, являя настоящее лицо захватчика и поработителя. Стрешнев был рабом тут. И от этого так сладко сжималось все внутри. Но нет. Не сейчас. И даже не покой и честь модистки занимала его разум, а размеры члена лакея. Он опасался. Он не был готов. Как страстно он принимал его в горло. Сдаваясь величине и толщине. Так он пугал его раздирающим внутренности. Да, Натали уже объездила и попробовала этого жеребца, и не померла. Но то женщины. А он с такими габаритами пока не сталкивался. Возбуждался, горел, хотел, но позорно боялся. Не было смазки, не было времени, а был огромный накал и голод Алексея. И этот натиск был для него страшен. Чернота глаз, взбугрившиеся мускулы, горячее дыхание, распаленность тела лакея надвигались, но Даниил уже давно был вынужден натренироваться уходить из подобных ситуаций, преследовать его они начали еще в лицее. Ловким, неуловимым, стремительным ужом, он выскользнул из узкого пространства у кушетки, опять оказываясь за спиной у Алексея, в сравнительно безопасности. — Ах, Алеша, — нежно протянул ему на ухо, — бедные мамзели. Мы не можем осквернить так их приют. Скомпрометировать. Они этого не заслужили. Совсем сладко и безгранично порочно добавляя: — Позволь мне отсосать тебе до конца. Выпить все до капли, чтобы ни следа. Пожалуйста. Жемчужные зубы игриво прикусили край уха лакея. Как же желанен граф был сейчас. Этот его взгляд, пьяный, немного растерянный, где-то разочарованный и страшащийся. Чего именно, Алексей не понимал. Не думал, что барина могут испугать его размеры. Такого искушенного, такого порочного. Никто прежде так не сосал ему. Девушки избегали подобных ласк, считая это чем-то грязным и постыдным. А граф, вон как накинулся, будто ничего слаще в жизни не пробовал. Брал в горло, глотал до самого конца, пока его аккуратный нос не касался темной поросли паха. Вернее, решилось, что граф посчитал - мало страсти, решил поиграть, завести еще. Вывернулся и соскользнул с кушетки, уходя от крепких объятий Алексея. Вот уж стервец. Захотелось догонялок? Как неосмотрительно, ведь охота только сильнее распалит зверя. Поднялся следом одним рывком, оскалившись хищно. — Решили изобразить недотрогу? — сказал, почувствовав за спиной тепло другого тела. Граф обнимал его нежно, ласково шепча в самое ухо. Не собирался он сбегать, и его дезертирству была вполне себе обоснованная причина. Дамы. Ох, о женщинах, скрывшихся за ширмой, Алексей уже успел позабыть. Слишком великим бесстыдством и искушением заразил его барин. Что за глупости, милый граф? Дразниться вздумали? Алексей развернулся к нему лицом и сделал шаг, наступая. Затем еще один и еще, пока не прижал к стене, в двух шагах от плотной непроницаемой ширмы, где прятались девицы. Навряд ли им что-то сейчас было видно, зато тяжелое дыхание двух мужчин, раздавалось совсем близко и побуждало больше заняться собой, чем подглядыванием. Но Алексей, разумеется, этого не знал. Сейчас ему был интересен только граф, его трепещущее тело, сочные соблазнительные губы и шея, которую Алексей покрывал влажными алчными поцелуями. Что с ним происходит? Во что его превратил барин? Неужто он пропустит слова его мимо ушей? Не хотел он идти на поводу, но зерно сомнений о правильности действий Стрешнев все же посеял. Что, если кто-то зайдет и увидит их вместе? Позора не оберутся оба. И для графа, и для Алексея будет очень плохо, если слух об этой греховной связи просочится за пределы этого ателье. Да и дам, наверное, не стоит смущать. Они действительно не заслужили всего этого. В идеале не стоило даже начинать, но как теперь остановиться, особенно после того, как Даниил буквально умолял его позволить отсосать ему до конца и выпить досуха? Одна только мысль заставляла его член вздрагивать от возбуждения, а низ живота сжиматься в сладостной судороге. Он отстранился, освободил графа от своих душных объятий и отошел на шаг назад, чтобы дать возможность опуститься на колени. Слова были излишни, взгляд Алексея, встретившийся со взглядом Даниила, говорил о намерениях гораздо красноречивее. Прошу вас, граф, не отказывайте себе в удовольствии. Ах, Алеша, что же ты творишь! Бесстыдник, преступник, соблазнитель, мучитель, бес бессовестный. Вся кровь, все биение сердца, вся дрожь кожи, вся сдавленность дыхания, вышептывали эти проклятия. Стервец. Охальник. Зверь. Кобель. Да, прекрати же, сейчас же. Что ты делаешь! Этот тяжелый, звериный взгляд, залитый похотью и желанием. Это парящее, надвигающееся неминуемым захватом, тело. Эта горделиво вздернутая к потолку плоть — налитая, поблескивающая влагой. Даниил впечатался спиной в стену, выгибаясь поясницей, давя лопатками. Не в силах смотреть, не в силах не смотреть. Одинаково невозможно. Видеть — и сходить с ума от желания. Закрывать глаза — и заходиться возбуждением от губ мужчины на шее, от обжигающего дыхания, от крепости рук. Святые угодники, да прекрати же ты! Ведь пленяешь так, что уже ни одна благоразумная мысль не удерживается в растрепанной голове. Заводишь, что воспоминания о мамзелях, страхи, опасения уносит ветром почище ураганного. И ноги уже подгибаются и не держат. Сам того не ведая, Алексей выбрал самый верный путь наступления и пленения графа. Этот напор, против которого не способно устоять ни одно благоразумие. Такое сладостное принуждение. Такая уверенная хватка. Такая пленяющая властность. Что и не вспомнить, откуда взят этот самородок. Еще мгновение, пожелай Алексей, и граф бы позабыл все, махнул рукой на опасения и окружение, захлебнулся бы во вседозволенности, и дал бы тому то, что так желал его вздыбленный член. Но мужчина в последний момент отступил. Мудро. Даниил рухнул на подгибающиеся колени, жадно вцепляясь ладонями и пальцами в поджарые, упругие ягодицы лакея, стискивая их, толкая его к себе. Подставляя горячий, влажный, бездонный рот под его проникновение. Заглатывая сразу, до упора, до слез, до спазмов, до удушья. И принимаясь двигаться, так скоро, так резко, так рвано, провоцируя на безудержное насилие. На резвость. На мощь. На грубую еблю. Стискивая, сжимая, оплетая языком, сдавливая щеками, всасывая, облизывая. Скользя вперед-назад, бешено, неукротимо, страстно. Опытный слух, конечно, примечал и подмечал, чем там занимаются девицы за тонкой преградой. Их дыхание лишь чуть уступало по шумности вздохам Алексея и бьющимся молоточкам давления в висках. Это добавляло еще острого удовольствия в его сдающуюся натиску покорность. Дрожал Алексей в его руках, распирался его член, мягчела головка, подтягивались яйца, но и плоть самого графа рвалась из плена щегольских штанов. Спустив на мгновение ладонь с ягодицы лакея, Даниил дернул завязки, и освободил свой член, готовый разрядиться в каждую секунду. Еще чуть-чуть, еще несколько жестоких и таких сладких толчков, еще пару спазмов горла, и он готов сам изливаться и глотать. Щедро, захлебываясь, постанывая, зажмурив глаза, зажав пульсирующий свой член в ладони и пачкая штучный паркет ателье. Мир сократился до размеров этой комнаты. Алексей был готов излиться в любое мгновение, и здравый смысл, маячивший где-то на горизонте, подгонял его не хуже кнута. Но все же, заниматься сексом в общественном месте, куда могут в любую минуту зайти внезапные посетители или даже хозяйка, очень сильно возбуждало. В этом определенно что-то было особенное, противоестественное, греховное и от того такое притягательное. Сделав еще несколько мощных толчков, он замер, вжимая графа лицом в свой пах. Кончая ему прямо в горло, не давая вздохнуть, не давая освободиться и соскочить с крепкого члена. Забыв о нем на краткий миг, покуда тело конвульсивно содрогается в сладостных судорогах. Но все же, шумно выдохнув хриплый стон, медленно ослабил хватку, позволяя графу отстраниться и, наконец, продышаться. Голова кругом. Алексей отошел назад и осел задницей на край дубового стола, впившись взглядом в графа, выглядевшего сейчас особенно порочно. Надо же, он тоже успел кончить… — Все хорошо, Даниил Владимирович? — голос как будто не свой, быстро убрал член в штаны и подвязался, разыскивая глазами одежду. - Думаю, нам пора уходить, дамы и так видели слишком много. — Оденься сначала, Алешенька, — белоснежным платком отирая руки и член, прежде, чем спрятать его за перевязь штанов, протянул Даниил. Как же непередаваемо сексуально сейчас звучал его охрипши-бархатный голос. Натруженный бесстыдством, свидетелями которого стали все тут. Чуть шипящий. Распутный. — Эжени, душа моя, — обратился к шевелящейся ширме, — я уже заждался своих рубашек. Яви их, наконец. Лукаво улыбнулся вскоре вышедшей с красиво увязанным лентой свертком модистке. Пока Алексей споро одевался, отходя с ней к столу и выписывая чек с приятной и кругленькой такой суммой чаевых. — Прости меня, чудесная, такого больше не повторится. Не гневайся, — склонившись низко к ней, заставляя зардеться румянцем по щекам и сладко заблестеть глазами, повинился граф. — Надеюсь, это хоть на каплю смягчит твое недовольство. Но как удержаться в юдоли парижского шика и красоты, — припухлые губы Даниила нежно коснулись пальчиков модистки. Конечно же, довольной чеком и подсмотренным зрелищем, но игру-то приличий надо соблюсти до конца. И остаться все равно самым желанным клиентом. — Примерка будет через неделю, — проводив их до дверей, проворковала во след Эжени и перевернула табличку на «Открыто». — Ах, Алексей, а ты такооой, — восхищенно и двусмысленно протянул Даниил. Раскинувшись на сидении экипажа, протянув руки и дернув – пригласив лакея на место рядом с собой. Чтобы тут же уложить ладонь на его пах. Такой? Какой такой? Алексей пересел поближе к барину, слушая его хвалебные речи. Не думал он, что произведет впечатление на такого искушенного человека, как Даниил Стрешнев. Повидал тот в этой жизни уже многое, но как видно, не все. Тут и к гадалке не нужно было ходить, чтобы догадаться, что именно ввергло его в такой восторг. Ладонь барина легла как раз на то самое место. Не сжимала, не терла, не дразнила, просто грела теплом. — Ты просто хищник какой-то неукротимый и пугающий. Что, правда бы снасильничал барина, если бы не свидетельницы? – игриво продолжил граф, чувствительными пальцами отмечая реакцию мужчины на свои слова. Он ничего не делал, не гладил, не сжимал, просто держал руку. Горло все еще саднило и добавляло тону всю ту же порочную хрипотцу. Покорил Алексей его своим напором, и совсем не прочь был граф даже определенной агрессии в свой адрес. Собственные слова возбуждали и его самого. Конечно, не о преступном насилии он говорил и имел в виду. Скорее, о некоей грубости и принуждающей уверенности. Но не подобрать было другого определения. Оставалось надеяться, что Алексей его понимает. -Не скрою, была такая вероятность, — ответил Алексей, ощутив легкий прилив желания, только лишь заговорив об этом. Надо отметить, что такого голода он давно не испытывал. И дело было даже не в барине, точнее не в нем одном только, а еще в месте и свидетелях, подгоняемом волнении, что кто-то войдет. Было ново, занятно, интересно. И вот как раз сейчас Алексей подумал о том, как же много он в жизни не видел и не пробовал. Что именно подразумевал граф, Алеша тоже понимал. Не шла тут речь о насилии как таковом, хотя бы потому, что желание-то было взаимным. Барин хоть и опасался чего-то, но он чувствовал, когда жадно целовал его шею, что сдался бы, с удовольствием доверив свое тело, несмотря ни на что. Слишком велико было и его хотение. — Одарен ты, Алексей, богато богами. Вот и опасаюсь я. Барыня-то смела, и женщина к тому ж. Даму мало чем удивишь или обидишь. А вот у нас, кавалеров, все скромнее. И к нашим желаниям надо еще много ухищрений приложить, с твоими-то статями. Вот и хочется, и колется. Не собирался граф так быстро падать в голодные объятия Алексея, и давать ему все. У девиц проще. Самой природой подготовлено, умягчено, умаслено, если есть желание. Ему же и готовится надо было, и масла много густого, и терпения партнеру с таким-то размером нужно было не мало. Хоть и распутник был граф, но туг, да и размерами такими его пока кавалеры не баловали. - Так вот в чем было дело! Простите, барин, не сообразил. Мне показалось, что вас ничто уже не может удивить, особенно после вашего рассказа в бане и той демонстрации, которую вы мне с Натальей устроили, — усмехнулся Алексей. Об этом он действительно как-то не подумал. Выходит, если бы снасильничал, то сделал бы графу больно, сам того не желая. Так еще и навредил бы. Хорошо хоть благоразумие укротило его пыл, иначе неприятность бы случилась. Дамы наверняка бы не оценили его поползновений на тело графа, могли и полицейского позвать, если бы решили, что беда происходит. Улыбнувшись, положил Даниил голову на плечо Алексея, задумчиво оглаживая его член. Идиллия. Ехать так и ехать. Митрич-то в своем экипаже никаких безобразий не позволит. — А скажи мне, Алексей, ты воинскую науку какую знаешь? Стрелять, фехтовать, рукопашно драться? – пришел на ум новый вопрос. Принял уже граф своего лакея и отпускать больше не собирался от себя. Так что нужда теперь была науку ратную ему преподать, чтобы тот защитить мог его. Чтобы спину прикрыл, если что. - Стрелять я хорошо умею, — ответил Алексей, вроде и вопросы по существу пошли, но что рука-то графская вытворяет? - На охоте исправно мастерство оттачиваю. Без уток или зайцев домой не возвращаюсь. Нужда заставляет превозмогать обстоятельства. Фехтовать не пробовал, а вот драться… это пожалуйста. Сейчас, конечно, нет особой нужды, но по молодости только повода и искали, чтобы кулаки почесать, — усмехнулся. - Слышали о такой деревенской забаве — стенка на стенку? Каждый мужчина участвует, если не трус. Да только на гуляния эта забава организуется. Улыбнулся, накрыв ладонь барина своей и вжимая ее в пах. — А из чего стреляешь-то, Алексей? – спросил Даниил, покорно принимаясь пальцами обхватывать, мять его плоть, опять ощущая, как ненасытно она начинает откликаться и наливаться кровью. Ох, ругался бы кучер, только прознай, что там в экипаже происходит. Но ему это было не ведомо, пока, конечно, шумно вдруг не станет. — Так из ружья, барин. Старенькая пищаль служила Алексею верой и правдой. Досталась она ему от бабки соседской, которая сохранила ружьишко после смерти мужа. Сама она управляться с ней не умела, вот и отдала Алексею, когда тому шестнадцать исполнилось. Стрелять мужики научили в первую же зиму, взяв с собой на охоту. Не слишком сложной оказалась наука, хотя может это просто нужда заставила быстро соображать. Патронов, поначалу, много извел, прежде чем пристрелялся, но это несомненно стоило того. Теперь на столе всегда было мясо, то дичь, то оленина, то кабан. То, что Алексей хорошо стрелял, было плюсом, размышлял Даниил, только берданку или ружье в вещах придворных не поносишь, на войне-то его умение сгодилось бы, а вот в обыденности придется срочно на пистолет его переучивать. В драчливости лакея сомнений возникнуть не могло, слишком тот пылал страстью и удалью такой, молодецкой, без любой примеси страха или забитости. У дожившего до таких лет крепостного это могло означать только одно – победителем из драк он выходил чаще, чем побежденным. Да и ущербов в теле и внешности не наблюдалось, значит, удачлив был. Основа борьбы кулачная, стало быть, тоже чуть подразвить, и будет порядок. — А с ножом управиться можешь? – поинтересовался граф. Все же что-то маленькое, но смертоносное было необходимо, раз не может со шпагой или саблей, а учить этому долго. Не хотел пока Даниил рассказывать, что сопровождать его задача не легкая, случаются всякие страсти. Бывали. И похитить могут попытаться, и силой принудить к чему-то, и постараться задержать, помешать. Помощник нужен смелый, ловкий, уверенный, быстрый, без рефлексий всяких, но и умный. Одно дело тати иностранной связки подрезать, а другое дело, как облаченное императорским доверием лицо укоротить – и не навредить особо, и планы спутать. Если брать Алексея с собой, то подготовить его надо бы как следует. И морально, и физически. Вот и поллета у них есть. — С ножом тоже могу, — шумно выдохнул Алексей, когда ласки стали чуть более активными и в теле отозвалось легкое желание, - тушу разделать или заточить. Учился сам ножевому бою, когда хотел на флот податься. Но в схватке пользоваться не приходилось. Сами понимаете, что особо негде было. — Скажи, а на что бы ты готов был ради меня, Алеша? А по моему приказу? – поинтересовался Даниил, дохнув теплом ему по шее и краткой цепочкой поцелуев пробежавшись по задрожавшей коже. Он уже оценил прямоту и открытость мужчины и хотел получить сейчас настоящий ответ, хотя и хулиганил слегка, щедро замешивая почтение, страсть и плотские желания. Тело Алексея откликалось все активнее, и низ живота стало приятно стягивать ласковой судорогой. Близость графа будоражила и откровенно мешала здраво соображать. — Весьма провокационный вопрос, барин, — все же ответил рассудительно. – Защитить вас — это пожалуйста, но творить бесчинства ни за что, ни про что я, пожалуй, не стану. — Мудро, Алексей, — улыбнулся Даниил. — Ничего такого творить я бы тебя и не просил, но вот охранять меня, беречь… О, — мысль отличная пришла ему в голову, — кажется, я нашел тебе учителя. Алексей накрыл ладонь графа своей снова, но не затем, чтобы прижать как раньше, а остановить движение пальцев. Снял руку со своего члена и убрал вовсе, положив ее на колено Даниила. Повернул голову, так что оказался совсем близко к его губам, фактически щекоча их своим дыханием. — Не стоит, граф. Могу не сдержаться, - тонко намекнул, напоминая, что барин все еще был не подготовлен. Да и свидетель тут был куда более непримиримый, чем красавицы из ателье. Даниил развеселился, предвкушая. И очень остро вдруг ощутил, как его руку мягко сняли, отложили от начавшей реагировать ценности, а уж сказанные слова заставили вообще сердце забиться взбудораженной птицей. — Правда? Ты так хочешь? – он и не подозревал, что эти несколько слов могут затопить таким жаром его нутро. Аж, до дрожи. Это было сказано так просто, так искренне, так обыденно, но так сладко для его души. — И сколько же раз ты можешь? – замирая, поинтересовался, откидываясь в угол экипажа, на боковую подушку, чтобы оказаться подальше, не смущать более, оставить пробужденное тепло внутри себя, упиться им. Смакуя и удивляясь. Алексей многозначительно промолчал, замирая на своей стороне сидения. Удали молодецкой в нем было много и орудие его никогда не давало осечек. Но и не было такой ситуации, чтобы хоть одна девица могла бы из него выдоить все соки. Граф его возбуждал, оттого желание его не угасало, ласки Даниила не оставались незамеченными, и это следовало прекратить сейчас же, иначе продолжения было бы не избежать. Надо полагать, что этого хотели оба. Алексею было даже очень интересно, какие действия граф предпримет в дальнейшем. Будет ли готовить себя для свидания с лакеем или же вовсе забудет о залихватской поездке в город? Разумеется, сам настаивать он не собирался, поскольку краткое соитие не делало их ни друзьями, ни любовниками. Он все еще был лакеем, а Даниил Владимирович хозяином.