Дзёно эта усталость — тревожная, июньская, душная — совсем не нравится. Она, с чувством ужасной жажды и сонливости, совсем не позволяет ему даже дышать. Он засыпает на уроках, рабочих перерывах и занятиях в клубе, и никто,
никто не говорит ему о том, что стоит взять хоть небольшой перерыв. Заниматься чуть меньше, смен на работе взять покороче или скинуть немного ответственности на Тэтте.
Зато все на него смотрят. С какой-то напускной жалостью и сочувствием. Это для Дзёно хуже усталости.
— Ты бы хоть сейчас поспал, — взволнованно говорит Тачихара. Он и сам изматывается постоянно, но почему-то находит время беспокоиться о Саигику. Смотреть Тачихаре в глаза Дзёно больше не может.
Он бросил его именно тогда, когда Мичидзо в нём нуждался.
И какой, после этого, Дзёно ему друг?
— Не беспокойся зря, лучше повторяй историю, сейчас тест.
— Ох, чёрт, совсем забыл! Спасибо, что напомнил!
Дзёно зевает весь урок. Тест по истории пусть и лёгкий, но занимает у него достаточно много времени, и лишь под конец урока Дзёно дописывает его до конца. Не то чтобы история была для него бесполезной, это всё ещё был предмет, который нужно будет сдавать в следующем году, просто он вряд ли пригодится ему в будущем. Но и в этом Дзёно не может быть до конца уверенным, он же ещё не выбрал, куда поступать.
Он же ещё так и не понял, кем хочет стать.
я хотел умереть до конца средней школы так что теперь совсем не понимаю что мне делать со своей жизнью хахах
Дзёно позволяет себе немыслимую роскошь — проспать весь обеденный перерыв. Ему не мешает ни Тэруко, притащившаяся в их класс, ни Тэтте, заливающий в рис соус тартар, ни бубнящий себе под нос Тачихара, пытающийся решать математику. Дзёно вообще уже без разницы, лишь бы поспать лишний часик.
— Я пришла сюда специально ради него, — шипит Тэруко и легонько бьёт Дзёно по макушке тетрадкой. Он не просыпается, и Тэруко считает это до глупого уморительным. — Придурок, как можно быть
настолько измотанным? Тэтте, что вы с ним на репетициях делаете?
— Ничего особенного, — отвечает он. Второгодки вообще в этом году какие-то замученные, и Тэруко не может сдержать смеха, думая об этом. Особенно, смотря на Тэтте, который никак не может подцепить рис палочками.
Но это ей просто везёт — прошлый год она помнит обрывками, может, она и сама была в подобном состоянии. Если не хуже.
— Эх, а ведь он был моей последней надеждой! — нарочито громко говорит Тэруко. Сидящие в классе тревожно на неё косятся, но ей это доставляет странное удовольствие. Было бы лучше, если бы все, кроме её друзей, вышли в коридор, но это, конечно же, невозможно. Хотя, можно попытаться их конкретно заебать---
— А чем он может тебе помочь?
— Тачихара, ну ты же не дурак! Вообще за слухами не следишь?
— Последний слух, в котором фигурировал Дзёно, был о том, что в музыкальном клубе вместо репетиций проводятся оргии, — Тачихара в отвращении дёргается. Ему и самому вспоминать об этом мерзко, что уж говорить о сидящем рядом Тэтте? — Тебе же не с этим нужна помощь...?
—
Фу-фу-фу-фу!!! Тачихара, иди вымой рот с мылом! — кричит Тэруко и брезгливо показывает язык. — Мне нужна модель для рисования, только и всего! А Дзёно — смазливый красивый мальчик.
— Можешь даже не мечтать, он не согласится.
— О-о-о-о, когда он узнает, что это для него единственная возможность отдохнуть больше часа — побежит как миленький.
— А чем тебя Тэтте не устроил?
— Сам его спроси.
Тачихара аккуратно поворачивается к другу, но потом сразу же начинает заливисто смеяться.
— Боже, уснул и рис не дожевал, — в омерзении говорит Тэруко. — Они с Дзёно которую ночь подряд таскаются на крышу. Я их сегодня вообще домой не пущу.
— Ну, это нас точно не касается, — Тачихара улыбается, возвращаясь к обеду. Скудному и уже немного холодному, но столь желанному. — Пусть ходят.
— Конечно, пусть два ментально-нестабильных долбаеба ходят на крышу каждую ночь, я же легко могу закрыть на это глаза.
Тачихара посмеивается и открывает учебник по математике. Есть в словах Тэруко определённая правда, но подтверждать это смысла нет — она и сама знает.
— Давай тоже вздремни, а я, так уж и быть, послежу за вашим хламом.
— Объясни мне факториалы, и я смогу спокойно отдохнуть.
— Не-не-не, я математику ещё в началке перестала понимать, давай без меня.
— И как ты только учишься...? — зевая, говорит Тачихара.
— Нормально я учусь! — вскрикивает. — Охаяси-Сенсей просто меня ненавидит.
— Он ненавидит
нас, — протягивает Тачихара. Легкий кивок Тэруко ему ничем не помогает, только хуже делает. — Зачем вообще в старшую школу пошёл...?
Вопрос, конечно, риторический, поэтому-то они на него не отвечают.
Тацуо хотел, чтобы у Мичидзо было хорошее образование, вот теперь и приходится страдать и учить факториалы.
Тэруко устало вздыхает.
— Скажи Дзёно прийти сегодня в кабинет кружка рисования, я буду ждать.
***
Тэруко вылавливает Дзёно на втором этаже, пытающегося вылезли из окна и зацепиться за дерево, и тащит на четвертый этаж, слушая ругательства. Уже привычно, хотя Тэтте, конечно, был поспокойнее. Тачихара вообще со своей участью быстро смирился, а вот Сигму из второго-А она до сих пор не может затащить к себе.
— Будешь много выебываться — получишь по голове, — кричит Тэруко, закрывая за собой дверь. Стоящий перед ней Дзёно раздражён и зол, держится за помятую рубашку и тяжело дышит, выискивая ещё пути для отступления. Но это четвёртый этаж, а Дзёно вам не Дазай Осаму, так что прыгать не будет. — Посидишь два часа, всё равно тебе до шести делать нечего.
— Мне есть что делать! Я собирался отдохнуть, понимаешь?
— Две тысячи, и я помою за тебя завтра посуду.
— Этого недостаточно, — фыркает.
— Две тысячи, и не отпинаю тебя по почкам прямо сейчас, — она закатывает глаза и, для устрашения, поднимает мольберт одной рукой и ставит его перед собой.
— Не угрожай мне.
— Это не угроза. Простое предупреждение.
Дзёно громко цокает и отходит к партам, скидывая сумку в угол. Бежать ему некуда да и смысла в этом особо нет — Тэруко живёт с ним в одной квартире и, пока он не исполнит её просьбу, точно жить не даст.
— Вот так замри! То что надо!
Постоять в позе креветки, согнувшись в три погибели — дело такое себе, но для пары скетчей Тэруко постоянно заставляет Дзёно менять позы, впихивая ему всякий хлам, так что это не особо критично, пусть и тяжело.
— И зачем ты только этим занимаешься...? — говорит Дзёно, придерживая стоящий на голове горшок. Что Тэруко даст ему дальше думать даже и не хочется, остаётся только стоять настолько ровно, насколько это возможно, и дышать через раз. А, ну и надеяться, что Тэруко не достанет из своей огромной сумки какой арбуз или (Дзёно тревожно вспоминает о Гоголе и недопонимании, которое они так и не разрешили) самовар.
— Зачем ты музыкой занимаешься?
— Тупой вопрос, тебе под стать, — Дзёно усмехается, и горшок на его голове непозволительно сильно наклоняется. — Блять!
— Пха-а! Пиздеть поменьше будешь, понял?
— Иди нахуй.
— Обязательно, — смеётся Тэруко, смотря как Дзёно с полным отвращения лицом оттряхивает свитер от земли. — Я закончила. Сядь сейчас поровнее и двигайся поменьше.
Карандаш в её руках постоянно ломается и скрипит, царапает толстую бумагу, но, замечает Дзёно, всё равно держится довольно уверенно. Сосредоточенная Тэруко выглядит донельзя забавно, но стебаться над ней Дзёно не хочет — себе же дороже.
— Искусство — часть меня. Без него меня не будет, — шепчет Тэруко. — Ты, Дзёно, такой же, так что понимаешь меня.
—
Не понимаю, — хочет сказать Дзёно. —
Не понимаю, не понимаю, не понимаю я тебя, блять, не понимаю.
Но Дзёно лишь одобрительно хмыкает и прикрывает уставшие глаза. Не хочет он говорить об этом.
Потому что Тэруко права. Как был прав Тэтте, как был прав Тачихара, как была права его мать. Все они зачем-то пытаются влезть ему в душу и разворошить всё, что там только есть. Дзёно не хочет этого.
Тэруко подходит к нему пару раз, чтобы подобрать нужные цвета. У неё древние, пожелтевшие от времени тюбики краски блеклых цветов, но ей, кажется, это только больше нравится.
— Почему красный?
— Просто цвет нравится, — хмурится Дзёно. — Разве тут нужна причина?
— Я ожидала от тебя худшего, — отвечает Тэруко и хихикает, замечая заинтересованный взгляд Дзёно. — Ну, знаешь, типа, "красный символизирует кровь, которой запачканы мои руки", а, или "человек, которого я любил, тоже ходил с таким ублюдским окрашиванием", понимаешь?
— Настолько оскорбительно обо мне ещё не отзывались.
Тэруко вновь смеëтся и продолжает рисовать, счастливым взглядом смотря на картину.
— Будто у тебя есть какой-то особый смысл красить волосы.
— Это у меня бунт такой. Подростковый и глупый, — улыбается.
— Иди бунтуй в салоне, может, хоть корни тебе подкрасят.
— Нахуй иди, у меня ещё всё нормально выглядит, — бурчит Тэруко. — И вообще в салоне краситься дорого, а я опять без денег сижу.
— Простое напоминание:
ты, блять, работаешь. Куда ты
опять потратила зарплату?
— Тебя это вообще волновать не должно. Если что-то не нравится — кинь мне денег на карту.
— Много хочешь, — хмыкает Дзёно. — Да и у меня самого денег на этот месяц не сталось.
— Ох, как же так?!
Ты же, блять, работаешь, куда только деньги тратишь? — передразнивает Тэруко, корча дьявольски довольное лицо.
"Попробуй не разориться на одних только таблетках", — Дзёно вовремя прикусывает язык, не позволяя себе сказать это.
Окружающие точно догадываются о том, что Дзёно болен. Говорить об этом он и так ненавидит, так что лишнее внимание к своей персоне (особенно от дотошной Тэруко) ему не нужно. Пусть лучше о себе позаботятся, лишь бы лишний раз не приставали и не напоминали о столь неприятной теме.
— На школьную поездку пришлось в этот раз скинуть сто двадцать тысяч, — сквозь зубы говорит Дзёно.
—
Сколько?! — Тэруко подскакивает на месте, удивлёнными глазами таращась на Дзёно.
— Я ехать так-то не собирался, так что ни в мае, ни в апреле не платил.
— Ты не собирался ехать?! — кричит Тэруко, и палитра из её рук и с треском падает на пол (благо, хоть не разлетается). — Зашкварник!
— Сама ты зашкварница, школьные поездки — это отстой!
— Не двигайся, или я тебя отпинаю не из-за хуйни, которую ты несёшь, а потому что портишь мне всё! Нет ничего круче школьной поездки, это все знают!
— Буквально
всё лучше школьной поездки, — усмехается Дзёно. — Или что, тебе нравится спать с кучей подростков в одной комнате?
— Чего?! — возмущённо взвизгивает Тэруко, чуть не роняя палитру вновь. — Да там максимум человека четыре в комнате, ты бредишь что-ли?!
— У вас в классе восемь человек? Всего две комнаты выделяют — для девушек и парней.
— Может в твоей ублюдской националке так и происходит, но у нас-то не так!
— Я не ездил в прошлом году, — фыркает Дзёно. — Только пару раз в средней и начальной школе.
— И при этом ты не собирался ехать ещё и в этот раз!? Пиздец! — она агрессивно продолжает водить кисточкой по холсту и, тяжело дыша, стискивает челюсть. — Старшая школа — твоё лучшее время в жизни, и ты решаешь его проебать?
— Если это — моё лучшее время, то я даже не хочу думать о том, каким будет худшее.
И, конечно, Дзёно са-а-амую малость преувеличивает: худшее время было лет пять назад, сейчас всё более-менее нормально. Тем не менее, доволен ли Дзёно происходящим? Всё ещё нет. Всегда хочется лучшего и большего, и это такая немного эгоистичная черта, но Дзёно хотя бы знает себе какую-никакую цену (и нет, это не новый комбик, хотя тут можно и подумать), так что стыдить себя за это не собирается.
— У нас всё цивильно, понял? Школа арендует этаж в отеле под каждый класс, а там нет комнат на десять человек, — она, продолжая рисовать, немного тревожно поглядывает на Дзёно, о чём-то задумавшегося. — Всё нормально будет! Хорошо, что всё таки надумал ехать. Токио классный город, там так краси-
Она прерывается. Кисточка в её руках перестаёт двигаться, и в и так тихом классе становится некомфортно тяжело. Кажется, даже на улице замолкают школьники, до этого весело резвившиеся на спортивной площадке.
Они никогда не поднимали эту тему. Ни Тачихара, ни Тэтте, ни даже сама Тэруко не любили говорить о причинах своего побега. Это было что-то слишком интимное и личное, о чём нельзя было просто взять и рассказать. Но они втроём были достаточно долго вместе, а о Дзёно до сих пор мало чего знали. Он сбежал от своего отца из Токио, раньше жил в Йокогаме и очень долго дружил с Тачихарой — это всё, что Тэруко знала о прошлом Дзёно. Возможно, о большем было известно Тэтте, но она не собиралась его об этом спрашивать — он был ужасно принципиальным и никогда не раскрывал чужих секретов. Хорошая черта, но она абсолютно уничтожала любопытство Тэруко.
Что же, причина, по которой Дзёно не хотел ехать теперь стала известна, а значит Тэруко стоит замолчать хотя бы в этот раз. Она, конечно, далеко не хороший человек — сама в курсе, она просто знает, что есть черта, которую ей переходить нельзя.
— Так что там в Токио?
Ох, он пытается её подъебать, прекрасно, просто прекрасно. Тэруко простит ему только этот раз, потому что прямо сейчас находится на минном поле, где каждое её неправильно подобранное слово повлечёт за собой какой-нибудь пиздец.
— Мэйдзи очень красивый летом. Тебе обязательно нужно будет посетить, — Тэруко продолжает рисовать. Дзёно на холсте выглядит слишком тоскливым и печальным, его взгляд вышел мутным и расплывчатым. Тэруко вроде и нравится, но осознание того, что Дзёно на портрете и Дзёно в реальности идентичны, почти бьёт под дых. — Ты только каверы снимаешь или музыку ещё пишешь? Там так живописно, фон в видео получится великолепным.
— Чего? — Дзёно меняется в лице, становится по забавному удивлённым, и его взгляд делается чётким и резким.
— Чего?
— Ничего я не снимаю, о чём речь вообще?
— Ох, блять, не притворяйся, об этом все догадываются, — Тэруко усмехается. Вот такой Дзёно ей нравится: с живым и заинтригованным взглядом и смешным выражением лица. — Сансантэй Ариндо — это ты.
***
Дзёно рвано хватает ртом воздух и, быстро осматривая зал, уходит в подсобку. Из-за чёртовой Тэруко он так и не смог нормально отдохнуть. Можно даже сказать, что разговор с ней окончательно выжал из Дзёно все соки, так что отработать эту смену без происшествий будет если не божьим благословением, то хотя бы простой удачей.
Дзёно опирается на стенку. Сердце колотится, голова болит, в носу колет, правый глаз почти не видит из-за пятна — стабильное, едва ли не ежедневное, абсолютно неменяющееся состояние. Но этот раз чем-то отличается: то ли сердце колотится
слишком тяжело, то ли голова болит чересчур сильно.
Он болен давно. Настолько, чтобы точно быть уверенным — ему пиздец.
Вдохнуть и выдохнуть, вдохнуть и выдохнуть, вдохнуть, понадеяться на то, что происходящее — не симптомы рецидива, выдохнуть, выйти из подсобки и, натянуто улыбаясь, поприветствовать новых клиентов.
Дзёно нужно с этим свыкнуться. В конце концов он никогда не будет здоров, так что остаётся только сидеть на дорогостоящих лекарствах и жить от ремиссии до ремиссии. А, ну и работать на износ, чтобы не ослепнуть или не потерять возможность ходить из-за отсутствия лечения. А оно настолько дорогое, что Дзëно приходится почти серьёзно спрашивать себя, так ли сильно он не хочет ослепнуть.
какой же это все блять ужас почему всё это не может закончиться почему всё просто не может быть хорошо почему
— Добро пожаловать, как чувствуете себя? Определились с заказом или вам помочь?
— Хочу капучино с апельсиновым соком.
Дзёно дергается и, поворачиваясь к подошедшему, в удивлении раскрывает глаза.
— Это чайная, Гоголь.
— Ага, то есть, в кофейне я могу заказать себе чай, а в чайной кофе мне нельзя?
— Нельзя, — фыркает Дзёно. Хорошо, конечно, что посетителей больше нет, но тратить время на Гоголя не особо-то и хочется.
— Вы типа, ну, из этих?
— Каких ещё "этих"? — Дзёно вздыхает, когда Гоголь, улыбаясь, наклоняется к его уху и тепло, с усмешкой, шепчет:
— Кофефобов!
Гоголь смеётся с собственной шутки, и отсутствие реакции у Дзёно его не смущает, кажется, даже наоборот — только сильнее веселит.
— Мне тогда ягодный кислый! А что у вас тут из сладкого, мь?
— Всё на витринах, смотри и выбирай, — говорит Дзёно и уходит от Гоголя за стойку. Не прятаться, к сожалению, а работать. — Тебе как заваривать?
— Кипятком. Или ты мне чай можешь чисто в микроволновке погреть?
— Ха-ха, очень смешно, — бурчит Дзëно. — Будь добр доплатить шестьсот йен, если хочешь, чтобы чай заварили в сифоне.
— Ой, не-не, спасибо! Лишних денег нет, — отвечает Гоголь, заинтересованным взглядом рассматривая витрину с десертами. — Ещё я чай из раковины не пил...
— Какой ещë раковины?
— Сифон — он же в раковине находится, так ведь?
— Нет, я не об этом... о, боже, забей, в проливнике, значит, заварю.
— Чудно! Хочу чизкейк с малиной, — хихикает Гоголь, но его улыбка сходит на нет, стоит ему заметить ценник. — Ой, не, не хочу, передумал.
— Тогда только чай?
— Слушай, а ты меня не выручишь? Мы же друзья!
— Как это мы заговорили, — улыбается. — Не помню, чтобы ты называл меня другом до этого.
— Понимаешь, друг — он человек особенный! Для него и место в сердце особое, — тараторит Гоголь. — Я в этот самый момент понял, что ты — именно он!
— Я расскажу об этом Достоевскому, — посмеивается Дзëно. Кипяток обжигает пальцы, но Дзëно прикусывает язык, не позволяя себе даже выругаться.
— Это грязная игра! Не вплетай его в это! Ну же, я просто хочу малиновый чизкейк! Хотя бы кусочек.
— Пятьсо~от йен — это пятьсо~от йен.
— Дзëно, я бы за него убил, — Гоголь поворачивается. Его взгляд странный и холодный, абсолютно пустой и дискомфортный, будто в действительности Гоголь может убить за чёртов кусок малинового чизкейка. Дзëно подобное веселит.
— Хм-м-м, вот будь у тебя карта постоянного-
— Сколько? — ни на секунду не задумываясь спрашивает Гоголь. Дзëно держится, чтобы в голос не рассмеяться.
— Еë та-а-а-к проблемно делать, но раз уж мы друзья, — улыбается. — Для тебя, мой милый друг, она будет стоить всего три тысячи.
— Да ладно тебе! У меня нет таких денег! — в доказательство Гоголь вываливает на прилавок кучу мелочи. Дзëно сглатывает вязкую слюну, готовясь пересчитывать всë это. — Это всë, понимаешь!? А мне ещё домой ехать нужно.
— Гоголь, — Дзëно натянуто вежливо приподнимает уголки губ. Будто это поможет ему успокоиться. — Даже если бы я хотел — я бы не смог пробить тебе кусок ебливого чизкейка дешевле, чем он есть на самом деле. Мне не нужен ни штраф, ни увольнение.
— Хорошо-хорошо, я приду потом и у тебя на глазах съём целый чизкейк. Даже не поделюсь.
— Как мило, что ты хочешь сделать мне кассу! И вправду, ты — мой ценнейший друг.
— Не забудь приготовить карту постоянного, — шепчет Гоголь и, трясущимися руками, принимает протянутый Дзëно чайник. — Как пахнет хорошо!
Оставшиеся полчаса проходят
настолько тихо и спокойно, что Дзëно иногда приходится проверять, не был ли Гоголь лишь галлюцинацией от усталости? Вот повернётся сейчас Дзëно, а никого будто и не было, лишь на столике у прилавка будет стоять полный чайник с одинокой кружкой.
— Ну-с! В благодарность за твой труд, давай я помогу тебе чем-нибудь!
— Благодарность принимаю только на карту, давай не задерживайся тут.
— У меня нет твоего номера, так что помощь будет исключительно словесной!
Дзëно вздыхает. Хочется вернуться обратно к тишине, но получить еë будет невозможно — Гоголю же теперь нечего делать!
— Слушай, мне не нужна помощь...
— Тачихара-Кун из твоего класса, — Гоголь безобидно улыбается, стоит ему заметить, как взгляд Дзëно сменяется на удивлённый. — Кажется, он хочет поговорить с тобой. У вас какие-то проблемы или...?
— Если бы проблемы можно было решить одними только разговорами, Гоголь, я бы тут не стоял.
— Ты бы хоть попытался, что ли. Звучишь как-то пессимистично.
— Я от тебя устал. Проваливай давай.
— Грубо! Но я прощу тебя
только из-за твоего вкусного чая. До встречи в школе!
Дверь за ним щёлкает, колокольчик, прицепленный к ней, в прощании звенит, а Дзëно, относящий посуду к раковине, думает лишь о словах Гоголя.
Тачихара правда хочет с ним поговорить?
