Лезвия

Однажды после очередной ночной sms’ки они, пьяные вдрызг, курили на балконе Дазая вонючие паршивые сигареты и обсуждали достоверность байки о том, что Акутагава настолько уже утомлен навязчивым вниманием Хигучи, что пустил по мафии слух о том, что он гей. Дазай странно замер и долго смотрел на Чую. Так долго, что тот уже начал бесится и хотел спросить какого хрена происходит, но Дазай резко шагнул к нему, сгреб его в паучьи объятья, а после жадно и голодно поцеловал. Чуя задохнулся сначала от возмущения, а после от переполнявших его ощущений и, плохо понимая, что делает, ответил на поцелуй. Дазай целовал его долго и как-то очень отчаянно, задыхаясь, тесно прижимая его к себе. Чуя чувствовал, через рубашку, как гулко и часто, словно отбойный молоток, стучит его сердце. Сердце Чуи делало тоже самое. Он отстранился, едва успев глотнуть воздуха, Дазай запустил длинные тонкие пальцы в его волосы, сжал кулак, притягивая его обратно и вновь накрыл его рот своим. Поцелуй был внезапным и долгим, как наваждение, что рассеялось, когда Осаму резко отстранился и, если бы было не так темно, Чуя мог бы заметить плещущуюся на дне пьяных карих глаз панику. Глядя куда-то мимо и выравнивая дыхание, Дазай прошептал:        – Извини. Наверное, я слишком много выпил.        – Пошёл к черту. Мы оба достаточно много выпили.        Чуя быстро вытер губы тыльной стороной ладони и взглянул на Дазая. Тот отстранённо смотрел в стену абсолютно стеклянным взглядом, растерянно ковыряя пальцем фильтр бычка.        – Извини, ты можешь уйти, если хочешь, — тихо произнёс Осаму, и, выдержав долгую паузу, сдавленно добавил, — но я бы хотел, чтобы ты остался...Пожалуйста.        Рой спорящих друг с другом мыслей прямо-таки орал в пьяной голове Чуи. Сказать, что всё это его несколько шокировало, это ничего не сказать. Он совершенно не мог понять с чего вдруг Дазаю взбрело в голову поцеловать его. Чуя никогда раньше не задумывался о привлекательности бывшего напарника. Но этот поцелуй максимально точно дал ему понять, что он находит его притягательным. О боже, какая чушь, ему бы мыться почаще. Давай ещё, может, по пьяни пососемся с помойной крысой, почему бы и нет?! Ладно, не будем передергивать. Он действительно хорош. Но зачем это ему? Возможно, он чувствует себя одиноко. Дазай был очень привязан к Одасаку. По-своему, конечно, но что есть, то есть. В любом случае теперь ему должно быть достаточно одиноко. Настолько одиноко, чтобы, даже если он совсем не осознает этого, нуждаться в человеческом тепле. Это ведь так естественно — быть с людьми. Даже если он настолько отстранённый и далёкий ото всех, всё человеческое в нём просто не может не тянуться к этому. Целоваться с ним было приятно, и Чуя впервые в жизни решил воспользоваться ситуацией. Ему было скучно. А это было нечто новое, вполне способное его скуку развеять. К тому же времени на какие-либо отношения работа не особенно оставляла, а подобный опыт неплохо снимает стресс. В конце концов, почему нет, раз ему понравилось.        Он сделал шаг вперёд и, встав на цыпочки, сам поцеловал Осаму. В карих глазах на секунду промелькнуло удивление, сменившееся совершенно нечеловеческим желанием. Низко утробно застонав, Дазай, словно пушинку, подхватил Чую под бедра, что есть силы прижав к себе и, не разрывая поцелуя, перенес его назад в кухню, усадил на стол. Сжав в руках края его рубашки, Дазай неожиданно рванул их в стороны. Как далеко это зайдёт? Неужели настолько. Возможно, этого Чуя и хотел. На пол звонко посыпались пуговицы. Блять, он испортил мне новую одежду, успел подумать Чуя, прежде чем возбуждение накрыло его с головой, и он услышал свой собственный тонкий стон. Дазай обнял его под рубашкой и прижал обнажившуюся грудь к своей. Пальцы Дазая были везде, они исследовали каждый уголок бледного стройного тела. Он, словно музыкант, одержимый новой драгоценной скрипкой, бережно гладил каждый её сантиметр, восторженно изучая перед первым концертом. Если бы Чуя мог увидеть, то он бы знал, какое невероятное наслаждение отражается на лице Дазая. Словно время остановилось и весь мир схлопнулся до его трепещущего желания, до дрожи в осторожных пальцах, до пьяного восторга от этих прикосновений. Аккуратно потянув Чую за волосы, чтобы обнажить ещё больше нежной прохладной кожи, он покрывал его шею прерывистыми жадными поцелуями, смешанными с шумным тёплым дыханием. Желание достигло предела, Дазай провел по плечам Чуи, и его рубашка тихо опустилась на стол. Только тогда он, чуть отстранившись, взглянул ему прямо в глаза. Они были прозрачными и глубокими, словно озера. Совершенно открытый, полный искреннего желания взгляд.        – Я сделаю это.        Это был не вопрос, вопрос не получился, хотя Дазай явно пытался задать именно его. Это было отчаянное и безапелляционное утверждение. Он констатировал необходимость, настаивал, убеждал, но не спрашивал. Чуя понял, что все-таки это должен был быть вопрос и тихо произнес:        – Да.        Не говоря ни слова Дазай вышел из кухни и, меньше чем за минуту, вернулся с маленьким тюбиком смазки в руках. Чуя все так же сидел на столе, широко разведя бедра, в бесстыдно открытой развязной позе. Он с большим интересом ждал того, что неотвратимо должно было случится. Сердце часто-часто билось в груди в предвкушении. Этот вечер был гораздо интереснее, чем Чуя мог бы ожидать. Может даже более интересным, чем ему хотелось. Что происходит в голове Осаму, конечно, черт разберёт, но он превосходил все возможные ожидания.        Тем временем Дазай, смотрящийся точно, как ребёнок, разворачивающий новогодний подарок, расправился с ремнем Чуи и его молнией на джинсах. Затаив дыхание, он опустился перед ним на колени и с невероятной нежностью поцеловал его чуть ниже пупка, что заставило Чую тонко застонать, инстинктивно подаваясь вперед. Дазай поднялся на ноги, легко потянул его к себе, помогая встать и, резко развернув, чуть подтолкнул в спину. Сгорая от нетерпения, Чуя лёг на стол и зажмурился. Было немного страшно, особенно когда изящные пальцы сомкнулись на брючном ремне, потянули его вниз вместе с бельем, и Чуя остался почти обнажённым. Вообще-то именно такого опыта у него не было. Он не мог не доверять Дазаю, даже после всего, что произошло, даже при том, что Дазай всегда и для всех оставался загадкой, в конце концов, он каждый раз доверял ему свою жизнь. Но все равно это было будто бы слишком интимно, и он ощущал себя очень уязвимым. Он почувствовал, как Осаму наклонился к нему, легко прикасаясь к лопаткам, провел носом по позвоночнику, глубоко дыша и поцеловал у основания шеи. Чуя весь целиком состоял только из концентрированного желания. В паху уже ныло от нетерпения. Мягкие волосы легко щекотали спину, прохладный ветер с незакрытого балкона приятно охлаждал распаленную поцелуями и горячим дыханием кожу. Чуя тихо постанывал от наслаждения. Дазай был безмолвен, слышалось лишь его дыхание и гулкое сердце. Ласки прекратились, Дазай выдавил на пальцы немного смазки, и нежно положив ладонь Чуе на поясницу, почти робко прикоснулся к нему между ягодиц. Он тут же отозвался тихим коротким стоном. Сердце Осаму металось в груди, словно стремясь вырваться наружу, настолько чувственность его любовника откликалась в нём. Сложно было сдерживаться и уделить время подготовке, хотелось набросится на Чую немедленно: вдавить в стол, врываться внутрь, слушать его стоны, кричать и прижимать к себе до синяков, кусать, целовать, вдыхать тонкий запах возбуждения, смешивающийся с персиковым парфюмом. Но он знал, что из этого варианта не выйдет ничего хорошего, поэтому распределив смазку по тугому колечку мышц он начал медленно вводить указательный палец внутрь. Чуя тихонько пискнул, но подался ближе, чтобы ускорить процесс. Дазая удивило, что было настолько туго, но он продолжил. Он достаточно медленно передвигал палец внутри, давая Чуе возможность привыкнуть к ощущениям. На бледной веснушчатой спине проступили капельки пота, Чуя казался чуть напряженным.        – Всё в порядке?        В голосе Дазая слышались нотки беспокойства. Было немного неприятно сначала, но Чуя потихоньку привык, хотя, конечно, ему всё равно было страшно. Но он хотел почувствовать всё, потому что ему было действительно хорошо, пока Дазай делал с ним все остальное сегодня. Он не хотел отступать, хотел получить от вечера всё, что ему может дать Осаму.        – Д-да… — срывающимся голосом кое-как смог произнести Чуя, — продолжай, пожалуйста.        Эти мягкие звуки невероятно возбуждали. Распаленный обострившимся желанием, Дазай сжал его талию чуть сильнее и, стремясь скорее заполнить его собой, аккуратно ввел второй палец. Чуя еле слышно зашипел от боли, но быстро взял себя в руки. Если Дазай заметит, что ему больно он, чего доброго, передумает, а Чуя очень хотел получить этот опыт. Он не понимал почему это так интересно и важно, но это было так. Сколько они выпили? Почти по бутылке вина на каждого, не удивительно, что это так повлияло на него. Чуя старался расслабиться изо всех сил и в конце концов у него немного получилось, и он начал привыкать к тому, как ощущаются внутри пальцы Осаму. Понимая, что возможно ему всё же слишком неприятно, Дазай вспомнил как можно изменить эти ощущения, развернул кисть и слегка надавил кончиками пальцев. Чуя изогнулся дугой и звонко закричав, инстинктивно толкнулся вперед, словно Осаму нажал на кнопочку, обострившую все ощущения до предела. Он никогда ещё не испытывал ничего подобного. Дазай продолжил ласки, обхватив другой рукой ствол своего партнёра. Чуя с громкими стонами толкался в руку, дрожа от переполнявшего его удовольствия. Он не удержал возмущённого возгласа и рывка вслед за рукой Дазая, когда всё вдруг прекратилось, но тут же услышал позади лязг пряжки ремня и глухой стук падающей одежды. Он почувствовал пальцы Дазая, обхватившие его талию и заметил, что они немного подрагивают. Дазай разорвал тишину утробным рваным рычанием, проникнув в него. Боль окрасила веки изнутри в красный, так словно смотришь на солнце. Чуе казалось, что его буквально разорвало напополам, кровь застучала в висках, изнутри распирало рвущей болью, похожей на откровение. На нечто тайное и постыдное, что можно испытать лишь единожды и потом ты никому никогда не говоришь об этом, она ощущалась на двух уровнях, вместе с болью, обжигающей тело, была ещё тянущая и густая сладкая боль, задевающая душу до самого дна. Чуя закричал, на глазах выступили слезы, Дазай навалился на него сзади и одной рукой сжав его плечо, прижал к себе, что есть сил, а другой снова обхватил его член и начал двигаться. Тогда удовольствие заменило боль. Она осталась лишь фоном, на заднем плане, обвивающая и напоминающая о себе, но не всепоглощающая. Осаму не издавал ни звука, лишь его дыхание прямо у Чуи в волосах оглушало и дрожь чуть влажного тела выдавала его ощущения. Чуя коротко вскрикивал и что есть силы сжимал предплечье Дазая. Дазай целовал его волосы, спускался ниже к шее и легко покусывал чуть солоноватую кожу, прикасался губами к мочке уха. Поняв, что уже близок к финалу, он схватил маленькую ладошку Чуи, переплел их пальцы и сжав сильнее ускорил темп. Дазай что было сил впечатывал Чую в стол, от чего у последнего вышибало дыхание. На пол упала бутылка вина и, разбившись, выплеснула своё алое содержимое. Чуя задрожал всем телом, излился в теплую ладонь Осаму, и не заметил, как выкрикнул его имя в объятьях оргазма. Дазай кончил почти одномоментно, с тяжелым выдохом Чуе в шею и легкой судорогой. Они лежали на столе друг на друге тяжело дыша, изможденные, все ещё пьяные и плохо понимающие как и почему это произошло. Дазай легко поглаживал ладонь Чуи накрытую своей.        Дазай отнёс его в свою комнату на руках и уложил в кровать. Чуя довольно быстро уснул, приятная усталость и алкоголь сделали свое дело. Его медовые волосы разметались по подушке, рот был чуть приоткрыт и между припухших от поцелуев губ белел краешек зубов, влажная кожа словно слегка светилась в лунном свете, сквозь окно проникавшем в комнату. Дазай неподвижно лежал на боку немного поодаль и смотрел на него. А он красивый. Белый как молоко, весь усыпанный веснушками. Пахнет персиком и немного потом, такой чувственный, живой, похожий на трепещущий новорожденный тропический цветок со сладким опьяняющим ароматом.        Алкоголь всегда притуплял ощущения. В последнее время Дазай достаточно сильно пристрастился к нему. В конце концов, не всегда и не везде была возможность обратиться за помощью к боли. А вот невыносимо становилось всё чаще. Он привык, что обычно может контролировать абсолютно всё, что происходит в его сознании. Всё было простым и понятным, пока Ода был жив. Яркие вспышки вырвавшейся из-под контроля эмоциональности не были свойственны Дазаю, или он легко с ними разбирался. Это, конечно, не всем нравилось, но по крайней мере не обязательно даже было прибегать к боли. Иногда получалось обойтись без неё. Но после его смерти всё стало совсем по-другому. Дазай впервые лицом к лицу столкнулся с тем, что он действительно ничего не может изменить и испытал ужас небывалой силы и интенсивности. Ничто не пугало его больше, чем отсутствие возможности какого-либо решения. Как оказалось. Раньше он этого не знал. Он сидел в своей небольшой пустой квартире, не выходя никуда кроме алкогольного магазина в течении нескольких недель, и просто осязал страх, который после сменился почти спасительной легкой и знакомой пустотой. Он даже вышел на прогулку. Решил навестить могилу. Так получилось, что на похоронах присутствовать он не смог, это случается, если ты со скандалом сбегаешь из организации, в которой состоял погибший, а также подрываешь машину своего напарника, чтобы тот не думал о тебе слишком хорошо и не шёл за тобой. Тебя скорее всего пригласят для того, чтобы убить. Не важно в каких вы с покойным были отношениях. Помимо всего прочего, это случается, если ты запираешься в четырех стенах и не проверяешь почту, так что едва ли узнал бы о приглашении.        Приехав на кладбище и дойдя до могилы, он резко ощутил себя человеком со снятой кожей. Он не мог вынести такого количества боли, его души просто не хватало на это. Он задыхался от страха непонимания новых чувств. Их не было раньше, и пустота всегда была успокаивающе родной, она не была визжащей, стучащей в висках и в груди. Она не была сжирающей всё внутри. От неё не хотелось схватить себя и разорвать, чтобы прекратить это. Она не заставляла задыхаться, словно ты тонешь, хотя ты просто стоишь на могиле. Точнее уже не стоишь, а валяешься, свернувшись в позу эмбриона, судорожно хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Прошло много мучительно долгих минут, прежде чем он смог совладать с собой, дотащить себя до выхода с кладбища и до такси, чтобы быстрее оказаться в ванне с лезвием в руке и выпустить всё это из себя. Просто вырезать, перестать чувствовать снова, поскольку чувствовать — было настоящим диким и нескончаемым мучением.        Когда Чуя приходил, смеялся и рассказывал о мафии, была какая-то странная иллюзия того, что всё как прежде. Вместе с алкоголем это создавало поистине отличную имитацию жизни. Наверное, подсознательно чувствуя такую возможность, в итоге Дазай не выдержал, извинился и начал с ним периодически видеться. Но сегодня что-то пошло не так. Может, тема была не та, слишком опасная тема, еще немного и... просто ему очень захотелось, чтобы Чуя замолчал. Немедленно замолчал. В пьяную голову не пришло ничего, кроме того, что пришло. Когда он прикоснулся к нему стало очень больно и это спасло. Это было как гиперболизировать надвигающуюся паническую атаку для того, чтобы в итоге её пережить. В изголодавшемся теле немедленно разгорелся огонь желания, и он отпустил ситуацию, отпустил себя и позволил себе всё. Та его часть, которую он прятал и подавлял, с упырьей жадностью впилась в теплую живую плоть, жадно облизывая ее длинным языком, разрывая и наполняясь силой. Но алкоголь выветривался. Чуя спал в его кровати. А он был один в темноте с чем-то новым и болезненным. Голову сдавил тяжёлый обруч вины. Мозг беспрестанно подкидывал недавние флешбеки, в которых Чуя кричал, как сейчас доходило до трезвого Дазая, явно не от удовольствия.        Он, очевидно, не был к этому готов, просто со своим обыкновенным упрямством хотел пойти до конца и едва ли точно понимал почему это происходит. Впрочем, последнее не было ясно до конца и Дазаю. Чуя абсолютно точно не был опытен в этом. Язык тела выдавал его с головой. Зверь внутри истекал слюной в осознании этого и до сих пор буквально-таки урчал от удовольствия. Он питался не только болью самого Дазая, но и, с ещё большей радостью, принимал чужую. Это сделал не ты, ты бы никогда, ты вообще не думал, что будешь делать нечто подобное после того, как Ода... Тем более ты не можешь чувствовать радость, облегчение, восторг. Тебе станет больно. Вот прямо сейчас ты уже почти на грани, ещё секунда и ты потеряешь контроль. Вина каменной глыбой давила на грудь, восторг опьянял, он почувствовал, что мысли стали слишком громкими в голове, и ему снова невыносимо трудно дышать. Он был дома, он знал, что делать, поэтому вскочил с кровати, побежал в ванную и запер дверь. Быстро размотав бинты на левой руке, он достал из шкафчика под зеркалом набор лезвий, вытащил одно и посмотрел, как в желтоватом свете тусклой энергосберегающей лампочки чуть поблескивает металл. Дыхание уже немного выровнялось, и он тяжело сполз по холодному кафелю на пол. Предвкушение привычного ритуала действовало терапевтически. Чуть захлебнувшись в нетерпении, он прикоснулся лезвием к коже на предплечье, и надавив медленно провел ровную полоску спасительной боли. Руку обожгло родными ощущениями. Дазай медленно выдохнул и с наслаждением запрокинул голову, чувствуя, как теплая кровь стекает вниз по руке. Саднящий восторг переполнял душу, наконец-то он снова один и с ним только боль, притупляющая все остальные ощущения, освобождающая и желанная. На его лице блуждала легкая почти безумная улыбка удовольствия. Он вспомнил, что любит смотреть и чуть наклонив голову, отвел взгляд в сторону и стал наблюдать за кровью, медленно покидающей его тело сквозь широкий порез. Прикоснулся к ней пальцами, бездумно выводил кровавые линии на руке. Через пару минут боль начала слегка отступать и, чтобы продлить ощущения, Дазай полоснул ещё. Сдавленно замычав от восторга, он завалился на бок и продолжил наблюдать за кровавыми струйками, которые собирались на полу в небольшое озеро. Обжигающая боль приносила искупление и облегчение, только с ней он был по-настоящему спокоен и свободен. Повинуясь желанию продлить эти чувства, Дазай добавил ещё одну длинную широкую полосу. Он прикасался к свежим порезам, рисовал кровью и блаженно улыбался. В голове было спасительно пусто, только ярко сияла коралловыми всполохами боль. Тело налилось тяжестью, голова немного загудела, а это значило, что пора остановить кровь и обработать раны. Он много думал о том, почему бы как-нибудь просто не перетерпеть это и... Он дал обещание. Умирая, Ода просил его стать хорошим человеком, и он пообещал ему. Только безработный мазохист и алкоголик — это не очень хороший человек. Надо сказать у Дазая не получилось. И он, по своему обыкновению сделал вид, что обещание было другим. Когда ты ничтожество не способное ни на что, очень просто получается тасовать факты и выбирать третий путь из двух возможных. Он пообещал, что последует за ним и медленно шел теперь к этому выдуманному обещанию. Получалось все равно не так, как он хотел. Инстинкт самосохранения работал, к сожалению, без перебоев.        Дазай тяжело поднялся, включил холодную воду и сунул предплечье под мощный напор. Боль чуть усилилась и изменила характер, сконцентрировав его. Кровь стала выходить чуть медленнее. Он наклонился, чтобы вытащить из шкафчика перекись, но его мотнуло в сторону, и он буквально рухнул на стульчак. Нужно было немного посидеть. Все-таки разжиженная алкоголем кровь теряется куда быстрее и ему действительно поплохело. Сквозь туман головокружения Дазай услышал в коридоре шум и тихие ругательства. Не успел он хоть как-то худо-бедно оценить ситуацию, дверь с оглушительным треском распахнулась, а шпингалет улетел куда-то под ванну. Остальные секунды он словно просматривал в замедленной съёмке: взъерошенный Чуя с фразой «Пиздец тугая дверь!».        – Невозможно найти туалет, везде ебучий срач! — залетает в комнату, мгновенно поскальзывается на кровавой луже и с громким «Блять!» падает на пятую точку. Дазая трясло от беззвучного смеха, озадаченный и злой Чуя, распластавшийся на полу в ванной, выглядел и вёл себя невероятно уморительно.        – Ты что-нибудь слышал про уборку?! Это просто пиздец, я чуть ноги не переломал, пока нашёл твою ванную и тут, блять, тоже на полу какая-то дрянь, отвратительно, твой дом хочет меня убить!        Осаму не выдержал и разразился залпом неуместно громкого хохота.        – Что это вообще за дерьмо, воняет тухлой печенью! Какого хуя тут смешного?!        Чуя вскочил на ноги, подлетел к Дазаю, и, наконец увидев его запястья, отшатнулся от него в ужасе и омерзении. Стало очень тихо. Дазай прекратил смеяться, а Чуя стоял босиком на белом кафеле, едва сдерживая подступившую к горлу тошноту, и не в силах вымолвить ни слова. Если говорить честно, увиденное его несколько шокировало. Дазай много говорил про суицид, но это никогда не воспринималось им серьёзно. Чуя и не подозревал о том, что бинты скрывают вовсе не травмы, полученные на работе.        – Что? Я не виноват, что у тебя был такой забавный вид, когда ты сюда вломился! И, между прочим, сломал мой замок.        Дазай выглядел так, словно ничего необычного не происходит. Он улыбался и жестикулировал, разбрызгивая капельки крови вперемежку с водой. Чуя с нескрываемым ужасом взирал на это.        – Хватит смотреть на меня так, словно я вырезал всех твоих близких, эй!        – Т… — Чуя поперхнулся, — ты чертов псих! Какого хрена ты с собой вытворяешь?! Если секс был такой хреновый, что после него тебе пришлось резаться, нечего было им заниматься!        Новый залп хохота. Дазай поднялся со своего места и сделав шаг на встречу своему новоиспеченному любовнику, давясь от смеха, попытался проговорить: – Чуя, причем здесь это?! Как тебе вообще пришло в голову именно такое? Я всего лишь был немного взволнован, — Дазай заметил, как на этой фразе лицо Чуи еще больше изменилось от давящего на него раздражения, — извини, ты говоришь настолько удивительные вещи, что я не могу спокойно на них реагировать!        Тяжёлый удар пришёлся прямо в скулу, челюсть Осаму уехала в сторону, и чтобы не упасть он присел на край ванны, схватившись за лицо.        – Не скажу, что совсем несправедливо, но неприятно!        – Ты понимаешь, что ты ебанутый?! Немного взволнован?! Уму не постижимо! И как часто ты немного взволнован?! Всегда делаешь это дерьмо?! Меня сейчас вывернет!        – Чуя, успокойся. Ничего ужасного не случилось. Да, возможно, это немного эксцентричный способ борьбы со стрессом, но он работает достаточно неплохо. Почему ты вообще подумал, что это связанно с сексом?!        – Заткнись, псих!        Чуя занёс кулак, чтобы снова ударить Дазая, но тот перехватил его руку и сжал больнее, чем следовало.        – Эй, прекрати меня избивать, я ведь и разозлиться могу!        Его тон был весел, а на губах играла словно бы поддразнивающая улыбка, но глаза, пристально смотрящие в морскую голубень глаз Чуи, были чёрные, пустые и обжигающе холодные. Чуя инстинктивно отвел взгляд и попытался вывернуться из цепких пальцев.        – Ты мало получил! Прекрати говорить о сексе, мне противно! Если бы я только знал, чем ты занимаешься, я бы не дал дотронуться до себя!        Дазай заломил его руку за спину так, что Чуя, пискнув от боли, не смог удержаться на ногах. Осаму осторожно положил его на пол и сел сверху, продолжая удерживать за спиной его руки. Чуя вырвался как мог. Дазай держал его очень крепко, так крепко, что было немного больно. На спину мерно капали тёплые вязкие капельки.        – Забавно. Я же попросил тебя успокоится. Ты как будто бы все время забываешь о том, что не можешь решить проблемы, связанные со мной, способностью. Я думаю, тебе следует напомнить об этом. Ты, конечно, очень сильный, но я, как минимум, крупнее. Не нужно меня бесить, хорошо?        Голос Дазая звучал очень мягко, тем временем его пальцы сдавливали запястья Чуи все сильнее, настолько сильно, что глаза у него увлажнились. Ему стало по-настоящему страшно. Он понимал, что оказался рядом с Дазаем в самый неподходящий момент из всех возможных, и отреагировал на увиденное очень небезопасным образом. Человек, у которого такие способы успокоится, явно не может быть в себе. Это совершенно очевидно. И если внешне, в обычное время, он в порядке, то сейчас, когда его застали за этим, он непредсказуем и опасен. Вряд ли кто-то вообще раньше видел его в этой ситуации. Липкий холодок пробежал по спине Чуи. Все ощущения были обострены до предела, отвращение, гнев, но он здорово испугался и понял, что нужно быть очень осторожным, как бы мерзко он себя не чувствовал и какие бы пакости не вертелись у него на языке. Признаться самому себе, что он боится было бы очень болезненно, поэтому он просто решил, что будет поступать разумно. Он прекратил сопротивляться и постаравшись, чтобы его голос звучал как можно твёрже, произнес: – Отпусти меня, мне больно.        Осаму словно не слышал его, пока он не позвал его по имени. Только тогда Дазай разжал покрасневшие пальцы и слез с Чуи.        – Рад, что ты успокоился, а теперь выйди, мне нужно обработать раны. А, точно, тебе же нужен был туалет, извини.        Дазай взял из тумбочки перекись и свежие бинты и как ни в чем не бывало вышел из комнаты.        Чуя с трудом поднялся на ноги, всё тело болело. Вообще-то оно болело ещё и до этого, но теперь, благодаря валянию на плитке под тяжелым дазаевским туловищем, все стало ещё хреновее. Он был весь перемазан в чужой крови, поэтому, в первую очередь, после посещения отхожих мест, попытался смыть то, до чего смог дотянуться. Это было не так-то просто, болезненное тело плохо его слушалось. Оно хранило сразу все ощущения сегодняшнего вечера и ночи: душное влажное тепло крепких до боли объятий, жадные, разрывающие толчки, внутри отдающиеся сладкой дрожью, и грубо сдавленные словно тисками запястья, и впечатывание в пол, ненавидящее, давящее, опасное. Он чувствовал себя бабочкой, пойманной ребёнком, который уже распластал ей крылья и занёс острие булавки над маленьким пушистым брюшком, чтобы пополнить свою коллекцию мертвых насекомых. Чувствовал себя...использованным. Может, всё это вообще была не случайность, а точно спланированная до мелочей идея, которую Дазай мастерски осуществил, пригласив его к себе, напоив вином и разыграв всё нужным образом. Где нужно подавил на жалость, где нужно на физиологию. Всё это было нужно вовсе не Чуе, Дазай просто знал, что, скорее всего, Чуя будет реагировать именно так, как он этого желает. Правда, немного не рассчитал, видимо, этот опыт задел что-то в его больной голове. Но это было не так уж и важно, все-таки он занимается этим, как можно заметить, бесконечно. Нет, Чуя не рассчитывал, что этот опыт будет что-то значить, тем более что для него он также не был столь значимым. Это был просто дружеский секс, ничего такого. Чуя делал подобные вещи, правда, он не заходил так далеко. Это все-таки был первый именно такой опыт. Первый опыт с человеком, которому Чуя по своей наивности с чего-то решил довериться, и ожидаемо, зря. Конечно, причины доверять Дазаю у него были. Но причин не доверять ему было намного больше. И вот, воспользовавшись возможностью дружеского секса, Дазай абсолютно наплевал на хотя бы какую-нибудь элементарную культуру поведения после. "Выйди, мне нужно обработать раны", — отлично, блять, может, мне тоже что-то надо, например, не ощущать, что мой опыт произошёл с наглухо поехавшим черствейшим дерьмом, ну, хотя бы вначале. Блять, обычно люди после этого едят пиццу. Смотрят что-то. Иногда смущенно убегают. Делают вид, что ничего не произошло. Но так не поступает никто, кому хотя бы нужно прикинуться, что ему не похуй на адекватные дружеские отношения. А с чего бы это, собственно говоря, Чуя решил, что они вообще друзья? Потому что он позвал его, когда ему было грустно? И что? Можно подумать, у него был большой выбор. Да ему просто нужно было слить куда-то свои накопившиеся желания. И всё это у него очень замечательно вышло. Очень подходящий идиот вовремя подвернулся под руку и под член. Никому ты не нужен, Чуя, ни как напарник, ни как друг, не надо выдумывать. Ты такой глупый и наивный до тошноты. Веришь в любой бред. Его затрясло от злости на Дазая и, в большей степени, на самого себя. Кулаки непроизвольно сжались, и он со злости ударил в стену, о чём, правда, тут же пожалел, тихо проматерившись от жгучей боли.        Ему было противно оставаться тут, поэтому он тихонько проскользнул в кухню и собрал свою одежду. Одеваясь, он снова обратил внимание на свою рубашку, потому что не мог её застегнуть. В местах, где должны были быть некоторые пуговицы, торчали выкорчеванные из растянувшейся ткани нитки. Ну ты и гнида, конечно, Дазай. Гнев достиг своего предела, кое как, трясущимися руками, натянув на себя шмотки, он выскочил из кухни и вбежал в комнату. Дазай сидел на краю кровати и сосредоточенно бинтовал руку. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Подходить не хотелось, а впрочем, он итак не собирался. Дазай коротко взглянул на него, вопросительно приподняв бровь.        – Знаешь, мне абсолютно наплевать на то, что ты вытворяешь со своими руками, можешь изрезать их хоть до костей, упиваясь своими страданиями, снимая стресс, или что там еще за бред происходит в твоей больной голове. Делай это сколько тебе влезет, только без меня, ясно? То, что ты остался без спасительного члена, не даёт тебе право становиться еще большим дерьмом, чем ты уже являлся. Видимо, только это и помогало тебе хоть капельку походить на человека. Меня передергивает от того, что сегодня произошло, это был самый мерзкий и отвратительный опыт, который мне когда-либо доводилось переживать, не могу представить сколько времени мне потребуется для того, чтобы смыть с себя твою зловонную кровь. Можешь не возвращать мне деньги за рубашку, которую испортил, я знаю, что у тебя их нет и абсолютно не хочу видеть тебя когда-либо ещё.        Лицо Дазая чуточку дернулось, словно его ударили, и тут же вновь приняло непроницаемое выражение. Чуя вылетел из комнаты, хлопнула входная дверь, по лестнице гулко застучали каблуки, и после тихо отозвалась дверь подъезда.