Лезвия

Холодные дождевые капли залетали под воротник плаща Чуи, пока он быстрым шагом преодолевал расстояние от своей новой машины к дому Мори. Лето словно по спецзаказу Дазая попридержало все ливни ко дню его похорон. Ему бы понравилось быть погребенным в такую погоду, посчитал бы этот день идеальным для траура, подумал Чуя. Пока дошёл до дверей, он весь промок до нитки, таким сильным был ливень. Ему бы, наверное, в нерешительности постоять у входа ещё, возможно, покурить бы, прежде чем заходить, но в такую погоду это не представлялось возможным, порывистый ветер гнал его скорее в тепло, и он вошёл в дом.        За свою жизнь Чуя видел много трупов. В этом зрелище не было ничего особенного для него, но видеть тело Дазая ещё раз было страшно. После той ночи, Мори собирался отвезти Чую домой, но стало понятно, что это плохая идея, поэтому он отвез его к себе, вколол успокоительное и уложил спать в гостиной. Он не был мастером моральной поддержки, к тому же и сам пребывал в крайне мрачных настроениях. Догадываясь о, внезапно ставших близкими, отношениях бывшего и действующего подчинённого, он лелеял надежду на возвращение ценного эспера. Но Дазай и в этот раз решил иначе. Тело Дазая увезли по специальному приказу люди Мори, и с того момента Чуя его больше не видел.        В нос ударил удушающий запах формалина и белых лилий. До этого дня Чуя и представления не имел о том, что у него дикая аллергия на эти цветы. Кроме того, что запах сам по себе вызывал тошноту, его нос моментально зачесался и наполнился соплями.        С одной стороны Чуе было страшно увидеть Дазая лежащим в гробу, но с другой, что-то, наоборот, тянуло его туда. Это ведь была последняя возможность когда-либо ещё посмотреть на него. Ему казалось, что с момента, как Мори сделал ему укол он, так и не начал воспринимать реальность с той же чёткостью, что обычно. Произошедшее ощущалось им почти наравне со сном.        Ещё немного в нерешительности помявшись в холле и попытавшись хоть как-то справится со своей аллергией, Чуя, в конце концов, прошёл в гостиную, где должно было состояться прощание. Людей было немного. В принципе кроме него, Мори и ещё нескольких членов портовой мафии, никого и не было. Неразумно было бы собирать весь штат ради прощания с предателем, особенно учитывая, что предателей мафии принято казнить. Дазай был особенным. Мори никогда не захотел бы казнить его, он очень надеялся, что тот вернётся. Поэтому и хотел попрощаться с ним, несмотря на его феерический уход из организации.        В зале пахло ещё хуже. Все эти чертовы вазоны с лилиями были сосредоточены именно там. В центре комнаты стоял чёрный гроб, из которого, ну куда уж без этого, снежными шапками торчало огромное количество злосчастных лилий. Дазая даже видно не было за всеми этими цветами.        Нужно было подойти ближе, даже учитывая не иллюзорную вероятность отека Квинке в этом случае. Он сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Просто подойди, – думал он, – ты ведь хочешь его увидеть, подойди, пока ещё не надышался аллергенами до посинения.        Чуя быстро преодолел расстояние, отделяющее его от гроба. Дазай лежал в окружении белых лилий, как на облаке. Его одели в чёрный костюм, примерно такой же, какой он носил пока не покинул мафию. Он весь стал будто бы меньше. Обычно смотрящийся довольно широкоплечим, несмотря на свой рост, сейчас он казался таким хрупким. И без того острые черты его лица, сейчас были ещё острее, из-за чего оно походило на маску. Он совершенно не был похож на того Дазая, каким Чуя помнил его. Не в силах больше наблюдать это, Чуя закрыл глаза. Память тем временем услужливо подобрала для него один за одним образы: вот, например, Дазай с наполовину полной бутылкой вина, стоит на балконе в расслабленной позе, его волосы треплет ветер, Чуя что-то говорит и Дазай сгибается пополам от распирающего его хохота. А вот они вместе бегут из заброшки от охранников, потому что Дазай решил свалять дурака, он останавливается, задыхаясь от долгого бега, его лицо немного раскраснелось, а в глазах пляшут озорные чёртики, когда он смотрит на недовольного Чую. Чуя украдкой давит подступающую улыбку, в глубине души он тоже находит это забавным, рассматривая Дазая в ответ.        И тут резко всплывает ещё одно, смазанное, совсем не такое чёткое, обжигающее холодом так, что Чуя инстинктивно обхватывает себя руками. Дазай с лезвием в руке в ванной, неотрывно глядящий на него совершенно безумным взглядом чёрных глаз. И вот теперь он – пахнущий лилиями и моргом, лежит, как пустой сломанный манекен, высохший и безжизненный, напоминающий огромное мёртвое насекомое палочника. Ничего знакомого. Совершенно ничего знакомого. Просто оболочка. Его руки сложены на груди, из-под рукавов пиджака виднеются краешки бинтов. Их оставили. Наверное, не могли вообразить его без них, чем по-своему отдали дань уважения. Нестерпимо хочется дотронуться до него, и Чуя, чуть наклоняясь, так, что волосы защекотали лицо, мягко провёл кончиками пальцев по тыльной стороне ладони Дазая. Она была очень твёрдой и холодной, и он, повинуясь инстинкту, быстро отдёрнул руку. В глазах неприятно защипало, Чуя попытался продышаться, и это стало ошибкой. Он зашёлся в приступе аллергического кашля и беспрерывных чихов, что в совокупности со слезами, вызвало непреодолимое желание отойти как можно дальше.        Он вышел назад в холл и встал у приоткрытой форточки, чтобы немного уменьшить воздействие пыльцы. Капли дождя вместе с ветром неприятно хлестали лицо. Они рисовали на его отражении причудливые узоры, искажая его настолько, что казалось, оно двигается отдельно от него. Чуя подумал было, что начал сходить с ума, когда отражение задёргалось, будто бы в приступе кашля, и, плотнее укутавшись в чёрный плащ, ушло из поля зрения в сторону входа. Однако через несколько секунд дверь скрипнула, и в светлое помещение вошёл мокрый, как мышь, и трясущийся от холода, Акутагава Рюноске. Выглядел он настолько паршиво, насколько это только было возможно. Он был беднее и истощённее обычного, и все никак не мог унять сотрясающую его дрожь. Под глазами залегли глубокие синяки, а сами глаза были красными и воспаленными. Продолжая трястись как осиновый лист, он, шатаясь, с трудом пересек холл и встал, облокотившись о стену.        Оглядываясь по сторонам, он напоминал Чуе потерявшегося ребёнка. Конечно, Чуя знал о причинах его состояния. Акутагава всегда боготворил Осаму, очень ждал, когда тот наконец признает его навыки, но этого так и не случилось, и в конце концов, он ушел из организации, а вот теперь – его нет. При жизни Дазай относился к технике Акутагавы крайне скептически и никогда не пренебрегал возможностью задеть его, но тот всегда молча сносил его тычки, лишь сильнее стремясь доказать, что чего-то стоит. Его щенячья привязанность настолько бросалась в глаза, что вызывала вопросы, особенно учитывая отношение Дазая к своему ученику. Буквально за день до того, как уйти, он выдернул его с работы и увез в неизвестном направлении, после чего Рюноске вернулся на службу только спустя три дня, взяв внеплановые выходные. Что происходило с ними в это время одному богу известно, однако Чуе было очевидно, что ничего хорошего. Акутагава, разумеется, молчал, лишь стал ещё мрачнее и замкнутей. Вне всякого сомнения, чтобы не произошло в эти дни, он бы ни в коем случае не рассказал бы об этом ни одной живой душе, настолько он был ему предан.        Думать об этом было неприятно. Особенно неприятным было то, что глубоко внутри себя Чуя чувствовал, что у них гораздо больше общего, чем ему бы хотелось. С последней встречи он не позволял себе думать о том, что произошло. Гораздо легче было делать вид, что этого не было. В общем-то, и до этой встречи, Чуя никогда не думал об этом. Образ Дазая с лезвием в руках перед глазами всё ближе и ближе, так близко, что становится страшно. Голова начинает кружится и дыхание сбивается, и чтобы удержаться на ногах, Чуя вынужден опереться о стену.        Слышно, как всех зовут в зал, потому что Мори собирается произносить речь. Совершенно не хочется его слушать. К тому же возвращаться в зал, наполненный убийственными цветами – смерти подобно и Чуя, мельком взглянув за окно и убедившись, что ливень стих, превратившись в мелкий промозглый дождик, вышел в сад. Он изо всех сил фокусировал взгляд на влажной серой брусчатке у себя под ногами и глубоко вдыхал озоновый воздух. Сердце колотилось как сумасшедшее, как он не старался его унять. Мир вокруг начал стремительно сужаться, всё зашаталось, в глазах потемнело, и он почувствовал, что не может удержаться на ногах, попытался за что-то ухватиться, как вдруг его кто-то схватил. Режущая боль пронзила предплечье, он вскрикнул, сжал кулак, и прежде, чем потерять сознание окончательно, успел ударить кого-то по лицу. Отключаясь, он видел, как десятки черных змей, похожих на шёлковые ленты, с похожим на звон точеных лезвий, шелестом, рассекли грозовое небо, а после пропали.