Все дороги ведут в Райдо

Оказавшись в знакомой больнице, Игорь сразу понимает, что спит, и пытаться проснуться бессмысленно — ему всегда приходится досматривать сны до конца, какими бы страшными они ни были.  На потолке, потрескивая, мигают лампочки, которые к концу коридора не горят вовсе. Он делает несколько неуверенных шагов, всматриваясь в темноту, в которой иногда у самого пола вспыхивает маленький огонёк, освещая ступеньки, ведущие вниз.  Вдруг слева раздаётся скорбный женский плач, и Игорь вздрагивает, обращая внимание на двери. Голос, раздающийся из ближайшей, кажется знакомым — он подходит ближе, прислоняя ухо к щели.    — Ди-има… Д-дима… Дим-ма…  Зажмурившись, Игорь поджимает губы, делает несколько глубоких вдохов и всё же идёт дальше, потому что здесь ему делать нечего — в глаза Диминым родственникам он давно уже насмотрелся, да и те его сейчас ни в чём не винят. Вера вот Мухтару через Димку передаёт лакомства, а мама — пирожки для Игоря. Вкусные, наверное.  Вход в следующую палату украшен белыми лилиями и лентами. Здесь он надолго не задерживается, позволяя себе лишь коснуться кончиками пальцев одного цветка: зайти внутрь не может — не хочет. Слишком больно.  Свет позади него с каждым шагом гаснет, и в конце остаётся гореть лишь одна лампочка над третьей дверью, которая, в отличие от двух других, приоткрыта. Взявшись за ручку, он тянет её на себя — по коридору эхом проносится противный скрип петель.  Возле кровати на коленях стоит Волков, держа неподвижного Разумовского за руку так же, как Игорь в прошлый раз держал Юлю, так же целует бледные в лунном свете костяшки, прижимает ладонь к лицу, касается губами кольца на безымянном пальце и трясётся в беззвучных рыданиях. Выглядит это всё откровенно жалко.  Как только он заходит в палату, Разумовский тут же открывает глаза и плавно садится, но в его сторону совсем не смотрит — вместо него это делает Волков, который, вздрогнув, выпрямляется, устремляя на Игоря испуганный взгляд карих глаз, кажущихся в полумраке практически чёрными.  Разумовский наклоняется вперёд, приближаясь к уху Волкова, и говорит громким шёпотом:  — Сожги здесь всё. Сожги здесь всё! Сожги здесь ВСЁ!!!  Волков теряется, но, даже охваченный страхом, покорно чиркает неведомо откуда взявшейся спичкой об воздух, поджигая. Руки у него дрожат — пламя нервно колеблется и, выскользнув из ослабевших пальцев, летит на пол, отчего всё вокруг вспыхивает буквально за секунду. Со всех сторон раздаётся каркающий смех и птичье клёкотание — Игоря выносит прочь из палаты, и, споткнувшись о порог, он летит кубарем вниз с лестницы, считая боками ступеньки.  Ударившись спиной об стену, Игорь чувствует, как из легких выбивает воздух, и дёргается, наконец-то открывая глаза. Успокаивая сбившееся дыхание, делает несколько судорожных вдохов, подрагивая, от чего просыпается и Муха, который приподнимает голову и смотрит на него, вопросительно склонив её на бок. Вяло погладив взволнованного пса по холке, Игорь поднимается и кряхтит: такое чувство, что он прокатился кувырком по лестнице не только во сне, потому что тело ужасно ломит. И что мешало ему сделать пару лишних движений, чтобы лечь на диван, а не спать рядом с ним?  За окном всё ещё темно. Игорь идёт на кухню по стеночке, покачиваясь и щурясь. Тяжело опускается на стул и тянется к телефону, чтобы проверить время. Почти два часа сна. Без снотворного это новый рекорд. Хмыкает и тяжело вздыхает, откинувшись на спинку.  Думать ни о чём ужасно не хочется: ни о Волкове, ни о Разумовском, а о больнице тем более — обычной ли, где лежал Димка, или психиатрической, где лежал он сам. О Юле тоже думать не хочется. Это, кажется, закрытая тема — закрытая дверь, — как и всё, что так внезапно свалилось ему на голову.  Плевать на Волкова. Плевать на это всё. Игорю бы для начала разобраться с новыми проблемами, прежде чем заниматься решением старых, вернувшихся так невовремя, когда он уже долгое время ничего из себя не представляет, ничего не может, ни на что не способен.  Реальность такова, что если Игорь ест хотя бы раз в сутки, пьет что-то помимо кофе, находит в себе силы на душ и не забывает покормить и выгулять пса, то это уже праздник, это уже успех, несмотря на то, что сам он так не считает.  Его жизнь раньше была рутиной. С погонями, драками, риском для неё, но рутиной. Привычной, любимой и понятной. Она ему нравилась. Он ей жил. Просыпался каждый день и нырял в бесконечный, беспрерывный поток событий, несущий его от одного дела к другому словно река. Сейчас его жизнь тоже рутина, но вязкая и противная. Есть в ней некая стабильность, постоянство, но всё это сравнимо лишь с недвижимым бездонным озером, затянувшим Игоря в свою черную пучину, которая сомкнулась над его головой, лишая солнечного света и возможности всплыть на поверхность.  И он плавает, барахтается в этом озере, иногда совершая бессмысленные гребки ногами, чтобы сделать хотя бы один несчастный глоток желанного воздуха, расправляя легкие: это всё, что ему нужно, чтобы вспомнить, наконец-то вспомнить, как же это сладко — дышать, чтобы захотеть ещё, ещё и ещё, чтобы найти мотивацию, найти силы бороться — остатки, буквально жалкие крохи, но найти.  Однако водоворот рутины затягивает — выбраться из него тяжело. И Игорь снова здесь, в нём, поэтому весь следующий месяц он живёт по какому-то дурацкому списку, одну часть которого едва ли удерживает в голове, а вторую — записывает на первом попавшемся огрызке бумаги. Вот так и получается, что день за днём он просыпается, умывается кое-как, вяло елозя щёткой во рту, потом завтрак для себя, если не забывает, и завтрак для Мухи, если не забывает и о нём тоже. Долгая, долгая прогулка по городу, во время которой он выгуливает то себя, то пса, то собственное прошлое. С ребятами не видится — лишь изредка пересекается с Лилькой, когда попадает на её смены в Райдо, потому что встречаться с ними почему-то хочется всё меньше и меньше, да и у них как-то стало совсем мало времени на него. Но Игорь всё понимает — не обижается.  Кошмары с участием Волкова со временем отходят на задний план, и Игорь, возможно, даже смог бы снова забыть о них, запирая за ними дверь на амбарный замок, чтобы больше оттуда никто никогда не появился, но Уля в одно паршивое утро, когда он приходит часов в пять в Райдо, чтобы хоть что-то поесть и выпить кофе для пятиминутной иллюзии бодрости, вновь рушит его рутину, и Игорь не понимает: топят ли его или, наоборот, поднимают на поверхность.  — Дружок твой приходил, — говорит она совершенно будничным тоном.  И Игорь едва не спрашивает: что ещё за дружок, но Уля продолжает.  — Вообще-то, не в первый раз уже приходит, — зелёные глаза щурятся — следят за его реакцией. — Явился бы ты на пятнадцать минут пораньше — застал бы.  Тяжело вздохнув, он хмурится и отставляет чашку в сторону, подхватывает куртку, сложенную на коленях, надевает и роется в карманах, выгребая горсть мелочи.  — Спасибо.  Монетки звякают об стойку и друг друга, несколько едва не падают на пол, но Игорь вовремя ловит их у самого края, не позволяя сорваться вниз — вот бы нашёлся человек, который бы не дал сорваться и ему.  — Я пошёл.  — Подожди! — подавшись вперед, Уля кричит ему вслед. — А яичница?  Притормозив у двери, он оборачивается, молчит несколько секунд и, сказав: «Не голоден», выходит наружу.  На улице Игорь позволяет себе ругнуться и, засунув руки в карманы, идёт в сторону дома, раздраженно топая и сердито поджимая губы. Он злится. На Улю за то, что лезет, куда не просят, на Волкова за то, что какого-то хрена действительно шастает в Райдо, и на себя за то… за всё. У Игоря всегда есть повод на себя позлиться.  Раз за разом прокручивая в голове выводящую из себя в данный момент одним лишь своим существованием фамилию, он злится всё больше и больше — не зря, значит, ушёл: на Уле срываться было бы совсем некрасиво.  Почему Райдо? Почему не какая-то другая кофейня? Почему именно в этом районе? Живет недалеко? Или, наоборот, специально катается с другого конца города, чтобы не светить местом жительства? Хотя, Волков слишком опытный наемник, чтобы заниматься подобной никому не нужной конспирацией — будто его кто-то ищет: он ведь… мёртвый. По крайней мере, по бумагам.  На бумаге вообще много что можно написать.  Игорь вот по бумагам убийца.  Псих.  Замедляет шаг и достаёт сигареты, недовольно цокая: последняя осталась. Зажимает губами фильтр и чиркает зажигалкой — дальше уже идёт неторопливо, смотрит себе под ноги, поникнув и сгорбившись. Весь гнев куда-то испарился — стёк по раскрасневшимся щекам вместе с румянцем на шею, затем по груди и лопаткам на живот и поясницу, скользнул ниже, обвил щиколотки и ушёл в землю, сделав ноги ужасно тяжелыми, неподъемными.  Запинается о порог парадной, едва не вспахивая носом пол, но цепляется за стену, выпрямляясь. Шоркает подошвой кроссовок об ступеньки. Один пролёт. Второй. Третий. Поднимается на нужный этаж и застаёт возле своей двери Димку. Тот стоит, прижимая телефон к уху — Игорь чувствует вибрацию в кармане, которая тут же прекращается, как только Дима переводит взгляд со стены на него.  — Вот ты где, — Дима облегченно вздыхает, убирая мобильный в карман, и удобнее перехватывает пакет. — Я успел пожалеть, что не ношу с собой запасные ключи от твоей квартиры. Гулял с Мухой? Или забыл? Ну ничего. Ничего. Я схожу.  Игорь ничего не отвечает — молча стоит и смотрит на Диму, отупело моргая на резвый поток слов. Ключи. Муха. Кормил? Гулял? Точно кормил: царапина на указательном пальце всё ещё немного ноет, когда он давит на неё большим — порезался, открывая собачьи консервы. И гулял: подскочил часа в три ночи — Мухтар протаскал его по улицам минут сорок, облаял в соседнем дворе кошку. Чёрную. Или она в темноте показалась чёрной?  — Игорь.  Вздрогнув, он вновь обращает внимание на Диму.  — С тобой всё… — начинает говорить Дима.  — Гулял, — хрипло выдыхает, перебивая его, Игорь. — И кормил. Я помню. Задумался.  — Хорошо. Ты молодец, — поправляя очки, Димка мягко улыбается и кивает на дверь. — Откроешь? А то Муха сейчас сам справится.  Из квартиры слышится скулёж и звук скребущихся когтей — Игорь смешливо фыркает, достаёт ключи трясущимися руками и дважды промахивается мимо замка: спал слишком мало. Дима мягко забирает их у него, открывает дверь и заходит внутрь первым, принимая всю радость мечущегося под ногами пса на себя. Смеётся, бросая пакет на пол, и присаживается на корточки, чтобы поймать тянущуюся к его лицу морду и затискать.  Обездвиженный Мухтар садится, подметая хвостом пол и вместо Диминых щек лижет ему руки, и тот снова хохочет, а затем, поднявшись, снимает обувь, подхватывает пакет и уходит вглубь квартиры, откуда Игорь, замерший на пороге в приступе неожиданной нежности, слышит шум воды.  Пёс же недолго переминается с лапы на лапу, поглядывая то на него, то в сторону кухни, и в конце концов убегает туда. Губы Игоря трогает печальная усмешка. Ничего страшного. Он понимает. На месте Мухи между собой и Димой Игорь бы тоже выбрал Димку.  Скидывает кроссовки и идёт на окликнувший его голос, по пути заруливая в ванную, чтобы помыть руки. На кухне Дима уже вовсю хозяйничает: раскладывает продукты по полкам; выгребает из угла холодильника заплесневевшее яблоко и выкидывает, печально покачав головой, но на столе тут же появляется новое и ещё несколько апельсинов.  — Ты ел? Таблетки? — мимолётно спрашивает Дима, роясь в шкафчике под раковиной.  — Ещё нет, — выдыхает Игорь и тяжело опускается на стул. — Вчера последние выпил — надо рецепт обновлять.  Заинтересованно промычав, Дима выпрямляется и приглаживает растрепавшиеся волосы, а затем лезет в духовку за сковородой.  — Омлет или глазунья? Я молока купил. Если скиснет, то можно будет блинчики приготовить.  Дима всё мельтешит, бегая по маленькой кухне, и болтает без умолку, совсем как раньше, когда они ещё были напарниками, но сейчас для Димки эта суета совершенно несвойственна — Игорь встаёт и перехватывает его беспокойные руки, уже тянущиеся сделать что-нибудь ещё.  — Дим, — он смотрит в зелёные глаза и обеспокоенно хмурится, — сядь, успокойся. Ты на работу не опоздаешь?  Устало вздохнув, Дима покорно садится и снимает очки, потирая переносицу — Игорь устраивается обратно на своё место.  — Я только с работы, — возвращает очки на нос и слегка дёргает уголком губ. — Потом в круглосуточный и к тебе, пока выдалась свободная минутка. Из управления сейчас толком не вырвешься: нашёл кое-что интересное по старому делу, да и новые бы закрыть не мешало, но сейчас давай не об этом.  Поёрзав, Дима устраивается поудобнее и, резко выдохнув, становится заметно серьёзнее, от чего у Игоря по загривку невольно бегут мурашки: эти терапевтические разговоры он не особо любит, но не то чтобы его мнение на этот счёт когда-либо спрашивали.  — От тебя давно уже ничего практически не слышно: трубку берёшь через раз, на сообщения порой вообще не отвечаешь, да и дома практически не появляешься, — вытянувшись вперёд, Димка обхватывает руку Игоря, мягко сжимая. — Мы — я и ребята — знаем, что тебе нелегко.  Игорь весь зажимается, пряча взгляд — хватка на его ладони усиливается. — Мы знаем, Игорь, — настаивает Дима. — И мы все волнуемся: я, Валик, Лиля, Ира и Уля, уверен, тоже. Все мы волнуемся за тебя и хотим помочь — не закрывайся от нас. Ладно?  В ответ Игорь лишь вяло кивает. Дима сначала обреченно вздыхает, но всё же не отстраняется — упрямо поджимает губы, склоняя голову и заглядывая прямо в серые глаза.  — Что-то случилось?  Молчание.  — У тебя всё нормально?  — Да, — выходит едва слышно, и Игоря буквально топит необъяснимая тревога и стыд за такое жалкое вранье, но Димка больше ни на чем не настаивает и, в последний раз сжав руку, отпускает её.  — Хорошо, — встав из-за стола, Дима возвращается к плите. — Накормлю тебя и поеду домой: хотелось бы вздремнуть хотя бы пару часов перед новой сменой и желательно в своей кровати, а не на рабочем месте.  Немного поупрямившись насчет того, что Дима вообще-то не обязан его обслуживать, он едва не прикусывает язык, когда Димка, обернувшись, смотрит на него по-родительски строго, и тут же чувствует себя совсем ещё мальчишкой, которого заставляют есть ненавистную кашу. Всё же Дима, когда хочет, может поставить на место кого угодно: терпение у него железобетонное, в отличие от Игоря.  Ранний завтрак получается удивительно приятным в компании близкого человека. Он неторопливо ест, пока Димка пьёт чай и рассказывает о последних новостях от ребят: у Лили вот, например, снова сломалась её развалюха — теперь каждый вечер копается в ней, вместо того чтобы показать мастеру: всё сама, всё сама.  Усмехнувшись, Дима делает последний глоток и поднимается, потягиваясь, моет кружку и, стряхнув капли, ставит её на место. Идёт в прихожую, и Игорь следует за ним, оставляя грязную посуду на столе. Обуваясь, Дима неторопливо продолжает о чём-то говорить, а, выпрямившись, хлопает его по плечу и притягивает в объятия.  — Ты можешь забыть о нас, но, пожалуйста, не забывай о себе, Игорь, — мягкая Димина рука проходится несколько раз между лопаток.  Тяжело сглотнув, Игорь кивает и, стиснув пальцы на его спине, отстраняется. Димка ещё раз улыбается ему и, взявшись за ручку, замирает, а, обернувшись, наставляет на него указательный палец.  — Вечером зайдёт Валик — созвонись с ним, чтобы ему не пришлось ждать тебя на ступеньках. И вообще лучше позвони всем: девочки тоже будут рады тебя услышать.  Открыв дверь, Дима делает один шаг за порог и тут же возвращается обратно, вспомнив что-то ещё — Игорь уже смотрит на него насмешливо, скрестив руки на груди и прислонившись к косяку.  — Не забудь про рецепт. Зайди в аптеку сразу после… — Димка обрывает себя под прищуренным взглядом серых глаз и вздыхает, зарываясь пальцами в светлые волосы. — Хорошо. Ладно. Я пошёл.  Из-за угла выглядывает любопытная собачья морда, и Мухтар подходит к ним ближе, подставляясь под ласковые Димины руки.  — Пока, Мух. Присмотри тут за этим дураком. Ладно?  Пёс радостно лает, и Димка смеётся, почесывая его за ухом, а затем вновь обращает внимание на Игоря.  — Видишь? Оставляю тебя в надёжных лапах, — фыркает и, кивнув на прощание, всё же уходит.  Закрыв дверь, Игорь плетётся в комнату, валится на диван, пряча лицо в подушке, и лежит так до тех пор, пока Мухтар не тычется холодным носом в оголившуюся из-за задравшейся футболки спину. Вздрогнув, он поворачивается на бок и, щурясь, смотрит в блестящие собачьи глаза.  — Чего ты?  Муха довольно высовывает язык, словно понимает, о чём его спросили, и подаётся мордой вперёд, ткнув ей Игорю куда-то в подмышку. Он дёргается, отстраняясь, и садится, вынуждая сделать пса то же самое. Зарывается пальцами в густую шерсть, щекочет подбородок, бегло проходится между ушей и думает, думает, думает.  Почему он всё же не сказал Диме о Волкове?  Столько пострадавших, столько убитых, а Игорь вот чего-то ждёт.  Может, это лишь оправдание, но Игоря останавливает иллюзорность происходящего: оживший мертвец всё ещё кажется чем-то выдуманным, несмотря на то, что Уля тоже его видит — Волков точно не одна из галлюцинаций Игоря, а вполне реальный, живой человек. Но вот что ещё странно: Волков будто бы ведет себя вполне мирно и какой-то опасности в данный момент не представляет, а иначе бы Уля, которая словно видит людей насквозь, давно бы уже выгнала его взашей, несмотря на всё своё дружелюбие. То, что он сам не оказался на улице, когда она узнала, что у него руки по локоть в крови, Игорь до сих пор считает какой-то нелепой случайностью, и всё же это хоть чуть-чуть, но греет ему сердце — по мнению Ули, в нём всё ещё есть что-то светлое.  Слегка прикусив пальцы, Мухтар выводит его из состояния анабиоза, и он смотрит на пса с печальной улыбкой, а затем всё же поднимается и, натянув кроссовки, на удивление неохотно уходит из дома: с рецептом и таблетками лучше разобраться сейчас, пока он действительно о них помнит.  После больницы и аптеки Игорь снова бесцельно гуляет и совсем не удивляется, уже во второй раз за день оказываясь перед дверью Райдо, где за стойкой его неизменно ждёт Уля с приветливой улыбкой.  Как только он садится на стул, сзади на него налетает недовольная Лиля, которая ворчливо отчитывает его и угрожающе тычет пальцем, почти как Димка этим утром, а затем убегает к другим посетителям под Улин смех и мягко сорвавшееся с её губ снисходительное: «Дети».  — А тебе самой-то сколько лет? — с усмешкой интересуется Игорь.  — Приличные люди у девушки о таком не спрашивают, — Уля строит ему недовольную гримасу, едва не показывая язык, и подмигивает, рассмеявшись.  Фыркнув, он замолкает и сидит, задумавшись, какое-то время, пока Уля со звоном не ставит перед ним чашку.  — Спрашивай давай.  — Что?  — Спрашивай, говорю, — немного подавшись вперед, Уля нетерпеливо вскидывает брови.  — О чём спрашивать? — растерянно моргнув, Игорь тянется к тоненькой фарфоровой ручке.  — Мне откуда знать, — пожимает плечами Уля. — Я ведь твои мысли не читаю.  Отпив немного кофе, он недоверчиво хмыкает: не читает, но такое чувство, что вполне может, потому что ехидная улыбочка на её лице не оставляет для этого никаких поводов для сомнений. Но сейчас Игорь действительно ни о чем конкретном не думал и не думает, поэтому оглядывается по сторонам, размышляя, о чём бы задать вопрос — отмахиваться от Ули не хочется: он и так сегодня повёл себя с ней не очень вежливо, уйдя посреди разговора, хоть и сделано это было, чтобы не задеть её вспышкой гнева, который и раньше поддавался вспыльчивому Игорю с трудом, а теперь о контроле практически не шло и речи.  Взгляд мимолётно касается плакатов, развешанных по стенам, скользит по посетителям и останавливается на Лиле, стоящей у того столика, за которым, вероятно, в тот раз сидел Волков. Горло слегка сдавливает, и он с трудом сглатывает слюну, отдающую кофейной горечью, и невнятно что-то бормочет себе под нос.  — Что? — переспрашивает Уля.  Повернувшись обратно к ней, Игорь повторяет:  — Когда Волков сюда чаще всего приходит? — облизывает высохшие губы и сводит брови к переносице.  — Волков… — Уля тоже хмурится, задумываясь на секунду, а затем смотрит на него немного удивленно. — Это который твой дружок, что ли?  Проглотив так и рвущееся наружу: «Никакой он мне не дружок», Игорь кивает.  — Обычно он появляется по средам. Часа в два или три ночи, когда здесь уже никого нет, кроме меня. На той неделе заходил ещё в пятницу примерно в то же время.  Игорь недовольно цыкает: сегодня среда — значит, застать Волкова здесь можно будет ещё нескоро.  — Решился наконец-то с ним поговорить? Это правильно: от прошлого бегать — занятие бессмысленное. Я это тебе уже давно говорю, а ты всё противишься.  Игнорируя вопрос, на который Уля, он уверен, уже сама себе ответила и без его участия, Игорь невольно качает головой: не поговорить он решился, а проследить. Волков, конечно, на первый взгляд ведёт себя как паинька, но мало ли что может замышлять на пару со своим другом — теперь, когда Игорь думает об этом, становится ясно, куда делся Разумовский после инцидента в Сибири.  Он ещё немного сидит в Райдо, лениво переговариваясь с Улей и периодически переругиваясь с Лилей, и уходит домой: голова у него сегодня удивительным образом работает, как надо — он помнит и о таблетках, и о Мухе, и о…  Уже в парадной Игорю хочется хлопнуть себя по лбу, потому что там его пусть и не на ступеньках, как говорил Дима, но всё же встречает Валик, выглядящий обманчиво спокойным.  — Телефон где? — Валя даже не здоровается.  — В кармане… — засунув руки в карманы и ничего там не обнаружив, кроме смятого чека на кругленькую сумму из аптеки, он виновато смотрит на поджавшего губы Валика. — Должен был быть.  В ответ Валик лишь вздыхает и терпеливо ждёт, когда Игорь впустит его в квартиру, которая в итоге вообще оказывается открытой, но не комментирует и это. Игорь же всё равно чувствует себя неуютно и даже слегка мрачнеет: голова у него хорошо соображает, да? Мечтать не вредно, Игорь. Мечтать не вредно.  Надолго Валя не задерживается, торопливо скармливая ему ужин, следит за тем, чтобы он выпил таблетки, напоминает звонить и писать в случае чего, обнимает, ероша волосы, и исчезает из квартиры, оставляя растерянного Игоря и Мухтара, которого в этот раз умудрились обделить вниманием, одних.  В тот день, уже погуляв с Мухой, он ещё долго сидит на кухне над измятым листочком, на обратной стороне которого напечатан старый рецепт на нейролептики и снотворное, нервно обкусывает карандаш, сомневаясь, но всё же выводит коротко и ясно: «Волков. Среда. 02:00» — и уходит спать или, скорее, лежать в темноте, сверля взглядом тени, играющие на потолке и стенах под храп пса, пока не надоест.  И вся следующая неделя в ожидании среды длится для него непривычно так же долго, как и эта ночь, словно растянувшаяся на месяцы. Дни, которые обычно проходили мимо него будто в карусели, замедляются и становятся необъяснимо мучительными. Время, на которое он до этого не обращал никакого внимания, снова приобретает значение — Игорь не выпускает телефон из рук, ищет взглядом часы везде, где только можно, и даже в Райдо садится полубоком, чтобы видеть лениво сменяющие друг друга цифры, а в голове постоянно крутится: «Волков. Среда. 02:00».  И он ожидаемо злится, когда Волков, едва заметив его, сразу уходит из кофейни, даже не став ничего заказывать. Раздражение клокочет в горле, и Игорю хочется кинуться следом, но он останавливает себя, покрепче стискивая кулаки до впившихся в кожу ногтей и игнорируя подтрунивающую над ним Улю.  Ещё через неделю Волков не появляется вовсе — Игорь, окинув взглядом пустующий зал и кивнув откровенно смеющейся Уле, разворачивается и скрывается в Питерской ночи, топая по улицам до тех пор, пока гнев в груди не утихает.  В нём уже играет чистое упрямство, и спустя семь дней он приходит снова, практически ни на что не надеясь, и чуть не спотыкается о порог, когда, открыв дверь, видит Волкова, сидящего за столиком с чашкой в руке и удостоившего Игоря лишь мимолётным безразличным взглядом — уходить он явно не собирается.  Взяв себя в руки, Игорь проходит дальше, привычно забирает у Ули чашку, однако в этот раз не остается за стойкой — присаживается за угловой столик, стоящий пусть и в отдалении, но всё же прямо напротив Волкова.  В ту среду, как и во многие последующие, толком ничего не происходит. Между ними возникает взаимное игнорирование и наигранная со стороны Игоря и вполне искренняя со стороны Волкова незаинтересованность в каком-либо общении друг с другом.  Игорь долгое время убеждает себя, что с Волковым ему говорить не о чем. Нужно просто проследить и удостовериться в том, что тот не планирует ничего подозрительного в отношении самого Игоря, его близких, да и в принципе всех остальных жителей Петербурга. И чем дольше он всматривается в спокойные черты лица, мимику, одежду, жесты, тем больше злится, потому что читать людей так же, как раньше, уже не способен, несмотря на все старания и усилия.  Но всё же кое-что Игорь не может не заметить: ссутуленные плечи, печальные глаза, под которыми залегли тени, обросшее бородой лицо, которого давно не касалась бритва, и совершенно бессмысленное времяпрепровождение с одной жалкой кофейной чашкой в течение нескольких часов посреди ночи в единственной в округе работающей в такое время кофейне.  Эти открытия его тоже в какой-то мере раздражают, потому что они кажутся ему слишком знакомыми и понятными. А сама мысль о том, что всё это также может быть знакомо и понятно такому человеку, как Волков, вызывает в нём необъяснимую злость, смешанную с жалостью и беспокойством, потому что последнее, что Игорь хочет испытывать к этому ублюдку, это сочувствие.  И разговор с Улей, которая оказывается единственной, с кем он может обсудить происходящее из-за просьбы не рассказывать ничего ребятам, чтобы лишний раз не волновать, не делает ситуацию проще — наоборот, усложняет, посеяв в его голове ещё больше ростков сомнений и противоречий.  Уже больше месяца он наблюдает за Волковым и мечется, самому себе не признаваясь между чем и чем, но Уля как и всегда подталкивает его задавать правильные вопросы и даёт не менее правильные ответы, даже если поначалу ему хочется от них отмахнуться.  — Почему ты его не выгнала? — Игорь хмурится и перекатывает по дну чашки гущу с остатками кофе. — Сразу ведь поняла, что он не невинная ромашка.  — По той же причине, по которой я не выгнала и тебя, — резонно отвечает ему Уля, пожимая плечами.  Игорь замолкает, кусает губы, но всё же не сдерживается, срываясь в шепот:  — Но он ведь… он ведь выглядит прямо как…  — Прямо как ты, — перебив, заканчивает за него Уля.  Вскинувшись, Игорь смотрит на неё и теряется под мягким взглядом зелёных глаз и теплой понимающей улыбкой: Уля знает, о чём говорит. Он и сам прекрасно всё понимает, но ему всё равно понадобилось ещё несколько недель беспрерывного обдумывания её слов, чтобы наконец-то сдаться, и в один день всё же прийти немного заранее, и занять второй стул за столиком Волкова ещё до его прихода.  Волков же, обнаружив, что его привычное место оккупировано, хоть и слегка мешкает, но явно собирается уйти к другому столику, однако Игорь не даёт ему этого сделать строгим кивком головы, который Волков на удивление не игнорирует, спокойно присаживаясь напротив.  — Заказ сами забирайте! — разбивает повисшее между ними молчание Уля. — Я к вам не побегу!  Встают они одновременно и смотрят друг на друга до тех пор, пока Игорь, грубо бросив: «Сиди», не уходит к стойке, откуда возвращается достаточно быстро, крепко сжимая в трясущихся пальцах тоненькие фарфоровые ручки, и ставит чашки на стол, а, заглянув в чужую, невольно спрашивает:  — Со сливками?  В ответ Волков лишь пожимает плечами и хмыкает, делая первый глоток — очевидно, сам он потакать Игорю, проявляя не только инициативу, но и в принципе какое-либо активное участие в диалоге, не собирается.  — Как ты выжил? — Игорю кажется, что лишние расшаркивания и осторожность в словах им сейчас ни к чему, поэтому спрашивает прямо в лоб то, что волнует его больше всего.  — Удача.  Голос у Волкова хрипловато-сиплый, совсем не такой, как у него во снах, да и тот лишь отголосок давно забытых воспоминаний, которые смятым комком размокшей бумаги достали из глубины его подсознания.  Больше Волков ничего не добавляет, и между ними вновь возникает молчание, которое, даже не будучи неловким или напряженным от переизбытка чувств, неимоверно раздражает Игоря: он ведь знал, что разговаривать им не о чем и незачем — так к чему тогда эти жалкие попытки? Что это вообще ему даст?  — Почему продолжаешь сюда ходить? — если не для себя, то Игорь постарается сделать хоть что-то для близких, которым Волков может при желании навредить.  — Единственная открытая кофейня в это время.  — Не думаешь, что я тебя сдам?  — Хотел бы — давно бы сдал.  И Игорю нечего на это возразить.  Они перекидываются быстрыми репликами, но если с каждой фразой Волков становится всё более и более расслабленным, то Игорь же, напротив, свирепеет, уже недовольно пыхтя и раздувая ноздри, чем Волков явно наслаждается, едва заметно вздёргивая уголок губ, что Игорь, к собственному удивлению, замечает.  Но в конце концов вся его злость сдувается, как воздушный шарик, не успев лопнуть, и он устало откидывается на спинку стула, тяжело вздыхая и потирая лицо под внимательным взглядом чужих глаз.  К черту всё. К чёрту Волкова. Он только зря время на это тратит.  Телефон, лежащий на столе, вибрирует, подсвечивая фото на заставке, и Игорь усилием воли сдерживает желание безвольно рухнуть всем телом на стол и не двигаться, но вместо этого только лишь вздыхает ещё раз, тянется за мобильным, убирая его в карман и бормочет себе под нос: «Муха… Вовремя, а то бы забыл».  Поднимается из-за стола и долго думает над тем: прощаться ему с Волковым или нет, но всё же кидает быстрое: «Ладно, я пошёл» — и собирается уходить, но неожиданно вскинувшийся Волков останавливает его.  — Собака?  Первые несколько секунд Игорь даже не понимает, о чём он, но всё же неохотно отвечает:  — Пёс, — поджимает губы, хмурясь. — Тебе-то какое дело?  Волков приоткрывает рот, желая что-то сказать, но, внезапно помрачнев, качает головой.  — Никакого.  — Я так и думал, — кивает Игорь и, расплатившись, торопливо покидает кофейню.  Уже дома, когда Мухтар, наевшись и нагулявшись, сопит в обе дырки на кухне у его ног, Игорь разглядывает пса, прислушиваясь к редким вздохам и сонному скулежу, а голова в это время вся забита Волковым, который пусть и лишь на мгновение, но, услышав про Муху, словно весь засветился изнутри и стал похож на ещё совсем юного мальчишку, несмотря на бороду и глубокие печальные глаза старика, повидавшего слишком много за свою жизнь.  И что вообще его дёрнуло спросить про собаку?  Муха особенно громко всхрапывает, и Игорь, вздрогнув, возвращает внимание стремительно остывающей тарелке пельменей, которые уже потихоньку начали слипаться между собой. Протыкает один вилкой и суёт в рот, начиная без особого энтузиазма жевать — вся еда для него теперь больше напоминает опилки, — но неожиданно замирает: пельмени невкусные. Полная дрянь. Абсолютно ужасные. Но он всё равно дожевывает остатки пресного переваренного теста, обёрнутого вокруг пародии на мясо, сглатывает и поначалу лишь фыркает, затем пропускает пару смешков и всё же срывается в задушенный хохот.  Пельмени невкусные.