18
5 апреля 2022 г. в 14:33
Де Блан не могла уснуть. Этот звук преследовал ее постоянно, он был повсюду, пронизывал холодные камни стен Академии, живую материю, резонировал навязчивой мелодией. Если бы она сошла с ума, было бы проще.
Но звук был реален. Она смогла его зафиксировать, она даже могла его воспроизвести…
Алекс не говорила Виктору о сигналах-шумах, не показывала свои наработки… Она хотела удивить студенческого друга после, когда придет время, когда она поймет природу этого явления и докажет его существование.
В ту ночь де Блан собрала воедино последовательность шумов, обложившись заметками и схемами, начертанными на листах бумаги. Ее уже порядком утомили расчеты, но она как никто могла в уме обрабатывать множество информации, собирая пазл, решая головоломку, требующую больших вычислительных мощностей.
Бинго! И вот она уже держит ручку рубильника, замыкающего цепь динамиков, играющих слышимую только ей мелодию. Мелодия похожа, она звучит в унисон, она такая же!
Обрывки фраз, обрывки воспоминаний… Она не успевает выключить подачу питания, когда вдруг источник сигналов взревел, возрос по амплитуде экспоненциально.
В тот миг Алекс де Блан умерла. Тот, кто занял ее место, был уже другим человеком.
Ну или не совсем человеком… Долгое время молодая женщина не узнавала себя, не принимала себя, теряясь в водовороте отвращения, отчаяния и пустоты. Было ли это последствием Шиммера, ставшего единственным способом сохранить жизнь, она точно не знала.
Все было уже не тем, чем прежде. Она не могла вернуться такой.
Она знала другое – если она не найдет способ возвратить себе свое тело, хотя бы до состояния, близкого к полноценному, – она воспользуется старым добрым способом закончить все, уже навсегда.
Алекс не раз пыталась убить себя, и даже без Шиммера, которого, как оказалось, было уже слишком много, ее мозг не угасал, работая вхолостую с полуживой плотью и холодной механикой.
Два года назад она повторила эксперимент, воззвав к мирозданию, беспощадно принося в жертву свою, как она считала, бессмысленную жизнь. Каково было ее удивление, когда она осознала, что не только не умерла, но и преобразилась.
Вместо механической коробки, встроенной в систему тканей, в ее торсе – от шеи до низа живота, в центре груди – пульсировал фиолетовый сплав, идентичный по структуре органическому веществу. Странный код из сигналов провел интеграцию, соединил живое с неживым, сообщил мертвой, уже стабильной материи, ту недетерминированную случайность и мутацию.
Де Блан никогда не думала, что встретит нечто подобное.
Но когда она увидела, во что превратилось тело Виктора в результате эксперимента с Хекс-ядром, она наконец-то все поняла.
Де Блан сделала это в два этапа, а у него получилось сразу… Ценой жизни ассистентки. Во имя чего?
Примет ли тело Виктора нового его? Он рисковал всем. Какой глупый, безрассудный поступок!
Как же она его понимала сейчас!
Ему было странно ощущать ее прикосновения к своему лицу, ее теплое дыхание, эти горсти раскаленных углей в ладонях, каждый раз когда он клал руки ей на плечи. Он уже почти позабыл, как это… Она говорила что-то о его глупости и безрассудстве, а он не слушал, впервые Виктор испытал облегчение за эти дни.
Так словно де Блан своими слезами отпустила его грехи, его вину перед всеми, перед собой, перед Скай, перед человечеством, которое он так и не сможет спасти.
Хекс-ядро мутировало, получив плоть Виктора и частицы Шиммера, оно забрало Скай, но не убило Виктора во второй раз…
Но почему, когда он касается де Блан, устройство вспыхивает и волнуется, почему он сам будто ощущает прилив сил, восстанавливается, словно завершает свою трансформацию?
Вдруг это опасно… для нее?
Их пальцы переплелись, его металлической кисти и ее холодной руки, и она с непостижимой решительностью вновь нависла над ним, сидящим на стуле, не давая двигаться.
Ее вторая рука держала Виктора за затылок, ноги крепко сжимали его бедра с обеих сторон, и он облизнул губы. Странно. Его ладонь легла ей на грудь, на грудную пластину в области сердца – или того, что его заменяло, – и он сам не осознал этого, пока фиолетовое сияние не прошло изнутри ее тела в его руку и не вернулось обратно.
«Это влечение, – уговаривал себя Виктор. – Это просто влечение. Не смей…»
Они смотрели друг другу в глаза, и он тонул в ее очах цвета темного шоколада. Он хотел вернуться на восемь лет назад, когда он еще был молод и глуп, и все было впереди.
Каждый раз, когда он отталкивал ее, он оправдывался, что желал ей добра. Без него – и без его безнадежной любви, которая могла рассчитывать лишь на ответную привязанность и дружбу. Он все потерял в угоду своей гордости.
– Есть две вещи, которые ты должен знать, – произнесла де Блан, отклоняясь назад и медленно убирая руки. – Ты понятия не имеешь, насколько мы теперь связаны.
Виктор с замиранием сердца следил, как она медленно, с полуулыбкой на губах, тянется к воротнику своего костюма. Виктор поначалу думал, что она попросту решила соблазнить его – наконец-то, – и затаил дыхание.
Лучше бы его догадка была верна… Он уже приготовился отдаться с потрохами – потому что влечение никуда не исчезало, а только нарастало, возвращая воспоминания, перемешанные с видениями, навеянными взволнованным Хекс-ядром.
Де Блан медленно растягивала в стороны вертикальную застежку, от горла до низа живота, обнажая переливающуюся в бликах света структуру органического сплава. Фиолетовый элемент занимал только часть ее торса, эстетично вписываясь в красивое женское тело, оставляя ее настоящие полукружья груди, дуги реберных костей…
Виктора не испугало тело Алекс. Быть может, только чуть-чуть.
И все равно она в каком-то смысле его соблазняла.
Он не отшатнулся, не оттолкнул ее… Он даже не понимал, насколько она была уязвима в тот момент, когда открывала ему свою тайну, тайну своего преображения, противоестественную и пугающую.
«Нет, нет, не может быть», – словно говорил он, качая головой, при этом подаваясь вперед, обеими руками притягивая ее к себе, вынуждая наклониться ближе.
– Я не должна была позволять тебе сделать с собой подобное, – выдохнула она в его приоткрытые губы. – Прости меня.
– Это не важно, – отозвался Виктор. – Уже не важно.
Он лгал себе, что это не имеет значения, он выбрал обмануть себя – насколько сильно было желание раствориться в этой манящей неге, в этом желании… в ней.
– Ты самое ценное, что у меня есть. Я люблю тебя, Виктор.
Когда-то давно он в наивных мечтах представлял себе эту сцену… Их объяснение в любви. Их близость. Их счастливое будущее двух влюбленных ученых, меняющих мир к лучшему.
Сейчас они были другими, искалеченными, существующими лишь за счет бесконечной агонии и борьбы живого и мертвого внутри их тел.
Сейчас ее слова звучали иначе. Глубже. В самое сердце. Из правды их общей боли и одного одиночества на двоих.
Только сейчас он поверил.
Он не успел ответить, набрав в грудь воздуха, так и не признался во взаимности – она поцеловала его. Тысячи фейерверков взорвались в голове, тысячу нервных клеток умерли и возродились, и он жадно впивался в ее рот, будто страдая от неутолимой жажды.
Алекс села Виктору на колени, лицом к нему, он держал ее так крепко, как позволяли ослабевшие руки. Он не мог оторваться, и она не могла, и его тело, казалось, бросило все свои ресурсы на то, чтобы он прочувствовал полноценно момент их воссоединения.
У него была эрекция… удивительно. Виктор отметил этот факт вскользь, он вообще старался не думать о том, что происходит, о том, что де Блан уже стаскивает с него жилет, расстегивает комбинезон и рубашку.
Она отстранилась и слезла с него, чтобы раздеться полностью. Он таращился на нее с широко распахнутыми глазами, восторженно, не понимая, как он еще жив, наблюдая такую красоту.
Она была прекрасна. Как молодое тело с правильными формами, как совершенная комбинация прогресса науки и магии в живом существе. Она чувствовала, что ему нравится. Она, быть может, даже дразнила его, не сразу возвращаясь к нему на колени.
Она не была слишком напориста, она его щадила. Он был хрупок и беззащитен в своей отчаянной искренности, в девственной чистоте чувств и мыслей.
Они чуть не свалились со стула, когда Виктор потерял равновесие. Де Блан хихикала ему в ухо, порождая миллиарды мурашек, бегущих по спине, и они переместились на пол, на ворох одежды, лежавшей в центре лаборатории причудливым узором.