В тихом омуте

— Анатолий Степанович, помогите пожалуйста — голос Акимова дрожал. — Мне нужно его увидеть. — Надо помочь — вмешался Ситников, протягивая Акимову чашку с чаем. — Вы что, помешались? — Хмыкнул Дятлов, нарезая круги по кухне. — Идёт операция, ещё неизвестно как всё пройдёт, и потом, даже если он и придёт в себя, он всё равно тебе ничего не скажет. — последнюю фразу Анатолий Степанович произнес особенно резко, глядя пристально на Акимова. Саша опустил голову. Как Дятлов не понимает, что ему нужно увидеть Лёню. Посмотреть на него. Прикоснуться к его вечно холодным пальцам. Казалось, если он этого не сделает, он перестанет дышать. Акимов не знал, что Дятлов прекрасно понимал его. Но, в отличии от Саши, хирург был более рационален. Он знал, что Лёне сейчас вообще не до чего, особенно не до соплей Саши. Что тот, после произошедшего находится в коматозном состоянии, и неизвестно вообще, чем всё это для него закончится. Дятлов был хорошим специалистом, и стоило ему только увидеть своего раненого соседа, сразу стало ясно: если он и выживет, то навсегда останется инвалидом. Парню всего двадцать, осознать и принять это ему будет очень трудно, нужно время, нужно хорошее лечение, нужно, для начала, дать Леониду хотя бы возможность прийти в себя. А тут Акимов. Дятлов мог бы ему прямо в глаза сказать, что ждёт Лёню в дальнейшем, и напомнить, что отчасти это произошло по вине Акимова. Он хотел сказать, но не смог, в тоже время понимая, как нелегко сейчас Саше. От дела его отстранили, любимый человек в тяжёлом состоянии в больнице, соседи возненавидели своего участкового, и этот бандит, будто в кошки мышки с Сашей играет. Именно поэтому он сдерживал себя, старался мягко убедить, что к Леониду сейчас ходить не стоит. — Толя… — снова вмешался Ситников. — Да что, Толя? — Дятлов резко повернулся и зло посмотрел на Ситникова. Этот ещё лезет. А может быть это не его дело? Может пусть сходит к Лёне, увидит. Только как бы этот визит им обоим не навредил. Толя потянулся к пачке сигарет и закурил прямо на кухне. — Толя, Толя, Толя, Толя. Заладил! Терентьев всё равно не разрешит. — мужчина, вздыхает, и чертохнувшись, тянется к телефону. Терентьева Дятлов уговорил (хоть это было очень не просто), и утром тот, пустил Акимова в реанимацию на пять минут. Саша, вошёл в палату на трясущихся ногах. Лёня находился без сознания, отходил от наркоза. Лицо его было полностью перевязано тугой повязкой, и лишь левый глаз был свободен. Тощие руки были изрезаны вдоль вен, от локтей до запястий и перевязаны. Саша Акимов не сдержался, заплакал, прикасаясь к этим рукам. Он знал: парень на всю жизнь останется инвалидом, со страшными шрамами на лице, с нерабочими руками. С одним только видящим глазом, и возможно, с невозможностью когда либо внятно заговорить. Мужчина закрыл лицо руками. Вспоминался далёкий образ из прошлого: — кажется я тебя люблю- Топтунов склоняет голову, и смотрит ровно в глаза. — нет, не кажется. Точно люблю. Саша улыбается. Смотрит на красивые, острые скулы, тонет в небесно- голубых глазах, пытаясь сфотографировать это мальчишеское лицо в свою память. Чтобы на всю жизнь. Слишком красивое лицо для мальчишки. А затем берет молодого человека за руки. Они холодные. Он греет их своими руками, своим дыханием, целует. — совсем замёрз — тихо шепчет Акимов не поднимая глаз от ладоней. — Пойдём ко мне? — нет, у тебя родители — Лёня ежится, выдергивая свои руки из чужих и поправляет капюшён. — Давай ещё пройдёмся? — ты же весь замёрзший, в больницу захотел? — Саша снова тянется к его рукам, хмурится. — зато на пары ходить не нужно — жмёт плечами Лёня. — И потом, будешь мне каждый день апельсины носить. — ты любишь апельсины? — Саша смотрит внимательно, а глаза смеются. — Я тебя люблю. А это главное — Лёня притягивает мужчину к себе. Тянется к губам, целует. Его. Только его. — Не позволю, чтобы ты попал в больницу. — качает головой Саша, отстранившись. — Пойдем тогда в кофейню, выпьем по кружке капучино, его же ты тоже любишь? — Тебя больше — смеётся Лёня и берёт его за руку. — Пойдём! И вот теперь он в больнице. Саша понимает, в этом есть его вина. Вспоминается, как он ударил его тем вечером. Как засомневался в нём, в своём самом светлом мальчике. Почему? Что могло так разозлить Сашу, что он готов был разорвать Леню на куски? Человека, который его любил, который оказался сильнее Саши, и которого он недооценивал. Саша отчего-то не может вспомнить. В голове каша, и все мысли будто бы выветрились, а разум притупился, оставляя место лишь воспоминаниями о Лёни, отдающимся болью в груди. — Ленечка — Мужчина мягко гладит его по руке, шепчет срываясь… — Я знаю, ты слышишь. Не умирай, Ленечка. — голос срывается на тихий плач, а воздух будто застревает в горле, сдавливает, сжимает, душит — Я знаю, что я во всем этом виноват, но ты не сколечки. Знаю, что не заслуживаю тебя. Но это не важно, слышишь? Важно, чтобы ты жил. Постарайся выжить. Саша не может успокоиться. А как ему самому жить с этим? В двадцать лет осознать, что твоя жизнь закончилась, даже толком не успев начаться. Вспоминаются мечты Лёни: — Когда я закончу университет, мы обязательно уедем с тобой. В Швейцарию. — мечтал Лёня, лёжа на Сашиных коленях. — Почему в Швейцарию? — Саша гладил его по волосам. — Там Альпы. А я всегда мечтал жить в горах. — Лёня резко приподнимается, глядя Акимову в глаза. — ты знаешь, я построю домик где нибудь на плато, и мы будем жить как в сказке. Заведём хозяйство и… — Как-то я себя в роли фермера не очень представляю — усмехается Саша. — Да ты просто не пробовал — уверяет его Лёня, снова ложась на колени. Там — настоящий рай. И я хочу там жить с тобой. — рука тянется к свободной руке, переплетает чужие пальцы со своими. — Ты не думай, это не трёп, я действительно мечтаю об этом, и добьюсь этого. — Я знаю. Потому что я тоже хочу с тобой. — Саша наклоняется ниже, целует в нос. — Даже если не в Альпах, а на убогом хуторе, главное с тобой. — шепчет тихо Тогда он хотел. Готов был. Сейчас парень понимает, что не знает, готов ли он нести этот груз на своих плечах. И не столько его беспокоит своя собственная жизнь, сколько вопрос о том, хочет ли он обрекать на это Лёню. Парень поднимается. Смотрит сквозь слезы на любимого человека, который неизвестно когда придёт в себя. Вздыхает. Уходить не хочется. Оторвать руку от его холодных, искалеченных пальцев, пытка, но он должен. Должен найти того, кто приносит мучения и боль его близким людям. Я люблю тебя. Почувствуй мою любовь. Почувствуй её силу. Выкарабкайся. Ради нас двоих. Выживи, прошу тебя! Квартира Бориса Щербины и Валерия Легасова. — Борис? — Валерий аккуратно дотрагивается до плеча мужчины. — о чем думаешь? — О том, кто такое сделал с Лёней. О том, зачем он всё это делает? — Есть какие-то предложения? — Валерий выглядел обеспокоенно. — Всё сложно, Валера — Щербина вздыхает и потирает переносицу. — Но кое что я понял. — он указывает рукой на стул, предлагая присесть. — Смотри, я раньше думал, что эти нападения все связаны между собой. Нападавший явно делал всё, чтобы так думали. — То есть, ты хочешь сказать, что это всё обычная случайность? — Валерий отодвигает стул, садится напротив. — Наоборот- усмехается бывший следователь. — Кто-то специально сделал так, чтобы пазл сложился как сложился. — Зачем? — Валерий небрежно пожал плечами. — Вот и я думаю, зачем? — Щербина на секунду задумался. — Ну вот посуди сам. За что нападать на Пашку? Если бы Игорь захотел отомстить, то сделал бы это гораздо изящнее. Он же блоггер с фантазией! Неужели он не нашёл бы способ гораздо интереснее чем просто убить? — Логично — согласился Валера — А во вторых, Игорь сам был виноват в том, что произошло. Павел его на место поставил. И даже если бы он что-то хотел сделать, он бы сделал бы это сразу. Валера задумался. Игорь не стал бы ждать, будь он прав. Этот парень с первого дня показал себя, и действительно, обидь Паша его ни за что, получил бы не плохо. Но, в данном случае, Игорь действительно был не прав и все это знали. Так с чего же ему мстить, да ещё и таким образом? — Потом дворник наш — продолжил Борис. — тот, кто ударил его, явно надеялся что его сразу запишут в список «ненужных свиделей». Так и вышло. — И это тот, кто хорошо знает тебя и твои привычки — дополнил Валера, закуривая сигарету. — Да, он знал что в это время меня точно не будет на балконе, а во дворе практически не будет людей. — А Игорь? Каким же образом он отравился? Откуда у него раствор из моей лаборатории если он там никогда не бывал? — выпустил дым Валера, страховая пепел в пепельницу. — Я вот что думаю. — Борис внимательно посмотрел на Легасова. — Лёня взял этот расствор. Больше некому. Лёня взял этот раствор и отдал его тому, кто отравил Игоря. — Нет, Лёня не мог — тут же завертел головой Легасов. — зачем ему травить своего друга? — Он и не травил. Он отдал его тому, кто позже отравит Игоря и повесит всё на самого Лёню. — Но зачем? — усмехнулся Валера. — Если Лёня знал… — Он не знал. — перебил его Щербина. — Возможно, у Топтунова не было выбора. — Именно поэтому он выходил взволнованный из подъезда Столярчука, в тот день когда Игоря забрали в больницу. — Может быть. Не знаю. — вздохнул Боря. Знаю только, что Лёня знает кто за всем этим стоит. — Ну так может это всё-таки сам Лёня? — удивлённо поднял бровь Валера. — может у него счёты были с Пашей и с Игорем, раз он раствор этот украл. — Это не Лёня.- уверенно ответил Борис. — Но Лёня в этом замешан. Не знаю, для чего он украл раствор, и понятия не имею как его часы могли оказаться рядом с убитым Максимычем. Мне кажется, его умело хотели подставить. — Почему ты так уверен в его невиновности? — Легасов внимательно смотрел на Бориса. Он сам тоже не верил, но хотелось послушать Бориса — Если бы он был виноват, он бы в больнице сейчас не лежал бы. — откинулся на спинку Щербина. — Подумай сам. — Самому себе нанести такие травмы просто невозможно. Даже если бы он хотел предоставить всё как нападение, то у него бы просто сил и возможностей не хватило бы сотворить такое с собой. — Ну а если это Валерий Иванович из мести? — Легасов встал, подошёл к кухонной тумбочке, достал стакан — больше не кому. — А смысл? — Щербина пожал плечами. Ведь Иванович не был уверен на сто процентов, что это Лёня. И максимум он его избил бы, или сломал бы ему что нибудь. У Лёни следы верёвки на запястьях, говорящие о том, что он был связан. И травмы явно говорящие о том, что боль и страдания Лёни приносили удовольствие тому, кто это делал. Неужели ты думаешь, что Перевозченко на такое способен? — Я уже не знаю, что думать. — хмыкнул Валера. — Мне кажется, это сделал тот, для кого Лёня представлял угрозу — выдвинул новую версию Щербина. — тот кто сильно ненавидел Топтунова. Только такое животное могло сделать так, чтобы парень мучался, и его жизнь превратилась в мучения. Он делал это осознанно. И отпустил Топтунова осознано, зная, что тот уже ничего не расскажет. — Именно поэтому ему повредили челюсть, чтобы он не смог говорить — в страхе произнес Валера делая глаток воды. — И поэтому ему повредили руки, чтобы он написать не мог. Или нарисовать. — Вот. — Вздохнул Щербина. Наконец-то всё сложилось. Остальные нападении были случайностью. Хотя и в них может есть смысл, но явно не тот, о котором все думали. *** Над версией Щербины задумался и Саша. В ней была логика. Борис Евдокимович был отличным следователем, несмотря на то, что уже не работал. Он посоветовал Акимову, вести это дело, параллельно с полицией, в тайне от начальства. И Саша сам начал расследование, понимая, чем ему это может грозить. Выяснил, что Топтунов врагов не имел и действительно, на момент нападения на дядю Бачо, он был в университете неотлучно. Но как же тогда быть с Юрой? Акимов верил, что Станчук ему не врал. А что если он действительно видел в подвале Лёню, а в университете его просто каким-то чудом прикрывают. Он поделился своими предположениями с Щербиной, на что тот усмехнувшись ответил: — ты что, совсем дурак? Свидетелей целый университет против одного человека. — но это человек мой близкий друг — недоверчиво бросил Саша. — единственный настоящий друг. — Ты бы поговорил с ним, — посоветовал Щербина. — Может он объяснит, зачем соврал о Лёне. — Не мог он мне наврать — стоял на своём Саша. — к тому же зная, что Лёня для меня многое значит. Он не стал бы играть моими чувствами к ему — добавил тихо. — Предают обычно близкие — начал Щербина, но передумал, закрывая тему — в конце концов он мог просто обознатся. Не верить Акимов Юре не мог. Тот единственный поддерживал его, спрашивал о Лёне. Переживал. Все соседи теперь злобно смотрели на Акимова, с обсуждением, будто он в чем-то виноват, а Юра по прежнему относился к нему с поддержкой. С добротой. Через пару дней всё успокоилось. Маньяк больше не нападал, и во дворе вновь заговорили о Лёне. Всё складывалось не в его пользу. Теперь только это во дворе и обсуждали. Следователь, тоже сопоставив факты, пришёл к выводу, что за всем этим стоит Топтунов, и приказал приставить к нему охрану. Лёню, не успевшего толком прийти в себя и осознать, что его жизнь теперь не будет прежней, тут же приковали наручниками к кровати, в целях безопасности. Навещать его мог только лечащий врач, обслуживающий медперсонал и следователь. Мало того, что его жизнь превратилась в кошмар, подозрение в убийстве и нападения поставило на молодом парне жирную точку. Он не мог сказать, хотя было что. Не мог даже попросить воды, и рассказать о страшных болях, изматывающих его. Не мог пошевелить руками, не мог есть. Его кормили через специальное устройство, а капельницы обезболивающего выставляли прямо в изрезанную кожу и воспаленные вены. Нет, он не плакал. Не произносил не звука на перевязках, ни проронил ни слезинки. Не плакал он, когда его обвинили в том, чего он не делал. Не плакал от осознания загреметь за решётку или в интернат для инвалидов, от мыслей что всё уже не будет прежним. От желания умереть. Но душа разрывалась на части. От обиды. От беспомощности. От того, что он остался жив. От того, что сам дурак, решил доказать свою невиновность и получил то что получил. Кому от этого стало легче? Никому. Ему стало только хуже. На допросах он только мычал в знак протеста или кивает головой в подтверждение. Но пользы от этого совершенно не было. Поэтому, Акимову, как участковому, поручили найти того, кто искалечил Лёню и наказать как следует. Лёня был главным подозреваемым, но, если он не сознается это грозило провалом для правоохранительных органов, начальство рвало и метало, и поэтому, честью было найти того, что лишил его возможности сознатся. И Саша искал. Правда кого именно искать, он понятия не имел. Решил предъявить обвинения Перевозченко, отцу Громова, даже Столярчуку, но у всех у них было алиби. В душу закрались сомнения, насчёт Юры, а вдруг это он? Закрались, и тут же исчезли. Юра не убийца. Насчёт Лёни он мог просто ошибиться, а не подставлять его, а насчёт того, что Лёня обвинял Юру, так Акимов прекрасно знал Топтунова. Это был своего рода «наговор» на человека по своим личным мотивам. Саша хотел увидеть, Леню. Но ему ни за что не разрешат свидание. Возможно, он сам был под подозрением у своих коллег, поэтому его и отстранили. И всё-таки, Саша не мог перестать думать, как там его мальчик? Просить помощи ему пришлось снова у Анатолия Степановича. Дятлов ругался страшно. Акимов молчал, а Ситников приводил аргументы, за что был несколько раз послан Степановичем к чертям собачьим. То, на что юрист и участковый его толкали, было уголовно наказуемое, как считал Дятлов, а переступать закон ему не хотелось. Да ещё и тащить в эту яму своего старого друга Василия Михайловича. — Дятлов, ну мы же не просим тебя ему помочь сбежать из больницы. — с новой пластинки начал Ситников — просто навестить его. Узнать, как он, что с ним… — Хреново он — вспылил Дятлов. — хре — но — во! Посмотрел бы я, как ты себя чувствовал бы в его состоянии. Не дай бог конечно — прошептал после паузы. — Ты видишь, в каком он состоянии? — Ситников указал рукой на Сашу. — Неужели в тебе нет сердца? — Это у тебя нет мозгов. У вас у обоих. — Дятлов резко отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Однако, ему всё-таки удалось навестить Лёню. Он чуть ли не слёзно просил Терентьева и тот, устав уже от Дятлова разрешил ему один осмотр, вместо себя. Когда Дятлов вошёл в палату, сердце его сжалось. Лёня лежал на кровати и таращился в потолок. Дятлов сглотнул ком в горле, и подошёл ближе. — Здравствуйте, Лёня. Ты слышишь меня? Короткий кивок. Слабый блеск в потускневшем глазу. Дятлов понял, Лёня рад его видеть, и если бы мог, обязательно улыбнулся бы. — Саша к сожалению не смог прийти, его никто сюда не пустит. — виновато оправдался Дятлов, присаживаясь на стул рядом с кроватью. Рука касается чужой руки, по отечески гладит бинты на коже. Лёня снова кивает. И к лучшему, что Саши нет. Он бы не вынес этого, расплакался бы обязательно. Не хотелось портить Саше жизнь, особенно после всего что произошло. Он предал Сашу. Предал, тем, что изменял ему с его лучшим другом. Если бы он только мог что-то изменить. Если бы у него только был этот выбор. Но выбора не было, Юра его шантажировал, и Лёня пошёл на это, оказавшись заложником ситуации. А теперь Юра сделал все, чтобы Акимов сам не захотел возится с Лёне, и Лёня тоже этого не хотел. Стало отчаянно горько от своей беспомощности. — Лёня, ты знаешь того, кто это сделал с тобой? Недолгая пауза. Потом положительный кивок. — Это кто-то из наших соседей? Снова кивок. — Это был Перевозченко? — Дятлов не знает, почему это спросил в слух. Удивлённое выражение, сменяется смятением. Отрицательный кивок. — Ты можешь его опознать? — и снова кивок, подтверждающий положительный ответ.