Танец призраков

      О да, Роберт, со стороны Чарльза Стюарта это было чистым безумием. Во всяком случае, когда мне доложили, что он высадился в Бристоле, я подумал, что ослышался. А потом никак не мог решить: кто из нас сошел с ума, я или он.       Да-да, мне сразу доложили о том, что змееныш приполз в Англию. Это произошло в конце марта 1567 года. Его корабль еще только входил в бристольский порт, а в Лондон уже скакал курьер с донесением… Поначалу я решил, что Чарльз Стюарт пожаловал к нам инкогнито, чтобы плести здесь свои интриги. Что ж, подумал я, это нам на руку. Мы арестуем его, и никто не посмеет нам задать вопрос «за что»: ведь его здесь как бы и не было.       Но змееныш своей дерзостью, а еще больше – коварством, расстроил мои планы. Он и не думал скрываться. Он направлялся в Лондон вместе с кучкой своих головорезов, которые теперь превратились в блестящую свиту лорда Стюарта, брата покойного короля Шотландского! Это было верхом наглости, венцом бесстыдства!       Да, Роберт, признаться, я был в растерянности. Я не мог понять, что нужно этому демону, и мне было не по себе, ибо от него можно было ожидать чего угодно. Арестовать его? Гм… Шутка ли, арестовать брата шотландского короля, пусть даже и покойного короля! Сам я не мог на это решиться. И потому отправился к ее величеству.       Когда я сообщил ей о происходящем, она поначалу оцепенела. Затем стала бледной, это было заметно, даже несмотря на толстый слой румян. А потом покраснела. Точнее, стала просто багровой, и я уж стал бояться, что государыню хватит удар.       - Схватить его! - хрипло проговорила ее величество, и я видел, что она задыхается. - Схватить и бросить в темницу! Самую надежную! Чтобы он никогда оттуда не вышел!       - Непременно, государыня, извольте подписать приказ.       И я протянул ее величеству уже заготовленную мною бумагу.       Рука нашей королевы уже поднесла перу к бумаге, но замерла.       - Милорд, каковы, по вашему мнению, могут быть последствия ареста этого человека? - спросила она глухим голосом и как будто избегая смотреть мне в лицо.       - Лорд Стюарт - подданный английской королевы, а английская королева вправе решать судьбу любого из своих подданных.       И тут она, наконец, посмотрела на меня. Ее взгляд был жестким, презрительным, но я видел, что за ним скрывается смятение. И это смятение невольно передалось мне. Проклятье, Роберт, я никогда не мог понять ее чувств к этому подонку! Она ненавидела его, откровенно ненавидела, но в то же время… нет, сын мой, я не в силах этого понять.       - Вы лукавите, Сесил. Вы не даете мне ответа, - произнесла она почти угрожающе.       Но что, что я мог ей ответить? Разве она сама не знала, что север Англии, где живут одни католики, готов вспыхнуть в любой момент? Что Лондон наводнен шпионами испанского короля, которые только и ждут момента, чтобы зажечь пламя мятежа? Что арест Чарльза Стюарта мог стать той самой искрой, которая взорвет хрупкий мир в королевстве?       Ах, все это она знала, Роберт! Нужно было рисковать. Но она не хотела. И потому перо вернулось в чернильницу, так и не прикоснувшись к бумаге.       - Допросите его, - произнесла ее величество, снова глядя в окно, за которым клубился туман, окутавший Темзу. - Я хочу знать, для чего он сюда едет.                                                       ***       Я въехал в Лондон, святой отец, я въехал в этот город открыто, среди бела дня, как и подобает человеку, в жилах которого течет королевская кровь. Мною заранее были посланы слуги, дабы в доме, который принадлежит моему семейству, мне был бы устроен достойный прием. А это означало, что о моем предстоящем прибытии должен был узнать весь город. И признаться, мысль о том, какой переполох поднимется в Лондоне при этом известии, занимала меня куда больше, чем тревога по поводу того, что я направляюсь в прямо пасть льва.       И вот, я ехал по улицам английской столицы, на великолепном гнедом жеребце в сопровождении многочисленной свиты. Посмотреть на меня сбежались толпы народу! Да, приветствий слышалось маловато, но ведь этот проклятый Лондон - город еретиков.                                                       ***       Этого змееныша жители Лондона встретили проклятьями и улюлюканьем! Да-да, Роберт, именно так! А как еще можно встречать ярого паписта, которого считали причастным к убийству собственного брата, короля шотландского?       Конечно, сын мой, увы, в Лондоне и сейчас остается еще немало папистов, которые также высыпали на улицы и попытались нагло приветствовать эту ядовитую змею. Начались столкновения, стража не мола навести порядок, пришлось даже вызвать на подмогу войска.       По счастью, Чарльз Стюарт поспешил убраться в особняк своего семейства, и я рассчитывал уже вечером вызвать его оттуда прямо в Тауэр, чтобы учинить допрос, как мне повелела наша государыня.       Но этот мерзавец снова меня опередил.                                                       ***       Я всего лишь три четверти часа пробыл в нашем лондонском доме, святой отец. Да и что мне там было делать? Моя несчастная матушка до сих пор томилась в Тауэре. Даже гибель ее сына не заставила проклятую королеву-еретичку выпустить мою матушку из темницы. Это ли не воплощение жестокосердия, святой отец?       Увы, в доме повсюду были видны следы запустения. Хоть слуги и постарались подготовить его к моему приезду. Впрочем, с этим домом у меня никогда не было связано никаких теплых воспоминаний. Одиночество, тоска и страх - лишь они были неизменными моими спутниками в те годы, что я здесь жил.       И потому я провел в этом доме лишь столько, сколько понадобилось для того, чтобы принять ванну и надеть приличествующий случаю наряд. После чего немедленно отправился в Уайт-Холл.       Разумеется, у меня не было никакой уверенности, что я буду принят королевой-еретичкой. Но я решил действовать наудачу.                                                       ***       Он появился в Уайт-Холле, Роберт, появился без всякого предупреждения, даже не испросив предварительно аудиенции у ее величества! О да, его происхождение, увы, давало ему право являться ко двору нашей государыни, но ведь ты сам понимаешь, сын мой, после всего происшедшего, после того как он столько лет был по сути мятежником против своей королевы, его появление во дворце было верхом наглости. Но, вынужден признать, наглость эта была хорошо рассчитанной.                                                       ***       Я был уверен, святой отец, что если появлюсь во дворце внезапно, то Елизавета не откажет мне в аудиенции. Просто не посмеет отказать! Я слишком хорошо знал ее характер. Увы, слишком хорошо, святой отец.       И вот, я шел по знакомым мне с детства галереям и залам Уайт-Холла, душу мою переполняли тревога и дерзость. На меня устремлялись изумленные и боязливые взгляды придворных. Многих из них я знал еще по тем временам, когда был королевским пажом.       И теперь я непринужденно приветствовал их и насмешливо смотрел, как одни испуганно мне отвечают, а другие столь же испуганно отворачиваются. Никто не знал, как вести себя со мной, никто не мог понять, что означает мое появление: внезапную милость Елизаветы или же мятеж в самом королевском дворце. И я наслаждался этим всеобщим смятением, ибо это была первая моя победа, пусть и маленькая, но победа после стольких лет бесконечной череды унижений и поражений!                                                       ***       О, Роберт, я хорошо помню лицо нашей государыни, когда вбежал дежурный капитан и сказал, что во дворец прибыл лорд Стюарт, брат покойного короля Шотландского.       В королевском кабинете воцарилась гробовая тишина. Молчала королева. Молчал я.       Молчали фрейлины. Наконец, молчали королевские фавориты – эти юнцы, походившие в тот миг на испуганных цыплят, на которыми нависли черные вороньи крылья.       И тогда я выступил вперед.       - К чему вашему величеству встречаться с этим человеком? Да еще в то время, когда ваше величество не имеет обыкновения давать аудиенций.       - Вы правы милорд, - проговорила государыня, и я видел, как сильно дрожали ее руки, сжимавшие веер, отделанный жемчугом. – Вы правы, я не приму его.       Но тут безмозглые юнцы, которых пригрела королева и которые вообразили себя великими дипломатами, тут же назло мне принялись твердить, что ни в коем случае нельзя отказывать в аудиенции брату убитого шотландского короля, ибо это означало бы, что Англия одобряет цареубийство и тогда… О, какую чушь они несли, и что значили мои доводы, Роберт, против кукареканья этих разряженных петухов!       И вот, Роберт, змееныш переступил порог королевского кабинета. Я увидел его впервые после пяти или шести лет, что он отсутствовал в Англии. О, он был очень похож на своего погибшего брата! Только лицо у него было более узким, взгляд - хищным, губы - тонкими и злыми. В его облике и впрямь было что-то непередаваемо порочное, и еще… он походил на змею, готовящуюся к броску.       И наглость, сколько в нем было наглости и высокомерия! Он так высоко задрал нос, как будто был самим королем Англии!       Впрочем, войдя, он тут же преклонил колено и, не давая опомниться растерявшейся королеве, прокричал:       - Правосудия, государыня, правосудия!                                                 ***       Едва переступив порог королевского кабинета, я устремил взгляд на Елизавету. Она стояла в окружении разряженных в пух и прах юнцов и придворных дам. А позади нее я увидел бледное лицо и холодные глаза моего смертельного врага - Сесила.       Елизавета… О, святой отец, как она постарела за те несколько лет, что я ее не видел!       Она пополнела, лицо ее было покрыто еще более густым, чем прежде, слоем белил и румян, рыжие волосы были уложены в отвратительную копну… В своем платье с широченными юбками она походила на корову.       В памяти моей сразу всплыла та сцена в ее покоях: эта ужасная баба с перекошенным от гнева и ярости лицом, покрытым малиновыми пятнами… Меня передернуло от отвращения, но я справился с собой.       Преклонив колено, как и было положено по этикету, я потребовал правосудия.       Англия, говорил я, не может оставаться равнодушной к тому, что представитель одного из ее знатнейших родов, в чьих жилах течет кровь английских королей, король Шотландии, был подло убит, и до сих пор убийцы его на свободе. Я, брат убитого, потребовал правосудия от имени своей семьи, от имени всей знати и всех честных людей Шотландии и Англии. Королева Шотландии не свободна в своих поступках, ее окружают злодеи и предатели. И голос королевы Англии необходим, дабы преступники устрашились, а честные люди подняли головы и устроили суд над преступниками. Королева Англии не может молчать, когда пролита королевская кровь, которая течет и в ее жилах!       Ответом мне было гробовое молчание. Я смотрел на Елизавету, но ее лицо застыло и было похоже на белую, мертвую маску. И невозможно было понять, что таится под этой маской.       И тут тишину королевского кабинета нарушил голос Сесила, голос, походивший на ледяной ветер, долетевший с Темзы:       - Кого именно вы обвиняете, милорд Стюарт? Над кем вы требуете правосудия?       Я посмотрел на него с улыбкой. Этот мерзавец, этот ничтожный трус полагал, что у меня не хватит смелости назвать имя.       - Босуэл, - громко произнес я.                                                             ***       Он произнес это имя, Роберт! Он произнес имя своего сообщника! Я не мог поверить своим ушам, ибо невозможно было поверить в такое коварство, в такое бесстыдство, в такое непотребство! Предав своего брата, он теперь предавал его убийц, своих собственных сообщников! Предавал с наглой улыбкой, глядя прямо в глаза ее величеству и мне!       О, Роберт, я многое повидал в своей жизни, но никогда прежде не доводилось мне зреть такую чудовищную глубину падения человеческой души!                                                             ***       Я ждал, что скажет Елизавета. Но она молчала.       - Это тяжкие обвинения против одного из первых вельмож Шотландии, - снова раздался холодный голос Сесила.       - Действительно, - ответил я. - Род этого преступника куда знатнее и древнее вашего, барон.       Сесил побагровел и не нашелся что сказать. Но тут Елизавета как будто очнулась.       - Мы рассмотрим и обдумаем вашу просьбу, милорд, - голос ее звучал надменно, но я расслышал в нем столь знакомые мне нотки нерешительности.       - Рассмотрим? Обдумаем? – с вызовом повторил я. - Что я слышу? Требование покарать убийц короля Шотландского нуждается в обдумывании? Или уши мои меня обманывают? Или Англия больше не королевство?       - Не забывайтесь, милорд! - эти слова Елизавета и Сесил произнесли в один голос под возмущенное кудахтанье толпившихся вокруг разряженных курочек и петушков.       Но этот окрик меня ничуть не испугал.       - О, легко забыть обо всем на свете, когда кровь твоего царственного брата вопиет об отмщении! Когда мать короля Шотландского, потерявшая своего сына, до сих пор томится в темнице! Когда ты сам вынужден бежать, ибо за тобой по пятам следуют те же, кто убил твоего брата и твоего короля! И когда ты, преодолев тысячу опасностей, слышишь такое! О, тут легко забыться!       Что? Вы считаете, что я лицемерил, святой отец? О нет! Впрочем, может быть, лицемерил. Да, вы правы, я лицемерил, и я каюсь в этом. Но после всего происшедшего, после всего, что меня заставили пережить, у меня было право на лицемерие! Я не мог отдать королеву Шотландскую в руки этого мясника и мужлана Босуэла, который действительно был убийцей короля! Мне нужно было получить оружие против него, и я мог его получить только здесь, в Лондоне, из рук проклятой еретички!       Ибо Англия была слишком сильна, и ее требование провести суд над Босуэлом никто не мог бы игнорировать, даже сам Босуэл.                                                       ***       Он покинул Уайт-Холл, услышав то, что и хотел услышать. Бросок удался змеенышу.       Ослепленная его ядом королева дала согласие потребовать суда над Босуэлом.       Но королевское письмо еще не было написано… И этот негодяй оставался в Лондоне, что давало мне возможность выиграть время.                                                       ***       О, святой отец, мне удалось вырвать у Елизаветы обещание направить в Шотландию письмо с требованием суда над Босуэлом!       Но я понимал, что обещание этой еретички, по сто раз на дню менявшей свои решения, еще мало что значит. Дело могло считаться сделанным только тогда, когда под письмом появится ее подпись и письмо отправиться в Эдинбург.       И потому на следующий день я снова отправился в ненавистный Уайт-Холл, полный сквозняков и мрака.       Теперь я еще меньше был уверен, что она меня примет. И все-таки она меня приняла.       В той самой комнате, где много лет назад произошло то, что стало началом моих многочисленных несчастий.       О, святой отец, даже сейчас, даже сейчас, на исповеди я не готов рассказать о том, что произошло. Я думал, что дважды этот кошмар никогда не повторится. Но он снова повторился. Я опять увидел это ужасное лицо, которое снова покрылось отвратительными малиновыми пятнами, услышал этот разъяренный крик, который много лет стоял в моих ушах, этот истошный вопль: «Убирайся! Убирайся, мерзавец! Убирайся!»       Но я не ушел. Не ушел.       И она замолчала. Замолчала, глядя на меня с тяжелой ненавистью, через которую уже прорывались рыдания.       Я покинул дворец только тогда, когда в руках моих оказалось письмо, подписанное Елизаветой Английской и адресованное Марии Шотландской. Письмо содержало требование устроить суд над Босуэлом. И еще я уносил с собой приказ коменданту Тауэра немедленно освободить мою мать.       В полутемной, освещенной редкими факелами галерее Уайт-Холла на меня были устремлены напряженные взгляды придворных и стражников. Только бы выйти отсюда, пока в спину мне не вонзили кинжал! Только бы выйти отсюда! Эта мысль раненой птицей билась у меня в виске.       И тут дорогу мне преградила чья-то тень. Я увидел холодное лицо Сесила и его глаза, горящие злобой.       - Я вижу, вы добились того, чего хотели, милорд, - проговорил он сквозь зубы.       Я молчал, глядя на него и как будто его не видя. Он вдруг стал пропадать в сером тумане моих наваждений, и снова послышался тихий звон и серые призраки уже выступали из темной мглы.       - Нам о многом следует поговорить с вами, милорд, - донесся до меня голос Сесила.       - Боюсь, нам не о чем с вами говорить, - ответил я и двинулся дальше, в надвигавшуюся на меня темную мглу.       - Милорд, вы можете вскоре пожалеть о своем отказе!       Я даже не оглянулся.                                                       ***       Когда этот наглец увидел меня, Роберт, он побледнел как смерть и зашатался, словно вот-вот упадет в обморок. Он был очень напуган.       Я потребовал, чтобы он следовал за мной.       - Я арестован? - пролепетал он.       Но ответа от меня не дождался.       Мы прошли в мой кабинет, Роберт. Да, в мой кабинет в Уайт-Холле. Мальчишка пытался хорохориться, потрясая письмами, полученными от королевы.       - Эти письма не защитят вас ни от кинжала, ни от удавки, - прямо сказал я ему.       - Вы осмелитесь убить королевского брата? - напыщенно спросил он, но я-то видел, что эта тщедушная, изнеженная тварь трясется от страха.       - Убили же вы своего брата, короля, - глядя ему в глаза, ответил я.       Он не нашелся, что ответить, стал из бледного зеленым и начал медленно сползать со стула. Пришлось дать ему стакан вина, чтобы он пришел в себя. Он жадно заглотнул стакан, словно настоящий пьяница.       А я, не мешкая, приступил к допросу.       Я сразу пригрозил ему пыткой, я сказал, что он исчезнет, и никто никогда не узнает, куда он делся.       - Тогда скажут, что вы убили меня, как убили моего брата, - прошипел в ответ змееныш. – У нас в Англии много сторонников, которые ненавидят вас, еретиков. Они поднимут восстание.       - Ее величеству, королеве Англии, и нам, ее преданным слугам, нет дела до того, что скажут досужие сплетники, - спокойно ответил я. - И у нас достаточно войск, чтобы подавить любой мятеж папистов.       И тут я увидел, как эта тварь преображается. Передо мной сидел уже не изнеженный, перетрусивший юнец. Он весь собрался, подался вперед, его тусклые глаза засверкали.       Он был похож на зверя, приготовившегося к прыжку. Но это был не зверь, это была змея, Роберт. Настоящая гадюка.       Ибо он сказал мне нечто ужасное, касающееся нас с тобой. Каким-то образом к нему попали бумаги… Не понимаю, как именно, до сих пор не понимаю… В сущности, ничего особенного в этих бумагах нет, но если они окажутся в руках наших недругов, те сумеют представить их должным образом, и тогда наша семья будет обесчещена. Твоя карьера прервется, Роберт, а мне будет грозить эшафот.       Вот почему, я говорю тебе, Роберт: мы должны опасаться этой змеи, даже если сейчас она оказалась у нас в руках.       Тогда я был вынужден отпустить его, чтобы избежать его смертельного жала, но сейчас… Сейчас пришла пора раздавить эту гадину.