И я не знаю — сила это или слабость

Зима в наших широтах к концу ноября набрала нехилые обороты. Но не такие, как в хрестоматийном «мороз и солнце, день чудесный», а вполне себе обыденно уральские, когда сначала холодно и снег, на следующей день тепло и грязь, ночью снова холодно — и вот вам день жестянщика. На сдачу природа отвалила нам еще вынимающих душу ветров. «Продержаться бы месяц до конца семестра», — думаю я, потом сессия, которая наполовину автоматом, наполовину нахуй, и в январе я вообще из дома не выйду. Только эта мысль дает мне силы к существованию в уральской зиме. Ну и теперь еще, конечно, Лёха, который сейчас под боком. Он как всегда смешно морщится и закидывает на меня ногу во сне. До будильника еще полчаса, за окном, как и полагается в ноябрьское утро, — пиздецки темно. Я чекаю погоду и пытаюсь решить, стоит ли одна пара выхода в минус двадцать. По ощущениям, примерно как в открытый космос. «Не стоит», — отвечаю я сам себе, смалодушничав. Лёхин будильник все-таки звенит, заставляя меня еще раз обдумать важность образования. Решения я не меняю. Теплое тело рядом вертится, видимо более настроенное на обучение, чем я. — Лёш, давай ты не поедешь сегодня никуда? — накрываю его одеялом с головой, сильнее прижимаясь к парню бедрами. — Че? — Лёша щурится от яркого света мобильника, как кот, и несколько раз промахивается мимо кнопки выключения будильника. — Говорю, давай прогуляем. — Не могу, у меня семинар сегодня, — он переворачивается на спину, потягиваясь всем телом. Парень резко садится на диване, и я закутываюсь в одеяло, оно теперь все мое, но без Лёши, конечно, не то. За традиционным завтраком, на который я не перестаю вставать, даже если мне никуда не нужно, выясняю, что у Лёши сегодня аж шесть пар и увидимся мы поздно вечером. — Может, все-таки прогуляешь там что-нибудь? — вздыхаю я. — Как у тебя все просто, — хмыкает Лёша. — Ну а что сложного? — пожимаю я плечами. — Соври, что плохо себя чувствуешь. — Я подумаю, — он лукаво улыбается, — раз уж ты не можешь без меня. — Не могу, — я тоже улыбаюсь, глядя на его руки, которые быстро что-то нарезают, смешивают и намазывают за кухонным столом. — И как тебе не впадлу каждый день готовить? Лёша молчит с полминуты, нарезая сыр и хлеб, но потом все-таки отвечает, растягивая слова: — Ну если бы я воспринимал это как обязанность, может и было бы впадлу, но это скорее Лего. — Лего? — Ага, типа мне нравится процесс, — улыбается парень. Весь завтрак не могу отделаться от мысли, что Лёша — это лучшее, что случалось со мной за последнее время. Когда Лёха уходит, со мной остаётся чувство счастливой тоски. Если спросить любого человека: «вы любили когда-нибудь?» — он ответит: «конечно», и будет мерить любовь уровнем страдания, а здоровые отношения измеряются уровнем счастья, теперь думаю я. Нейтрально счастливым я остаюсь до обеда: я счастливо мою посуду после завтрака, после решаю даже вполне счастливо поставить стиралку и пропылесосить. В районе обеда уровень счастья подскакивает до максимума, когда на экране телефона высвечивается дурацкая Лёхина фотка с Зевсом. У нас на звонках у обоих такие, с недовольным котом. — Можешь спуститься, я у падика? — начинает голос в трубке без приветствий. Голос ровный, и я принимаю его за спокойный, а не уставший. — Последовал моему совету и прогуливаешь? — шучу я, — прям с обеда начал! — Можно и так сказать, — вздыхает Лёха, — так спустишься, нет? — Ты прогуляться хочешь? Лёха как-то грустно смеется, и теперь не до шуток уже мне. — Че? — не догоняю я. — Да ничо, спускайся. Лёхины загадки меня нихуя не радуют. Я наскоро натягиваю на домашнюю замызганную футболку с диплодоками первую попавшуюся толстовку, похоже что Лёшину, какие-то тапки на голые ноги и через ступеньку лечу вниз. У падика никого, зато чуть дальше на лавке я угадываю сидящего Лёшу. Перед ним стоит Саня, спиной ко мне, загораживая парня. Эта ситуация не нравится мне все больше. — Что происходит-то? Саня делает шаг в сторону, и теперь я вижу какую-то пластиковую приблуду, типа той, что накладывают при растяжениях, на Лёхиной ноге. В руках парень держит второй свой ботинок, завернутый в прозрачный пакет. Приблуда на ноге выглядит профессионально, это не линейка, перемотанная эластичным бинтом, что наталкивает меня на мысль, что Алексей сегодня успел побывать в травме, а не в медпункте универа. Следом мне в глаза бросаются еще и драные джинсы и общий помятый Лёхин вид. — Мгновенная карма, — вздыхает Лёша. Я замечаю, что все его силы направлены на то, чтобы выглядеть спокойно, но по всей видимости, это последние его силы. Он прикрывает глаза и тяжело дышит. — Че? — Я все еще не понимаю нихуя, а эти двое не спешат мне ничего объяснять. — Че-че, — передразнивает меня Саня, — гололед, че. — Я, короче, в рот ебал этот день, — подаёт голос Лёша, — Жек, помоги мне плиз уже подняться домой. Я тоже из последних сил сохраняю спокойствие, потому что хочу орать, но как тут поорешь-то? — А может, мне кто-нибудь объяснит, в чем дело? — Да господь, я наебнулся у нас на лестнице, — устало говорит Лёша, — обеспечил себе значит прогул, Сане тоже, потому что он меня повез в больничку, а теперь, блять, просто помоги мне домой подняться. Лёша медленно вытаскивает из куртки помятую пачку и хлопает себя по карманам в поисках огня, Саня хмурится и выбивает сигу прямо у него из губ. — А еще у него сотряс, — объясняет он свои действия, — и ему курить нельзя. — А тебе все распиздеть надо? — Лёха достаёт еще одну, смотрит на нее с ненавистью и убирает обратно. — Ой, иди нахуй уже, Саня. — Ага, я как раз туда и шел, — жизнерадостно скалится Саша, — лан, пацаны, я реально погнал, у меня это путешествие в областную вообще не входило сегодня в планы. Саня протягивает руку сначала Лёхе, который пожимает ее с недовольным еблом, которое приобретает землистый оттенок, потом мне, и когда отходит от нас на метр резко, перестает меня интересовать. — Хули ты мне сразу не позвонил-то? — рычу я Лёхе, осматривая пространство около падика на предмет посторонних, — и что у вас за контры? По моим прикидкам в этой части двора мы одни, что позволяет нам с Лёхой выяснять отношения как недовольной семейной паре. Сначала он буравит меня гневным взглядом, который в этом его состоянии получается скорее жалобным, потом все-таки отвечает: — Мы посрались. — Да ладно блять, — вскидываю я руками, — а то я не заметил! Не подскажешь из-за чего? — Не подскажу, — Лёха продолжает смешно упираться, и я с одной стороны хочу продолжить этот спор, чтобы выбесить его, но с другой стороны жизнь ему сегодня и так уже знатно подосрала. — Ладно, пошли, — я наклоняюсь к Лёхе, все еще сидящем на лавке, что подхватить его под руки и помочь встать, но резкое желание поцеловать этого бедолагу накрывает меня, и я быстро и смазанно целую его, не успев подумать. — Да блять, — вдруг ругается Лёха, отпихивая меня от себя ботинком в целлофане, который остаётся у меня в руках, уставившись куда-то мне за спину. Если до этого у его лица был землистый оттенок, то теперь Лёха конкретно так взбледнул. Я резко оборачиваюсь, молясь, чтоб за моей спиной была хоть девочка из «Звонка», хоть моя деканша, но тот, кого я там вижу гораздо, гораздо страшнее. — Здрасьте, Лидия Николавна! — мне остаётся только дебильно улыбаться, с Лёхиным ботинком в руках, в заляпанной майке и пластиковых тапках на голую ногу в ноябре, в надежде, что она ничего не заметила. Заметила. По наливающимся кровью глазам и бровям, стремящимся к небу, вижу, что мой невинный поцелуй от Лёшиной мамы не укрылся. Эти брови и тяжелое дыхание намекают мне о начале скандала. Лёхино белое лицо намекает, что его экстренно нужно эвакуировать домой. — Лёшенька, что же это такое-то?! — она набирает полную грудь воздуха, — мне позвонили из деканата твоего, сказали, что ты ногу сломал, на звонки не отвечаешь! Что мне думать-то оставалось, я приезжаю, а тут это! — Что «это», мам? — устало спрашивает Лёша, все же вставая и цепляясь за меня. — Это, — она тычет трясущимся пальцем на меня, когда я делаю вторую попытку увести парня. — «Это» — это стало быть я. — А то, что я ногу сломал, тебя уже не очень интересует? Я, кстати, не сломал, если что, это вывих, — Лёха говорит медленно, разделяя слова, сосредотачиваясь на том, чтобы устоять на одной ноге с моей поддержкой. Во взгляде Лёшиной мамы какая-то не опознанная мною смесь — разочарование, обида. Не могу до конца понять, уже даже с Зевсом научился, а с ней не выходит. Точно знаю, что быть там этой смеси не должно. А еще я чувствую ответственность за Лёшу и желание поскорее эту встречу закончить. — А я с детства, с детства знала, что с тобой что-то не то! — это она уже на меня переключается, — тебе же из-за него сломали ногу, да? Тебя избили, да? — это снова Лёхе. — Никто меня не бил, боже, — закатывает глаза пацан и виснет сильнее. У меня ругаться нет никакого желания, особенно глядя на затравленный взгляд пацана, который держится за мое плечо, как мне кажется в прямом и переносном смысле. Снова перехватываю его и веду к подъезду. — Куда ты его повел? — она хватает меня за руку и тянет к себе, Лёха от этих бугуртов опасно покачивается. — Домой, — односложно отвечаю я, загораживая парня. — Сейчас же! — Что сейчас же-то?! — перебиваю я ее, вскипев от этих семейных историй, — к вам на автобусе его везти или что?! Давайте у него хоть голова пройдёт, и тогда вы на него поорете? Вам же главное рассказать ему в очередной раз какой он ебаный?! Ой да блять все. Я нахожу в кармане толстовки ключ от падика и за несколько мгновений преодолеваю расстояние до двери. — Пока, мам, спасибо, что приехала, — кидает Лёша, и мы, не дожидаясь ответа, исчезаем за тяжелой железной дверью. До пятого этажа поднимаемся в гробовом молчании. Я не знаю, с чего начать, а Лёхе, видимо, банально стремно. Физически, морально, по-всякому. Мне тоже стремно, что я напиздел на его маму, но сколько можно-то?! Укладываю его на диван в уличной одежде, решаю потом с этим разобраться. — Что там по сотрясению? — первым молчание нарушаю я. По ощущениям у меня сейчас голова расколется, или я блевану, — вздыхает Лёша, — но, может, это из-за мамы. — Не переживай за нее, ей придется это принять. — Пиздец, легко тебе говорить, не у тебя там каминг-аут произошел сейчас, — отвечает Лёша. — Я, если честно, вообще плохо понимаю, что произошло, может это мой воспаленный мозг? — Ну хочешь я сейчас домой позвоню и расскажу все своей? — я сажусь на постель рядом, легонько дотрагиваясь до Лёшиной руки. — Не стоит, моя по-любому уже твоей позвонила. Сейчас сама перезвонит. Я ухмыляюсь, радуясь, что чувство юмора Лёха не отбил. — Давай решать проблемы по мере их поступления, — вздыхаю я, — тебе что-то выписали? Что сказали вообще? Какие правила? — Лежать сказали. — объясняет пациент, — В куртке рецепт, надо в аптеку. — Сейчас все будет, — легонько целую его в лоб, перед тем как встать, но Лёха перехватывает мою руку, и я сижу так немного рядом, — оденусь нормально только. — Моя карта в рюкзаке. — Иди нахуй, а. «Еще я сейчас буду твое-мое тут устраивать», — думаю я. По губам Лёши пробегает легкая усмешка. Есть особый кайф, когда кто-то может отвечать на твой сарказм сарказмом, вместо того, чтобы обижаться, или вот так вот не воспринимать все на свой счет. Парень выглядит, мягко говоря, не очень, оно и понятно, и я оставляю его в покое от всех дальнейших расспросов. На листке, который я нахожу в куртке, список лекарств, я разбираю, что там обезбол, глицин, в который я не очень-то верю, и что-то от тошноты с пометкой «по состоянию». — Лёх, а тебя тошнит? Лёша молчит, и я уже пугаюсь, как бы он не отъехал. — Тошнит, — произносит он чуть погодя, — блять пиздец, ну как это все-то а. — Ладно, не умри тут за 15 минут, я быстро. Получается действительно быстро, но сука очень дорого. По возвращению домой я нахожу Лёшу в той же позе и одежде лежащим поверх одеяла. Только сверху еще лежит Зевс, то ли пытаясь придушить своим весом хозяина, чтоб не мучиться, то ли вылечить. Я сначала так разнервничался из-за этих семейных скандалов, а после из-за состояния парня, что совсем проигнорировал Лёхин вид. Видимо, Зевс все-таки лечебный, потому что, когда я захожу в комнату, признаки жизни Лёха подаёт. Протягиваю ему горсть таблеток и стакан воды, Лёха глотает все не глядя и собирается ложиться обратно, но я его перехватываю. — Давай я тебе помогу переодеться в домашнее. Я так понимаю, ты все равно не скоро куда-то пойдешь. — Наблюдательный. — Не пизди и подними руки. Переодевать Лёху забавно: обычно, когда я стягивал с него штаны, следом мы занимались сексом, сейчас же я очень аккуратно освобождаю отекшую Лёшину ногу от штанины, надеясь не задевать ее больше, чем требуется. Из-под тугой повязки я вижу огромный синяк, расползающийся по голеностопу. — Как нога? — Не знаю, по-моему там еще уколы не прошли. — Первая хорошая новость дня, — говорю я. — И я пригубил водки триста, — продолжает за меня Лёха, и мы хихикаем как ебанаты. — Сейчас еще таблетки подействуют и перестанешь хотеть рыгать. — Побыстрее б. Вообще Черняк завещал сигареткой пугать рвоту, — вздыхает парень. — Так у него отрезанная голова была, а не сотрясенная, — цыкаю я на него. Таблетки действительно быстро действуют, и Лёха засыпает, уткнувшись носом мне в плечо. Первый раз я вижу его таким беззащитным. Это странно, но в то же время невероятно органично. Просыпаюсь я от вибрации мобильника возле моего лица, на котором высвечивается «мама». Да, Лёша был прав, Лидия Николавна не смогла держать в себе такие новости. Хочется проигнорировать телефон, просто выключить его и включить в следующем году. В следующем году это, конечно, непозволительная роскошь, но отложить этот разговор на завтра я вполне могу и зажимаю боковую кнопку телефона.