Дети Атланта

Шесть недель. Проклятье. Тесей едва удерживается, чтобы не раздавить в руке смартфон с его сухо светящимися цифрами. Бард по-прежнемму не появляется — и не подаёт никаких знаков. — Вот как, — произносит Правитель сквозь зубы, не заботясь, что на его речь отреагирует «умная» система. — Ты, оказывается, не способен даже открыто объявить мне о разрыве, вместо этого предпочитаешь отлёживаться на дне… Трус. Прежде он скорее бы оглох и онемел, чем применил бы к Барду это слово. Теперь, меряя шагами кабинет, он даже особо не вдумывается в сказанное. — Чего доброго, надеешься, вдруг сам забуду… С глаз долой, из сердца вон? Шутку понял. Обхохочешься. В маразм мне впадать ещё рановато, не находишь? Забывшись, Тесей ударяет кулаком по столу. Пустая чашка из-под кофе — пятая за день — подскакивает на блюдце. Пульт тревожно мигает. — Внимание, к вам посетители, — неизменно-приветливо докладывает система. — Статус: золотой. Имя: Де… Электронный голос обрывается на полуслове. Входит Деметра, цокая каблуками и показательно помахивая каким-то пластиковым квадратиком. Ах да… — Пригодилась наконец, — она убирает пропускную карточку в карман жакета. Снова вызывающе яркого, кислотно-салатового цвета. — И нет, до сих пор я не злоупотребляла. Цени. Тесей кивком предлагает ей сесть. Похоже, Деметра всё-таки явилась вовремя. Она плавно опускается в кресло напротив. Подпирает рукой подбородок. Маникюр у неё, по счастью, не зелёный, — при всей броскости райской птицы Деметру никогда не подводит чувство меры. — Что у тебя происходит, Тесей? — её голос негромок, доверителен, но и обеспокоен. — Твоё настроение чувствуется сквозь стены. И я сейчас даже не преувеличиваю — у меня пол-офиса с утра на цыпочках ходит. Не хочешь сказать, почему? — Деметра… — Тесей медлит, обдумывая: выложить всё сейчас же или отмахнуться. — Это ведь касается плана «Шекспир»? Или, — она выдерживает секундную паузу, — того самого человека? — Ты права. И в том, и в другом. — Он прикасается к сенсорной панели, командует системе: — Сорок минут не принимаю. Спасибо. …Через некоторое время Деметра печально качает пышной тёмно-рыжей причёской. Неодобрительно блестит модными очками в сторону чашки с остатками кофе. — Ты совсем не отдыхаешь в последнее время. «В последние двадцать лет», — отзывается другой голос. — Какой тут отдых? — Правитель ослабляет узел галстука. — Когда каждую минуту представляешь себе… да чёрт знает что! Дем, почему я должен обо всём догадываться? Если План отменён — отчего Бард не хочет сказать мне это прямо? Я ведь не всевидящ, наконец! — Как насчёт дронов? — осторожно предлагает Деметра. — Зачем? Чтобы посмотреть ему в глаза? — с едкой горечью усмехается Тесей. — Надеюсь, что не скоро опущусь до такой драмы. — Ты и без того натуральный король Лир, — Деметра вздыхает, но её глаза сосредоточены и жёстки. В них происходят прямо-таки алгебраические вычисления. — Как для полного сходства ещё в отставку не подавал — ума не приложу. Коварная мысль о снятии полномочий уже мелькала, и не один раз. К счастью, у Правителя хватает духа об этом промолчать. — Ну и что ты собираешься предпринять? — План «Шекспир» будет отменён. В обоюдном порядке. Без драм так без драм. Произносить вслух такие вещи — всё равно что ворочать неподъёмные камни. Ответ Деметре явно не нравится. Она чуть заметно хмурится, однако не смеет возражать. — В таком случае могу посоветовать только ещё одно. Тесей поднимает воспалённые бессонницей глаза, уже догадываясь, что услышит. Он и сам принял это решение — как черту, перечёркивающую План. Но отчего бы не позволить озвучить его Деметре? Пусть знает свою ценность. — Не затягивай с помолвкой Икара и Лии. * * * — То есть раз ты медный — значит, по умолчанию тупой? С рождения? Искреннему возмущению в голосе Бродяги нет предела, словно на него уже надевают браслет низшего статуса. — Не совсем так, — Андромеда ожесточённо ерошит волосы надо лбом. — Тьфу! Совсем не так. Браслет, во-первых, носят с четырнадцати лет. — А статус кто определяет? — Бродяга настроен подозрительно, как исследователь ядовитых змей, но не без глумливости. — Неужели сам Правитель? Она прилагает усилие, чтобы не прыснуть в кулак. — Тест пишем специальный. После седьмого класса. — Это задачки и головоломки, что ли, всякие?.. Андромеда переводит дух. Всё-таки рассказывать о Полисе изгою — всё равно что объяснять внешний мир младенцу, ждущему рождения. — Не только. Там проверяется всё сразу: логика, память, творческие способности… — Она предчувствует ехидный ответ в духе «ну и как тебе за Куполом с твоими способностями?». Но Бродяга молчит, хмурится, что-то прикидывает. Затем оборачивается к ней. — Погоди, не сходится что-то… Которые, скажем, медные — то и живут все в кварталах для бед… для медных? — Он очерчивает жестом некий сектор в воздухе. — Ну да. В основном. — Вот! — Бродяга торжествующе поднимает палец. — А если медный возьмёт и женится на серебряной, то куда они пойдут? Или тоже будут… — он осекается, но Андромеда успевает понять и жарко вспыхнуть. — В смысле, так и будут друг к дружке бегать всю дорогу? Или такое у вас вообще ни-ни? Вон батя однажды про касты рассказывал… — Не-е, что ты! — она отмахивается, развеселившись. — Просто будут жить вместе в «медном» квартале. Либо в «серебряном» — но тогда платить статусный налог. — Значит, всё-таки деньги, — морщится Бродяга. — А повыситься нельзя? Из грязи в кня… — он усмехается, — из медных в серебряные? — Можно, запросто даже! — горячо кивает Андромеда, радуясь, что он понимает — пытается понимать. — Ну как запросто… Есть особые курсы. Ходи и повышайся себе… Но вот в золотые — уже вряд ли получится. Да и мало кто этим пользуется, на самом-то деле. — Ага… Всех всё устраивает, на том и стоим? — недобро щерится Бродяга. — А чем плохо, что все довольны? — вызывающе пожимает она плечами. Он опять весь подбирается, только темнеющие, колючие голубые глаза глядят в сторону лагеря, да на руках, опущенных между колен, выделяются крупные костяшки. Андромеда шутливо шлёпает его по предплечью, мазнув пальцами, — рукава куртки закатаны, — и с удивлением отмечает, что кулаки расслабляются. — Ме-еди… Приоткрытый в улыбке рот, опущенные веки. Снова это отчётливо голодное, выслеживающее выражение. — А что, много таких, как ты? — с неожиданным любопытством спрашивает Бродяга, водя большим пальцем по узкой прохладной полоске браслета. — Каких? — Платиновых, — прикосновение смещается на кожу запястья. — Да не очень… «Трое. Сейчас — трое». — Элита Полиса, выходит? — Ещё раз скажешь «элита» — и я тебя укушу, — начиная закипать, предупреждает Андромеда. Изгой ловит её за обе руки. Почти роняет её к себе на грудь, уже откровенно смеясь. — А я, может, этого и добиваюсь?.. * * * — Крылья? Да отлично! Как раз запускаем массовое производство. Ты, кстати, как на это смотришь? — дипломатично подмигивает Брут. Сестра гения передёргивает плечами с нервным смешком. И подцепляет нарочито огромную ложку мороженого. Брут может устроить что угодно наилучшим образом — чтобы никто не ушел обиженным. В Полисе, где краеугольным камнем стал комфорт, это чуть ли не первостепенная задача. И одновременно ценнейшее из качеств. О том, что за этот талант расплачиваешься головной болью, выгоранием и, наконец, плевком на собственные стремления — догадываются немногие. Брут как никто другой умеет сглаживать острые углы и разгорающиеся конфликты. Откуда-то он знает, что очень скоро придётся заняться этим вплотную. Предчувствие крепнет — то ли в связи с близкой помолвкой Икара и Лии, то ли с чем-то ещё. Брут смотрит широко и одновременно видит малейшие детали — редкий дар. И если смотреть с высоты — хм, неплохая идея для слогана? — то искусственные крылья имеют все шансы «выстрелить» на рынке. Доработка завершена, производство идёт, пиар-компания запущена. Шестерёнки движутся. Два метра от земли, само собой. Пришлось пойти на хитрость при первом внесении корректив… — Представляешь, я ж специально сначала занизил планку до метра. Ну, это классика… — Брут откидывается на спинку стула. — Чудеса дипломатии. Два метра — и довольны все, включая Правителя! — А мне и метра за глаза хватило, — фыркает Меди. — Рождённый ползать… ну ты понял. Брут успокаивающе машет рукой, но не возражает. Безопасность проверена многократно. И даже, паче чаяния, при отказе механизма не должно случиться ничего фатального — с двух-то метров!.. А ощущение полёта — просто волшебное, надо сказать; Брут уже успел лично проверить. А вот детали настораживают. Дурацкая плетёная фенечка под рукавом Икара. Сосновые иголки на подошвах. Уклончивые ответы. Возрастающая невнимательность к Лии. Идиот, не ценить такое сокровище!.. Вот он бы… Брут обрывает мысль, как будто она уже делает его совесть нечистой перед давним другом. Но тут же возникает другая догадка, хуже и отчётливее: сам Икар, похоже, особой совестью не страдает. Что платиновый мальчик захаживает к Изгоям — это, в сущности, ни для кого не секрет. Но что за интрижка у него завелась в лагере?.. Меди наблюдательна и упряма. Она не терпит нераскрытых загадок. Она должна была что-то заметить… Одно место красноречиво пустует, невзирая на то, что столик заказан на три персоны. И не кем-нибудь, а Тесеем. Следует признать: с его стороны было мудро устроить им передышку, да ещё и здесь, в этом уголке парка, где они когда-то играли. Напомнить, что все трое — не только будущее Полиса, но и друзья с детства. Правда, из-за того, что Икара снова где-то носит, их с Андромедой вынужденный тет-а-тет подозрительно смахивает на свидание. Забавная мысль. Случайно ли? — Слушай, Меди, — начинает Брут небрежно, — а с чего это наш гений опять нас не удостоил? Ладно, с презентации смыться — святое дело, но… Андромеда — какую-то секунду — явственно мнётся. Раз. — Может, решил, что будет третьим лишним? — невинным тоном предполагает она. — Ну, я бы не сказал, что третий всегда непременно лишний, — беспечно улыбнувшись, кидает Брут наудачу. Он и в самом деле так считает. С Меди можно быть откровенным. На мгновение перед глазами, как нарочно, возникает картинка: сияющий и удивительно гармоничный треугольник из главных звёзд Полиса. Две части золота, одна часть платины — прекрасный сплав, почему бы и нет?.. Брут подавляет вздох. Икар местами порядком закомплексован, прямо сущий подросток. Впрочем, время есть. Лия точно не была бы против, и посмей кто назвать его лишним в этом союзе… О, Лия… Когда-то она казалась ему хрупким цветком под стеклянным колпаком. Теперь — настоящая тигрица, гордая, гибкая, опасная… Если Икар, трогательное звёздное дитя, вызывает желание оберегать (что Брут по мере сил и делает поныне), то перед Лией хочется преклоняться. Как перед божеством. Смотри-ка, а замечание насчёт третьего-не-лишнего, похоже, угодило в цель. Андромеда словно бы собирается заспорить. Накручивает прядь на палец. И вдруг насмешливо выдаёт совсем неожиданное: — Интересно, согласны ли с этим Изгои. Может, и не согласны, но помянуты неспроста. Два. — Вряд ли. Сдаётся мне, у них там всё более… консервативно. — Ты прав, Брут, — кивает Меди, и на миг её янтарные кошачьи глаза, сузившись, глядят куда-то сквозь деревья. Три. Для полной картины не хватает чего-то ещё. Брут перебирает свою память, как файлы. Когда удалось уломать всех на безопасные «двухметровые» крылья — именно следующим вечером после прогулки на пустоши Икар вернулся как в воду опущенный. Кто-то не оценил его идею. Кто-то более близкий, чем друг, сестра… или Лия. — В любом случае даже нам, гениям, иногда можно и оттянуться, — скромно подытоживает Брут. — Компания процветает, все наслаждаются полётами, а наш герой наконец-то получит свою игрушку и успокоится. — Успокоится?! — Меди тихонько и ехидно складывает комбинацию из трёх пальцев. — Да он вчера ещё успокоился только в пять утра! В яблочко! Люди любят возражать, и это весьма полезно. — Ну вот. Теперь-то он чем недоволен?.– с деланным разочарованием наклоняет голову Брут, хотя предвидит ответ. — Весь вечер опять химичил с готовыми схемами, — Меди отставляет в сторону пустую креманку, сводит брови недоумевающе и тревожно. — Кажется, Икар хочет снять ограничители. Брут в сердцах сжимает кулак и постукивает по столешнице. Ну же, ну! — На всех крыльях? — Нет, какое там. Я видела расчёты… Только на двух парах. Щёлк. Паззл сложился. Молодец, Меди. Свидание — почему бы его так не назвать? — проходит восхитительно. Андромеда нагибается поправить ремешок босоножки. Из-под ворота выпадает не то кулон, не то подвеска на кожаном шнурке. На шее слегка краснеет натёртая полоса. Нет. Об этом Брут спрашивать пока не будет. …До наград и презентаций ещё несколько лет. Сделав очередное «солнышко» на турнике — такое впечатление, что ещё довоенном — Брут спрыгивает на землю. Отряхивает горящие ладони от чешуек краски, как ни в чём не бывало приглаживает чёлку. Снисходительно ловит восхищённый взгляд Андромеды. Тут же беспокойно озирается по сторонам. — А где Икар?.. На площадку выбегает запыхавшаяся Лия. Резинка слетела с её волос, тёмные пряди рассыпались по плечам, и на принцессу она не очень похожа. — Там… он… — Её рука, почти механически от испуга, машет в сторону гаражей. Икар неловко сидит на земле, правой рукой прижимая к груди левую — так, что не вдруг потом разогнёшь. Даже из-под вороха упавших кудрей, слипшихся на лбу, легко разобрать, что лицо его белое как мука. Левое колено рассажено до крови. — Ты что? — Андромеда бросается к нему, становится почти на четвереньки — джинсам так и так хана. — Сломал?! — Не рассчитал… — Он говорит сквозь стиснутые зубы и пытается замороженно улыбнуться. Он выглядит виноватым. — Приземлился вот… не очень удачно… — Воздухоплаватель, твою!.. — в отчаянии рычит Брут. Он, едва не бледнее Икара, путается и промахивается по экрану, набирая скорую. — Да сиди, ещё сдвинешь себе что-нибудь! Ч-чёрт, эх… Алло? У нас тут перелом, кажется… Да, «медный» квартал, улица… Меди, какой дом?! Пока он мечется в ожидании медицины, Лия, плача, бинтует Икару разбитое колено. Перелом оказывается всего лишь вывихом. «Медный» квартал отныне закрыт. Да и как-то несерьёзно там играть, — из подросткового возраста вся четвёрка вот-вот выйдет. Брут, как старший в свои шестнадцать, возмущённо клянётся, что не допустит, чтобы гений ненароком свернул себе шею. А Лия и в детстве нечасто с ними носилась, у неё довольно строгие родители, — но с того глупого прыжка с гаража она, похоже, немного влюблена в Икара… Да, зачинщиком игр обычно был Икар, но детали всегда лежали на Бруте. Андромеда неторопливо прячет шнурок с камнем обратно. Застёгивает верхнюю пуговицу, глядя в проницательные, прохладно-зеленоватые глаза Брута почти с вызовом. Он всё заметил. Как ни старайся, сентиментальность всё-таки подводит безотказно — подвела и её, дочь Правителя. Что ж, если разобраться, есть в кого… Нечаянная дерзкая мысль вызывает смешок. Интересно, что подумал об этом Брут? Он внимателен к мелочам, и порой это даже досадно. Например, сегодня. Но, с другой стороны, за подобную наблюдательность его и ценят — равно как и за безупречный такт. Брут скорее пройдёт десять кругов окольными путями, чем задаст какой-нибудь беспардонный вопрос. Он неконфликтен, вежлив, всегда дружелюбно настроен, даже если приходится разгребать свои или Икаровы проблемы. С Брутом легко — в том числе молчать. И, как ни крути, они хорошо понимают друг друга. Взять хотя бы ту затею, случившуюся чуть позже… Четвёрка золотой и платиновой молодёжи незаметно выросла из лазанья по чужим гаражам и вскоре облюбовала этот самый парк — а ещё кино. Трудно сказать, кому из них первому пришла в голову идея реконструировать театр, но этим неожиданно загорелась вся компания. Однако упросить Тесея на такую авантюру представлялось нелёгким. Он был погружён в соцпроекты — и внятно пояснил, что пособия для «медных», строительство новых учебных заведений и вообще обеспечение достойного уровня жизни для всех статусов и так влетают бюджету в немалую копеечку. И возрождение театра в это напряжённое время стало бы занятием долгим, нудным, старомодным, да и просто не особенно уместным. Ведь, в конце концов, в Полисе уже было кино. Один за другим открывались музеи, парки, различные развлекательные и спортивные центры, — так к чему подобные излишества?.. Помнится, Андромеда тогда знатно приуныла. И черновики проекта театра, что воодушевлённо рисовала неделю, запихнула в дальний угол. Икар и Брут, сокрушённо покачав головами — что, мол, поделать? — на несколько месяцев, по выражению последнего, «ушли в подполье». А в день рождения Андромеды торжественно показали ей небольшую сцену в парке — деревянную, без кулис и с ещё не высохшей краской на заднике, но в точности как ей хотелось. (Один листок из проекта, к слову, исчез бесследно.) Сцена пряно пахла лаком и деревом. Какое-то время они оттуда не слезали. Приволокли оборудование, пару раз позвали петь Лию, которая уже успела засветиться на телевидении; однажды даже ухитрились поставить с друзьями короткую пьесу. — …А помнишь, как Эней забыл слова посреди монолога, но выкрутился? — Ага, и все решили, что так и было! — Главное — вовремя состроить умное лицо, — смеётся Брут. — И не теряться. На научных конференциях потом пригодилось, кстати. — Если бы не ты, у нас ничего бы не вышло, — Андромеда по-прежнему восхищается талантом друга учитывать детали. — Вся эта аппаратура, расчёты… — Если бы не ты, Меди, — серьёзно говорит Брут, отводя со лба всё ту же мальчишескую чёлку, — кто бы вообще за это взялся? — Это точно, — она легко пожимает плечами. — Смешная была идея, детская. Донкихотство, если подумать… — Да я не об этом, — Брут азартно взмахивает ладонью, как на трибуне. — Пойми, кто-то ведь всегда должен начинать такие вещи? Быть первооткрывателем? Вдохновлять других… воспламенять, если угодно? Знаешь, на самом деле вы похожи с Икаром. Куда больше, чем тебе кажется. Только он мечтатель, а у тебя это называется… — он чуть мнётся, трёт пальцем скулу, подбирает слова. — Воля острых углов. Слышал когда-то. Тебе очень подходит. — Ну ты скажешь… Андромеда польщена. Нет, поверить в слова Брута ей нелегко — слишком красиво, слишком книжно звучит. Не про неё. Такое надо ещё заслужить. Вместе с тем слова о «воле острых углов» вызывают в памяти кое-кого другого. Кто, кажется, из одних сплошных углов и состоит — снаружи и внутри, — и совершенно не привык видеть плавные линии в окружающем его таинственном и опасном мире. «В тебе кровь. Я тебя сразу понял». Может, тогда Брут и вправду не врёт? И то, что представляется детским вздором — вдохновение, а упрямство — на самом деле настоящая воля?.. К тому же Андромеда помнит: когда-то Брут ей точно нравился. Похоже, именно в ту эпоху деревянной сцены и великих начинаний. Над тентом кафе шуршат кроны. Парк огромен, тенист и раскидист. Но всё-таки это не лес. * * * Нельзя. Нельзя прятать когти и опускать щетину на загривке. Мысли вьются и звенят вокруг Бродяги, как навязчивые комары, только дымом костра их не отгонишь. Сна ни в одном глазу. «Лучше я буду зверёнышем, чем киборгом», — так он заявил Меди в прошлый раз. Понятно, из упёртости. Не хотел признать, что вконец запутался в хитросплетениях городских порядков. В ответ она насмешливо предложила вместе заглянуть как-нибудь в Полис — убедиться самому, что по тамошним улицам ходят живые люди. Почему-то это задело Бродягу за больное место. Когда он длинно и цветисто высказывал всё, что думает по поводу идеи, — этажей хватило бы на самый высокий небоскрёб центра, — подошёл Бард и вежливо поинтересовался, давно ли он блистает таким красноречием, тем более при юной особе. Меди негодующе покраснела. Он же слегка остыл, но шипел, как подобает залитым водой углям, ещё долго. Потом они огрызались друг на друга и мирились. Примирение однозначно… вышло неплохим. Ему понравилось. Бродяга переворачивается на живот, сбрасывает одеяло, кусает себя за палец и глухо рычит. Трудно распутать клубок чувств, назревающий внутри. Тебя пытаются приручить — что ж, подставляйся, играй, раз тебе так нравится. Только потом не жалуйся, когда на тебя нацепят коварно-ласковый электронный поводок. И не надейся, платиновым он не будет… «Да пошёл ты». Впитать, присвоить, не отдавать. Хотя бы пока возможно. Глупо надеяться, что она возьмёт и самоотверженно уйдёт к тебе в лагерь, не выживет она тут, ох не те условия для нежного тепличного цветочка… Впрочем, какой это к чертям цветок. Все пальцы исколешь, пока… Нет, с такими мыслями уснуть точно не получится. Бродяга выбирается из палатки и бредёт в сторону ручья. Ещё и луна сегодня совсем круглая. Волчья. Он находит достаточно глубокое место ниже по течению, там, где уже не перейти по камням. Стаскивает одежду и, стараясь не плескать, входит в чёрную воду. В первый миг оттуда хочется вылететь пулей. Постепенно тело привыкает. И обречённо успокаивается. Сработало, конечно. Теперь помышляешь только о том, как согреться. Покрытый гусиной кожей, Бродяга вылезает на берег. Стуча зубами, обтирается футболкой, натягивает остальное тряпьё и некоторое время просто стоит, рассеянно ловя взглядом то луну, то далёкий Купол. Нет, не потому она к тебе не придёт, что слабая и изнеженная… А вот через гордость свою — в жизни не переступит. Как и ты. Помахивая снятой футболкой, Бродяга возвращается в лагерь. — Ты чего по ночам бродишь? — с суеверным любопытством спрашивает один из Волков, по прозвищу Леший, пытаясь бесшумно выбраться из кустов. Леший младше и простодушнее, ему можно плести что угодно. — Схрон вчерашний проверял, — коротко отметает Бродяга. — Исчезни. Заснуть удаётся мгновенно. * * * Рукава водолазки, достающие до ладоней, немного стесняют. Андромеде то и дело хочется их подвернуть. Но здесь лучше не светить статусом. Этот квартал с натяжкой можно назвать благоустроенным, а уж зажиточным — едва ли. Разумеется, Полис тоже не строился с нуля; но каждый раз лицезреть кирпичные стены старых, непанельных домов, — с ума сойти, они настоящие! — словно ходить в музей под открытым небом. «Медный» сектор жмётся к самому краю Купола. Вот площадка, на которой Брут когда-то демонстрировал трюки, а Икар так неудачно приземлился. Теперь она вся изрисована детскими мелками в разноцветную клетку, и по разметке — на одной ножке, на двух, попеременно, крест-накрест — прыгают две девочки лет семи. Одна в пышном, наверняка выходном платьице, на другой шорты с кармашком. У той, что в платье, на руке красуются два пластмассовых браслета. Она поминутно теряет их, и, смеясь, бежит подбирать. Андромеда отводит глаза и быстро проходит мимо. Это сложнее всего — не думать о том, что через несколько лет на запястьях этих девочек впервые защёлкнется настоящий, отливающий жёлтым металлическим блеском браслет. Ещё один неприметный переулок. Дома редеют, и прямо на тротуар лезут буйные кусты шиповника. А этот маленький дом с зелёной дверью больше похож на какое-нибудь парковое сооружение, чем на жилище. «Умной» системой тут и не пахнет, поэтому Андромеда без затей достаёт ключ и поворачивает в замке. Каждый раз она, впрочем, делает это не без некоторого любопытства — что здесь изменилось, пока её не было? Конечно, это лишь игра мыслей. Вещи не живут своей жизнью даже за спиной, преображаются лишь те, кто смотрит на них… Здесь всё по-прежнему. Книжные полки, фонарик для свечи под потолком, пара ярко-красных спортивных матов на полу. Пылинки в солнечном луче. Остановившееся время. Когда они последний раз там собирались вчетвером — играть в ролёвки, читать вслух, строить недосягаемые планы? Год, два назад? Андромеда сбрасывает пухлую сумку на пол. Задумчиво окидывает взглядом стены. Как же сложно представить, что в первые годы строительства Полиса в таких домах просто-напросто жили. Работали сутки напролёт, засыпали под утро, делали невозможное. Через полтора часа она, кажется, понимает, что такое «невозможно». Дом блестит — но хочется прямо здесь свалиться морской звездой и не вставать до завтра. — Везёт Изгоям, — бормочет она. — Им хотя бы не так часто нужно делать уборку… Андромеда рассеянно опускается на пол. На днях брат всё-таки пробовал показать ей, как управлять крыльями. И сейчас ей, будто снова затянутой в обвязки и карабины, внезапно становится чуть-чуть не по себе. Точно незаметно перейдён какой-то необратимый рубеж. Она упирается лбом в скрещённые руки, обнимая пустоту. И вздрагивает от колючих прикосновений этой пустоты — даром что они только в воображении. С потолка безмолвно глядит карта звёздного неба. * * * Бродяга сам не в силах объяснить себе, зачем ноги выносят его в эти пампасы. Да ещё именно сейчас, когда от «мокрого угла», с северо-запада, тучи уже начинает заливать синеватым светом, идущим словно изнутри. Из-за этого призрачного света поле кажется светлее и ярче, чем небо. Высокие метёлки травы — одни сухие, прошлогодние, другие только вымахали — чиркают по лицу, воздух кипит, и крепнет неясное предчувствие. «Ерунда. С чего ты решил, что она придёт сегодня? Сейчас? Гляди, останешься в дураках, а то, чего доброго, вымокнешь почём зря…» Но Бродяга, разводя руками стебли, с жадностью всматривается в дорогу, которая выглядит ещё пустыннее, чем обычно. — Приди, — шепчет он сквозь зубы. — Догадайся. Я же чувствую… «А если придёт — ну и что ты ей скажешь? Повторишь какую-нибудь высокопарную дребедень из легенд Барда? Брось, память у тебя на его россказни, может, и неплохая, а вот язык…» Когда у истоков асфальта возникает движение, Бродяга в первый миг не верит. Пыль ветром подняло? Соринка в глаз попала? Но потом он видит светло-медную точку, ещё очень далёкую, будто блик на иголке, и сердце делается горячим и тяжёлым. Как спелый плод, которому не терпится упасть в подставленные руки. В какой-нибудь из книжек Барда точно бы так написали, не иначе. Андромеда сегодня налегке, без рюкзака, и одета по-цивильному. Это кажется важным. Как и то, что Бродяга почему-то не спешит ей навстречу, наоборот — застывает среди травы, слегка пригнувшись, не дыша, почти сходя с ума от непонятного теперь ожидания. И когда Меди, то ли оглянувшись, то ли прислушавшись, внезапно сворачивает прямиком в заросли, — неуверенно, словно ощупью, плывя сквозь стебли, уже почти глядя ему прямо в глаза, — он твёрдо знает: вот теперь всё идёт как должно. Как иначе и быть не может. Уловила, почувствовала, предвидела… Может, ещё в самом Полисе… Он выпрямляется. И делает шаг. Меди движется навстречу, не замечая метёлок, хлещущих по щекам, — медленно, как же медленно, даже когда переходит на бег. — Пришла, — выдыхает Бродяга ей в шею и падает навзничь, увлекая её с собой. Теперь метёлки травы качаются и смыкаются над головой, как целые деревья. Мгновенная острота счастья переплавляется в нежность, которой нет выхода — только скользить невесомо, краем губ и кончиками пальцем, вдоль резких линий чужого лица. Будто рисуя его заново. Андромеда нависает над Бродягой, слегка отстранившись, упёршись ладонями ему в грудь. Признаться, она ожидала, что будет наоборот, и думать об этом разом боязно и жарко. Такого ещё не случалось. Слишком близко, тесно, необратимо. Как это потемневшее небо, готовое опрокинуться. — Бродяга… — Андромеда произносит имя, хрипловато и просяще, не зная, что предпринять дальше. Под Куполом придумано много фраз, способных звучать красиво, уместно и вовремя, но попробуй их сейчас собрать… Всё разрешается одним словом. — Персей, — говорит Бродяга. Голубые глаза темнеют и поблёскивают. Небо пульсирует странным переменным светом. — У меня же есть ещё одно имя, помнишь… ну, всамделишное. — Он садится в травах, притягивая её к себе. — Будешь меня так звать теперь, Меди? Вот и прозвучало. И долгожданное имя, и это уверенное «теперь»… и неизречённый вопрос, который вряд ли можно было задать иначе. — Буду, — шепчет Андромеда. — Буду, Персей. Небеса с треском разламываются. Первые капли, тяжёлые, как пули, обрушиваются на пустошь. До лагеря отсюда добираться гораздо дольше, чем… — Бежим! — Бродяга, очнувшись, вздёргивает её на ноги. В зрачках — нетерпеливое, сумасшедшее веселье. Очередная молния выстреливает в сторону Купола, как указатель. Обо одеты легко и промокают до нитки за считанные мгновения, но бег уже подхватил их — и старая дорога летит назад, почти не задерживая подошв. — А он точно меня пропустит? — Бродяга-Персей перекрикивает ливень, когда впереди вырастает исполинская стена, мерцанием рассеивающаяся наверху. — Ещё бы, куда он денется! — Андромеда закатывает потемневший от воды рукав, показывая свою «платину». Не приходится даже замедлять бег — Полис впитывает их, словно капли дождя; они пролетают мимо старых кирпичных домов, сквозь чужие дворы, не обращая внимания, как кое-кто из «медных» оглядывается им вслед с лёгким удивлением. Гроза не доходит сюда в полной мере, но и воздух, и земля отчётливо ею пахнут. Земля белеет от осыпавшихся лепестков шиповника. — Это и есть твой умный дом? — изгой пытливо, но недоверчиво всматривается в зелёную дверь. — Это моё глупое убежище, — Андромеда сдёргивает с шеи ключ на том же кожаном шнурке. В полумраке за дверью она чувствует лопатками все неровности стены, пока руки беспорядочно шарят по спине и плечам Бродяги, обтянутым мокрой насквозь футболкой. Тот целует её — медленно и, пожалуй, почти нежно. Чужое сердце после бега сильно отдаётся в её ладонь. — Ты вымокла вся, — Бродяга раскрытой пятернёй убирает влажные пряди с её лица. — Вон как дрожишь… — Т-ты тоже, — Андромеда, гоня прочь лишние мысли, запускает руки ему под футболку. — Персей, сейчас, я… Тот, помогая ей, выпутывается из пропитанной дождём, липнущей ткани. Её лёгкая рубашка, ещё днём ярко-оранжевая, а теперь потемневшая от воды, падает на пол, кажется, ещё раньше. Есть минуты, когда руки храбрее разума, а глаза внятнее речи. Когда нужно вести друг друга через собственную непознанную, пугливую жажду, минуя препятствия, направляя и освобождая. Им нужно время, чтобы как-то согреться — и вместе с тем они ощущают себя двумя тлеющими спичками. Персей, он же Бродяга, воспламеняется легче лёгкого, и при этом совершенно не приучен к простой нежности. Удивительно, но Андромеда раскусывает это в самом начале, когда его словно прошивает током от любого её прикосновения — хоть самого невинного, хоть самого смелого. Она предчувствует неловкость и стыд в один из таких моментов. К счастью, Персей почти сразу понимающе кивает, не забыв отпустить что-то в духе «я, конечно, дикарь, но не идиот». Нет, всё идёт совсем не так, как можно было представить при любом раскладе. И в то же время немыслимо, преступно ново и хорошо. Даже когда поначалу у обоих, кажется, ничего не удаётся — не притёрлись пока друг к другу, как неношенная одежда к телу, не открыли себя до конца. Даже когда Андромеда, крепко зажмурившись, кусает Персея за голое плечо, чтобы пережить эту непривычную, почти болезненную новизну. Даже когда Персей приникает к ней, выдохнув, и дрожит, как нож, с лёту вонзившийся в дерево. Он тонкий и крепкий, словно сплетённый из ивовых прутьев. Рёбра, позвонки, впадины, стрелы ключиц, лезвия лопаток, — никогда ещё это не было так внятно, вплоть до того, что легко проследить и запомнить каждую линию пальцами, на ощупь. Она чувствует себя морем, омывающим и сглаживающим все острые углы.