Дети Атланта

Голова даёт о себе знать некоторой тяжестью. Яркость монитора кажется резковатой. У Тесея закрадывается подозрение, что это вовсе не от алкоголя, — да и пил он вчера, если разобраться, вполне в меру, — а последствия тяжёлого, муторного разговора, которым завершился вечер. Поминки по Плану и надеждам на собственное выстраданное счастье. Похмелье, отложенное на двадцать два года и явившееся в облике этой железной женщины, Мэри… Смешно, но как-то не очень. Всё же Тесей запивает таблетку стаканом воды, — пока он раздумывал, та успела слегка нагреться, — и вновь оказывается мыслями на вчерашнем торжестве. …Кажется, что все цветные вспышки, лучи и софиты теперь направлены на них троих. На Правителя, его рассерженную дочь и прямую, непрошибаемо-язвительную Мэри. Откуда она здесь взялась, она ведь с некоторых пор почти демонстративно не посещает подобные мероприятия?.. В любом случае, нельзя допустить, чтобы праздник увенчался скандалом. Выяснять отношения на глазах у всей верхушки Полиса — опаснейшая глупость. — И он, получается, ни разу с тобой не говорил о твоей матери? — голос Мэри, хрипловатый и спокойный, ничуть не повышается. Но в нём звучит негодование. — Узнаю его натуру, как же… А на кого он так скоро променял её память, полагаю, ты тоже не знаешь? Вот фурия… Напрямую Мэри не обращается к Тесею, и это необъяснимо пугает. При последней фразе Андромеда вскидывает глаза. — Интере-есно, — она набирает воздух, порываясь что-то выспросить. — Андромеда, — Тесей из последних сил старается быть сдержанным. — Поговорим дома. — Ловлю на слове, — немедленно огрызается та. И снова оборачивается к Мэри, а в глазах — отчаяние загнанной рыси. — Какие страсти, — ядовито цедит Мэри. — Знала я, с самого начала знала, что добром это ни для кого не кончится… Но разве ты способен слушать кого-то, кроме себя? Мало того, что это попросту безнравственно… — Мэри! — …и нет, далеко не по одной причине. Можно было бы примириться даже с фактом подобных… отношений, — это слово она выдавливает с трудом, словно что-то непристойное, — но не впутывать в это Полис и Изгоев! И чует моё сердце, что эта совершенно непростительная связь… — Что?.. — …длится до сих пор. Тут вспыхивает даже Андромеда, но вдаваться в причину этого — значит терять время. На них уже оглядываются, и разговор надо заканчивать как можно скорее. — Времена меняются, — тяжело роняет Тесей. — Моя… моя личная жизнь — не предмет для обсуждений на публике. Моё счастье — в счастье моих детей. Это он произносит совершенно чистосердечно. Будто ставит точку. Надеясь, что поставит её. — Что ж, в таком случае, — хмыкает Мэри, — сегодня ты, должно быть, счастливее некуда. Поздравляю! Она разворачивается и уходит. Осанка гордая, как двадцать лет назад. Только сделалась совсем сухой, по-зловещему, как одинокая осина. Разговор с дочерью выходит скомканный, и оба — оба! — что-то ощутимо недоговаривают. Откровения не вышло. Вышел едва намеченный и довольно посредственный набросок большой картины. Жаль… Из безрадостных размышлений Тесея выводит негромкое гудение смартфона. Искушение сбросить проходит быстро: высвечивается имя Деметры. С Деметрой следует считаться — она это доказывала многократно. Её называют и пресс-секретарём, и главным редактором, и даже владелицей связной башни. Официально её должность звучит как «специалист по межклассовым коммуникациям». На человеческом языке это дипломат, советник и глава СМИ в одном лице. На языке статусов — миллиметр до платины. Деметра неукоснительно делит людей на личное и рабочее. Тесей и его семья — единственный момент, где эти круги пересекаются. — Одиннадцать утра! — её голос бодр и как будто слегка злорадствует. — Гляжу, Правитель собирается всё узнавать последним?.. — Что случилось, Деметра? — Ночью кто-то пытался взломать дверь аварийного выхода. — Дем?.. До разума слова ещё не дошли. А сердце выдаёт удар, сравнимый с разрывом снаряда. — Что-то мне подсказывает, что этот кадр хорошо тебе знаком. Изволишь взглянуть?.. В сообщении всплывает видео. Дальнейшие её комментарии отступают куда-то на второй план, как голос экскурсовода. — …как самозабвенно он перебирает отмычки! Чистый хендмейд, между прочим! Да-а, были люди в наше время… Шесть часов! Жаждет социальных коммуникаций, однако… Хотелось бы ещё знать, с кем? — Деми, — Правитель не узнаёт своего голоса, и приходится кашлянуть, — никто… никто больше не видел эту запись? — Изъяла у смотрителей, когда проверяли, — Деметра, как по волшебству, меняет тон с глумливого на почти деловой. — Дверь заблокировалась автоматически, сбой системы… Ах да, с камер стёрто, всё чисто. Не переживай. Легко сказать. Тесей отправляет видео в корзину и прикасается к «умной» панели. — Срочный вызов дрона «Ариадна». Выходит, не он и не Бард. Какая нелепость — дверь… — Молчишь уже минуты три, — надо же, и вправду столько прошло. — Всё так серьёзно?.. Тесей выдыхает, приходя в себя. — Деми, мне нужен доступ к личному кабинету. Для… переговоров. — Я бы предпочла назвать это другим словом, — ответ Деметры звучит раздражённо, но с некоторым облегчением. — Промолчу, как бы это назвала половина Полиса… И, предупреждая твой вопрос — нет, это не шантаж. — Она делает секундную паузу. — Но не хотите ли вы уже уладить свои шекспировские страсти? Не первый год, а всё как… — Да. Спасибо. Какое-то «спасибо» здесь — чушь. Деметра бесценна. Но время дорого. Нужно бросить к аварийному выходу лучших механиков. И немедленно записать видеосообщение… «Ариадна» прибыла и выжидающе жужжит над ухом. * * * В Полисе, наверное, есть лишь один надёжный способ быть спокойным за внешнюю сторону своей личной жизни. Это когда ты держишь в руках все городские СМИ. С внутренней стороной и того проще. Сходить раз в неделю к психотерапевту — всё равно что вымыть голову. Кстати, надо свериться с рабочим графиком. Деметра открывает электронный календарь и переставляет пару заметок. Для Деметры в её собственных отношениях работает, на первый взгляд, предельно ясная схема. Никаких драм и многоступенчатых планов. «Если человек мне интересен — мы с ним приятели, — говорит она себе. — Если у нас общее дело — сотрудники. Если личность меня увлекает, восхищает и завораживает — скорее всего, мы друзья или подруги. Если ко всему этому прилагается прелестное тело и добровольное согласие — мы любовники. Проще некуда». Остальные различия для Деметры — что-то несущественное, вроде цвета глаз или топинга к мороженому. Иной раз кажется — Правительницей она не стала лишь потому, что и без того сложный график грозился бы уплотниться в несколько раз… Эта мысль забавляет. Отдавать лишнее время своей жизни людям Деметра, разумеется, не станет даже за власть. Она слишком хорошо знает, какова её целевая аудитория. Быть крылом для всех– значит раствориться за белизной образа. Про любовников и любовниц Деметры никто не знает. Даже Тесей. — Бедолага, — ворчит она вполголоса себе под нос, перебирая нужные коды и пароли на экране. — Колосс… Вот поэтому мне бы и не хотелось занять твоё место. Сам понимаешь, личное в нашем случае — это уже политическое, так что любая утечка… А всё же зря тогда не согласился. Деметра вздыхает. Вот тут её совет, можно сказать, пропал даром. К психотерапевту Тесей честно сходил несколько раз, взял на вооружение кое-какие схемы — но обсуждать отношения отказался наотрез. Что попишешь, в какой-то мере он ещё человек старой гвардии… Смартфон деликатно динькает. Серебристый отзвук некоторое время висит в кабинете. — Да, — Деметра мгновенно меняет тон со скучающе-ехидного на тёплый, почти нежный. — Привет, Фрейя. * * * Нести на себе это громоздкое сооружение через полгорода, а потом ещё и по лесу — приключение не из самых приятных. Вместе с кевларовым футляром крылья весят прилично, а если учесть, что так просто их не спрячешь… Хорошо хоть вся автоматика на платину реагирует безукоризненно. Андромеда вытирает лоб. Как эта конструкция может оторвать от земли? А как когда-то летали самолёты?.. Она всё ещё сердита на брата. С другой стороны, злиться ведь можно на тех, кто ведает, что творит. Икар — тот живёт в каких-то иных измерениях. Хорош подарочек… Со своими технологиями и своей великой любовью Икар, похоже, окончательно забыл, что даже два метра над землёй для Андромеды — мука и позорно дрожащие колени. То есть взлететь она, может, и взлетит, но потом полдня будет бороться с противными мурашками при каждом шаге. А к чему такие переживания из-за игрушки? Дело, наконец, не только в высоте. Андромеда смотрит на верхушки сосен, на прорисовывающийся вдали свод Купола… Новые крылья легко могут достичь того и другого. И это, наверное, не предел. Трудно сознавать, что несёшь за спиной подобное всемогущество. Оно само по себе тянет к земле. Тем печальнее, если Икар из-за них окончательно потеряет голову. Например, разрушит своё и чужое счастье. Андромеда твёрдо решает не прикасаться к своим крыльям никогда. Спрятать их так далеко, чтобы и самой не отыскать. Хотя бы здесь. — Это что ещё за хреновина? — щурится Бродяга. — А-а, ну да… — Он трогает белую поверхность футляра. — Тоже неограниченные? Она кивает, садясь рядом и устало роняя ношу. — Вот как. Значит, тоже решила полетать?.. — Голос Бродяги, если её не обманывает слух, внезапно отдаёт тоской. — Ещё не хватало, — Андромеда вздрагивает. — Слушай, Персей… а можно их тут где-то спрятать? Эта часть оврага ничем не отличается от других. Пыльная трава, длинные стебли мятлика. Но стоит забрать их в горсть — и под снятой дерниной обнаруживается металлическая крышка люка. Бродяга спрыгивает вниз. Нетерпеливо машет. При свете дня в люке угадывается что-то вроде тесноватого бревенчатого колодца. — Давай их сюда! Андромеда осторожно спускает крылья в круглый проём. Бродяга накрывает их старым брезентом в углу. — Никто не найдёт. Здесь несколько таких… берлог, — он обводит рукой широкий полукруг, намекая на овраг. — А про эту знаю только я. Иди сюда, хочешь? Она с сомнением смотрит вниз. Колени, конечно, слабеют — иррационально и глупо. «Успокойся. Здесь даже, чтобы ногу подвернуть, придётся постараться…» Сердце успевает только подлететь к горлу — приземляется она в руки Бродяге. Тот не торопится её выпускать, стоя на земляном полу. — Не закусывай губу другой раз, — ворчит он ей на ухо. — Прокусишь же, вон, кровь… Уж лучше глаза тогда закрой… Андромеда с вызовом зажмуривается. Чувствует, как Бродяга жмётся лбом к её лбу. Смешно, как-то очень по-звериному. — А это что такое? — вдруг слышит она его голос. И руку на левом запястье. — Вам в Полисе что, правда номера присваивают? — Какие?.. — Андромеда, очнувшись, растерянно смотрит на браслет. Признаться, смысл этого семизначного ряда цифр вспоминается далеко не сразу. Им почти не пользуются. — Это аварийный код. Если, скажем, браслет сломан или разряжен, и нужно пройти в свой квартал — набираешь эти цифры на экране турникета. (Да, точно: у Икара однажды так и произошло, и про код он, разумеется, забыл.) Я, правда, не пробовала ни разу, так что это, считай, на крайний случай… — Здо-орово, — как-то задумчиво тянет Бродяга. Очень задумчиво. — Что, и на входе под Купол работает? — Должно быть, — она пожимает плечами. — А из квартала в квартал, например? — Смотря какой статус, — Андромеда вздыхает, но что поделать, если в Полисе такие порядки, что за них приходится оправдываться. — С платиновым можно пройти везде. — А с медным? — Бродяга предсказуемо нехорошо щурится. — Только по билету на ик… иск… — Экскурсию! — она всё-таки фыркает. Сердито и смешливо. — Не поверишь, но всё так и есть. — Во как, — кивает он. — А знаешь что, Меди? Давай-ка и я тебе устрою… это самое. …Они сидят вокруг небольшого костерка, бросающего жёлтые отблески на лица. Человек двадцать. Приземистые и тощие, тёмные и белобрысые, кто-то обут, кто-то бос, одеты во что попало, многие — обвешаны чем-то, наподобие вожака. И ни один, кажется, не старше Бродяги. — Леший, — спокойно, вполголоса перечисляет тот. — Крез, Ржавый, Кот, Аттила… Видишь? В этим «видишь» Андромеде чувствуется невнятный укор. «Может, вам и хватает всего только потому, что мы когда-то ушли?..» Так мог бы спросить Бродяга, но он молчит, проходя с ней в круг. — Твоего Икара тут ни разу не было, — полушёпотом замечает он, походя здороваясь с кем-то за руку. «И не будет», — про себя заканчивает она недосказанное. — Мой брат — идиот или блаженный, — шипит Андромеда ему в ответ. — Даром что гений. Эти волчата явно… заинтересованы её появлением. Кто-то из парней слишком пристально изучает её взглядом, хотя «изучает» тут, пожалуй, неверное слово. И переводит глаза — с явным, чёрт побери, вопросом — на Бродягу. Тот показательно кладёт руку Андромеде на плечи. Притягивает к себе. — Моя. — Бродяга оскаливается, и все вопросы остаются незаданными. Даже круг раздаётся вроде бы шире. — А кто пальцем тронет, оборву по одному, ясно? * * * В середине дня над лагерем повисает какая-то точка. Сначала она до того незначительна, что её хочется смахнуть, как упавшую ресницу. Бард даже рассеянно протирает платком очки, но точка не исчезает. И мало того — будто бы движется! «Дрон?.. Зачем?» Бард, сузив глаза, наблюдает, как неясно-расплывчатая соринка принимает сложные стрекозиные очертания. «Ариадна» деловито совершает круг над лагерем. На корпусе отсвечивает знак Правителя. Он, плохо осознавая, что делает, поднимается и идёт до крайних палаток. И дальше, на пустоши, где нет уже никого. Краем глаза отметив — дрон, осмотрительно держась над деревьями, следует за ним, как привязанный. Остановиться посреди поляны, скрестив руки на груди — проще простого. Смотреть, как «Ариадна», стрекоча винтами, неукоснительно снижается — тысячу мыслей передумаешь… Но все они слишком похожи, чтобы обольщаться. — Добить прилетел, любовь моя? — негромко вопрошает Бард. Это звучит по-детски — и бесконечно устало. «Ариадна», дивный гонец небожителей, конечно, помалкивает. Пока. — Ну, посмотрим, что ты в своё оправдание скажешь, — криво и невесело усмехается Бард, принимая дрон в руки. Небольшой экран загорается. В кадре — Тесей, бодрый, хотя явно переживший тревожную ночь и… испуганный? Тесей на экране проводит рукой по волосам, и у Барда перехватывает дыхание: как, вот как он это делает? Сердце колет тоненькая иголочка обиды: видеть Тесея таким — давно превратилось в редкость. В ценнейшее из сокровищ, а здесь он, как на зависть, именно по-домашнему взволнованный и словно бы заспанный. — Выкладывай, — мрачно произносит Бард, выпрямляясь. Такие новости надо встречать грудью, по античным заветам. — Заклинило… Дверь заклинило, — торопливо выдаёт самое главное Тесей, не без оснований, видимо, волнуясь, как всё это воспримет собеседник. — Если ты всё-таки слышишь это сообщение — как только сможешь, приходи. Тесей уже даже не в антрацитовой — в матовой, угольно-чёрной рубашке, под глазами залегли круги. — Пожалуйста, Бард, — звучит едва ли не шёпот. — Это была моя ошибка, но, видит бог, за неё и так слишком долго расплачиваемся мы оба. Дрон улетает, только когда Бард прослушивает видеообращение раз восемь. В свою палатку он направляется уже совсем другим, твёрдым и решительным шагом, стараясь, чтобы его довольный вид в меру перекрывался обычной насмешливой повадкой. «Доживём до вечера, — крутится в голове донельзя ехидная мысль, — а там уж будьте готовы, ваше величество!» * * * Бродяга мрачно следит за дроном, отдаляющимся в сторону Купола. Та часть леса, над которой он пролетает, не так уж далека от лагеря. Зрение у Бродяги острое почти по-птичьи, и знак Правителя он успел разглядеть. Это пугает и злит одновременно: неужели среди Изгоев завёлся предатель?! Как бы то ни было, в одном он не сомневается — надо сказать Барду. Кажется, Бард взволнован не меньше. — Сегодня я пойду на патруль, и всё узнаю, — уверенно заключает Бродяга, но неожиданно встречает колючий, почти злой взгляд приёмного отца. Показалось?.. Этот взгляд, как сигнал опасности, длится какое-то мгновение, и когда Бард заговаривает, голос его мягок, как всегда. — Ну-ну, — посмеивается Бард. Но глаза его не теплеют, и Бродяга невольно отмечает, насколько похож в этот момент его отец на Правителя. — Будет с тебя, и так от Полиса не отходишь. Позволь сегодня старику подежурить, молодость вспомнить. Вот, значит, как. Это приказ. Бродяга давно знает — если отец называет себя стариком и о чём-то просит, значит, подобная просьба не обсуждается. Но почему этот обход так важен? Да что вообще происходит? В душу закрадывается почти бредовое, но очень, очень нехорошее подозрение… Бродяга собирается всё выяснить. В конце концов, он всегда умел бесшумно выслеживать. * * * «Нарочно выдержать до вечера? — мимоходом успевает поразиться Тесей, и это последняя его разумная мысль за сегодняшний день. — Да он просто кремень…». Кремень. В таком случае сам Тесей — огниво. Это он ощущает всем существом, когда после долгой разлуки Бард буквально врывается в кабинет, своим жилистым сухощавым телом прижимая Правителя к стене. Бард никогда не повышает голос, он не кричит, не рычит, как Тесей — напротив, он понижает тон до отчётливого шёпота, горячим дыханием разливающегося по коже. «Мой Тесей, мой, мой», — говорят его безумные, одержимые глаза, пока жёсткие губы касаются всего, до чего могут достать. Тесей не вмешивается — знает, Барду это сейчас нужно. В такие моменты мудрее и холоднее из них двоих — если этот плавящий внутренности жар вообще можно так назвать — именно Тесей, и ему хватает ума не отстранить порывисто ласкающего его тело Барда. Сейчас это было бы смерти подобно. Крепка, как смерть. Стрелы её — стрелы огненные… Когда Бард опускается к его ногам, берёт в плен обе руки и целует чуть ниже запястий, чуть не задев браслет на левой, — для Тесея всё проясняется окончательно. Или, наоборот, напрочь запутывается, до тумана в глазах. Но видеть перед собой Барда на коленях — и в то же время понимать, что не двинешь пальцем без его позволения… Этот контраст срывает крышу. Тесей ведёт его до кровати, потому что иначе у Барда завтра будут болеть поясница и колени (он уже далеко не юн, и незачем напоминать об этом лишний раз). И, укладывая вконец разомлевшего упрямца на спину — надо же, даже не язвит! — неспешно принимается за дело. Бард, в общем-то, не возражает. Настолько не возражает, что только после волны взаимного облегчения его взгляд из собственнически-жадного наконец превращается в осмысленный. Отпустило. …Сбитые простыни. Старая куртка на ручке двери, столь неожиданная в этой изысканной обстановке. В комнату, приглушённо освещённую и отгороженную от всего мира, ползёт ночь. — Хотелось бы знать, каково сейчас в том доме, куда я… сбежал когда-то, — глаза Барда туманятся дымкой давнего невесёлого воспоминания. — А впрочем, нет, не хотелось бы. Это даже не пепелище… это место, где когда-то было пепелище. — Да ничего с ним не сделалось, — машет рукой Тесей. — Ключи давно у Андромеды. Выбила себе нейтральную территорию… и зачем, казалось бы? Дом огромный, меня иногда сутками не бывает… — А я бы мог её понять, Тес, — Бард, похоже, только кажется серьёзным. — Ну то есть как? Если бы имел удовольствие быть твоим чадом, конечно… Дело не в количестве комнат. Просто там в каждом углу — ты. Даже когда сам ты, скажем, на работе. Слова жёсткие, но верные. Невероятный человек. Никто не сможет разъяснить Тесею любые сомнения с такой лёгкостью. Вывернуть наизнанку его же собственную душу. — Я всё давно хотел тебя спросить… — Тесей медлит, вглядываясь в лицо напротив. — Почему Бард? Тот, похоже, не удивлён. — Когда-то у меня было другое имя. Это единственное, что я забыл… Предпочёл забыть. — В голосе Барда звучит неожиданное вдохновение. — Сейчас я тот, кто есть. А в том человеке, которым я был раньше, Тес, было слишком много намешанного и чужеродного. — Разве? Тогда я был уверен, что ты назовёшься именем какого-нибудь героя… — «Как многие» Тесей не произносит. Далеко не все из тех, кто строил Полис, вынесли свои имена. — Потому что я, в отличие от тебя, не герой, — спокойно отвечает Бард, и пальцы его лежат на плече Тесея, легонько поглаживая. — Ни в одном из смыслов. В тебе всегда было немало… театрального, может быть? Или книжного? Не притворства, нет, а какого-то неоспоримого величия. Ощущения, что ты готовый персонаж легенды. Ты появлялся, как праздник — или, наоборот, гром с ясного неба. О да, ты всегда казался мне полубогом… — Бард обводит его профиль. — Ты ведь в юности, ещё до войны, играл в любительском театре, верно? Тесей кивает. Он не слишком вдумывается в слова — но любимый голос ловит до мельчайшего колебания. — А у нас на курсе было немного другое развлечение. Без зрителей, для самих себя… Сейчас это, правда, полностью ушло в виртуальный мир. Но и сейчас, и тогда в таких играх можно было быть воином, магом, плутом… А я — Бард. Не конкретное лицо, а как бы… функция. Архетип. Это больше любого имени, старше любого века. Одним словом, Тес, я нашёл в нём себя. — Именно таким… — У Тесея отчего-то колет в глазах, договорить сразу не выходит. — Именно таким ты всегда и был мне нужен. — Ещё бы, — поддевает Бард. — Королям во все времена нужны, так сказать, доверенные лица… — Ох, всё-таки ты редкий иезуит. В глазах Барда загораются хищные искры: — Скажи мне это ещё раз… Правитель. Утро наступает, как всегда, слишком рано. Даже ещё не утро — так, рассветные лучи, лезущие под край Купола. — Мне ждать тебя? Бард качает головой, одеваясь. — Нельзя слишком часто, ты знаешь это не хуже меня. — Имей в виду, — в голос Тесея прорывается тихое рычание, — если через пару недель тебя не будет здесь, твои Изгои будут в опасности… Знакомо сузившиеся глаза, бесстрашная улыбка. — Если через две недели ты не откроешь мне город и объятия, — Бард выдерживает ораторскую паузу, — твой купол и Полис, чёрт возьми, будут в опасности! — Думаешь, я испугаюсь твоего мальчишку? — Это звучит, тем не менее, слишком нежно. — У тебя, как я слышал, свой есть, — не остаётся в долгу Бард. Укол прилетает знатный, напоминая, что с Икаром и его великой любовью надо снова что-то делать. А, подождёт… — В таком случае, твой — порождение ехидны. «До открытия аварийного выхода одна минута», — вежливо оповещает механический голос. — Пора. Руки Тесея, сами того не замечая, крепче стискиваются на чужих плечах. — Знаю. Это Бард отвечает хрипло, не делая ни единой попытки освободиться. — Ненавижу тебя. — Как и я.