Дети Атланта

— Ты помнишь, как жилось тогда? Ну, до Купола? — И да, и нет, Фрейя, — Деметра отставляет чашку с горкой взбитой пены. Подпирает голову рукой. — Понимаешь, я помню… урывки, фрагменты. Будто эфир с помехами. Сколько мне было? Тринадцать, четырнадцать? Какие-то сухие зонтики выше головы, где прятались не то всерьёз, не то в шутку, этот самый кипящий воздух, непонятный страх, когда ты один в поле и боишься оглянуться через плечо… Потом — дурацкая, кислотных цветов игра из движущихся точек, которой я спасалась в перерывы, чтобы разгрузить голову… Всё как сейчас. А на что мы тогда жили — нет, не помню. Фрейя, дёрнув загорелым плечом, поправляет лямку блузки. Яркой, лимонно-жёлтой. На запястье у неё — серебряный браслет и тонкая цепочка. — Деми, я не могу представить тебя в серой форме. — Форма, уж конечно, — Деметра усмехается. — На самом деле мы все ходили в чём придётся… Но точно помню, что у меня был синий комбинезон и, представляешь, ярко-розовое платье. Оно мне не шло, знаю. Но нравилось, потому что ничего другого не было… — Платье? Откуда? Должно быть, Фрейе нелегко представить тёмно-рыжие кудри Деметры в сочетании с розовым цветом. Она всё-таки дизайнер, чтобы пойти на такое святотатство. — В это трудно поверить, но я его просто нашла. Оно висело на чугунном заборе пустого парка, как… как флаг сдавшейся крепости. Ветер шевелил его. Издалека мне даже показалось, будто это не платье, а там стоит кто-то живой, — Деметра рассеянно протирает очки. — Оно было почти целым, пришлось только чуть-чуть зашить рукав… Взгляд Фрейи делается слегка темнее. Наверное, не стоит при ней ворошить прошлое. — Когда я надевала его, мне казалось — я ношу на себе чью-то другую жизнь. Более… лёгкую, может? Не скажу — счастливую. Потому что иногда мы бывали счастливы и в те времена… «Скорее всего, так оно и было». Эти слова про чужую жизнь она не произносит вслух. — Почему ты не помнишь почти ничего из детства, Деми? Это из-за браслета? — Нет, — Деметра качает головой. — Браслетов тогда ещё не было. Видимо, мы не позволяем себе запоминать наши чёрные полосы. Или вспоминать их потом. Потому что лучше не оглядываться, когда идёшь через… — Что это? Окно хлопает. Где-то тонко звенит стекло. — Это? Не знаю; наверное, у кого-то разбился бокал… Деметра придумывает ответ вскользь, на ходу. Звук слишком знаком — недоброй памятью. — Я не об этом, — Фрейя чуть бледнеет. — Что-то… сейчас что-то прекратилось. Как отрезало. Ты не чувствуешь? Почти догадавшись (и всё ещё не желая верить в эту догадку), Деметра берёт её за руку. Узкий экран браслета мигает неровно, как пульс тяжелораненного. Неисправность. Её собственный золотой, впрочем, пока жив. Надолго ли? — Деми, я боюсь! Дем, что случилось?.. — Пойдём, милая. В голове загорается давно, казалось бы, выкрученная красная лампочка — «бежать». За соседними столиками уже возникает стихийное движение. Кто-то вскакивает, подходит к окну. Многие — с недоумением, тревогой, раздражением, страхом — подносят к глазам левое запястье. * * * Первым делом начинают звенеть витрины и заходятся сигналами автомобили. Люди откликаются позже — сначала негромким ропотом, потом истеричными криками, столь непривычными в Полисе. Андромеда отстранённо смотрит на мёртвый, погасший экран браслета. Платина, как известно, носится большей частью для красоты и статуса, а также оплаты покупок, но не вносит никаких правок в эмоции… Так что полно, не всё ли ей равно? Взрыва она не слышит. Яркое, жёлтое, потом лезущее грязно-серыми ватными клочьями — ничего этого нет. Или, может, оно вдалеке? А откуда она вообще знает, что должно быть?.. Раз всё так, то это, кажется, не настолько уж страшно. Куда страшнее Андромеде позволить себе мысль, что она знает, кто это устроил. Нет. Нет. Ничего. Только воздух бьёт наотмашь по лицу, как разбушевавшийся парус. Отдалённый дымок, всё-таки вознёсшийся над «золотым» центром. Примерно там, где дом. Тишина. В этой тишине Андромеда понимает, что падает на колени. * * * «Двадцать два пропущенных», — думает Тесей, слушая гудки. Работает ли связь вообще? Или повредилась только частью, как — это уже известно — браслеты? Дальше. В городе, в районе «медных» и «серебряных» кварталов, замечены Изгои, и их немало. Те камеры, что остались в порядке, транслируют — несколько человек довольно хаотично, броуновскими молекулами, перемещаются по нескольким, одним и тем же улицам. Похоже, прорвавшись в Полис, они на радостях забыли или наплевали на конечную цель. Остальные же… Остальные подозрительно сплочённой группой двинулись к центру. Где дочь? Где Икар? «Бард…» Глухая боль, ощутимое отсутствие. Что ж, любуйся на плоды и итоги собственного Договора. Вот они — дебоширят, бьют стёкла, пугают горожан… Чёрт с ними, со стёклами, но как эти сопляки достали Купол?! Дело оборачивается хуже — многие из них вооружены. Двадцать два пропущенных… Решайся, руби узел. Главное, не слишком больно и не чересчур калечаще попасть по живому. А совсем без этого — не выйдет. Правитель слегка задерживает руку возле сенсорной панели. В этот момент окошко видеосообщения мигает и открывается. На экране маячит, колеблется тёмное пятно. Видимо, камеру нарочно заслоняют. Женский голос, испуганный, не принадлежащий роботу-помощнику. — К вам… посети… Конец фразы заглушает сухой двойной щелчок. Тесею хорошо известен этот звук. — От имени Барда, — вклинивается кто-то другой. — Скажите: от имени Барда! И не забывайте наши условия, вам ничего не грозит, если… — динамик запоздало зажимают, остальная речь сливается в неразборчивую кашу. Голос незнакомый. Молодой, сдавленный и как будто запыхавшийся. В чашке на краю стола остатки кофе. Нехорошо — нелепое пятно грязи в вылизанном кабинете… Тесей негромко командует «умной» системе открыть дверь. Поднимается из кресла, скрещивает руки на груди и ждёт. Интересно, отчего он так спокоен?.. * * * — Что там? — Тихо. Связи нет, снаружи ничего не слышно. Выстрелов не было. — Дом Правления? — По-прежнему блокирован вооружёнными Изгоями. — Время? — Полчаса. — Дьявол! — На скулах Брута ходят желваки. Он с хрустом скручивает пробку с бутылки воды и пьёт прямо из горлышка. Слегка придя в себя, обходит вокруг стола. — Что думаете делать? — Есть один способ… — Этот человек из бывших мелких сошек Ареопага явно колеблется, прежде чем озвучить мысли. — «Геката-7»… В вентиляцию. Так когда-то делали, ещё во время… На мгновение сошке кажется, что Брут готов его придушить голыми руками. — Антидоты, которых у вас, поручусь, нет? А если у кого-нибудь аллергия? Или вы тестили его, осмелюсь спросить, лично на себе?.. Мы не в каменном веке. Не вздумайте. — Но что тогда? — Делайте всё, чтобы выйти на переговоры. Я пока постараюсь наладить хоть какую-то связь для города… — Я пойду на переговоры. Это Андромеда. У неё разодраны джинсы на левом колене, и она бережёт правую кисть. Когда успела появиться в кабинете? — Меди, — предостерегающе начинает Брут, — мне некогда с тобой спорить, но в твоём случае это опасно вдвойне. Он даже не объясняет, почему. Шутка ли — родной отец в захваченном здании. Тем более когда он по совместительству Правитель. — Я пойду, — хрипло повторяет она, мотнув взъерошенной головой. — Я знаю того, кто это устроил. — Меди, это невозм… — Лично знаю. Секунду Брут медлит. Затем раздельно, внушительно отвечает: — Тогда — тем более — нет. Нужно срочно её отвлечь. Переключить на что-нибудь другое. — Сделай доброе дело для Полиса, а? Пошлёшь меня потом, задним числом. — Брут включает командный тон. — Поднимайся на крышу Института, оттуда должен быть хороший обзор… Наблюдай за окнами кабинета Тесея. Центральные на седьмом этаже. Увидишь какие-либо перемены, что-то странное и тэ дэ — звони мне. Ясно? (Брут не знает, будет ли его смартфон к тому времени вообще звонить. Но это детали.) Андромеда кивает, яростно закусив губы, и уходит. Через пятнадцать минут выясняется, что очень вовремя. Переговоры отклонены. * * * Вошедшему на вид не больше двадцати лет, а из-за худобы можно дать ещё меньше. Линялая серо-зелёная куртка продрана у плеча, поверх — старая армейская разгрузка, скула рассажена, руки до локтей выпачканы в чём-то сухом и тёмном. В правой, напряжённо выставленной руке — ожидаемый пистолет. Тесей узнаёт его с первого взгляда, хотя ни разу не встречал прежде. Может, когда в твой дом вламывается с оружием расплаты твоя судьба, ты не можешь её не узнать? Воспитанник Барда, о котором тот пару раз говорил. По кличке Бродяга. Волчонок-изгой. Совсем мальчишка… Тесей кивает на отодвинутое кресло, противоположное от себя. Сам он на ногах — с момента, как понял о захвате. — Присядь. Ещё есть шанс поговорить, как люди. Парень как будто его не слышит. Сжимает губы и не думает опускать ствол. Тесей, не торопясь, аккуратно расстёгивает пиджак и без резких движений вешает на спинку кресла. (Хорошо бы ещё ослабить галстук, эту шёлковую удавку, — неуместная мысль.) Оборачивает руки ладонями вперёд и вверх. — Как видишь, я безоружен. Бродяга обшаривает взглядом пиджак, стол и, кажется, даже стены. — Не двигайтесь с места, — припечатывает он. — Поднимете тревогу, и я стреляю. Если пострадает хоть кто-то из моих людей, жертв будет больше, чем одна. Что ж, Тесею вполне понятно, кому суждено стать единственной жертвой. Смешно. Вообще-то в мученики он попасть не надеялся — или, скорее, не собирался. Но мало ли каких подарков можно ждать от судьбы. Особенно — напоследок. Брось, ты правда поверил, что это конец?.. — Я готов выслушать твои требования. — Пауза, бьющаяся последней надеждой. — Или это будут обвинения? — Я всё знаю, — внезапно заявляет Бродяга. Выплёвывает, как горькую таблетку в чужое лицо. — Про Барда и… — его передёргивает, — и вас. Вот как. У ворота отзываются почти сошедшие кровоподтёки. — И что же ты знаешь о нас с Бардом? Невооружённым глазом заметно, как мальчишка силится подобрать слова. Это было бы в чём-то трогательно, если бы не подрагивающее дуло пистолета. — Вы его используете. (Нервный прыжок кадыка.) Все эти годы. Как вы могли? — Он больше не сдерживает себя. — С одним из Изгоев, с одним из нас?.. После того, как по вашей милости мы оказались выброшены на Пустоши? Белый грязноватый треугольник лица, чёткий чёрный кружок дула. Чёрно-белая каша, вроде талого снега, в мыслях. Нет, Тес, всё-таки не ты здесь главный по части драм и страстей, далеко не ты… — Вам оказалось мало браслетов! Теперь вы ещё и берётесь решать судьбу своей дочери? Сердце выдаёт болезненный лишний удар. Андромеда. Двадцать два пропущенных… что? — Не знал, что вы знакомы. Не то чтобы Тесей огорошен этой новостью. Разумеется, частых прогулок Андромеды за Купол трудно было не заметить с самого начала… Не иначе, вслед за Икаром потянуло. Стоило ожидать. Но, боги, почему о ней сейчас говорит Бродяга, и зачем на его лице такое горькое торжество? Спокойно. Говори — чего бы ты ни ожидал услышать в ответ. Помни, это приёмный сын Барда. Помни, что в двадцать лет легко гореть — а вот ходить обугленным придётся всю оставшуюся жизнь… * * * Этот чернявый широколицый малый, один из Волков, по-видимому, просто не ожидал отпора от «браслетницы». Пока он корчился, схватившись за пострадавшие сокровища (нога, как известно, длиннее и сильнее руки), Андромеда не стала испытывать судьбу и рванула за ближайший угол. И ещё долго бежала со всего духу — не то по инерции, не то чтобы сбавить градус злости. Теперь зачем-то вспоминается, что придурка-изгоя зовут Аттила. Персей, тот даже при первой встрече вёл себя… благороднее. «Очнись, нет никакого Персея, — внутренний голос, похоже, не намерен её щадить. — Есть Бродяга». Бродяга, устроивший террор и хаос. Брут, решивший нейтрализовать её под первым удобным предлогом — мол, толку от тебя… Краем ума Андромеда понимает, что Брут, скорее всего, пытается её таким образом спасти. Но обидно всё равно. Отец, не отвечающий на звонки. Икар, не появлявшийся дома со вчерашнего дня. Андромеде кажется, что она бредёт, спотыкаясь и не особо разбирая дороги. Это в Полисе, сплошь состоящем из безукоризненных прямых и парабол — к которым она сама уже прикладывала руку… На самом деле она идёт даже слишком быстро. Центр не позволяет заплутать. Институт, к счастью, не заинтересовал Изгоев. Площадь перед ним огромна и почти пуста. На другой стороне, у Дома Правления, видно несколько фигур; они перемещаются неохотно и недалеко, как поплавки. Надо бы уже подняться на крышу и, как велел Брут, следить за окнами. Лишним не будет. Но что-то отвлекает взгляд. Что-то, довольно небрежно белеющее поперёк газона. Плавное, обтекаемое, слегка стрекозье… Правда, местами они уже запачканы чем-то сухим и тёмным. Особенно на обвязках и карабинах. Которые и без того выглядят чужеродно и грубо в этой летящей лёгкости линий… О нет, они совсем не лёгкие. Андромеда хорошо знает. Особенно если взвалить их на себя и тащить через полгорода, а потом через лес. Или, скажем, сквозь дверные проёмы, потом вверх по лестницам… Зачем? Кто знает. Но бросать их на аккуратно подстриженной траве почему-то кажется несправедливым. Институт, как всегда, вылизан до белого мраморного блеска. Лифт предусмотрительно отключён. Андромеда шипит и вытирает лоб. Футляра нет, и со стороны это, наверное, вдвойне нелепо. Как подбитая птица. К верхнему этажу на её рубашку, небесно-голубую, с погончиками и накладными карманами, становится жалко взглянуть. Плевать. Воздух на крыше — ощутимо другой на вкус. Это не изменилось, но наслаждаться им не выйдет. А как хочется… Срединные окна на седьмом этаже — огромные, в пол. Андромеда напряжённо щурится, но не видит ничего, кроме двух расплывчатых фигур — повыше и пониже. Как же до них далеко. Хоть по воздуху иди — жаль, никто не одолжит тебе крылатых сандалий, как тому парню из мифа. Воздух выдержит только тех, Только тех, кто верит в себя… Откуда Андромеде являются эти строки, стучащиеся теперь в голове размеренным, мужественным ритмом? Какое безумие они подсказывают? Телефон отчего-то в руке мгновенно делается влажным и скользким. Она набирает Брута, Лию, ещё кого-то… Снова отца… Беспрерывные короткие гудки словно аккомпанируют крепнущей мелодии. Некого позвать. Совсем некого. Андромеда начинает разбирать ремни обвязки. Крылья оживают и будто бы слегка вздыхают. Почти сразу включается встроенный голосовой помощник. У него голос брата. * * * — А красиво бы вышло: народный герой и дочь тирана… — Тесей говорит ровным голосом, зачем-то поглядывая в окно. Потянуть время? Помощи ждать неоткуда. Достучаться до мальчишки с его неплотно сидящей крышей? Успех крайне сомнителен. — Это красивая картинка для книг и фильмов, друг мой. Что делать дальше, ты обдумал? В чужом окаменевшем лице становится чуть больше жизни. Показалось, промелькнуло. Довольно, не обольщайся. Всё, что ты можешь позволить себе сейчас — умереть достойно и честно. «И оставить другого покалеченным, — одёргивает себя Тесей. — Старый дурак, тут следует делать не какое-то там достаточное, а всё возможное!..» Пистолет опять вздрагивает в чужих худых пальцах. Как бы просто ненароком не нажал спуск. — Я не думаю, что ты хочешь жертв. — Почему? Бродяга явно озадачен. О да, не слишком-то хорошо объяснять другому его же хотения, — но сегодня не тот случай, чтобы лишний раз переживать о душевных тонкостях. — Ну, во-первых, когда хотят убить человека, долгих бесед с ним обычно не ведут. «Если только не любят поз. А ты, мой юный… враг, мастер разводить театры не меньше меня». Бродяга неопределённо хмыкает. — А во-вторых… — Тесей продолжает не сразу. Рука всё-таки тянется ослабить галстук. — Тебе когда-нибудь доводилось стрелять в людей? Бродяга молчит, укрепив ствол двумя руками. Но короткое, непроизвольное движение глаз влево-вправо всё же удаётся заметить. — Верно. Дрожь при этом ни к чему. Стрелять следует так, чтобы не пришлось потом добивать. — Тесей на секунду мрачнеет. — На это гораздо труднее решиться, да и работа получается… грязная. Сложно уважать себя за такое. — Вам, что ли, приходилось? — сквозь зубы интересуется Бродяга. — Стрелять? — Снова тянет покоситься на окно, но дуло гипнотизирует, и гипноз этот знаком. — К сожалению. Оппонент пытается незаметно перенести свой вес на одну ногу. Устал, не иначе. — И знаешь, зачем были изобретены браслеты? Кто-то стоит на крыше Института — против солнца не разглядеть. Хочется верить, что не добавочный стрелок. — Чтобы больше никому не пришлось. Ни единому. Хотя бы в границах Полиса. Ни одному слову Бродяга не верит. Не может заставить себя поверить — хотя бы и внутри предательски хотелось. Дело надо доводить до конца. Добивать — дрянная работа, второй сорт. Да и руки затекают, все в иголках, не подвели бы… Проклятое окно. Отвлекает, сбивает с прицела. Давай, жми спуск. Для этого не нужен какой-то особенный миг, гром с ясного неба или глас свыше. Вся твоя правда — здесь, на сгибе указательного пальца. Тянется огромная секунда. Откуда в Полисе птицы? Проникают сквозь Купол, разреженный наверху? Ах да, Купол же благополучно выведен из строя… Но разве птицы бывают такими большими? Разве это птица вообще что это стекло медленно-медленно выдавливается внутрь кабинета странными закруглёнными осколками нечто застревает в раме, ломается на сгибе, начинает дымиться а хлопок совсем негромкий тёмное пятно на белой рубашке напротив тогда почему падает он сам содранные перепонки мигающие в агонии индикаторы чёрные брызги на голубом кто это откуда это зачем это …И секунда заканчивается. Бродяга обнаруживает себя на коленях. Пол усыпан крупными осколками высаженного стекла, и поверх них простёрты те самые крылья, что дали путь его замыслу. Сломанные теперь уже непоправимо — не починить. Между ними, запутавшись в обвязках, кто-то лежит. Неподвижно, неловко, лицом вниз, вывернув руку. Видны только светло-медные короткие волосы — да оборванный шнурок с каким-то камешком, выбившийся из-под плеча. Голубая ткань на спине, где осталась цела, подплывает бурыми пятнами. * * * — Да, Деметра. Как видите, удалось восстановить… Что? Нет, те всё ещё на месте. Но это ненадолго… Ясно. Ищем, осматриваем улицы. Оказываем помощь, Лия с нами. — Говорящий умолкает на целую минуту. — Есть. Двое…