Глава 14. Где твои крылья?
20 апреля 2022 г. в 09:00
Нет, то, что чувствует Бродяга, нельзя назвать одиночеством.
Одинок — это от слова один. А вовсе не от цифры ноль.
А точно ли он сейчас что-то чувствует? Или в нём просто не осталось ничего, что можно глушить и подавлять?
Забавно — словно издалека, но всё же пробивается такая мысль. Почему-то он думал, что эта штука будет тяжёлой и массивной, как какие-нибудь средневековые кандалы. Нот нет — узкая, отполированно-стальная, почти чёрная металлизированная полоса, плотно охватившая запястье. В конце концов, он сам позволил это на себя надеть, когда… узнал.
Но что-то ведь было до?
Он никогда прежде не видел отца в таком бешенстве. Ни разу.
— …Где твоя голова была, щенок ты драный? Что, врага себе найти хотел? Босса победить, как в игре, да, недоумок?!
Очки на Барде слегка съехали набок, в уголке рта кровь. Походя вразумлял кого-то ещё? Бродяга слишком ошеломлён от всего происходящего, чтобы уклоняться, старается только не подставлять уязвимые места под удары — отменно точные и больные.
Это так не вяжется со всегдашним видом Барда-мудреца, «профессора», старого чудака, что у Бродяги мелькает мысль: похоже, о приёмном отце он и вправду не знал ничего…
Очередная затрещина сшибает его на колени.
— А это тебе за Тесея, гадёныш!..
— Остынь, Бард, у парня с головой не всё в порядке, — негромко советует Правитель. — Последнее выбьешь… Дроны и то гуманнее.
Он улыбается коротко и мрачно, и лицо у него при этом откровенно сероватое. Повязка на плече немного намокает. Но терять сознание и тем более умирать он точно не собирается.
Пальцы Бродяги саднят, ободранные в попытках распутать ремни злополучных крыльев. Потом их разрезали — и их, и одежду.
— Где она? Куда её унесли? — яростно повторяет он. — Где Меди?..
Да, тогда в нём ещё тлел фитиль — шипя последними искрами, но горел и рвался к жизни…
Пара заклеенных биоплёнкой царапин от осколков. Ни к чему — на Окраинах бывало и хуже. Перевязанный сгиб локтя, исчезающие ледяные иголки в голове.
Жива — это он узнал так быстро, как только мог. Но теперь это, наверное, не значит ни-че-го. Кровью не платят.
Бродяга снова вспоминает сказки Барда, вернее, слегка переложенную им на свой лад книгу какого-то старинного писателя. Муза слушала, подперев щеку ладонью, и иногда помешивала в котелке… Удивительно, теперь всплывают даже имена героев, и это больнее. Беспощаднее.
«Никакой ты не Берен, дружище. И даже не тот чокнутый эльф, что в конце концов сдал город возлюбленной врагам».
В Полисе дождь. Звучит как неудачная шутка, но капли действительно бьют по фасадам, падают с карнизов и скатываются по лицу.
«А ещё там был чувак, который называл себя хозяином судьбы. И под это дело, кто бы думал, ухитрился просрать абсолютно всё».
Тот, кто мог стать другом.
Та, которая была сестрой, хоть и не по крови. Которую он всегда так стремился защитить…
* * *
Андромеда не видела Икара и Музу мёртвыми.
Она всё ещё слегка хромает, к тому же кожу спины словно стянуло мыльной коркой, — но идёт на улицу.
…Их нашли уже почти наутро, в центре, когда разгребали обломки Купола. Говорят, они держались за руки среди искорёженного металла и пластика крыльев. Говорят, их смерть наступила мгновенно, не успев дать времени ни на боль, ни на понимание.
Сама Андромеда пролежала в больнице две недели. Говорят, она потеряла какое-то количество крови — не смертельное, но переливать пришлось.
Поэтому первые дни после обрушения Купола она не застала.
— …Железный браслет, — пугающим, не своим, каким-то скованным голосом подводит итог Лия. — Каждому. Пожизненно.
Невооружённым глазом видно, как она измучена. Под глазами тёмные круги, ничуть не тронутые косметикой. Спала явно в одном из кабинетов Дома Правления, если вообще догадалась прилечь.
У Брута половина лба заклеена биоплёнкой, а рукава когда-то белой рубашки закатаны. Брут хмурится. Он не любит опрометчивых выводов.
— Мы не можем это сделать, — говорит он. — Решение должны принимать… обе стороны.
— Обе? А как считает Тесей?
— Он передаёт, что всё ещё против применения жёстких мер к кому-либо. И ещё… — Брут резко осекается. — Нет, это преждевременно, поэтому пока не будем.
Лия внимательно смотрит исподлобья, о чём-то догадываясь, но кивает.
— Кроме того, нужно обеспечить безопасность Изгоев. Да, я серьёзно, — добавляет он, предупредив негодующий возглас Лии. — Если мы будем ставить… или даже хотя бы позволять ставить клеймо террористов на всех жителях Окраин, — чего тогда вообще стоит вся наша хвалёная человечность?
— Да. Деметра должна помочь. Она уже в курсе.
— Другого я от неё и не ожидал, — Брут присаживается прямо на цоколь здания. — Титановая дама совершенно…
Лия устало опускается рядом с ним. И через силу произносит:
— Нам с тобой придётся взять на себя кое-что ещё.
Брут осторожно поднимает бровь.
— Мой… мой долг ему.
Она наконец не выдерживает, закрывает лицо руками, и плечи её крупно вздрагивают.
…Андромеда возвращается в настоящее. Приложение, связанное с браслетом, даёт о себе знать тихой вибрацией.
«Аргус». Какая ирония. Много чего ещё не приходилось делать — например, следить за состоянием носителя другого браслета, и контролировать импульсы, когда необходимо… Это, кажется, назвали аккуратно — «шефством». Изобретение, лучше которого ничего не придумали — но, наверное, хорошо, что оно есть? Трудно сказать. Она бы не согласилась, если бы не пара обстоятельств.
Андромеда знает, что Икар и Муза начали падать за несколько мгновений до взрыва — экспертиза подтвердила однозначно.
Знает она и то, что Бродяга упрямо в это не верит.
Интересно, где он сейчас шатается?
«Аргус», деликатный волчий поводок, не отображает геолокацию. Остаётся надеяться на… на то же самое чутьё. Если оно проснётся.
* * *
— Я проиграл тебе, — негромко констатирует Бард. — Признаем уже это.
— Не думаю, — машет рукой Тесей. — Скорее мы оба… доигрались. В своих любимых Шекспиров и Гомеров. Два старых идеалиста, по-другому не скажешь.
Ни один из двоих не говорит об этом другому. Но и так заметно, что прошедшие две недели обоим прибавили седины.
— «И поздний мир родни…» — Бард обрывает цитату, не доведя до конца. — Как там Меди?
— Я ведь не так много знаю, — Тесей вздыхает. — Работает над своими проектами до изнеможения; говорит, разбирает то, что оставил Икар… А в целом — мается, я бы сказал.
— Бродяга давно не появлялся в лагере.
— Поверь, никто не держит его взаперти. Всё же не те времена… На браслет он согласился. Сам.
— Это меня и пугает. Раньше он скорее отгрыз бы себе руку.
— Разумеется, никто бы не смог его полностью оправдать. Но…
— Всё правильно, Тес. Справедливо, так и должно быть.
— Но он считает себя виновным не в каком-то лёгком ранении какого-то там Правителя, — Тесей выразительно поводит плечом, — а в двух смертях.
— Думаешь, он… наказывает себя?
— Знаешь, Бард, — Тесей встаёт и некоторое время молча меряет комнату широкими шагами. — Если бы экспертиза и подтвердила, что падения не было и всему виной взрыв — я бы подставил цифры, факты… да что угодно, чёрт возьми. Никто не заслуживает жить в двадцать лет с таким грузом на совести.
«Жить двадцать лет…» — почему-то слышится Барду. Теперь настаёт его очередь молчать, раздумывая над словами Тесея.
— Они, что ли, правда всё это время бегали друг к другу?
— Истинная правда, Тес, — в голос Барда прорывается неожиданное лукавство. — Но врать не буду, не знал, что у них зайдёт так далеко…
— Как ей вообще пришло в голову?
— Видишь ли, твоя Меди — натура деятельная… И к тому же явно пошла в тебя. (Шутит Бард или говорит всерьёз?) Понимаешь, ей всё время нужно с кем-то бороться. И вот мне теперь кажется, если дать этим двоим бороться исключительно друг с другом — никто больше не пострадает.
— Учти, это пресловутое «шефство» — вообще идея Брута, — слегка морщится Тесей. — Есть такой парень из золотых. Толковый, но иногда чересчур новаторствует…
— Брут? — Бард незаметным, но крайне ехидным жестом поправляет очки. — Любопытное имя… И какова вероятность, что этот малый спихнёт-таки тебя с цезарского престола?
— Я бы сказал — флаг ему в руки. Не знаю, может, и рано, но… Кстати, что там поделывает Артур, у тебя в лагере?
Бард долго молчит, его лицо отражает какую-то внутреннюю борьбу. Внезапно он улыбается широко и открыто — похоже, впервые за эти недели. И кивает.
— Намёк понят.
— Бард… — Тесей не находит, что сказать. И не особенно верит догадке. — Серьёзно?
— Замётано, Тес. Давно пора, мы же не эти детишки с их любовью, бессмысленной и беспощадной… Одно условие, идёт?
— Не томи, старый иезуит!
— Никакого браслета. Даже платинового.
— Думаю, браслеты теперь усовершенствуют, — он успокоенно откидывается на спинку дивана. — Сделают полегче, или там что… Но ты, само собой, как скажешь.
— А Купол?
— Восстановится, — Тесей выдерживает паузу. Лишь для того, чтобы крепко обнять Барда. — Может быть, и не только он…
* * *
— А теперь я скажу тебе, что произошло на самом деле. Хорошо?
Лицо Бродяги, против обыкновения, не выразительнее серого камня. Но он кивает — и это хороший признак.
— Их замкнуло друг на друге. Две пары крыльев. Непредвиденная реакция сенсоров, ошибка в расчётах… И больше ничего. Совсем ничего, слышишь? Они ведь до тех пор ни разу не летали вдвоём.
Бродяга находит силы поднять на неё глаза. Но держится всё ещё на расстоянии тени.
— И ушли они мгновенно и легко. Разбиться о землю или о дома было бы куда страшнее…
(Импульсы поступают. Ровно и размеренно, как метроном.)
— А ты? — неожиданно спрашивает Бродяга, с какой-то отчаянной, затаённой жадностью. Забывшись, протягивает руку — и отдёргивает, как от огня. — Скажи, ты… успела понять? Когда летела в стекло?
Андромеда пытается вызвать в памяти секунду до темноты.
— Нет, — честно отвечает она. — Кажется, нет. Я даже удара толком не помню… Сразу — ничего. Потом будто время перемотали — и сразу палата… И представляешь — нос чешется, а обе руки в каких-то проводах…
Бродяга изображает попытку смеха. Получается не очень достоверно и довольно жалко.
— И даже ты из-за меня… — он длинно, судорожно вздыхает. — Вон, чуть не убилась нахер…
— Просто мы оба хотели справедливости, Персей. А вместо него получилось милосердие. Уж какое есть. Но лучше так, чем вообще без него…
— «Милосердие», ага… Вот Муза, — говорит Персей дрогнувшим голосом. — Она же была такая красивая… Такая! А я, я не видел её… потом… вдруг…
— Лия видела, — шепчет Андромеда. — Сказала — как живая…
(Дисплей спрятан под рукой. Импульсы понемногу замедляются, делаются реже.)
— Если бы я узнал, что и ты, — Персей по-прежнему не договаривает окончания фраз. — Я бы точно… — Он чиркает себя пальцем по горлу.
— Это не нужно никому, Персей.
— А что тогда нужно? Что?!
— Перестать бояться меня. Это главное. Потому что я тоже, представь, не хочу тебя потерять. — Она осторожно скидывает ремень сумки с плеча, ерошит медные волосы. — Ну и, само собой, помогать разгребать последствия. Но это уже детали.
— Я и разгребаю, — бурчит Бродяга, отвлёкшись от расчёсывания ран. — Свихнуться, правда, можно с этими железяками… И я сейчас не про браслет. Скажи лучше, почему? — Он, как часто бывает, круто меняет тему. — Почему ты не бежишь от меня? Почему даже по морде мне не врежешь — ты можешь, я знаю?! Зачем ты опять пошла со мной в лес?
— Потому что это ты показал мне его. И себя. Потому что я всегда знала, что, кроме Персея, есть ещё и Бродяга, — так неужели теперь буду трусливо это отрицать? Ты дал мне понять, что мир не ограничен Полисом. А мы — браслетами.
— Понять? Такой ценой?
Андромеда долго смотрит на него. И, чуть отвернувшись, заводит руки за спину.
— Вот вся цена, Персей. Как говорится, пламя всегда оставляет… свой след. Смешно, о чём тут жалеть?..
(Импульсы на нуле.)
Персей смотрит на два огромных, неровных — правый длиннее левого — едва зарубцевавшихся шрама. Один заканчивается на боку. На повторный взгляд их становится больше, но эти два выделяются среди них вызывающе и страшно. Как от вырванных с мясом крыльев.
Кожа там, где не задета, — белая и нежная. Совсем как раньше.
Бродяга падает на колени. Утыкается в жёсткие края лбом и глухо воет, впервые за две недели, захлёбываясь неожиданными целительными слезами.
* * *
Недели превращаются в месяцы.
Нежность, разрывавшая изнутри одинокими ночами, невыразимая и невыносимая, никуда не девается. И всегдашняя усмешка на губах — подходящий щит, чтобы скрыть горькие, отчаянные раздумья, сопряжённые с этой нежностью.
Снова и снова выражать её через язык тела — чтобы хоть отчасти рассказать, как это бывает. Когда лагерь спокоен и нет никаких дел, в которые можно убежать и спрятаться от себя и своих мыслей. Например, о широкой, способной прикрыть от всего спине. Или длинных, почти хиппарских волосах, в которые так удобно запускать руку…
Бард надеется, что Тесей не заметит намертво впаянной в глаза двадцатилетней печали. Которая, как он боится, вряд ли покинет его насовсем.
В доме на границе Купола, — он неприметен, но его причудливое расположение притягивает иные взгляды, — жизнь идёт своим чередом. И во многом — определённо лучше, чем раньше.
Несмотря на разницу взглядов, жестов и привычек; на неправильно (опять!) лежащую губку у раковины; на банку с мотылём у двери; на музыку до глубокой ночи под открытым небом; на свежие белые рубашки каждый день и неизменный одеколон перед выходом…
В молодости эти различия почему-то казались ужасно важными. Основополагающими. Теперь — наивными до смешного.
Не всё, конечно, гладко. Например, Бард по привычке иногда, забывшись, ходит по дому в обуви — слишком крепка память о многих годах в лачугах.
(Тесей вздыхает и молча запускает последнюю модель моющего робота-пылесоса.)
Тем временем Купол восстанавливается по старым схемам. И совершенствуется. Некоторые разработки, оставленные Икаром, уже нашли применение — но над большинством в Институте пока ломают копья совершенно так же, как прежде.
— Слушай, ты даже в эту шарашкину контору ходишь, как на вип-приёмы, — не удерживается однажды Бард, встречая Тесея вечером.
— Мда? — невозмутимо парирует тот. — А кто вчера в ресторане ел курицу руками?
— Публику не мешает время от времени эпатировать, дорогой! Уж кому, как не тебе, это известно…
— Но цитировать при этом «Илиаду»?
— Просвещаю народ. Всё, понял-понял, значит, следующие выходные за мной, — Бард улыбается хищно и предвкушающе. — Пора вспомнить юность, будет тебе полевая романтика во всей, так сказать, красе…
— То есть звёзды, комары и лопухи?
— Именно. И никаких камер.
— Отлично. То, что надо.
«Умная» панель запирает дверь, и Бард аккуратно убирает карточку в нагрудный карман. Браслета он, разумеется, так и не принял — но этот спецпропуск Брут лично сделал для него.
— А ты всё тот же гордец. Что ж, думаю, со временем Полис привыкнет и к тебе…
— Куда он денется. О! Кстати, о тех, к кому он точно долго не привыкнет, — улыбка Барда сменяется деланно-скучающим выражением. — Наш юный падаван опять являлся с визитом. Под белым, можно сказать, флагом… И чего бы он, интересно, хотел?
— Один приходил? — с каким-то странным выражением уточняет Тесей.
— Как перст. Пытается, хм… вести переговоры. От уровня питекантропа уже отошёл, но сам понимаешь…
…Впрочем, Бард находит эти беседы занимательными и поучительными. Тем более, что подойти прямо к предмету разговора Бродяге мешают въедливая совесть и застенчивость.
Бард забавляется. Он, будто нарочно, то теряет нить речи и жалуется на мнимый склероз, то припоминает такие подробности, что Персей не знает, что и думать. Откровенно говоря, Бард не прочь поразвлечься, наблюдая за тщетным мыслительным процессом подопечного — и косноязычными попытками того вывести беседу на пристойный уровень.
«Ничего-ничего, — хмыкает лис в очках, с приходом Тесея парой слов выпроваживая молодого бойца за дверь, — ещё недельку-другую, и можно будет выпускать тебя на местный раут. Провалишься ты там несомненно, дипломат из тебя не ахти, — однако хотя бы азы искусства риторики постигнешь. И не посрамишь если не меня — куда там! — то хотя бы юную леди…»
— …Ну как? Произошло очередное выступление в цирке?
— Ага. Дрессировка, блин, волков. Меди, идём в следующий раз со мной, и гори оно всё!
— …А я-то думал, вы ещё полгода ждать будете, дети мои.
— То есть это теперь называется — ждать?..
— Эй, эй, ты чего, браслетница! Соответствуй!
— Я старый сумасшедший с пустошей, барышня, ничего не знаю…
— …Пребывающий в любви — пребывает в доме. И дом — в нём.
— Да, Бард. Воистину так.