Космическая пыль

Оби-Ван нашел Энакина в комнате Асоки. Длиной в несколько шагов, с единственным окном, она была обставлена предельно аскетично: тюфяк для сна, коврик для медитаций и мини-алтарь с благовониями. То единственное, что отличало ее от остальных столь же серых и безликих падаванских спален было зажато в едва заметно дрогнувших пальцах Скайуокера. — Йода согласился пока придержать для Тано это помещение — на случай, если она вернется, — нарушил тишину Кеноби. Энакин присел на корточки перед алтарем, опуская на него цепочку из зубов акулов, служившую Тано падаванской косой. Затем поднялся, смотря зло, исподлобья: — Ты. Ты хоть понимаешь, что наделал? Ты и твой драгоценный Совет продали Асоку военным! Ее могли казнить! Оби-Ван набрал воздуха в грудь, стойко выдерживая полный гнева и обиды взгляд — как делал уже тысячи раз. — Послушай, мне тоже не по душе то, как все это обернулось, — ровным голосом отвечал он, — Но Совет заботится о благе всего сообщества, а не только отдельных индивидуумов. Был необходим жест доброй воли, дабы избежать внутреннего раскола и народных волнений… — Жертва, ты хотел сказать! Коза отпущения, на которую так удобно повесить все грехи, чтобы не запачкать свои белые туники и заодно выслужиться перед Сенатом! — всплеснул руками Энакин. — Но джедаи — подданные Республики, и наша обязанность… — тщательно подбирая слова, попытался возразить Оби-Ван, однако Скайуокер перебил его, говоря все громче и громче: — Сенат — это еще не вся Республика! Как легко мы отказались от Асоки, наплевав на свои собственные выспренные принципы! Мы погрязли в лицемерии и двойных стандартах, Оби-Ван. Чем мы лучше тех же самых ситхов, скажи! Конец фразы юноша выкрикнул, и его звонкий голос прокатился по пустынному коридору Храма гулким эхом. Поняв по шокированному выражению лица Кеноби, что перегнул палку, Энакин замолк и обхватил себя руками, стараясь успокоиться. Мастер медленно приблизился к другу и осторожно, словно тот был взрывоопасной канистрой с райдонием, приобнял опущенные плечи. Скайуокер, горячий от досады и мокрый от слез, прильнул к нему, точно искал защиты от внешнего мира. — Энни, ты воспринял произошедшее с твоим падаваном слишком близко к сердцу, — Оби-Ван ласково погладил волнистые вихры, — И смотришь на ситуацию сквозь призму своего гнева. Каждый может оступиться, и Совет не исключение. Тем более сейчас, когда Темная сторона затуманивает наше восприятие, сеет раздор и хаос. — Я не понимаю. Разве этому ты учил меня? — всхлипнул молодой рыцарь, утыкаясь лицом в плечо мастера, — Ты говорил, что Орден — это твоя семья, а разве семья так поступает со своими членами? — Пострадали джедаи и персонал Храма. Совет думал в первую очередь о них и о их близких, требующих правосудия. У нас было мало времени, чтобы принять решение, и ни одно из них не казалось хорошим, — терпеливо разъяснял Кеноби, продолжая поглаживать Скайуокера. Это всегда работало безотказно, однако Энакин, хоть и расслабился немного, все еще хмурился. — Совет никогда полностью не доверял ни мне, ни Асоке. Они считают нас неуправляемыми детьми, — проворчал он. Оби-Ван смягчился, отбрасывая назидательный тон: — Я доверяю, Энакин. Но, увы, я был один против одиннадцати… десяти, за вычетом мастера Пло Куна. Кеноби с облегчением ощутил, как руки оборачивают его, прижимая крепче. — Соберешься уйти вслед за ней — я пойму, — добавил Оби-Ван, чувствуя, что это нужно сказать. Хоть эти слова и причиняли ему боль. Энакин отстранился, заглядывая бывшему учителю в глаза с тоской и одновременно надеждой: — А ты? Отправился бы за мной? — Да, будь ты все еще моим падаваном, — Кеноби тепло улыбнулся, — Ведь я дал Квай-Гону клятву обучить тебя. Но теперь ты взрослый, состоявшийся джедай… а я тот, кто я есть, кем хочу быть. Я бы остался здесь, в центре событий, хоть моему сердцу и немила перспектива разлуки с тобой. Обдумывая ответ мастера, все еще сжимая его в объятиях, Скайуокер мысленно погрузился в далекие дали. Оби-Ван подозревал, что он опять витает где-то на орбите Татуина: в его глазах, глубоких, как две проруби, клубилась обжигающая холодом печаль. — Нет, — прошептал юноша сам себе, — Я не жалею, что не ушел. Даже несмотря на… Взгляд Энакина вновь сфокусировался на лице напряженно наблюдающего за его душевными метаниями Кеноби. — Здесь я в силах что-то изменить, повлиять на Республику в лучшую сторону, — медленно произнес Скайуокер, — Мне нужен Орден. Мне нужен ты. Оби-Ван вздрогнул от быстрого, вороватого поцелуя, обжегшего его губы. — А Асока… у нее свой путь. Еще раз оглянувшись на одиноко лежащую косу своего первого падавана, Энакин решительно вывел Кеноби из душной комнатушки и запер ее. *** — А ты, — Энакин облизал влажные, припухшие губы, — Когда-нибудь думал о том, чтобы покинуть Орден? Вопрос застал только-только вынырнувшего из поцелуя Кеноби врасплох. Пришлось сделать над собой усилие, дабы собрать разбегающиеся мысли в кучу: — В юности. Так же сомневался и влюблялся, как и ты. Но откровенный разговор с учителем всегда переубеждал меня в обратном. Оби-Ван зарылся лицом фыркающему Энакину в шею, щекоча его бородой. После краткой шуточной борьбы Скайуокер восседал на мужчине, взлохмаченный и возбужденный. — Расскажи, — с жадностью попросил юноша, удерживая в кулаках запястья мастера, — В кого ты влюблялся? — Нууу… — Кеноби как будто виновато спрятал взгляд, — В Квинлана, например. Скайуокер ощерился во все двадцать восемь зубов: — Серьезно?! Ты же терпеть его не можешь. — Меня привлекала его… безбашенность. Кажущаяся вседозволенность. Однако он, пронюхав, что одержимый дурачок готов сделать ради него все, что угодно, решил это использовать. «Оби-Ван, напиши неприличное слово на той колонне, ” «Оби-Ван, выдерни Силой волос у Йоды и принеси мне — я хочу попробовать сделать куклу вуду,» — на этих словах брови Скайуокера подпрыгнули вверх, — «Оби-Ван, срежь падаванскую косу, или слабо?» — И ты срезал? — ахнул Энакин, кажется, позабыв, чем они собирались заниматься. — Ага. Было большое разбирательство, в ходе которого крепко досталось нам обоим, — усмехнулся Кеноби, — Ну и тогда же гранд-мастер открыл мне истинную природу нашей «дружбы». После этого я ревел в подушку всю ночь. — Ого, — с сожалением — но не из-за того ли, что те, разбитые в хлам чувства принадлежали не ему? — протянул юноша, — Поверить не могу, что ты был таким уязвимым. Я никогда не знал тебя таким. — А ты хотел бы? Хотел бы, чтобы я страдал ради тебя, делал всякие глупости ради тебя? — вырвалось у Оби-Вана. Он смотрел на растерянное лицо бывшего ученика, чувствуя, как падает куда-то в пропасть. — Не знаю. Иногда мне кажется, что ты слишком сильный для того, чтобы любить, Оби-Ван. Точно испугавшись ответа на эти припорошенные горечью слова, Скайуокер пылко поцеловал его, и все аргументы Кеноби смыло, словно каракули, начертанные на песке. Все, что он смог сказать, это хриплое: — Но я люблю тебя… Энакин вновь заткнул ему рот своим, весь дрожа, как стоящая под парами яхта, готовая сорваться в звездное небо. Оби-Ван чувствовал эхо его недоверия и тревоги, стрекочущее сквозь чересчур сильно сжимающиеся на запястьях пальцы, лязганье челюстей гложущего до костей страха в сухих, как рвущаяся ветошь всхлипах, сопровождающих отчаянные поцелуи. — Докажи, — звенящим от Силы голосом скомандовал юноша, — Отдайся мне. Будь слабым для меня. И Оби-Ван подчинился, переворачиваясь на живот, распахивая ноги. Он чувствовал, как волны мощи, исходящие от Скайуокера, камнепадом обрушиваются на силу воли и вжатое в матрас тело, а сам Энакин твердо стискивает его таз коленями. — Сломайся ради меня, — аура молодого джедая становилась грязно-серой, почти темной, душащей, как пакет, надетый на голову. — Энни, я люблю тебя, — повторил Кеноби, подаваясь бедрами вверх и подхватывая желобком ягодиц твердо стоящий член. Он ощущал себя мушкой, пойманной в стакан, и, реагируя на его раболепный страх, буря улеглась, укрывая мастера вулканическим пеплом. Сквозь жгущее спину до волдырей марево Силы проступило воздушное прикосновение ладони: — Теперь я вижу, Оби-Ван. Яркой вспышкой наслаждения горячий язычок чиркнул по открытой шее, скользнул вниз по лабиринтам шрамов от зайгеррианских плетей. Мягко, но в то же время настойчиво левое предплечье надавило на поясницу мастера, а правая ладонь нажала на низ живота. В Оби-Ване будто сработал потайной механизм, расправились сжатые пружины, и таз покорно поднялся к приоткрытым губам. В неистовстве Энакин всасывал в себя нежную кожу ягодиц, пока ее не начинало покалывать, и отпускал, зализывая бордовые следы… В конце концов на заднице джедая не осталось ни единого живого места, и Скайуокер опустился ниже, покрывая засосами заднюю поверхность раскинутых в стороны бедер. От этой полупытки-полуласки Кеноби то и дело разбивала лихорадочная дрожь — губы обжигали его кожу, как раскаленный песок Татуина босые ступни. Каждый поцелуй был клеймом на его теле, порабощающим, кричащим, что Оби-Ван Кеноби принадлежит одному-единственному человеку во всей Вселенной. — Хочу, чтобы ты, сидя в своем злоебучем кресле в Совете, чувствовал мои прикосновения, — жарко нашептывал Энакин, снимая руку с его поясницы и накрывая ладонями свежие кровоподтеки, — Никогда не смей забывать, что ты мой, Оби-Ван. — Да, Энни, — Кеноби задыхался, словно его грудную клетку сложили в четыре раза, — Я твой. Скайуокер развел изукрашенные засосами ягодицы, накрывая губами беззащитно сжатый анус. Заласкивая восприимчивую дырочку языком до красноты, до желания лезть на стену, до мокрой насквозь наволочки под приоткрытым в экстазе ртом. Дразня, зажигая, оставляя активной лишь одну извилину воспаленного мозга, отвечающую за похотливые стоны. Истаивая, испаряясь, точно брошенная в костер свеча, мастер раскрылся для Скайуокера, перестав ощущать свой собственный вес. — Мой, — прорычал Энакин, наступая коленом на взбрыкнувшую в поисках исчезнувших губ поясницу. Кеноби принял его чуть теплые пластоидные пальцы с тихим, упоительным смирением. «Твой…» — мигнуло умирающей звездой в перекрученных жгутах мыслей. Юноше пришлось ущипнуть себя, только б не спустить от этой покорности вкупе с фантастическими ощущениями, что синтетическая нервная система посылала прямиком ему в мозг. Скайуокер будто касался обжигающе горячего, тесного нутра Оби-Вана обнаженными нервами; отзвук стука его сердца танцевал на кончиках пальцев, кровь и металл вскипали, навеки сплавляясь в единое целое. — Мой! — Энакин вдавил стонущего мужчину ногой в матрас до боли, и тот весь обратился в болезненный, голодный трепет. Кислотный дождь мурашек барабанил Кеноби по плечам и спине, а покусанный, истекающий пустотой воздух соглашался поступать в легкие лишь в унисон с резкими, почти безжалостными движениями руки. От насилия эту ласку отделял только тонкий слой быстро подсыхающей слюны. «Я разучился дышать без тебя,» — кажется, эта мысль принадлежала им обоим, настолько громкой и чистой она была. — Оби, — сдался Скайуокер, — Я так хочу кончить в тебя. — Энакин, — тихий плач Кеноби был одновременно зовом, и его дернули за плечи на себя, складывая тело гармошкой, небрежно заталкивая холодную смазку вглубь, — Трахни меня. Энакин всовывал охающему Кеноби, как ненормальный, ничего не воспринимая вокруг, лишь следуя инстинкту, смеющемуся над нелепыми попытками джедаев подавить в себе животное. Тысячи лет и тонны талмудов были ничем, по сравнению с этими необузданными толчками, шлепаньем яиц о поджимающиеся ягодицы, со смятым лицом Оби-Вана, елозящим по подушке. — Мне хочется съесть тебя, — шепот Энакина шипел, как уксус, капающий на щелочь, — Твои розовые щечки… твои губы… твою задницу… вгрызться в твою белую плоть, как в джоган, пока не пойдет сок… Кеноби протяжно хныкал, полностью капитулируя под жесткими, рваными движениями — зад от столкновений тел подбрасывало, колени отрывались от простыни. Энакин покусывал его, надолго задерживая зубы на алеющей коже, как хищник, слушающий затихающий пульс своей жертвы. Парализующе медленно острые резцы вдавливались в шею, плечи, окружали судорожно бьющиеся жилки, призывая не сопротивляться, не дергаться, лишь раскрыться и млеть, тлеть, таять, гореть, умирать, растворяться. Шум в голове, пот стекает по вискам, челюсти, щиплет глаза и капает даже с ресниц. — Порадуй меня, мастер, — в левом ухе шумно, мокро и горячо от ввинчивающегося в него, точно в попытке достать до мозга, языка, — Кончи для меня. И Оби-Ван просто исполняет команду, изливаясь теплом под себя, делая это так естественно и свободно, как если бы Энакин был кукловодом, держащим его за натянутые нити. Сейчас, когда Сила свернулась вокруг них тугим дрожащим клубком, Скайуокер мог бы приказать его сердцу остановиться, и оно замерло бы, слушаясь своего нового хозяина. — Умница, — ритмичные сжатия анала действовали на Энакина, как наркотик, голова кружилась, и хотелось начать все сначала, жарить мужчину остервенело, будто нанюхавшаяся ясномяты тука. Но он все же спросил: — Еще? — Еще, — Оби-Ван сам начал двигать бедрами ему навстречу, а Скайуокер просто стоял на четвереньках, позволяя Кеноби ублажать его, сколько влезет. — Ты делаешь мне чертовски хорошо, — выдохнул Энакин, — Если доведешь меня таким образом до второго оргазма, я, так и быть, прощу тебе оплошность с Асокой. Кеноби громко застонал, двигаясь, будто в трансе в тисках расставленных рук и ног юноши, и забывая, кто и что он такое, лишь дырка да две пары дрожащих конечностей, удерживающих от падения слабеющее туловище. Он нанизывался на Энакина полностью, осторожно виляя тазом, вкручиваясь в твердый пах, такой влажный, всеобъемлющий и сочный на его члене. Свежее семя хлюпало в теплой щелочке, текло по работающим бедрам, перечеркивая следы бурных ласк, подбираясь к согнутым коленям; волосы Оби-Вана блестели от пота, а тело стало скользким, как мыло, и от него шел совершенно опьяняющий, ни с чем не сравнимый запах мускуса, кореллианского эля и пряностей. Кеноби старательно стелился под юношей, извивался, доводя их обоих до пика, и несмотря на крепкое телосложение и ранг мастера, он вдруг показался Скайуокеру особенно маленьким и хрупким, и захотелось утопить его в нежности, исцеловать до синеющих губ. Юноша излился с рваным вскриком, стискивая в пальцах сочащийся член любовника, и его душа расслоилась к чертям собачьим, эмоции потекли наружу, точно желток из прокушенного змеей яйца. — Ах, Оби-Ван, — Энакин прижался лицом к его скуле, глаза на мокром месте, а что-то внутри так яростно кровоточит, раненое, бьющееся в агонии, — Я люблю тебя больше жизни. Обещай, нет, поклянись, что никогда не покинешь меня. Поклянись!!! — Я клянусь, Энни, — Кеноби зажмурился, их виски гудели от ментального прикосновения друг к другу, легкого, словно кто-то дул на обожженную кожу, и одновременно высекающего искры, как удар кремня о пирит, — Чтоб я сдох! Это было сумасшествием, но Энакин взял его в третий раз, теперь лицом к лицу, медленно и нежно, не прекращая целовать обрамленные влажной бородой мягкие губы и чувствуя, как сильные руки оборачивают липкое от пота тело, как сжимают таз скрещенные ноги, и ползет по позвоночнику чувство, будто его разрезают ножом напополам. Хотелось впиться в Кеноби костенеющими пальцами и трахать до смерти, пока от них обоих не останется лишь прах, и тогда обещание мастера точно будет выполнено. — Сила, — глаза Оби-Вана закатились до белизны, а грудная клетка вздыбилась, натягивая кожу, словно барабан, — Энни, еще… Взять его голову в свои руки и, кончая, накачивать друг друга стонами, длинными, гортанными, опустошающими горящие легкие. Вжаться жадно в приоткрытые в беззвучном крике губы, словно звук внезапно выключили во всем мире и осталось только дышать, чтобы чувствовать, что они живы. Тихое дыхание и громкая дрожь Оби-Вана, прошивающая тело Энакина шипящей молнией. И он сам, совершенно беспомощный, лежащий, как суицидник, разбившийся о каменистое дно каньона. «Оби-Ван,» — металось рикошетом в голове, — «Я больше не ошибусь, как с матерью, Падме и Асокой. Я слишком легко отпустил их, разочаровал, подвел, бросил». «Тебя же я не отпущу. Никогда». — Энакин, — позвал его сквозь посткоитальный туман абсолютно такой же разбитый Кеноби, — Прости меня. Я солгал тебе. Сердце Скайуокера сорвалось вниз, разлетаясь на холодные черные осколки. — О чем? — спросил он опустошенно. Пальцы Оби-Вана ласково взъерошили его и без того спутанные волосы: — Я не смог бы пробыть и дня в Ордене, если б ты ушел. Сорвался бы вслед за тобой, как тринадцатилетний мальчишка. Растеряв все слова, точно бисер на разорвавшемся браслете, Энакин поднял на него взгляд. Эти драгоценные теплые морщинки вокруг глаз так редко доводилось видеть в последние месяцы ужесточившихся военных действий, и хотелось провалиться в его зрачки, схорониться на самом дне, чтобы больше не ведать боли и разлуки. Скайуокер смежил веки, подаваясь, как котенок к ладоням, что так нежно обернули его голову: — А насчет всего остального? — Чистая правда, — Оби-Ван прижался лбом к его лбу, и Энакин стоном отозвался на любовное мысленное прикосновение — это было лучше, чем любой, самый сокрушительный оргазм: «Я твой».