Космическая пыль

Голубое молоко банты заполняет роскошное джакузи до краев. Стекает по коже, бирюзой путается в медных нитях волос. Резко контрастирует с медовыми, словно сочащееся сквозь ветви солнце веснушками. Мужчины без устали, с каким-то хищным упоением слизывают молоко с трепещущего крыльями бабочки тела — горячие языки ласкают шею, чувствительное местечко промеж лопаток, позвоночник, грудь, живот, бедра. Пусть мадхорн на сегодняшней конной охоте сорвался, Кеноби так и так суждено было стать добычей, наградой или утешительным призом. — О Сила! — почти рыдает Оби-Ван — Дуку пробует на вкус повисшую у кончика соска голубую каплю и сосет его, захватывает в жарко-мокрую неволю рта вместе с ареолой. Большие руки Квай-Гона продеваются под мышки Кеноби, подхватывают голову графа, то отрывая его страстные губы, то прижимая обратно к пылающей коже, управляя процессом. Увесистый член Джинна располагается от копчика до самой середины спины, длинные с проседью волосы укрывают лицо падавана тяжелым балдахином, пряча от яркого, режущего глаза искусственного света. Юноша вдыхает запахи — Квай-Гона, Дуку и свой собственный, запах сливок, пота и крови из царапин, оставленных колючими кустами — и закрывает глаза, медленно умирая. Кеноби подготовлен — из его щели можно пить, настолько она чистенькая и нежная. Они могут говорить о его попке бесконечно долго, восхвалять ее, дотрагиваться, целовать так, что Оби-Ван затаивает дыхание, забывая дышать. Его возбуждает это внимание, этот ласковый рык, носик клизмы, забирающийся в очко и наполняющий анал подогретым молоком. Излиться, дрожа, прямо в подставленный рот — он уже не соображал, чей — жадно собирающий все до последней капли, и ощущать, как к нему присоединяется второй в жестокой борьбе за доступ к теплой влажной плоти. Он стонет в голос, не слыша себя. Снова полный, Оби-Ван поливает голодные рты, а необъятные ладони сковывают его тело поперек, притягивая ближе, к мокрым бородам и тяжело дышащим глоткам. Выигравший в схватке Дуку единолично зарывается лицом в ягодицы, трахая изнеженную дырочку языком, а ничуть не расстроившийся Квай-Гон с таким многозначительным видом наполняет грушу, вставляя ее Кеноби в зубы, что впору отключиться и перестать воспринимать происходящее, особенно когда струйка молока ударяет в нёбо. Губы Квай-Гона накрывают переполненный рот, язык жадно шарится внутри, питательная жидкость течет по подбородку; Оби-Ван ощущает, что падает в состояние неконтролируемого экстаза, а страсть берет его за горло и одновременно за шкирку, загиная спину. Легкие твердеют и прекращают подчиняться, он готов кончить только от того, как мастер держит его, как граф без ума и памяти ласкает его уязвимую щелочку, однако тяжелый палец закрывает уретру: — Не торопись так, падаван. Оби-Вана выкладывают на полотенца и промакивают, точно зажареную в масле нуну, затем в два ненасытных рта лижут все что ни попадя, дочиста, доводя юношу до такой степени исступления, что его мозги готовы течь прямо из ушей. Он хочет члена — если графу и мастеру будет угодно, то сразу два — и в ответ на его ярко пульсирующее в Силе желание смазанные одним лишь жирным молоком пальцы растирают, массируют и невозможно нужно протискиваются в ждущую теснинку. — Да… пожалуйста… пожалуйста… — мольба в его голосе, такая же, как когда заключенные просят прекратить пытки, но пыткой было бы не продолжать, оставить лежать его здесь одного и дрочить до ссаженых в кровь ладоней. — Конечно, милый, — шепчет Квай-Гон; мужчины приподнимают Кеноби, зажимают с двух сторон телами — Дуку закидывает ноги на колени Джинна, пристраивая свой член к его, а Оби-Ван опускается на их спаянные бедра с восторженным долгим стоном из самой изнанки своей. — Да! — синие глаза перед ним, ласково щурятся, — Да! — жадные губы сзади, на шейных позвонках останавливаются, чтобы пососать седьмой. Его, блять, будто бы бьет от этого током. Оба члена проходят в юношу легко, он расслаблен и получает от проникновения самый жесточайший кайф — доводить до оргазма сразу двух мужчин, наипрекраснейших мужчин на свете. Дуку и Джинн целуются через его плечо — и это потрясающе — затем срывают каждый по минуте с распахнутых губ Оби-Вана и стонут в унисон, синхронизировавшись в диком, словно рев того самого, неуловимого мадхорна удовольствии. Юноша воет в потолок, а руки дружно сажают его на скрещенные, словно световые мечи жала, так восхитительно и беспощадно… В такие моменты Кеноби кажется, что смысл жизни вовсе не в том, чтобы помогать народу Республики, а в этом непрерывном неистовстве эйфории, могущества и наслаждения, что прошивали его тело подобно булавке, собирающей атласную ленту в гармошку. Оби-Ван валится спиной на Дуку, мокрый, обкончавший, кажется, всю Галактику и еще пару парсеков за ее пределами. Семя внутри горячее и родное, а сам он наполнен до отказа и счастлив. — Я люблю тебя, — тычется в губы и в заласканное ухо, и в пальцы, что гладят лицо и шею, подставляя под все новые и новые поцелуи; Кеноби тесно сжимает их обоих, стеная сам и вырывая стон у любовников, перехватывает инициативу, танцуя, словно свет в клубах тумана и хлюпая подпрыгивающим задом так похотливо, что щемит в груди застрявшее между ребер — в попытке сбежать, наверное — сердце. — Маленький принц, — хриплое, обрывистое, сдающееся, как гаснущий световой клинок, да его мастер, улыбающийся легко и светло, заправляющий косичку за ухо слишком нежно, чтобы это можно было вытерпеть.