Космическая пыль

Кеноби сидел на органелле внутри громадной медузы — или «термального сада», как ИИ Альтерры нарек ее. Он слушал ее медленное, величественное дыхание: закрепившись с помощью щупалец над курящимися вулканическими деревьями, существо вбирало в себя тысячи галлонов горячей, насыщенной серой воды, охлаждая ее в специальных трубках и выталкивая наружу сквозь звездообразное отверстие на куполе. Здесь, как в закупоренной бутылке, возникла и поддерживалась своя причудливая жизнь, своя маленькая биосфера. Попавшие сюда вместе с водой рыбки, водоросли, проклюнувшиеся в нанесенном на отростки-острова песке. Сквозь прозрачную оболочку существа на Оби-Вана злобными глазками взирал красный хелицерат. Не в силах добраться до более крупной добычи, он сновал промеж щупалец термального сада, перехватывая влекомых его дыханием рыб. Ему снится Энакин. Снится его светлая, радостная и одновременно жестокая улыбка, его гибкое и хлесткое тело, как сочетание несочетаемого, как кнут, сделанный из стали, как кровь на детских игрушках, как воспаленно-желтое солнце в невинно-голубом небе. Снится томный взгляд из-под налипших на лицо волос, снятся теплые губы, пахнущие металлом и горьким шоколадом. Откуда ему знать? Откуда знать, как именно впиваются контрастно твердые и мягкие пальцы в налившиеся жаром бедра, каков Энакин на вкус, как он пахнет во время секса? Как он стонет, когда ему особенно хорошо — наверное, так же, как от боли, когда приходится зажимать рану чем попало, лежа на неприветливой каменистой почве… Руки гладят, стелят, переворачивают, и в момент их общего пика Энакин с ликующим вскриком распахивает желто-алые, чужие глаза, а Кеноби проваливается в их истерический блеск, словно в яму, усеянную золотыми ножами. Красная рыба-перо кружила вокруг сгорбившегося на островке мужчины, кокетливо поворачиваясь к нему то одним боком, то другим. Ее определенно заинтересовал протеиновый батончик, что тот держал в руке — последний из неприкасаемых запасов, сохранившихся еще с Клонических Войн. Наконец, голод пересилил настороженность рыбки, и она принялась клевать пищу. Вскоре к ней подплыла другая, а когда Кеноби осторожно положил батончик на песок, к пиршеству присоединилась и испускающая зеленый свет каменная личинка. Следующим утром Оби-Ван избегает смотреть в отражающие поверхности, боится встретить в них тот самый звериный взгляд, взгляд хищника, цветущий посеянным в нем безумством вывернутой наизнанку Силы. Взгляд ситха. Но цепляет краем глаза все же лобовое стекло стоящего в доке Морехода и вздрагивает. После чего со всех ног бежит в туалет, замирая перед зеркалом в неверии — разве такое возможно? Чтобы правый глаз был голубым, а левый — желтым? — Энакин… — в панике позвал Оби-Ван, отчаянно сопротивляясь осознанию того, что было забыто, надежно упрятано на самое дно подсознания, заперто за семью замками, — Так ты… «Да, мастер,» — не своим голосом ответил тот. Оби-Ван взглянул на КПК — кислорода осталось на сто двадцать секунд. Он оперся спиной на произрастающий здесь повсюду спиралевик, устанавливая связь с принявшим его в свое лоно существом. Родив потомство, которое кружило возле него и еще не обзавелось своими собственными садами, оно спало уже несколько оборотов 4546В и не обращало внимания на еще одну песчинку, что занесло в его гигантское чрево. Возвращение памяти было сродни взрыву. Словно кожа слезала с него снова и снова, и крик рвался из груди, вспарывая голосовые связки. Зловещая тишина в Храме. Бездыханная Падме. Обожженная плоть. Светящиеся ненавистью глаза, такие же янтарные, как тот, что смотрит на него из зеркала с безотчетными ужасом и горем. Кеноби замахнулся было на треклятое, издевающееся над и без того поломанным рассудком стекло, однако тело расслабилось и мешком осело на пол. «Не глупи. Я не позволю тебе ранить себя». «Пусти,» — даже губы не слушались Кеноби, и он с ледяным, по-настоящему первобытным страхом почувствовал, как ниточки, связывающие его сознание с телом, лопаются одна за другой. Спокойный, вязкий пульс жизни медузы тек флегматично, индифферентно, вяло. Она безмолвно уставилась на человека из зыбучих песков своей животной безразличной сути, продолжая размеренно дышать. Кислорода осталось ровно на минуту. «Прочь из моей головы, ты, ситхское отродье!» «Мастер, прошу тебя…» «Заткнись,» — Оби-Ван продолжал лежать на полу, ощущая, как холод проедает его кожу и вгрызается в мышцы, нервы и кости, «Чтоб тебя Темная Сторона побрала, Энакин, тебя не должно быть здесь, я не должен тебя слышать, я же не какая-то гребанная ракатанская клетка для разума! Я — личность, и это тело — мое!» «Я не выбирал такое существование, Оби-Ван,» — пробормотал Скайуокер, отступая, «Если бы я мог, я тотчас покинул бы твою голову. Мне так жаль. Прости меня за все, что я сделал, за все, что я заставил тебя пережить». «Исчезни, просто исчезни». «Хорошо, Оби-Ван,» — Энакин издал звук, похожий на судорожный вздох, «Я больше не потревожу тебя». После того утра Оби-Ван больше не мог спать. Он копался в своей голове, точно в перерытой на сто раз кладовке, слепо перекладывая одно и то же с места на место, пережевывая одни и те же мысли, пытаясь среди сосущего Ничего отыскать хоть какой-то выход из своего положения, хоть какой-то смысл своего существования. Ничего не помогало. Все джедайские премудрости, что он находил, теперь казались сломанными, искаженными, неправильными, не налазящими на его исковерканную душу. Они будто созданы были, чтобы злить и ввергать его в уныние все больше и больше. Тридцать секунд. В самые тяжелые моменты он бредил, разговаривая с рыбами. Разыгрывал целые сцены в голове с участием давно почивших джедаев. Кажется, даже жестикулировал и кричал… Оби-Ван толком не помнил. Он сходил с ума от невозможности перекинуться парой слов с кем-то еще, кроме застрявшего в его голове падшего ученика. Хотелось выпить, но все, что мог выдать изготовитель — это синтетический, чертовски странный на вкус каф. Десять секунд. Он не спал уже неделю? Две? Три? Сколько может выдержать джедай? Ему так хотелось забыться… Девять. Безмятежная пустота в зачатках мыслей существа не знала, что такое одиночество или горе. Оно снова засыпало, утягивая Оби-Вана за собой… Восемь. Кеноби уронил голову на грудь. Рыбки подплыли ближе, пощипывая песок у его ног в поисках съестного. Семь. «Оби-Ван.» Шесть. «Оби-Ван!» Пять. «Проснись же, жнец тебя дери!» Четыре. Массивное тело термального сада содрогнулось. Хелицерат настолько был удивлен этим обстоятельством, что потенциальная еда порскнула мимо его мощных челюстей. Три. Щупальца напряглись, отталкиваясь ото дна, взметая в воду тучу пепла и песка. Раззявив челюсти-ножницы, хелицерат поспешил убраться подальше. Две секунды. Поднявшись на глубину около сотни метров, существо с силой выдохнуло, выбрасывая из себя стайку рыбок, личинок и спящего мертвым сном человека. «Оби-Ван, пузырь!» — кричал Энакин у него в голове, — «Очнись, дуралей! ПУЗЫРЬ!» Кеноби, наконец, проснулся, хватая ртом углекислый газ. Непослушными руками достал из рюкзака воздушный пузырь и нажал на кнопку. Поток воздуха дернул его вверх с такой силой, что Оби-Ван едва не выпустил инструмент из пальцев. Вырвавшись на поверхность воды, он отчаянно дышал, продолжая держаться за надувшийся заново пузырь. Сквозь гул в голове Кеноби слышал надрывный плач. «Не смей умирать. Я не хочу оставаться здесь один, Оби-Ван. Ты нужен мне».