«А вообще любовь — такая абсолютно нелепая штука. Является ниоткуда, внезапно, и всё — попался. Может, это завтра случится, кто знает?»
Харуки Мураками, «Мой любимый sputnik.»
🌖🌕🌔
С Феликсом было хорошо. Он оказался именно тем, чего Хёнджину не хватало, кажется, всю его жизнь. Его руки были очень ласковыми, голос — нежным, а улыбка — самой прекрасной из всех, что когда-либо ему доводилось видеть в своей жизни. Феликса хотелось любить. То, как он принимал его любовь, — застенчиво улыбаясь, нервно краснея, пугливо доверяясь — заставляло что-то яркое и горячее вспыхивать в сердце каждый раз. Главное, чтобы не инфаркт. Всё остальное Хёнджин переживет без труда. На второй день течки Феликс стал совсем слаб. Его температура подскочила до пугающего высоко и ленивое валяние в кровати с регулярными перерывами на поцелуи и еду оказалось единственным на что он был способен в этот день. Благодаря ленивому состоянию своего волчонка у Хёнджина появилось время подумать. Очень много подумать. А ещё сделать несколько зарисовок спящей ведьмы, в волосах которой запутались горячие солнечные зайчики. Ночью он морозился о чужие ледяные ноги про себя называя Феликса маленькой вредной лягушкой. Омега, проигнорировав все уговоры, безжалостно выбрасывал тёплые носки куда-то на пол каждый раз, когда Хёнджин пытался сохранить чужие ноги в тепле. Мужчине не оставалось ничего иного, кроме как со смиренным спокойствием наблюдать за его ворчливым вошканьем. Холодные ступни пришлось отогревать своими горячими. И Хёнджину почти не хотелось жаловаться. Маленький ребёнок внутри него пищал и радовался каждой секунде проведённой вместе. Он наконец-то был нужен, наконец-то любил и наконец-то чувствовал. Чувствовал столько всего, что сложить это в слова казалось просто невозможным. Сердце щемило от сладкой тоски, щенячьей привязанности и желанной зависимости. Феликс — смысл. Смысл жить, бороться, развиваться. Рядом с ним хотелось дышать полной грудью, улыбаться каждому камушку под ногами, выть на луну и благодарить богиню-покровительницу его маленькой ведьмы, за то, что подарила его ей. Несмотря ни на что, он хотел принадлежать. Свернуться клубочком, словно верный пёс у любимых ног, ожидая своего часа. Оберегать и быть оберегаемым. Любить и быть любимым. И что тогда называют счастьем? Хёнджин уверен, в одной из вселенных Феликса зовут именно так. Счастье. Которому поклоняются, о котором мечтают, к которому стремятся. Путеводная звезда на полотне бездонного, пугающего темнотой, неба. Такой яркий, что казался обжигающим, но мужчину только ласкают тёплые, будто солнечные, лучи его любимой улыбки. И голос его, такой многогранный, бархатный, будто морская глубина — загадочная и гипнотическая. Весь он будто сгусток солнечной пыли, морской пены и горячего смеха. И пусть кто-то попробует поспорить. Феликс — крохотная фея, ангел любви, силы которой хватает на каждого, кто появляется в его жизни. Хочется ревновать, злиться и прятать его за своей пазухой. Но просто не получается. Целительными свойствами его ведьмы нужно делиться. Он сам — исцеление. Хочется просто быть рядом. Целую жизнь и после смерти. Преследовать его неупокоенным призраком, дарить и восхвалять. Феликс — принц, король его души, властитель сердца и единственное вдохновение. Думать о том, что заберут, спрячут, сломают не можется и не хочется. Не даст в обиду, станет сильнее, даже если восемьсот бесконечных лет прикажут ждать и поклоняться — будет. Выстроит храмы, разрушит города и страны, устранит каждого обидчика, а сердце лишь о нём одном скулить будет. Сквозь пелену размышлений чувствует, как омега тычется мокрым носом ему в шею. Снова сопливит и немного капризно хнычет, не в силах бороться с плохим самочувствием. Хёнджин понимает, чувствует боль своей пары, ласкает тёплыми ладонями, и позволяет, словно большому коту, устроиться на себе, чтобы свернуться клубочком. Такой ласковый и уязвимый. Сонный, уставший и немного опухший. Личико заплаканное, надутые щеки становятся ещё округлее, а глаза блестят горячей любовью. Любить любить любить Хочется, можется и будется. Родной родной родной Кричит сердце. И кто Хёнджин такой, чтобы его не слушать. Чужие ноги всё ещё холодные. Вредная лягушка. Но сердце горит огнём, глаза светятся уютным огнищем, а с уст срываются самые тёплые слова за всю его жизнь. Люблю. Когда Феликс снова лезет к нему с объятиями, желая, кажется, забраться ему не просто на руки, а прямо под кожу, поближе к сердцу, — Хёнджин чувствует изменение в его настроении. Он снова игривый, полон сил и жаркого огня. Завлекает мокрыми поцелуями и чарует глубоким довольным урчанием. Такой же неумелый, но до боли в сердце родной и желанный. Немного неловкий, видно как зависает на несколько секунд, прежде чем сделать новый шаг. От волчонка оторваться невозможно. Хёнджин выцеловывает его нежные запястья и каждый ладный пальчик, помня, как много его ведьмочка умеет. Как этими руками — любимыми — лечит, мастерит и ласкает. Как этими губами — любимыми — целует и доставляет удовольствие. Как этими глазами — любимыми — околдовывает и влюбляет с каждым разом всё сильнее. Получив желаемое, прочувствовав и побыв наконец рядом с ним, не сможет больше никогда в жизни от Феликса отказаться. Зарываясь ладонями в шёлковые пряди, притягивает к себе поближе, утыкается в чужую шею, вдыхает его запах, ловя себя на странных мыслях. Клыки снова ноют, сердце снова поёт и хочется, чтобы каждый знал — моё, моё, моё. Феликс объединяет в себе всё. Он одновременно нежный и вспыльчивый, ласковый и игривый. Мальчик ёрзает на его коленях, доверчиво открывается, отдаёт всё своё тело в горячие руки. Кажется, будто всю течку Феликс собрался провести на коленях своего мужчины. Из родных объятий выбираться не хочется. Всю жизнь провёл бы в кольце этих заботливых рук. Течка туманит разум и чужим запахом хочется укрыться. Хёнджин ощущается везде. Его руки ласкают каждый доступный участок любимого тела, губы — исследуют чужую шею, царапая клыками, запах — словно кокон, укрыл и оберегает, помогает расслабиться и избавиться от неприятной тянущей боли. Но этого недостаточно. Хочется почувствовать его внутри, внутривенно, под кожей и прямо в сердце. Чтобы заполнил собой каждый миллиметр воздуха в этом доме, чтобы присвоил каждой участок карамельной кожи, пометил и сделал своим. Моё моё моё Омега внутри Феликса пищит и изнывает, хочет почувствовать узел внутри себя. Хёнджин будто мысли читает. Плавным движением входит в горячее тело, чувствует, как мягкие стенки плотно обхватывают его чувствительную плоть, рычит от удовольствия и сжимает Феликса в объятиях сильнее. Ближе к сердцу, чтобы грудь к груди, и слышно было, как заполошная птица бьётся под рёбрами. Феликс такой нежный, податливый и волшебный, что Хёнджину почти не верится, что он — его. Его омега, его судьба, его жизнь. И если бы не острые клычки, что кусали его плечи, родной запах, выбивающий весь воздух из легких и чужие чертовские глаза, что сверкали из-под веера пушистых ресниц — не поверил бы ни за что. Происходящее — словно волшебный сон. Целуй меня, люби меня, лечи меня. И все мы — рабы хитрой богини Судьбы. А Хёнджин готов возносить ей подаяния до конца своей жизни, благодаря за то, что вверила Феликса в его руки. А омега скулит и хнычет, отдаётся полностью и наслаждается чужой любовью. Отставать от Хёнджина не хочется. Ни через час, ни через месяц, ни через тысячелетие. Хочется слиться с мужчиной в единое целое. И Феликс делает для этого всё возможное. Вцепляется в чужие плечи, обнимая крепкую талию дрожащими ногами и утыкаясь носом в потный висок, вдыхая сводящий с ума запах. В глазах темнеет от удовольствия и Феликс может только задыхаться от количества ощущений. В висках чувствуется тяжёлая пульсация, а острые плечи обжигают мягкими поцелуями. Феликсу много не нужно, чтобы прийти к самой грани — щепотка ласки, порция жарких поцелуев и самое желанное внимание любимого человека. С губ сорвался один единственный жалобный вздох и Феликс застонал так трогательно, что Хёнджин остановил любое движение, заслушавшись и засмотревшись. Вспомнив о надобности довести до пика и выжать всё возможное из родного тела — принялся с особым усердием выцеловывать заплаканное веснушчатое лицо, доласкивая чувствительный член своей большой горячей ладонью. Хёнджин и сам был близко к оргазму, поэтому когда тугие стенки сжали его ещё сильнее — больше не мог сдерживаться. Горячее семя разлилось глубоко внутри омеги, вытекая из сжимающегося нутра. Но выйти из него Феликс альфе не дал. Мышцы сжались ещё сильнее, а чужая ладонь ухватилась за крепкие мышцы предплечья, привлекая на себя всё внимание. — Оставь. Не выходи, я хочу чтобы ты всё время был внутри. — Маленький мой. У нас ещё не было сцепки, ты готов? — Я готов. Я хочу. Пожалуйста, — речь была сбивчивой и плаксивой, и Хёнджин очень сомневался в осознанности чужих слов, но просящий взгляд волчонка и его холодные пальчики, хватающиеся за напряженные руки, не оставили выбора. Мужчина вздохнул глубоко, будто устало, и позволил себе отпустить любые сомнения. Ситуация оставалась под его контролем, а просьба его мальчика пусть и была спровоцирована течкой, звучала так просяще, что осознание нужности подобного именно для Феликса было ключевым в принятом решении. Его пара хотела чувствовать себя нужной, его пара хотела ощущать присутствие своего альфы постоянно, успокаивая себя и омегу внутри. Хёнджин просто не мог отказать. Горячие капли пота скатились по крепкой шее, и Феликс, словно маленький котёнок, слизал каждую из них языком, довольно жмурясь, чувствуя, как член внутри него понемногу увеличивается. — А это надолго? — омега скуксил любопытную мордочку, хлопая совиными глазами, удерживая себя на грани сна и бодрости. — Минут пятнадцать. Если хочется — можешь подремать. — альфа пригладил пряди, что топорщились на макушке, заправил челку за красное ушко и ласково поцеловал мокрый лоб. Его член напряженно пульсировал, продолжая изливаться внутрь горячего тела и Хёнджин не мог сдерживать мурашки удовольствия, что накатывали оглушающими волнами. — Я люблю тебя, Волче. — Феликс пробормотал это сонно, даже не задумываясь, чувствуя, как его нутро наполняется чужой спермой, не в силах сдерживать свои мысли о щенках, которые могли бы у них родиться. Хотелось почувствовать настоящую семью, которой у него никогда не было. До Хёнджина — только он и родной фамильяр, в любимой хижине в глухой чаще леса. Феликс уснул очень быстро, умостив макушку на чужом плече. Уткнувшись прямо в пахучую железу он громко сопел снова забитым носом и, кажется, вовсе не собирался просыпаться. Будить волчонка казалось непозволительным кощунством, но желудок вожака не собирался идти на уступки. Альфа изнывал от голода и терпеть больше не мог. И так большую часть дня провел в постели рядом со своей омегой, забыв обо всём и обо всех. Для начала мужчина осторожно двинулся, ощущая, как ноет каждая задеревеневшая мышца в его теле. Феликс казался до ужаса лёгким, поэтому Хёнджину думалось, что переложить его на кровать не составит никакой проблемы. Но Феликс считал иначе. Даже во сне, инстинктивно почувствовав, что альфа хочет отстраниться, он покрепче ухватился за него всеми конечностями, оплетая крепкое тело словно плющ. Хёнджин смиренно принял бы такое положение дел и остался в кровати, если бы не ноющий желудок и кашель в пересохшем горле. Ничего не оставалось, кроме как вместе со своей драгоценной ношей отправиться на кухню. Член был всё ещё внутри омеги, их бёдра блестели от смазки и спермы, поэтому Хёнджин постарался аккуратно выйти из юноши, но и этого у него не получилось. Горячие мышцы подсознательно крепко держали его внутри, не давая расцепиться и мужчина испустил истерический смешок. Все-таки присвоил. Всего себе. Каждый сантиметр его тела теперь принадлежал его маленькому волчонку. Для своей ведьмы — любой каприз. Поэтому до нужной комнаты пришлось добираться долго и очень аккуратно, оставляя за собой потёки спермы и смазки на дубовом полу. Ничего страшного, убраться можно и потом, а вот покушать и дойти не убившись — задания первостепенные. Слава Луне, на столе свежей еды не было — значит, никто не осмелился больше тревожить их покой даже такой ненавязчивой заботой. Хёнджин знал, что в холодильнике точно оставался старый салат и сметана с домашней мясной нарезкой, поэтому дело оставалось за малым. Несмотря на то, что Феликс спал глубоко и очень крепко, он все равно умудрялся цепко держать мужчину в своих объятиях, напоминая этим коалу, которую Хёнджин часто видел в детских энциклопедиях. Находиться внутри омеги было приятно, ощущая жар желанного тела, постоянно вдыхая усиленный запах, вожаку невозможно было оставаться в спокойном и невозбужденном состоянии. С каждой минутой голод напоминал о себе всё настойчивей, а у альфы не было ни малейшей возможности оторваться от Феликса, что просыпаться всё ещё не собирался. Было в этой ситуации что-то неловкое, но в то же время и возбуждающее. Омега доверился ему настолько, что в нахождении альфы так близко, пока его организм пребывал в уязвимом состоянии, он не находил никакой опасности. Спокойно спал, буквально позволяя делать со своим телом всё, что угодно. Когда он затвердел полностью и нахождение в таком положении стало приносить явный дискомфорт, мужчина принялся с особым усердием будить омегу, желая наконец избавиться от этой приятной пытки. Заспанный Феликс выглядел до невозможного нежно. Ещё не до конца осознавая происходящее, устало зевая, он хотел было потянуться, но почувствовав положение в котором находился, ошарашенно замер. Прямо над его ухом послышался тёплый грудной смех и Феликс решился поднять глаза на родное ласковое лицо, густо краснея до самой шеи. Хёнджин ощущался внутри него безумно твёрдым и горячим, отчего глупое маленькое сердце замерло внутри грудной клетки, заставляя омегу задохнуться. Будто бы не они уже третий день проводили в одной постели, юноша безумно смутился, пряча покрасневшее лицо на чужой груди, прикрывая пылающие щёки сжавшимися кулаками. — Ну и от кого ты прячешься? — Что мы делаем на кухне? — Хёнджин снисходительно сделал вид, что не заметил неловких попыток Феликса избежать обсуждения одной конкретной темы. Мужчина аккуратно обхватил его подбородок, заставив взглянуть в свои глаза и провёл большим пальцем по чужой пухлой нижней губе, снова пуская мелкий смешок. — Ты не хотел меня отпускать, а я был очень голодным. Съесть тебя я могу только когда ты не спишь и сам хочешь этого, поэтому, не тревожа тебя, я спустился на кухню немного покушать. — Почему ты меня не разбудил? — омега оставался всё таким же красным, но напряженные кулаки наконец расслабились и его ладони ухватились за родной крепкий торс. — Тебя не разбудил бы даже конец света. — Ну почему же, твоя штуковина справилась с этой задачей на отлично! — возмущение пересилило любое другое чувство и Феликс дерзко вскинул голову, задирая веснушчатый нос ещё выше. На него сразу же прилетел мокрый поцелуй и Хёнджин снова рассмеялся. — А в этом я не виноват. Это твоя задничка меня домогалась не желая отпускать. Я оказался в заложниках. Так что пожалей меня, мой омега. — поцелуи не прекратились и мужчина принялся ласкать каждый участок кожи на родном лице, касаясь губами всех веснушек на румяных щеках поочерёдно. — Ах, какой бедный альфа! Тебе пришлось столько времени провести наедине с моей задницей. — Феликс смешно надулся, напоминая воробья и хотел было отвернуться, но альфа не дал этого сделать, ухватив за подбородок снова, расцеловывая теперь обиженно выпученные губы. — Не вредничай, волчонок. Ты сейчас не в самом выигрышном положении. — омега не смог не засмотреться на хитро вскинутую бровь и нервно сглотнул. Мужчина жадно проследил за движением чужого кадыка и едва остановил себя, прежде чем потянуться к красивой шее с огромным желанием её покусать. — А ты уверен, что именно ты управляешь ситуацией? — Феликс сильнее сжался вокруг его члена, забавно скривив губы в тонкую полоску, стараясь удержать жаркий стон, что хотел вырваться из него. Именно в этот момент оба вспомнили, как близко они находятся друг другу. Запах Феликса расцвёл ещё сильнее, заполняя собой всю комнату, выходя за границы их дома сквозь открытые окна. Хёнджин, ради чужой же безопасности, очень надеялся, что сейчас ни один смельчак не осмелится подойти к его жилищу. — Что ты со мной делаешь? — вопрос совершенно точно риторический, но волчонок ответил: — Очаровываю. И более правдивого слова не существовало в этом мире. Завлёк, заколдовал, очаровал собой. Любимый, нужный, незаменимый. — Хочу чувствовать тебя в себе. Хочу чувствовать твою власть. Просто возьми меня всего в свои руки. Я тебе доверяю, Волче. — волчонок звучал очень тихо и устало, но льнул к мужчине всем телом, открывался и подавался на каждое встречное движение. Словно котёнок, льнул к чужим рукам и зацеловывал широкие плечи. — Я люблю тебя. — ответ тонет в нежном поцелуе, но Феликс не жалуется, что его так беспардонно прервали. Улыбается в чужие губы, обнимает родные плечи, доверяется и открыто стонет, когда его вожак делает первые движения внутри него. — Ты только не отпускай. — и Феликс полностью отдаётся, хватается пальцами за край холодной столешницы, выгибается в спине до хруста позвонков, сам насаживается сильнее. Не отпущу — остаётся не озвученным, но оба и так об этом знают. Феликс в его руках словно послушная глина. Лепи из меня что хочешь. Твоими умелыми руками — только шедевры. Кожа под пальцами гладкая и горячая, будто под ней кровь кипит и пенится. Будто температура между ними заставляет гореть весь воздух вокруг. Или это чувств так много, что легкие сдавливает от их количества? В одну секунду гибкий Феликс в его руках словно деревенеет, замирает в руках испуганным оленёнком и будто бы даже не дышит. Хёнджин понимает это не сразу, отрывается от напрягшейся жилки на зацелованной шее и вглядывается заботливо в чужое лицо. Неужели сделал больно? Но Феликс на него даже не смотрит. Большие небесные глаза уставились на что-то за его плечом и наблюдают неотрывно. Вся краска, что красовалась на румяном личике куда-то уходит, делая родную кожу пугающе бесцветной. Только спустя раздражающе медлительные несколько мгновений, альфа поворачивает голову, прослеживая за тем, на чём его омега так сосредоточен и не сдерживает угрожающего рыка. Сынмин выглядит не менее напуганным. Будучи человеком, не смог уловить усилившихся запахов, доносящихся именно из кухни. Хотел только быстро заглянуть в чужой дом, игнорируя интимные приглушенные стоны, планируя оставить немного еды и короткую записку с важной информацией, но не ожидал, что наткнется на такую картину. Голая задница вожака — зрелище не новое. Мужчина часто показывался нагим, экономя одежду, предпочитая превращаться в волка вне дома. Но горячий, распалённый вожак, с зацелованными губами и взъерошенными волосами — зрелище для лекаря ранее не виданное. Феликс же неловко спрятался за чужой спиной, полностью скрытый широкой грудью, и лишь только любопытный нос выглядывал из-за крепкого плеча. Член внутри него, несмотря на ситуацию, кажется, стал ещё больше, растягивая чувствительные стенки сильнее, вынуждая поскуливать от приятных ощущений. Сынмин не знал куда деть свои глаза, рассматривая то пол с потёками неизвестного происхождения, то широкое окно с пустыми подоконниками. — Я тут еды принёс. И информацию. Где могу оставить? — лекарь покраснел с головы до ног, испытывая высшую степень неловкости, осознавая насколько сильно вожак сейчас раздражён. Успокаивало только одно — ещё сильнее мужчина был осторожен, ставя защиту своей омеги на первое место. Сейчас инстинкты руководили ими двумя, поэтому Сынмин заведомо воспринимался, как угроза и человек не собирался винить их в этом. — Что-то случилось? — Сынмин замялся на несколько секунд. Случилось. Но лекарь не знал, стоит ли говорить мужчине о таком именно сейчас. Особенно, если учитывать отношения вожака и оборотня, что фигурировал в его новостях. — Если говорить коротко — у нас гости. И они хотят видеть именно тебя. И Феликса. — Подождут. Подождут. Сынмин не сомневался. У них не было другого выбора. Поэтому быстро оставив еду на невысокой тумбе у выхода из кухни, он лишь последний раз бросил взгляд на снова раскрасневшееся личико ведьмы, понимая, чем именно омега мог очаровать любого, и под громкий утробный рык вожака, пулей вылетел из дома, чувствуя, как от сильного раздражения альфы пульсирует и дрожит вся их стайная связь. Феликс перенервничал так сильно, что все оставшиеся силы потратил на успокоение своего переполошенного сердца, начиная проваливаться в легкую дрёму. На эмоциях Хёнджин едва замечал изменения в чужом самочувствии, уделяя всё своё внимание чужой шее — оставляя там метки, потираясь своей железой о чужую, желая оставить на Феликсе как можно больше своего запаха. Чужой взгляд, брошенный на его омегу, заметил сразу же. Увидел в глазах человека интерес и что-то ещё, более глубокое, раздражающее. Не осознавать чарующую красоту своей ведьмы не мог. Хёнджин, к счастью, слепым не был. А ещё, из старых книг знал, каким природным притяжением ведьмы обладают. Устоять перед такой красотой было непосильным для каждого, кто с ней сталкивался. Ревность душила и плотным коконом окутывала все его мысли, заставляя сконцентрироваться лишь на одной — оставить на своей омеге так много запаха, чтобы никто другой даже не думал смотреть в его сторону. — Феликс. — его голос срывается на рык — Мм? — юноша на грани сна, не может сдержать своих стонов удовольствия, тает в его руках. — Скажи, что любишь меня. — не говорит — рычит. — Я люблю тебя. — Ещё раз. — Люблю тебя. — Ещё. Люблю люблю люблю И Хёнджин купался в этих словах, вдыхал каждый раз с новым глотком воздуха, вслушивался так же, как и в любой драгоценный стон, слетевший с чужих губ. Сдерживаться смысла не было, Феликс доверился и отдался, полностью открылся, позволяя владеть собой так, как мужчине угодно. Деревянная столешница жалобно скрипела под весом двух тел, но Хёнджин и не думал останавливаться. Толчки были глубокими и медленными, альфа смаковал каждый выдох волчонка, сохранял в памяти его трепещущие ресницы, жалобно сдвинутые брови, веснушку в форме сердца и покрасневшие кончики ушей. В этот раз, как бы Феликс не просил, он не остался внутри него, обильно кончая на карамельные бёдра, вжимая омегу в себя всем телом, оставляя укусы на острых плечах. Белёсые потеки на раскрасневшейся коже смотрелись до безумного развратно, Феликс весь был заляпан их смешанным семенем и своей смазкой. И Хёнджин не мог сдержаться от того, чтобы вгрызться в чужие пухлые губы, принимаясь разгорячёнными ладонями втирать своё семя в его бедра, проходясь пальцами по мошонке, входя в растянутое нутро лишь кончиками пальцев, желая оставить свой запах и там тоже. Феликс лишь жалобно хныкал от того, каким чувствительным ощущалось его тело, желая только принять душ и снова немного поспать. У Хёнджина были иные планы, поэтому на душ омега мог рассчитывать, лишь когда жадный собственник глубоко внутри его альфы успокоится. Мужчине эгоистично хотелось, чтобы Феликс пах им всегда. Чтобы каждый альфа знал, кому именно ведьма отдала своё сердце. Следующие дни прошли как в тумане. Хёнджин помнил лишь, как всё не мог перестать оставлять укусы на каждом свободном участке карамельной кожи, как бесконтрольно втирал всё больше и больше своего семени в чужие бедра, как Феликс тянулся к нему, как Феликс стонал под ним и как они оба тонули в своей любви не находя сил остановиться и передохнуть. Вернуться в реальный мир им помог Джисон, что добровольно принял на себя эту тяжёлую ношу. Наивному дураку страхи неведомы. Альфа с таким выводом Криса согласен не был, поэтому своего решения не поменял. Близился праздник Осени, нужно было начинать все приготовления, возвращаться в строй и браться наконец за самое неприятное — решение конфликта с человеческими вторженцами. Джисон дураком как раз таки не был, поэтому в дом вожака соваться было страшно до трясущихся поджилок, но незваные гости начинали раздражать своей нетерпеливостью, а стая, без наставлений вожака, вдруг превратилась в кучку беспомощных детей, неспособных справиться даже с самыми привычными задачами. Из чужого дома младшему альфе пришлось спасаться побегом — окончательно убедившись в личности незваных гостей, вожак шепотом принялся бранить всех на чём свет стоит, делая это тихо, страшась громкой руганью разбудить волчонка, что утомленный спал в его кровати на втором этаже. От такого поведения мужчины Джисон начал несдержанно хохотать, безрезультатно пытаясь прикрыть всё это безобразие кашлем, выбесив Хёнджина окончательно. Вот и пришлось на всех парах лететь к домику лекаря, надеясь найти оборотней из чужой стаи именно там. Хёнджин же в это время с ворчливым рычанием обратился в волка, принимаясь потираться о каждый угол в доме, желая пометить запахом свою территорию, максимально обозначая чужакам границы и намекая, что здесь к ним относятся с огромной осторожностью. Большие шоколадные уши всё время нервно подёргивались, прислушиваясь к спящей ведьме, переживая о его спокойствии. Решение пригласить оборотней именно к себе в дом пришло как-то спонтанно, но мысль о том, что в ином случае ему пришлось бы покинуть беззащитную спящую ведьму, и оставить Феликса на попечение кого-то другого, выводила Хёнджина из себя, заставляя ломаться изнутри. Уж лучше он подпустит чужаков так близко к самому дорогому, но лично будет контролировать всю ситуацию. Всё ещё находясь под влиянием инстинктов, но разумно осознавая, что в такой обстановке чужаки просто-напросто задохнутся, мужчина решает всё-таки открыть окна на всём первом этаже, впуская в дом лёгкий запах приближающейся осени. Их феромоны, впитавшиеся в мебель, всё равно не выветрятся так быстро, а вот без свежего воздуха другие оборотни здесь долго не продержатся. Феликс продолжал спокойно спать в то время, как на пороге у дома вожака появились не очень желанные гости. Минхёк в этот раз был в сопровождении нескольких оборотней из своей стаи. Все они, без исключения, могли похвастаться светлыми, серебристыми волосами и более холодными чертами лица, будто высеченными из мрамора. Хёнджин с удивлением отметил, что рядом с северным вожаком находился также молодой омега, что разительно выделялся на фоне других оборотней, всем телом стремясь быть к старшему мужчине как можно ближе, будто только огромной силой воли останавливая себя от того, чтобы вжаться в альфье тело полностью. На это Хёнджин только снисходительно фыркнул, пропуская оборотней внутрь, с удовольствием замечая, как темнеют чужие лица, ощущая терпкий древесно-морской запах, что едва ли мог перекрыть своей насыщенностью сочную сладость ведьминого феромона. Глаза Минхека тут же потемнели, наполнились укоренившейся горькой болью. Он дёрнулся в сторону Хёнджина, желая взглянуть в его бесстыжие глаза, но встретил лишь понимающий взгляд. Младший альфа принял чужую горечь в глазах с достоинством. Не так уж и сильно хотел выводить из себя, бередить старые раны и давить на самое больное. Но увы, их судьба сложилась именно так. Не его. Не был и не будет. Никогда Феликс не станет принадлежать ему. Осознание ярко вспыхнуло глубоко в сердце, заставляя его обливаться горячей кровью. Во рту вдруг стало так кисло, будто мужчина хлебнул терпкого уксуса, отчего альфа не выдержал и легко скривился, позволяя истинным чувствам показаться на своём лице на короткий миг. После подобной сцены оборотни принялись за решение дел с особым усердием, желая побыстрее сбежать от неловкости и удушающей атмосферы, приправленной чужими феромонами. Омега, что представился Чонином, всё время хищно поглядывал в сторону южного вожака, будто в любой момент ожидая, что мужчина прямо сейчас вскочит со своего места за обеденным столом и броситься с клыками на его вожака. У Хёнджина же в мыслях не было ничего подобного. Он лишь спокойно разъяснял уже известную вожакам информацию младшим волкам, с которыми довелось познакомиться впервые. Именно сейчас Минхёк представил своего молодого наследника, в руки которого он в будущем собирался вверить свою стаю. Чонсон, несмотря на свой молодой возраст, оказался очень смышленым и уверенным в своих силах. Внимательно выслушав вожака чужой стаи, он принялся задавать уточняющие вопросы, предлагая свои решения. Хёнджину повезло, что с собственной стаей он успел решить этот момент ещё до начала течки его волчонка. Сейчас ему приходилось лишь вносить некоторые коррективы в выработанный их общими усилиями план, подстраиваясь под нужды другой стаи. Успешно справившись с обсуждением первостепенных задач всего лишь за час, они перешли к более насущной проблеме. Северная стая была на грани коллапса. Все сожжённые посевы не подлежали восстановлению, а сбережённых запасов оказалось катастрофически мало для нужд целого поселения. К тому же, подобная напасть коснулась и домашнего скота — животные гибли десятками, и северные оборотни рисковали остаться ещё и без мяса. Понятным для всех было то, что руку к этому приложили именно местные божества и духи. А с этим помощь лишь одна — ведьмина. К слову, о ведьмах. Это чудо, ещё до конца не отошедшее от течки, разнеженное от долгого сна, украшенное россыпью свежих засосов, совершенно бесшумно вплыло в гостиную, совсем не замечая, как прерывает важный разговор нескольких альф. Из груди Хёнджина вырвался утробный рык и младшие оборотни уставились по сторонам кто-куда, страшась бросить хотя бы крошечный взгляд на омегу вожака южной стаи. Лишь Минхёк и Чонин не в силах были отвести взгляд от хрупкой фигуры, облачённой в одну огромную клетчатую рубаху, что принадлежала совершенно точно не омеге. Чонин застыл в непонятном восхищении, рассматривая омегу с головы до ног. Красивый. До чертиков. Он испустил смешок, продолжая открыто пялиться, понимая, что юноша напротив него, всё ещё пребывая в своих мыслях, даже не замечает никого, кроме своего вожака. И это его соперник? Ребёнок, совсем как он. И принадлежит совершенно точно другому. Метки нет, но Хёнджин стелиться готов у чужих ног. И с кем тут бороться? К кому ревновать? К тому, кто занят или к тому, кто все-таки, как две капли воды, похож на незажившую рану северного вожака, что продолжает неустанно ныть, напоминая о себе, по сегодняшний день? Пока все застыли в смущении, не в силах даже двинуться с места, Хёнджин успел полностью повернуться к волчонку, протягивая тому свою руку, молча приглашая поближе к себе. Феликс, будто только того и ждал, быстро юркнул в его объятия, прячась в родных руках, не обращая внимания на чужаков, желая лишь снова уснуть. Проснувшись один в холодной постели, не мог вынести неприятного чувства одиночества, поэтому не успев даже разлепить глаза, шлёпая босыми пятками по холодному паркету, двинулся на поиски своего вожака. Не обратил внимания ни на чужие голоса, ни на незнакомые ауры, желая лишь снова почувствовать породнившийся запах, чтобы уснуть покрепче. Течка выжала последние силы из ослабшего организма, уничтожая любое желание активничать. Хотелось только любить и быть любимым. Наконец почувствовав присутствие чужаков, Феликс лишь немного напрягся, сразу же ощущая, как горячая ладонь на его пояснице пришла в движение, принимаясь ласково поглаживать его по спине, успокаивая. Спрятав нос в воротнике мягкой рубахи, Феликс прижался к чужому торсу покрепче и пробурчал вожаку куда-то в ключицу: — Продолжайте, а я тут посплю немного. Вы мне не мешаете. От такого заявления Хёнджин искренне засмеялся, поражаясь тому, сколько новых сторон кроется в его волчонке, только воображая, как много всего ему еще предстоит увидеть. Хёнджин взял на себя ответственность решить за Феликса и, стараясь игнорировать свое огромное нежелание, согласился помочь северной стае, и отправить ведьму в их поселение. И речи не шло о том, что вместе с ним отправится его доверенный человек. Сам он нужен был стае, а защиту ведьмы мог поручить только самым близким. Все сборы предстояло провести в ближайшее время, потому что помощь требовалась уже сейчас. Работы было немерено, а ведьма — лишь одна. Отпускать волчонка не хотелось. Его мягкое тело, что покоилось в мужских надёжных объятиях, с каждым часом манило к себе всё сильнее, виной чему была совсем не течка. Вкусив настоящую близость с волчонком, распробовав его нежность и ласку, не мог не хотеть снова и снова возвращаться к его рукам. Но долг не ждал, поэтому разрешив себе полениться ещё один последний день, они с Феликсом снова сбежали ото всех. Выделив чужой стае небольшой пустующий домик, и совсем некультурно выпроводив их всех из своего дома, скрывая сонного Феликса за своей спиной, Хёнджин принялся за готовку чего-то вкусненького, желая полностью освободить вечер от муторных дел. Ведьмочка крутилась где-то рядом, но мужчине хотелось за ней немного поухаживать, давая возможность ещё немного полениться, поэтому мальчишку даже близко не подпускал к готовке, желая справиться самостоятельно. Из окна тянуло летним зноем, но ведьма чувствовала, что похолодания придут совсем скоро. Птиц становилось всё меньше и сейчас целый оркестр поредел достаточно сильно, давая возможность отчетливей услышать пев нескольких птиц, которых не страшил приближающийся холод. Воздух пах пряностями, сочными ягодами и наступающей влажностью. В углах оконных рам прятались солнечные блики и Феликсу хотелось поймать этот миг, сохраняя уют окружающей их природы в своем сердце. Хёнджин то и дело засматривался на волчонка, который вечно отвлекался от их незамысловатого разговора, подолгу всматриваясь в окно, и даже принюхиваясь. Любопытный, влюблённый и восхищённый. И на следующий день — новая зарисовка. Мягкий, будто плюшевый, Феликс с нимбом из солнечных лучей и ярких хризантем на пушистой макушке. Но сегодня — уютный вечер только вдвоём. Родное место встречает неизменным фиолетовым цветом, побуждая сделать вдох поглубже, забивая все лёгкие цветочным запахом. Нежный Феликс и цветущая глициния создают вместе чарующую картину. Волчонок как всегда не может устоять на месте, бежит вперёд, спотыкается о корни и уютно мостится у самой кромки воды, нетерпеливо ожидая, когда вожак наконец-то присоединится к нему. День заканчивается почти незаметно, Феликс ютится в горячих объятиях, смотрит на краснеющий закат, а Хёнджин не может взгляда оторвать от своей омеги, в глазах которой пляшут восхищённые искры. Следующий день убивает своим контрастом. Дождь подчиняет себе, мешает сбору урожая, усложняет путь и заставляет южного вожака хмуриться, поселяя смурную складку между густых бровей. Прощаться не хочется, но Хёнджин никогда эгоистом не был. Все-таки понимает, что имеет силы помочь и спасти, готов делиться и отпускать самое близкое, лишь бы каждый оборотень жил в безопасности. Потерпит дни и недели, дождётся ведьму и уже тогда никуда её не отпустит. Прощаются скомкано — мужчина кутает волчонка в свою же тёплую куртку, целует в лоб и веснушчатые щеки, прижимает близко-близко, прямо к сердцу и с огромным нежеланием отпускает. Потом смотрит серьёзно на Минхо и Чанбина, фамильяру доверяет безусловно, тот словно родной родитель вырастил и выходил ведьму из пелёнок, своему другу же уже успел надавать советов и наставлений, бесстрашно доверяет самое дорогое, знает — никогда не подведёт и оправдает возложенные на него надежды. Только когда Феликс ступает за границу их стаи, на маленьком пальчике замечается кольцо, которого там никогда раньше не было. Ведьма ласково улыбается, поглаживая его большим пальцем и думает о том, что уже скучает.🌖🌕🌔
Чем дальше на север, тем сильнее ощущается гнетущая атмосфера, что цепким холодом сковывает внутренности. Живность редеет, птиц совсем не слышно, а Феликсу больно слушать умирающие стенания деревьев вокруг. Ситуация совсем плоха, местные духи очень злы и разочарованы, требуют извинений и подношений. Обозлённые, чем-то напуганные, от того и мстительные. Человеческое вмешательство чувствуется здесь отчетливей. Феликс морщит нос в отвращении — смрад машинного масла и алчности не даёт нормально вдохнуть. В какой-то момент приходится обратиться — проложенная тропа резко обрывается в неожиданном месте, лишая любой возможности остаться чистыми и сухими. Густой, но не сильный дождь почти не пробивается сквозь раскидистые пушистые ветви, оставляя почву достаточно сухой, но дорогу преграждают лабиринты влажных кустарников. Чонин ехидно посматривает на ведьму, всё ожидая, когда же омега начнёт жаловаться, но Феликс с молчаливым пониманием лишь разворачивается к фамильяру, отдавая тому курточку Хёнджина и почти пустой рюкзак, заполненный лишь несколькими книгами и сменной одеждой. Даже не думая раздеваться при других, омега быстро осматривается по сторонам, находя более менее приличный куст, из-за которого выходит уже обратившись в волка. Дальнейшая дорога проходит вполне спокойно, не учитывая увеличивающегося напряжения, что тяжелым грузом опускается на ведьмины плечи. Гнетущую атмосферу ощущает только Феликс, поэтому остальные даже не подозревают о переживаниях, что он проживает. Дриады в этой местности совсем разгневанные, взбешённо перешёптываются между собой, злобно проклинают и источают угрозу, а у ведьмы кровь в жилах стынет от осознания, что в таких условиях северные оборотни умудряются выживать. Ощущается, что проблемы начались уже давно, только вот вмешательство людей в мирную жизнь леса ухудшило ситуацию в разы сильнее. Феликс нервно вздрагивает, когда неожиданно ощущает тёплую ладонь на своей мохнатой макушке. Фамильяр, что успел обратиться в человека, смотрит ласково, разительно отличаясь от остальных оборотней, что поглядывают на него с тревогой. Слишком увлекся подслушиванием лесных разговоров, пытаясь разобраться в происходящем, что даже не заметил, как они вышли на голую равнину, что открывала вид на увядающее поселение. Феликс чувствует, как мышцы ноют от усталости — оборотни решили сэкономить время, не останавливаясь для привала, отдавая все силы на преодоления большого расстояния в кратчайшие сроки. Дорога выдалась выматывающей. Затяжной дождь заставил ныть все кости, мешая спокойному бегу, подвергая огромной опасности, вынуждая пробираться по скользким скалам с особой осторожностью. Местность на севере была красива. Внушающая трепет своей бесконечной силой, заставляла задерживать дыхание каждый раз, когда на глаза попадались незыблемые снежные верхушки титанов-гор. Феликс издалека ощущал их нескончаемый гул сильной энергии, что обещал сделать его ночи бессонными. Слишком много нового, слишком много впечатляющего — ведьма не уснёт, прислушиваясь к каждому слову, что удастся уловить чуткой душой. Уже подходя к поселению, Феликс замечает, что на востоке пробуждается яркая искра жаркого солнца. Только сейчас ощущает всю тяжесть перенапряженных мышц. Веки кажутся чугунными, и моргая словно сонный совёнок, он лишь огромной силой воли заставляет глаза держаться открытыми. Минхо и Чанбин окружают с двух сторон, окутывая ненавязчивой заботой. Говорит в основном альфа — решает, что поютиться они смогут в одном небольшом домишке, что ведьме нужен покой и отдых на ближайшие несколько часов и обещает, что встреча обязательно состоится ближе к ужину. От уставшей ведьмы пользы все равно никакой не будет. Часы летят незаметно и вот, только прикоснувшись головой к подушке, Феликс чувствует аккуратные касания на своём плече, что ласково вытягивают из дрёмы. Казалось, прошло только несколько мгновений. Но нет, проспал добрых семь часов, успевая вовремя отведать горячего обеда, что заботливо принесли лично для них. Долгих часов сна будто и не было, но тело движется более плавно, словно тяжкий груз испарился, позволяя выпрямить спину. Сидеть на месте не хочется, ноги уже бегут в сторону центра селения, в надежде наткнуться на северного вожака. Слоняться без дела не можется. По мужчине скучалось. Альфа необычный, заботливый и притягательно хмурый. Вся тяжесть пережитых невзгод скопилась в уставших складках меж бровей. Взгляд всегда ласковый, но выражение на лице словно верхушки недалёких гор — холодное и отчуждённое. Мужчина находится только с помощью подсказок других оборотней, и Феликс ощущает неприятный зуд по всему телу от взглядов, что буквально разъедали кожу. Северная стая уставшая, обозлённая и напуганная. Волки внутри них яснее всего ощущают нависшую над поселением угрозу. Чужаку доверять не хочется. Боязно. Но Минхёк встречает тепло, улыбается глазами и, направляя тёплой рукой, ведёт в одном ему известном направлении. Перед глазами вырисовывается восхитительная картина. Большой зимний сад, укутанный покровом стеклянных стен, встречает закостенелым холодом. Внутри строения удивительно тепло, но воздух пропитан неясной горечью. В чужих глазах искры гаснут, будто свечи от резкого порыва морозящего ветра. — Это было её любимое место. Как-то она задумчиво сообщила мне, что стая слишком беспечна, потому что не задумывается о надобности трав и лечебных растений. Прошла неделя с её слов, и я уже гордо знакомил Юну с этим местом. — Феликс понимает, слышит чужую боль и поэтому вслушивается всем сердцем, впитывает телом отзвуки искренней и чистой любви. Самоотверженный, верный и заботливый. Мурашки бегут по коже от осознания того, какими хрупкими бывают чувства. Место разительно отличается от всего, что Феликс успел повидать на севере. Растения, несмотря на гнетущую атмосферу — заласканные и разбалованные любовью и заботой. Ухожено, чисто и свежо. Лекарственные травы и растения благоухают, и ведьма теперь действительно чувствует полную уверенность в своём успехе. Над проблемой придётся попотеть и пролить не мало крови. Буквально. Только ступив на эти земли, уже знал какое именно заклятие пригодится. Зря только старые книжки ведьмовские тащил с собой за тридевять земель. Оттягивать неизбежное смысла не было, поэтому позволив себе лишь одну минутную слабость Феликс прошёлся по всему зимнему саду, рассматривая каждый росточек и травинку, замечая удивительно редкие травы. На севере стемнело быстро, закат снова пугал краснотой кровавого солнца и ведьма чувствовала насмешку природы. Поселение заметно поредело, и северный вожак, заметив недоумение на чужом лице, учтиво объяснил, что большинство оборотней отправились исполнять его приказы. Часть из волков увеличила ряды пограничной охраны, кто-то отправился на помощь в шахты, а оставшиеся, самые доверенные, вернулись в город — узнать информацию и разнюхать обстановку. В руках у Феликса травяной букет пестрел изобилием цветов и запахов. Своеобразная коллекция оказалась действительно полезной и ведьма обнаружила всё, чего требовалось ей для оберегов. Первое дело — от напасти избавиться, но не менее важно — уберечь оборотней от возможных будущих невзгод. Кровь стыла в жилах, когда в воспоминаниях Феликса всплывал четырнадцатый год его жизни. Именно тогда Минхо предоставил неугомонному ребёнку полный доступ к не скромной родительской библиотеке. Почему-то, тогда ребёнку первым под руку попался древний фолиант с могущественными заклятьями. Большинство таких проводится на крови. И повезёт, если прольёт её только сама ведьма. Добровольно. О детальных описаниях жестоких жертвоприношений думать совсем не хотелось. Всем им повезло, что ситуация сейчас не нуждается в подобной жестокости. Стоило бы выспаться, потому что обряд следовало проводить под чутким взором матери-покровительницы. Дождаться появления первой ночной росы стало задачей не трудной. Оказалось, всё время Чанбин незримым призраком преследовал каждый его шаг, ненавязчиво оберегая, заботясь о доверенном с особым усердием. От северной стаи угрозы не чувствовалось, но в таких ситуациях излишняя осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому, уже втроём после сбора трав, они отправились к дому Минхёка, желая немного отвлечься от насущных проблем расслабляющими разговорами. На чужой кухне их встретил нервный Чонин и довольный фамильяр. Омега дёргано заваривал себе травяной чай, пока Минхо насмешливо следил за каждым его движением, тихо подхихикивая. Видеть так много людей в своём доме Минхёк совершенно не привык, но никакого недовольства, к удивлению, не чувствовал. Болталось ни о чём, пока Чонин довольно гостеприимно угощал всех чаем. Вожак уже собирался расстроить гостей отсутствием каких-либо лакомств, как ведьма тут же откуда-то из-за пазухи достала две пригоршни сладко чернеющей ежевики. Отвлечённые разговоры стихли, когда начало смеркаться. Говорить о чем-то более личном не было ни смысла, ни желания. Они, лишь по вине судьбы, вынуждены мириться с обществом друг друга, пока волнующая их всех проблема наконец не исчезнет. Феликс тихо укутался в объятья фамильяра, слушая неспешные рассказы Чанбина о прожитом детстве. Никогда ведьма не знала, что такое настоящая стая. Никогда не чувствовала перманентного присутствия стольких оборотней в своей жизни. Поэтому и диву давалась, ловя каждое слово с открытым ртом. А Минхёк просто смотрел, желая запомнить этот момент навсегда, ощущая как маленький омега льнёт к его плечу, нуждаясь во внимании. Чонин был на удивление тихим и кротким. Не пытался острить и подкалывать, только ухаживал за гостями и кидал тоскливые взгляды на своего вожака, желая заполучить хоть чуточку его внимания. — Ох, я вот что вспомнил! Запас всяких полезностей у вас внушительный, поэтому обереги вы сможете сделать сами. Я через несколько дней смастерю кое-что для всей стаи, а потом их просто нужно будет время от времени обновлять. — ведьма подскочила с мягкого кресла, в котором они с Минхо удобно устроились, и принялась шарить по комнате, пытаясь вспомнить, где же остались лежать собранные травы. — Для начала — адамова голова. Это нужно заварить сейчас для Минхёка. С помощью отвара ты сможешь увидеть нечисть сегодня ночью, пока я буду проводить обряд. Духи из-за него становятся встревоженными и агрессивными, поэтому постараемся сделать всё возможное для твоей защиты. Далее я дам вам травы для классических засушенных оберегов. Чонин, рассказываю тебе, потому что думаю, ты с этой задачей справишься на отлично. Самое важное — расковник. Остальные травы можно менять на взаимозаменяемые или вообще убрать, но эта — главная. Она защитит вас от возможной опасности и убережёт от порч и сглазов. Её сложно найти, потому что она путает взгляд и не даёт себя увидеть, поэтому проверяйте с помощью реки — расковник всегда будет плыть против течения. Далее — плакун-трава и чертополох. Названия у них говорящие, для длительной защиты целого поселения трав лучше этих попросту не найти. А вот петров крест или царь-траву можно носить с собой в случае вылазок или охоты. Сможешь заварить вместе с адамовой головой ещё и сон-траву для меня? — Феликс передаёт в руки Чонина каждое растение по очереди, описывая различия во внешнем виде и запахе, для лёгкого обнаружения и классифицирования. — Зачем тебе сон-трава? — во время маленькой ведьминой оповеди все затаили дыхание. Феликс рассказывал коротко и интересно, выделяя лишь главную информацию. Чанбин отошёл от дивного транса самым первым, задавая вопрос интересующий почти всех присутствующих. — Нужный нам обряд проводится в особом состоянии, приближённом к бессознательному. Минхо всё время будет рядом, вам не о чем переживать, но связь с иным миром лучше всего я смогу почувствовать только так. Остальная часть ночи перед обрядом пролетает почти незаметно, несмотря на то, что каждый оборотень в этом поселении был на взводе. — Нам нужно выйти к той равнине, что южнее вашего поселения. Когда мы проходили через это место я заметил целую поляну барвинка. Обычно он цветёт весной. В такую пору так много этого цветка я ещё не видел, значит духовная энергия того места достаточно сильная для того, что нам предстоит сделать. Всё поселение спит, когда они выдвигаются в путь, предварительно выпив нужные отвары. Феликс выглядит совсем плохо, едва держась на ногах, ловя перед глазами цветные блики сильной энергетики. Местность кишит потусторонним присутствием и ведьма кривится от количества картинок, что мелькают в её голове. К жилищам стянулась всевозможная нечисть, узурпируя территорию, заставляя медленно умирать всё живое. До нужного места они добираются только втроём — присутствие кого-то иного может испортить всё с легкостью. Феликс подготавливает место, расстилая обычную хлопковую простынь прямо посреди цветущих небесно-синих цветов, покрытых лёгкой влагой. Впервые в жизни ему выпадает возможность использовать семейную реликвию — серебряный клинок, доставшийся ему от матери. Фамильяр как-то рассказывал, что этой родовой вещи уже много столетий. За это время ледяное лезвие повидало немало жертвенной крови и Феликс не стал исключением. В один момент в глазах полностью темнеет и ведьма перестает видеть даже малейшие очертания окружающих её вещей. Голова гудит от громких стонов и криков, что резко становятся в стократ громче. Среди этого гула омега пытается нащупать присутствие лешего, мысленно взвывая к помощи. Лицо холодит леденящий свет Луны, а Минхёк с замиранием сердца наблюдает, как глаза ведьмы бледнеют. Больше не красуется в бездонных зеницах васильковые поля, на место этому приходит заледеневшая река, укрытая покровом снега. Северный вожак задумывается о том, что Хёнджин никогда не простит ему подобного. Мужчина не знал, на что пойдёт его волчонок ради спасения невинных душ. Не представлял, как много сил ведьме придётся потратить, окунаясь руками в загробный мир, давая заблудшим душам коснуться его души. Ночное небо теряет краски звёзд, становясь непроглядно чёрным и Минхёк теперь видит только хрупкий силуэт в струящейся рубашке, что опирается на своего фамильяра, ища в нём физической поддержки. Кончики пальцев немеют от страха, когда Минхо подаёт Феликсу какие-то амулеты и тот, не думая ни секунды, разрезает ладони острым клинком, орошая кровью заговоренные травы, магические предметы и девственно чистую простынь под ними. Руки ведьмы трясутся, а обескровленные губы взывают к лешему, моля его о сострадании. Краем сознания он держится за образ матери-Луны, впитывает лунный свет и чувствует потоки холодной энергии, растекающейся по венам. В какой-то момент Минхёк начинает видеть. Видеть неясные очертания странных существ, чувствовать их присутствие и взгляд направленный точно на него. Ему мерещатся руки, что всё тянутся к его лицу, он будто бы слышит слабые голоса, пытающиеся докричаться до него. Не верится, что его родное место пришло в такой упадок. Не хочется думать о том, что затяни он ещё немного и каждый из его оборотней попросту погиб бы бесславной смертью, жертвуя тело и душу нуждающимся в покое неприкаянным душам этого места. Мужчина не знает молитв и никогда не умел общаться с чем-то незримым, но сейчас он, вверяя свою жизнь в чужие дрожащие ладони, орошает окровавленные амулеты своей кровью, принося свою жертву, принимаясь проговаривать едва слышно слова раскаяния и обещания о процветании его родных земель. После такого не посмеет отпустить ситуацию. Никогда не забудет сделанного ради спасения его стаи и восполнит чужую жертву сполна, отдавая во много раз больше. Шум стихает неожиданно, тишина звенит в ушах, давая услышать своё заполошно бьющееся сердце. Минхёк медленно открывает глаза, что бесконтрольно сомкнул, не в силах больше наблюдать за устрашающей его картиной. Первое что он видит — все ещё молочно-белые радужки ведьмы. Только потом — кровавые слёзы, что льёт его душа, разрываясь от чужой боли. Справиться с таким количеством нечисти оказывается почти невозможным для хрупкого тела. Больно, страшно и безумно холодно. Мороз пробирает до костей и веснушчатые щёки становятся смертельно бледными, заставляя в душе северного вожака подняться волну паники. Минхо своевременно останавливает нервный порыв мужчины сделать хоть что-то, заставляя того сидеть на месте лишь одним холодным взглядом. Далее все происходящее для Минхёка казалось дикой выдумкой обезумевшего сознания. Резким движением Минхо делает надрез на своей шее, совсем близко к сонной артерии, позволяя Феликсу уткнуться в это место своим лицом, давая напиться своей крови. Только потом мужчина узнает, что подобные вещи фамильяру ничем не грозят, но для восстановления ведьмы такое подношение является жизненно необходимым. Предназначение фамильяра — отдать всю свою жизнь во служение ведьме. И Минхо исполняет это безоговорочно. Положит своё тело на алтарь, лишь бы васильковые глаза ведьмы имели возможность смотреть на этот мир до скончания веков. Как они все добираются до поселения никто почти не помнит. На небе зеленеет возрождающееся солнце, с приходом которого Феликс впадает в беспамятство. На руках Минхо он перестаёт лить кровавые слёзы, засыпая на долгие полторы недели. Хёнджин чувствует, как стайная связь резко холодеет, делая нить, связывающую его с Феликсом почти неощутимой. Сердце ухает, как испуганная птица, срываясь куда-то к сердцу, порождая желание выплевать всю тревогу, что подобралась к горлу. Страшно, так страшно, что внутренности холодеют и вожак снова чувствует себя бессильным мальчишкой, что в один момент потерял всё. Снова забрать самое драгоценное он не позволит, поэтому собирает небольшую команду, отдавая управление стаей в верные руки Криса, с беспокойным сердцем отправляясь на встречу своей потерявшейся судьбе.