Аневризма

      Жан удивлённо приподнял брови, но кивнул и, заложив руки в карманы, приготовился слушать. — Я понимаю, как это выглядит, — начала Микаса, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней спиной. Слова застревали в горле. Ощущение было как перед прыжком с парашютом — паника вперемешку с самоубийственной решимостью. Всю жизнь она старалась избегать выяснения отношений, но теперь сама затеяла этот разговор. — Всё не так, как ты думаешь. — Микаса. — Жан растерянно улыбнулся. — Что происходит?       Выпив, он становился страшным тугодумом. Несколько бесконечно долгих секунд Микаса просто смотрела куда-то мимо его лица, не в силах издать ни звука. — Я… ты мне нравишься, — наконец сказала она, едва совладав с голосом. В груди вдруг стало легко. Она выпрямилась и добавила, смело глядя прямо в глаза: — Не как друг, если что.       Жан замер. Лицо его сначала вытянулось в радостном удивлении, потом разом будто потемнело. — Нет. — Он покачал головой, прикрыв глаза. — Пожалуйста, не начинай.       Не совсем та реакция, которой она ждала. Но выбирать особо не приходилось. Микаса собрала в горсть остатки своей решимости и бросила ему в лицо. — Просто не хочу потом всю жизнь жалеть о несделанном. — Кажется, люди что-то такое говорят в подобных случаях. — Господи, Микаса! — Оцепенение спало, Кирштайн в отчаянии запустил пальцы в волосы, стал расхаживать по маленькому балкону туда-сюда. — Зачем ты это делаешь? «Не так, как я думаю», — ну конечно! Да ты годами меня не замечала! Теперь-то что изменилось — собственничество взыграло?       Он почти кричал, он был по-настоящему зол. Но Микаса уже ничего не боялась. — Мы просто дружили, — спокойно возразила она. — Ты даже не пытался ничего сделать. — Ты же миллион раз меня отшила, Микаса, ты ясно дала понять, что у меня нет никаких шансов! — Мы тогда были детьми. И ты подкатывал просто отвратно, до сих пор испанский стыд берёт.       Проблема была не в подкатах. Воспроизведи Кирштайн все эти убийственные пассажи из арсенала юного пикапера сейчас, ей пришлось бы ловить стремительно слетающие трусы. Просто он стал другим, а главное — изменилась она сама. — Я поцеловал тебя на дне рождения Мины!       Там, на самом деле, были далеко не только поцелуи. Они буквально пытались сожрать друг друга, и Жан уже почти залез к ней в штаны, как вдруг их прервали.       И я до сих иногда вспоминаю это, запираясь в ванной с вибратором. — Я тоже тебя поцеловала. — Голос Микасы звучал ровно, а грудь, выдавая волнение, ходила ходуном как после бега (хотя Аккерман, вообще-то, могла пробежать десятку и даже не запыхаться). — Но потом ты продолжил вести себя, как ни в чём не бывало. — Чтобы тебе не было неловко! Чтобы ты не чувствовала, что в чём-то виновата передо мной, потому что якобы дала какую-то надежду. Я же знал, что не нравлюсь тебе. Все вокруг знали. — Сейчас, как и всегда, он был с ней восхитительно честен. Помолчав, переведя дух, Жан спросил: — Почему тогда ты сама ни разу об этом не заговорила?       Потому что боялась, что ты уже остыл, а это всё было разовой вспышкой по пьяни. Не хотела выставляться дурой, которая сто лет динамила парня, а потом вдруг резко воспылала к нему любовью. Думала, это несерьёзно и скоро пройдет. Боялась, блин, боялась, ссыковала, тянула. — Мне казалось, ты хочешь меня, только когда пьяный. О чём тут было говорить? — А о чём мы говорим сейчас? Какого чёрта только сейчас?       Опоздала. Микаса и так догадывалась — как было не понять, глядя на них с Пик, — а теперь он и сам это озвучил. — Мне нравится Пик, — просто сказал он. — Я знаю. — И что тогда ты предлагаешь мне сделать? — Я не знаю.       Кирштайн посмотрел на неё с нечитаемым выражением лица. — Микаса. — Сделал глубокий вдох, собираясь с силами. — Ты потрясающая. Ты красивая, умная, сильная, самая пиздатая девушка из всех, кого я знаю. И ты даже не представляешь, как я по тебе сох, а ты ещё рядом всю жизнь маячила… Но теперь… — Он сглотнул, словно ему было больно, — мне кажется теперь, что всё прошло. Прости меня, пожалуйста.       И на этом всё. Сказанное обрушилось невозможной тяжестью, расплющивая, размазывая тонким слоем. Хотя чего ещё я ждала? Аккерман несколько раз кивнула. — Конечно. Я понимаю. Это ты прости, это было глупо и зря.       Шумно вздохнув, Жан притянул Микасу к себе, крепко обнимая. И шепнул куда-то ей в волосы: — Не извиняйся. Я всю жизнь об этом мечтал.       Внутри всё застыло. Усилием над собой Микаса отстранилась. — Ну, значит, всё как раньше? — спросила она бодро. — Забудем и продолжим дружить? — Да. — Жан не улыбался, серьёзно глядя ей в лицо. — Да, конечно, если ты готова, можем попробовать.       Путь до магазина и обратно прошёл в оглушительно неловком молчании. Микаса изо всех сил старалась больше не плакать, чтобы потом дома не было вопросов у ребят.       Она не сомневалась, что сможет пережить случившееся более-менее спокойно. И тем более не собиралась муссировать эту тему. Не будет никакой драмы, никакого, прости Господи, любовного треугольника. Раз он всё уже решил, значит, так тому и быть. Закрыли вопрос. — Вас только за смертью посылать, ребята, — заявил недовольный Эрен, открывая им дверь. — Мы тут уже чуть ли не протрезвели все. Вы что, до Шиганшины решили пройтись?

***

      Ребята разъехались по домам. Марко, которого, как всегда, с пьяных глаз тянуло наводить порядки, собирал со стола посуду и относил на кухню. Жан развалился на диване. — Ну, рассказывай, — потребовал Бодт, вернувшись с метлой и совком. — Что рассказывать? — Что произошло у вас с Микасой. Когда вы вернулись из магазина, на ней лица не было. — Даже не спрашивай. — Кирштайн прижал ладони к ушам, жмурясь. — Это пиздец, Марко.       Бодт слушал его рассказ с раскрытым ртом, изредка вставляя «а ты чё?», «а она чё?». — Охренеть, — только и смог выдавить он по окончании охуительной истории. — Кто бы мог подумать, по ней же вообще не понятно было. — Вот именно! А помнишь тот случай на дне рождении нашей одноклассницы год назад, я тебе рассказывал? — Марко кивнул. Жан вскочил с дивана и снова принялся расхаживать. — Так она мне предъявила и за это! Хули ты, говорит, сделал вид, будто ничего не было! Да потому что я живой человек, блядь! И даже мне остопиздело вечно быть посланным! Когда тебя постоянно щёлкают по носу, это нихрена не приятно! «Я думала, ты хочешь меня, только когда пьяный» — реплики Микасы он произносил издевательски тонким фальцетом. — Как будто это я, пьяное животное, к ней там присосался! — Уверен, что так и было, — быстро вставил Марко. — Не важно! — рявкнул Жан. — Ей всё нравилось, она тоже меня целовала!       Бодт наблюдал за другом со смесью сочувствия и веселья и ждал, когда у него кончится запал маячить по комнате и орать. — Какого чёрта? — продолжал распаляться Кирштайн. — Какого, блядь, лысого чёрта происходит? А ещё знаешь, что? Если я, чисто гипотетически, оставлю Пик, то снова стану ей не нужен! Так это и работает! Господи, она могла хотя бы подать знак! Хоть бы намекнула, партизанка хуева! И что мне теперь, обосраться? — Погодь. — Марко поднял ладонь, останавливая этот поток сознания. — Что значит — «оставлю Пик»? Вы что, уже встречаетесь? — Нет. — Жан, наконец, успокоился и сел на край дивана, согнувшись. — Мы не говорили об этом на самом деле.       Следующим утром Жан на машине Пик отправился в Трост.