Аневризма

— Правда? — заинтересовался Армин. — Чем?       Дед бросил на него короткий недовольный взгляд поверх очков и одновременно потянулся за стоящим на столе графином с чем-то явно небезалкогольным. — Армин, у тебя проблемы с пониманием значения слова «неуловимо»? — и добавил, не меняя тон: — Будешь?       Армин в ответ насупился, но кивнул и поднялся за стаканами.       Возможность выпивать с дедушкой была одним из приятных бонусов взрослой жизни, хоть собутыльник из младшего Арлерта был никудышный — уступал, так сказать, и в опыте, и в классе.       И всё-таки.       Армин понимал, что значит «неуловимо» очень даже хорошо. Как минимум потому, что этим самым словом мог бы описать оставшиеся воспоминания о матери.       Он, понятное дело, никогда не забывал, как мама выглядела, — отец увлекался фотографией и успел сделать множество живых, цепляющих взор и душу портретов любимой жены.       Помнил Армин и некоторые особенно яркие события из жизни с родителями. Помнил, что в целом его очень любили, баловали, не скупились на ласку и объятия, хоть он лет с пяти и мнил себя слишком взрослым для всех этих нежностей и постоянно вырывался, дурачина.       Но ни маминых привычек или повадок, ни что ей нравилось, что она ценила и во что верила, — словом, что за человек она была — Армин не помнил. Может, потому, что и узнать толком не успел. Эви Арлерт оживала, обретала характер и личность, отдельную от трепетного Образа Мамы, только в качестве героини рассказов её свёкра о событиях, которые Армин не мог сохранить в памяти ввиду малолетства, или вовсе ещё не застал.       Например, о том, как родители познакомились. — По официальной версии, в библиотеке, как было на самом деле — история умалчивает, — хмыкнул Конрад и плеснул по бокалам неведомой жидкости. — Хотя, зная моего сына, встреть он будущую жену в какой-то более одиозной обстановке, не преминул бы ткнуть меня в это носом. — Почему? — Армин принял из рук деда стакан, нюхнул содержимое и поморщился. — Что это? Очередное творение Ханнеса?       Дедушка кивнул, ухмыляясь, и отхлебнул из своей посудины. Коротко прижмурившись, он вытер рот и немного сипло проговорил: — Бунт против матери, после её смерти по каким-то причинам перекинутый на меня.       Армин знал, что бабушка умерла задолго до его рождения. Дед вспоминал её нечасто, а сам спрашивать он побаивался. Но сегодня Конрад был явно настроен на откровения, чем внук не преминул воспользоваться. — Бунт? — переспросил он в надежде на развитие темы.       Конрад сделал ещё глоток. — Эти подростки, — проворчал он. — Твой отец вырос в достойного взрослого, но какие-то свои детские обиды преодолеть так и не смог. — Какой она была? Бабушка. — Твёрдой, — мгновенно ответил дедушка. — Всегда знала, чего хочет, много требовала — в первую очередь от себя и, как следствие, от других тоже. Но и любить умела, ты не подумай. Умела, как никто другой. — Почему ты не женился снова?       Конрад был, в общем-то, мужчиной видным даже в преклонном возрасте, и одиноких женщин в его окружении хватало. — Да как-то не пришлось, — старший Арлерт пожал плечами. — Я быстро привык жить один. А потом ты свалился на голову, стало не до этого всего.       От последней реплики Армин приуныл. Хоть дед всегда был человеком прямолинейным, да и что дело отчасти было в нём, трудно было бы не догадаться. Они оба адаптировались к новой жизни, в которой остались друг у друга одни, долго и нелегко. — Прости, — сказал он глухо. — Угомонись, — отмахнулся дед. — Знаешь же, что никто не виноват. Уж точно не ты, воробушек.       Армин невесело усмехнулся в ответ на это детское прозвище. Арлерты выпили, не чокаясь, и ещё какое-то время молчали. — Какая-то невезучая у нас фамилия, — вздохнул наконец Армин. Ядрёное ханнесово нечто неслабо вдарило по вискам, и он обмяк в кресле, прикрыв глаза. — Можешь сменить, — поступил незамедлительный ответ.       Армин подыграл: — Ага, или вообще двойную взять. — Армин Арлерт-Леонхарт. Тьфу ты, язык сломать можно.       Разговор снова вернулся к Анни. Армин сам не понимал, как это всегда происходило. — Анни, кстати, сказала, что ни за что не дала бы тебе шестьдесят с чем-то, — поделился он, — максимум полтинник. — Приятно, конечно, хоть и лесть голимая.       Младший Арлерт улыбнулся и покачал головой: — Ты просто её не знаешь.       Конрад торжествующе вытянул вверх указательный палец: — Вот. Как раз то, о чём я тебе говорю. Эви была такая же. Это была самая замечательная её черта — кроме тех, что позволяли ей выносить твоего отца столько лет. — Папа, значит, в любимчиках не ходил у тебя? — Кто тебе такое сказал? Просто он был занозой в заднице — здоровенной такой, активной. Ни минуты покоя. Но знаешь, что? — Дед сделал глубокий вдох. — Я несколько слукавил, сказав, что вы были воспитаны одинаково. То есть, в каких-то принципиальных, ценностных моментах, конечно, да. Но с Робертом мы поналомали дров знатно. Слишком давили там, где не следовало, пускали на самотёк то, что требовало родительского внимания…       Армин замер, не дыша. При всех своих прекрасных качествах дедушка не был человеком, легко признающим собственные ошибки. — И с тобой… — продолжал Конрад, обращаясь уже будто бы не к внуку, глядя в стол, — с тобой я старался поменьше топтаться по тем же граблям.       Армин уставился на деда, и теперь, впервые за весь вечер, в глаза бросилось то, как сильно тот поседел. Грудь прошило острой, щемящей болью.       Когда успел? Сколько же мы не виделись?       Мысли, которые он всю жизнь гнал от себя прочь, которых по-настоящему боялся, разом пронеслись в голове, завихрились и тяжело осели в груди. Конрад поймал взгляд внука, прищурился, а затем встряхнул головой и сварливо проговорил: — Ну и что ты воззрился, как баран на новые ворота? На мне узоров нет и цветы не растут. — Ничего, — поспешно отвечал Армин, криво улыбаясь. — Просто задумался.

***

      Развешанные по всей гостиной гирлянды с маленькими весело мигающими лампочками так и намекали на приближение праздника. — О нет, — спокойно пробормотала Анни. Она сидела в кресле с вытянутыми на подлокотниках руками, растопырив пальцы — сушила лак на ногтях. — Что такое? — спросил Армин, не отрываясь от ноутбука. Последние несколько дней он плотно работал над статьёй для какой-то очень важной и нужной конференции. — Пи́сать захотелось. — А в чём про… — Он осёкся, подняв взгляд. Анни молча потрясла кистями. — Потерпеть не получится? — Судя по ноткам обречённости в голосе, Арлерт уже знал ответ на этот вопрос, а потому тут же добавил: — Ну, вставай, пойдём пописаем.       Смешной крошечной процессией они проследовали до туалета — Анни, держа руки на весу ладонями вниз, и Армин за ней следом. — Ты лучший человек на свете, — сообщила Леонхарт, глядя на парня снизу вверх с горшка — он ждал завершения процесса, чтобы вернуть на место им же спущенные её трусы с шортами. — Ты же в курсе? — Ага. — Он наклонился и чмокнул её в кончик носа. — Давай быстрее только, подлиза, от меня сейчас умная мысль ускользнёт. — Ну извините, ускориться никак не могу…       Досушив ногти (ну, или почти досушив — терпения уже не хватало сидеть без движения на одном месте), Анни засобиралась. Там и Микаса написала, что выходит с работы, а ей идти всего ничего. — У вас это допоздна? А то я почти закончил… — многозначительно протянул Арлерт, наблюдая, как его девушка шнурует ботинки. — И что из этого следует?.. — Нечто очевидно приятное. — Он упёрся плечом в дверной косяк. — Программа минимум — просмотр фильма прямо на нашем новом! Прекрасном! Чудесном! Огромном экране!       Новый телевизор — действительно огромный, прям как у Жана с Марко, — привезли недели две назад, и всё это время Арлерт неистово им восторгался. — Только не «Реальную любовь», — предупредила Анни, выпрямившись и откинув чёлку с лица, — Пик меня им задолбала, мы под каждое Рождество это смотрели раза по три.       Армин сделал вид, что пригорюнился: — Ну вот. Меня здесь не любят. — Перестань, — смеялась девушка, обматываясь шарфом. — Можем посмотреть что угодно другое, не единой же «Реальной любовью» жив человек. — Ладно уж, — проворчал Арлерт, выражая тяжёлым вздохом покорность судьбе. — Что-нибудь придумаю. Кстати, ты не дослушала. Кроме фильма в программе минимум вкусняшки, может, даже собственного приготовления. — Надеюсь, не твоего. — Да ну тебя!       Анни послала ему воздушный поцелуй и принялась натягивать варежки. — Боюсь спросить, что тогда в программе максимум.       Армин хитро прищурился. — А это сюрприз. — Не люблю сюрпризы, — тут же парировала Леонхарт. — Этот тебе понравится. Обещаю. — Ну, раз обещаешь, — она подошла к нему и поцеловала, приподнявшись на носках, — буду не очень поздно. — Повеселись там, — сказал он и ещё пару раз отрывисто чмокнул её в губы и обе щеки. — Слишком не торопись, ладно? Я подожду, сколько надо. — Договорились. Люблю тебя.

***

— Ты в порядке? — внезапно осведомилась Анни. Они с Микасой шагали по улице, то и дело слегка задевая друг друга плечами.       Микасу вопрос удивил. — Вроде бы да, — ответила она несколько растерянно. — Сдала сегодня отчёт, теперь до самого Рождества как птица в полёте. А почему ты спрашиваешь?       Анни неопределённо повела плечами: — Показалось, что-то случилось. — Ничего такого, — произнесла Микаса, поправляя отросшие волосы. За то время, пока они не виделись, она сменила причёску, отрастив волосы, и носила теперь каре до середины шеи. — Ясно. — Леонхарт пнула подвернувшийся под ногу кусок булыжника. — Извини. — Да брось. — Аккерман подняла взгляд, упираясь в монотонное ровно-серое небо, и задумчиво пробормотала: — Что за зима без снега? Конец декабря уже почти, а всё голое и чёрное. Сил нет. — Раньше было по-другому?       Микаса мягко усмехнулась и потрясла головой: — Вообще-то нет. Но всякий раз убивает. — Ну спасибо, — проворчала Анни и набросила капюшон, спасаясь от очередного сильного порыва ветра. — Я не обращала внимания, а теперь тоже начну страдать и хотеть снега. — Не за что.       Путь девушек лежал в Центр на благотворительную рождественскую выставку-ярмарку, куда пригласила их Хитч. По сути своей — возможность для участниц других посмотреть и себя показать, для организаторов — собрать денег для общественно полезных целей. Анни пошла, чтобы поддержать Хитч. Микасе, очевидно, просто не сиделось одной дома. — Ты сама-то как? — осторожно спросила Аккерман, взглянув на свою спутницу сверху вниз наискосок.       Анни отвечала уверенно: — Ты знаешь, неплохо. Тьфу-тьфу-тьфу, — и постучала себе по лбу. Микаса понимающе кивнула и взяла её под руку.       Последние месяца полтора вышли довольно непростыми. В какой-то момент она будто пробудилась ото сна, где была непривычно, неприлично счастлива, — и снова оказалась в ебучей реальности.       У Нанабы чудом подрасслабился график, и начались индивидуальные сеансы, которые поначалу, казалось, мало помогали. Анни проваливалась в глубокую яму, где солнца не было видно, ничего не могло порадовать и даже просто обнадёжить.       И стоило признать, что всё могло быть гораздо хуже, окажись Анни Леонхарт в этом состоянии наедине с собой. Но одной она уже никогда не была.       Началось с того, что хитрожопый Арлерт как-то незаметно заполонил квартиру девушки своими вещами — в ванной теперь прочно обосновалась его зубная щётка, у него уже появилось особенное «своё» полотенце, которым всегда вытирался.       «Зацени новое бельё» — написала Анни парню как-то раз, и, дождавшись, когда он прочтёт, отправила кучу весьма пикантных фотографий себя. Самой интригующей деталью при этом были его же трусы, обнаруженные девушкой в комоде минутой ранее.       «Тапочки, серьёзно? Ты же босиком всегда ходишь».       Эти его попытки «пометить территорию» умиляли. А раз так, то и упираться дальше, в общем-то, смысла не было.       А потом ей поплохело, и кому-то нужно было как следует позаботиться о Мегате. Да и об её хозяйке тоже, чего уж там. Анни не геройствовала и восприняла окончательный переезд Армина с благодарностью и облегчением. Так что, в каком-то смысле, всё хреново, но совпало.       Армин относился к этим временным трудностям исключительно как ко временным трудностям. В каком бы состоянии Анни не была, она всегда оставалась собой. А он в отношении своих намерений уже не сомневался — и не давал повода усомниться ей.       Словом, всё само собой зашло уже достаточно далеко, чтобы бояться. Оставалось только шагать дальше.       Кофемашину, кстати, всё же удалось сплавить. Покупателем выступила Саша — как оказалось, её Николо давно такую хотел.

***

      В Центре было многолюдно — судя по количеству верхней одежды на прибитых у входа крючках. Микаса еле нашла свободный и повесила туда их с Анни куртки. — Привет! — Красногубая в честь особого случая Хитч встречала их в фойе. — Рада вас видеть. Молодцы, что пришли. — Прости, что так поздно, — выпутываясь из шарфа, проговорила Микаса. — Я только с работы. — Да какие проблемы. Через час сворачиваемся, вам как раз хватит времени. Только потом не уходите, есть одно предложение, — протараторив, Хитч куда-то унеслась на такой же сверхзвуковой скорости.       Она была в праздничном колпаке и на взводе — не каждый день приходится организовывать мероприятие столь масштабное даже по стохесским меркам.       Пространство самого большого помещения в здании было поделено на несколько зон — и в каждой какая-то своя активность. Художницы выставляли свои работы, мастерицы толкали всякие милые штуки вроде бисерных украшений, связанных крючком ажурных воротничков, самодельных свечек. Анни набрала каких-то значков, чтобы раздарить их потом своим ученикам. Микасу заинтересовали картины с абстракциями.       Спустя час, как и предупреждала Хитч, все разошлись. Микаса и Анни, пообещавшие её дождаться после всего, присели у дверей.       Дрейс вышла к ним из какого-то подсобного помещения, и была не одна. — Так, дамы, знакомьтесь, — Карли Штратман, моя подруга.       Анни с Микасой по очереди представились. Красивая молодая женщина с рыжими кудрями, одетая в длинное чёрное платье с глубоким вырезом, по очереди пожала им руки. — Мелкая сегодня у бабушки с дедушкой, — сообщила Хитч, — так что приглашаю ко мне на продолжение банкета. Анни, Микаса?       Леонхарт вопросительно взглянула на Микасу: «Поедем?»       Та в ответ пожала плечами: «Как хочешь».       Сначала Аккерман намеревалась отказаться, но сразу же вообразила, как вернётся в пустую квартиру, где всё в пыли, потому что у них с Эреном в последнее время совсем не было сил на уборку (ладно, у неё не было — будем честны, Йегер и без завалов на работе рвения в этом деле никогда не проявлял).       У неё обычно не было проблем с тем, чтобы побыть одной. Но в такой вечер не хотелось совершенно. — Ладно, поехали, — кивнула Анни. — Только я ненадолго — у Армина там какие-то наполеоновские планы на этот вечер.       Хитч жила на окраине города в небольшом красивом доме с окнами во все стены. Девушки расположились в гостиной — пока хозяйка возилась с камином, Карли явно со знанием дела отправилась на кухню за спиртным. — Я сопьюсь в этом вашем Стохессе, — проворчала Анни и пригубила содержимое своего бокала. — Но это ужас как вкусно.       Карли польщённо улыбнулась.       Девушки выпили за Рождество, за встречу, «за нас красивых». Пропустив пару коктейлей, Леонхарт отчалила домой к Армину. Микасу всё ещё никто не ждал, и она осталась — в компании двух малознакомых женщин, чувствуя себя от этого почти жалко. Но никто ведь не догадывается, что там у неё творится внутри. — У меня кое-что есть, — произнесла Карли с мягкой улыбкой и выудила из кармана платья небольшой пакетик с очень знакомым содержимым. — Микаса, ты не против?       Траву в этой стране легализовали ещё лет пять назад, делайте, что хотите. — Не против.       Карли бросила пакетик Хитч, та ловко скрутила пару косяков и подала один подруге. — Ты не хочешь? — спросила Карли Микасу. Аккерман отрицательно качнула головой в ответ. — А пробовала когда-нибудь?       Она снова ответила отказом. В Шиганшине травокуров было полным-полно, но Микасу такой вид досуга обошёл стороной. Она была спортсменкой, и отказ даже от алкоголя считала делом принципа. Отказ от отказа произошёл только курсе на втором академии, когда их наконец переселили из казармы в общежитие и желание как следует отметить такое событие похерило целый ряд микасиных ценностных установок. Аккерман не была ханжой — просто привыкла считать, что время, когда ещё приемлемо пробовать всякую дрянь, встряхивая себя новизной, для неё давно прошло.       У Хитч был даже виниловый проигрыватель. Карли выудила из ящика с пластинками одну наугад и поставила её.       Незнакомый мужской голос спрашивал, нравятся ли ей шрамы. Хитч с дивана негромко вещала о тяготах материнства. — Никогда нельзя быть на сто процентов к этому готовой. Просто невозможно. Я обалдела, когда всё началось. Я так сильно её люблю, но, клянусь, нихрена не справляюсь. Когда она была совсем маленькой, было время, что орала сутками. Буквально сутками. И мне хотелось просто взять и выкинуть её в окошко. — Хитч осторожно затянулась, поморщившись, и продолжила чуть хрипловато: — А становясь старше, выдаёт уже новые какие-то приколы. И это мне ещё повезло — у меня гораздо больше возможностей, чем у многих других матерей-одиночек. Няня, бабушки-дедушки — есть, кому помочь. И всё равно тяжко. — Ты молодец, — мягко проговорила Карли. — И прекрасно справляешься, уж поверь. — А где отец твоей дочки? — спросила Микаса, исключительно поддержания разговора для. — Умер, — просто ответила Хитч. — О, — в смятении Аккерман даже не сразу нашла слова извинения, но Дрейс её опередила, взмахнув рукой: — Не извиняйся.       Карли приготовила Микасе и Хитч по ещё одному мудрёному коктейлю, а сама медленно потягивала виски. Ей нравилась песня. Со стаканом наперевес Штратман поднялась с дивана и стала медленно покачиваться в такт музыке.       Любопытство, подогретое некоторым количеством выпитого, всё же взяло верх. Аккерман встала, мягко выхватила из пальцев Карли самокрутку и, опустившись обратно в кресло, смачно затянулась. Хитч, наблюдавшая за процессом, весело присвистнула. Штратман покачала головой.       Слишком лихо для новичка.       После первой затяжки Микаса, как в фильмах, откинулась на спинку кресла и, запрокинув голову, выпустила дым тонкой струйкой из сложенных в трубочку губ.       Сначала ничего не произошло. А потом как произошло. — Мы все запрограммированы, — произнесла она медленно и чётко. — Вся наша жизнь — заранее заданный алгоритм. — Так и есть, — с серьёзным видом подтвердила Карли. — Но как тогда жить, если всё предрешено? Получается, что выбор — это иллюзия? — О, ясно, — сонно хмыкнула Дрейс, — этому столику больше не наливать. — Да подожди. — Карли приподняла ладонь. — Разве ты, Хитчи, не веришь в судьбу? — Нет. И в бога не верю. — А я верю. В судьбу — не в бога. И выходит, что судьба эта — тот же алгоритм. Чему быть, того не миновать.       Докурив, Микаса бросила остатки в пепельницу и снова откинулась, глядя в потолок.       Стало как-то нехорошо — и даже не столько физически, сколько морально, от этой её внезапной догадки. Иными словами, Аккерман попросту загналась.       «А вдруг всё вокруг вообще как в «Матрице» — ненастоящее, фальшивое?» — Хитч? — голос Карли звучал глухо, будто сквозь туман.       Микаса с трудом подняла голову. Сфокусировав взгляд на сидящей напротив Хитч, она поняла, что та уснула. — Это норма? — спросила Аккерман, обращаясь к Карли. — С ней всё в порядке? — Да. Просто вырубилась, хроническая усталость, с ней такое бывает. Извини, посиди пока, я её уложу. — Склонившись над подругой, Карли ласково проговорила: — Милая, пойдём ляжем.       Дрейс что-то неразборчиво пробормотала в ответ. — Не беспокойся, мы разберёмся, — ворковала Штратман. — Пойдём-пойдём, ты устала, надо отдохнуть.       Микаса честно хотела предложить свою помощь, но собственное тело потяжелело в сто раз, став неповоротливым и вообще словно чужим.       Штратман вскоре вернулась в гостиную, и одного взгляда ей хватило, чтобы правильно оценить остановку. — Пошли, Микаса, тебе нужно подышать.       Аккерман послушно поднялась с дивана. Карли взяла её под локоть и повела за собой. В прихожей Штратман взяла первую попавшуюся куртку и набросила её Микасе на плечи. — Извини, что так получилось. Хитчи весь день сегодня была на ногах, а тут выпила, покурила — вот и развезло. — Ничего страшного, — бесцветно улыбнулась Микаса. — Бывает, я всё понимаю. Я и сама сейчас не в форме, как видишь.       Девушки встали на крыльце плечом к плечу. В лёгких у Микасы было тесно, она стала ловить ртом воздух, делая один за другим глубокие вдохи, как если бы её тошнило.       И тут пошёл снег. Аккерман задрала голову, ощущая кожей падающие на лицо крупные снежинки. — Эй, — тихо проговорила Карли. Микаса резко повернулась к ней.       Снежинки опускались на медные волосы и застревали в них, обращаясь сияющими звёздами. — Всё хорошо? — спросила Штратман, сцепляя пальцы в замок. Намекала, видимо, на эффект, произведённый травкой. — Всё в порядке, — соврала Микаса. Голова тем временем отчаянно кружилась. Снежинки затягивали в свой холодный смерч — казалось, ещё немного, и она взлетит, вознесётся прямо к небесам. — Я тебя совсем не знаю, но ты кажешься какой-то чрезмерно печальной. Что-то произошло?       Второй подобный вопрос за день — уже как-то несмешно. — У меня просто лицо такое, — попыталась отшутиться, но Карли на это даже не улыбнулась. — Ладно. Просто небольшая любовная драма, ничего серьёзного. — Любовные драмы — это всегда серьёзно. Откуда у людей стремление обесценить собственные чувства?       Захотелось возразить, что Микаса и сделала. — Тут дело не в обесценивании. Видишь ли, если не придавать этому большое значение в своей голове, проще не впасть в уныние, начать жалеть себя и всё такое.       Микаса действительно верила в эффективность этой стратегии. Но правда была в том, что она-то придавала значение, и ещё какое. Облечённые всего однажды в слова, эти чувства навсегда обрели вес, который теперь постоянно давил на грудь. Аккерман поначалу сопротивлялась в попытках отвлечься, запихнуть эту новую ипостась Жана Кирштайна куда-нибудь поглубже, но мысли неизменно возвращались к нему. К тому единственному поцелую, у которого прошли уже все сроки давности. К тому постыдному разговору, которого вообще лучше бы никогда не случилось. Истинное помешательство. За прошедшее время легче не стало ни на йоту, даром, что работой себя загрузила — не продохнуть. Даже большую часть авгиевых конюшен предновогодних отчётов постаралась разгрести заранее, ну и что толку — болтается теперь, как говно в проруби, со своими пиздостраданиями. — Иногда нужно себя пожалеть, — туманно молвила Карли. — Кто ещё пожалеет?       Вместо ответа Аккерман распахнула чужую куртку и привлекла Штратман к себе, спасая от снега, чисто машинально — а чего она вылезла раздетая… Та прижалась к ней, обнимая холодными руками за талию. — Какой он? — спросила Карли невпопад.       Микаса задумалась.       Надёжный, умный, честный. Заботливый. Всегда знает, как рассмешить. Из тех людей, кто умеет разруливать проблемы. И принимать решения, когда сложно. Вспыльчивый, упрямый.       Вслух сказала просто: — Хороший. — Почему не вышло? — Не знаю. Мой косяк. Сейчас это уже не важно. — Аккерман неуклюже обняла Карли второй рукой, укутывая. — Ты случайно не замёрзла? — Вроде нет, — рассеянно отвечала Штратман, а её взгляд лихорадочно скользил по лицу Микасы — от рта к глазам и обратно. — Ты самая красивая девушка из всех, кого я встречала. Он наверняка ещё сто раз пожалеет, что упустил тебя.       Скользкое, невыносимо тяжёлое сожаление в очередной раз кольцами обвернулось вокруг шеи. — Я же сказала. Это я его упустила.       Голова заполнилась туманом. Где-то на задворках сознания остатки здравого смысла пытались пробиться сквозь этот густой туман, но без особого успеха. Микаса убрала руки с плеч Карли и обхватила ладонями её шею — бережно, ничуть не сжимая, упираясь большими пальцами ей в подбородок. Карли смотрела в упор, затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Звёзды-снежинки путались в её рыжей чёлке.       Штратман судорожно выдохнула через нос и облизала губы. Аккерман нервно усмехнулась, опуская голову, почти соприкасаясь с ней лбами.       Карли улыбнулась. И была очень красивой в этот миг — что называется, форменная femme fatale. С этими своими волосами. С этими своими губами. С мягкой кожей под её, Микасы, пальцами.       Черт-те-что. — успела подумать Аккерман, прежде чем… — Хочу поцеловать тебя, Микаса, — объявила Карли Штратман и сразу же привела своё намерение в действие.