***
— Фукудзава не оставил вариантов, просто передал документы на подпись, — Рампо не извиняется, не потому, что не хочет. — Тогда почему не мне? — Куникида никогда раньше не позволял себе просто развалиться на небольшом диване в кабинете психиатра, равнодушно закинув ноги в ботинках на подлокотник. Смотреть также: состояние аффекта.* — У него и спроси, — Рампо отворачивается к окну не потому, что ему жаль видеть друга таким. — Я спрашивал. Комиссия была собрана по запросу попечителя, — Доппо тянется за кружкой чая, но останавливается на полпути и просто опускает руку до пола. — И они провели грандиозную работу по оценке клинического материала, — Рампо то снимает очки, то снова надевает их с завидной периодичностью, не потому, что его сжирает совесть. — Без единой пометки от лечащего врача, да, — Куникида иронично кивает этой абсурдной картине. — Знаешь, наори на него, — подобными советами просто так не разбрасываются. — Я имею в виду на Фукудзаву. Открываешь дверь с ноги, опрокидываешь стол, вставляешь пару ремарок о том, что сам решаешь судьбу своих пациентов… Правда потом тебя отправят к нам же, но я довольно внимательный доктор, будет здорово! — То есть просто придти и забросить к черту годы практики? Перевернуть там все? Закатить скандал, да? — Доппо начинает закипать. Смотреть также: девиантное поведение.** — Именно! И кстати, почему ты вспомнил о практике? В тебе же все равно сейчас не врач говорит, — на этой фразе Эдогава натягивает на лицо привычную улыбочку. — О чем ты? — Это твое человеческое желание. Никак не связанное с психотерапией. Точнее, связанное, но настолько поверхностно, что ты не сделал ни одной записи. — Хотя бы ты прекрати играть в игрушки, Рампо, — почти мольба. — Я и не начинал, — психиатр пожимает плечами. — Ты не знаешь, что делать и куда себя девать. То хочешь скинуть его на мою многострадальную голову, — на этом моменте Эдогава окидывает взглядом неподлежащую восстановлению после набега Накахары книжную полку, — то ходишь с ним на свиданки, как на прошлой неделе, заключаешь договоры и таскаешь учебнички. Каждый день за пять минут до отбоя выходишь из кабинета, ждёшь какое-то время у 306-й и ровно в девять желаешь «сладких снов». Даже сеансов с ним у тебя в графике нет! Ты просто ежедневно на полчаса исчезаешь для всех окружающих. Это не профессиональное искажение, и не способ дописать кандидатскую, а вполне человеческое чувство. — Спасибо за сеанс, профессор Юнг***, — такое обращение задевает. По крайней мере, должно. Но Рампо только хмыкает и прокручивается в кресле. Какое-то время Доппо что-то усиленно осмысливает и собирает по частицам. Его целый день не было в своём кабинете и сейчас Осаму, наверное, ужасно обижен, ведь действительно, его полчаса пропали задаром. Лучше всего было бы вернуться. В любом случае придётся искать его, чтобы передать последние новости. Куникида поднимается, забивает к чертовой матери на оставленные следы своего прибывания, молча кивает коллеге и исчезает из кабинета со скоростью распада сверхновой. Эдогава какое-то время смотрит на принесённые психотерапевтом бумажки, как на яблоко раздора, после чего рвёт их и отправляет в мусорку. Он обращается непосредственно к двери, даже не надеясь на ответ: — Ты же так и не понял, о чем я, тупица. Смотреть также (в любом справочнике, кроме психиатрического): влюблённость.***
Найти Дазая получается не сразу, но от вида его, спокойно посапывающего на коленях у агрессивного по своей натуре социопата, что-то внутри перещелкивает. Свет в этой части корпуса уже приглушен, отбой через жалкие 20 минут. Куникида старается отогнать абсолютно все эмоции до единой. Ему сложно говорить, поэтому очевидно, что Чуя начинает диалог первым: — Какие люди, да в нашем крысятнике, — он ухмыляется слишком устало, и фраза выходит на удивление нормальной. — Разбудишь его? — спрашивает Доппо, надеясь получить вместо ответа что угодно, но не резкий толчок ногами вверх, который буквально сбрасывает Осаму на пол. Он, поднимаясь, пару раз называет Накахару сволочью, держась за ушибленную голову. Тот же в свою очередь лишь отстранённо кривится: — Вот жеж мать твою, все силы потратил. Дазай разражается ругательствами, и Доппо несколько раз кашляет в кулак, обозначая своё присутствие. Пару секунд Осаму как-то неверяще сверлит психотерапевта глазами, после чего они одновременно начинают с многозначительного: — Я… — и оба впадают в ступор от неразумности того, что собираются сказать. — Ты первый, старших надо уважать, — Дазай принимает какую-то слишком непринужденную позу, так и оставаясь на полу. — За полчаса, которые ты мне должен, мы ещё наговоримся, — угроза? Определённо. На это и был расчёт. — Я хотел передать, что решением комиссии, в которую я, по непонятной причине, не был включен, ты признан полностью вменяемым, самостоятельно можешь принимать верные решения и так далее. Заключение о твоей выписке сейчас у доктора Эдогавы. Тебе нужно ознакомиться с ним и подписать, — голос не дрогнул, хотя стоило бы. Куникида сам не понимает своего строгого тона. Даже больше: он напуган им. — А если не подпишу? — Тогда дело за попечителем, но именно он поднял требование о комиссии, — да твою мать, заплачь, наконец. Сделай что-нибудь с этими словами. — Ого, все-таки дёрнули за поводок, — Чуя как-то разочарованно складывает руки на колени. — Заткнись! — никто и никогда не сталкивался с настолько звенящим криком Осаму Дазая. Доппо уверен на тысячу из ста — сейчас произошло что-то фантастическое. Где-то через минуту и два счета до десяти психотерапевт успокаивается и окидывает ситуацию совершенно другим взглядом. Смотреть также: эмоциональный паралич Бельца.**** — Накахара, — этот тон Куникиде ещё не знаком. Он также готов поклясться, что заплатил бы кому-нибудь, только бы не услышать его при обращении к себе. — Ага, под шкафом. Только аккуратнее, не спались там и все такое, — лениво отзывается кое-кто, для кого происходящее не в новинку. На пару минут Дазай исчезает и Доппо бессмысленно сверлит взглядом сидящего напротив, не задавая ни единого вопроса. Осаму возвращается, раскручивая в руке слишком уж инкрустированный и нереальный нож для писем. — Чуя-кун по старой привычке стащил его со стола Фукудзавы, — спокойно поясняет он, — когда вызывали из-за… — Разбитого окна, — кивает виновник торжества. — Но никакого криминала! Он чистит им яблочки и вскрывает замки, — Осаму улыбается приветливо, на манер продавщицы продуктового. — Так вот, скажи мне, Куникида-кун, я же точно невменяем, если оставлю на несчастном пару порезов? — нож прислоняется к шее Накахары, но тот не подаёт вида, наоборот, успокаивает: — Расслабься, придурок, он постоянно проворачивает что-то блядски запредельное. Уже даже не страшно. Доппо не понимает, что происходит, точнее, просто отказывается оценивать обстановку. Его единственная цель сейчас поймать Дазая — глаза в глаза. Когда наконец получается, воздух будто становится густым и тягучим. Плевать. Подобием голоса надсмотрщика он выдаёт чистую правду: — Тогда ты станешь опасен для других. Тебя переведут в «буйное» отделение. Это на пару этажей выше. — А что поможет мне остаться здесь? — абсолютно ясно, куда идёт разговор. Но прежде, чем Куникида даст подсказку, стоит вспомнить пару определений и цитат. Клятва Гиппократа: «воздерживаясь от причинения всякого вреда». Эгоизм — предпочтение своих интересов интересам других людей или общества в целом. Включает в себя пренебрежение ради личных целей социальными, моральными и нравственно-этическими стандартами. — Аутоагрессия, — самоизувеченье. Деятельность, нацеленная на причинение себе вреда в физической или психической сферах. — Я про это читал. На днях, — делится Осаму, поднося лезвие перпендикулярно запястью и вскрывая кончиком слои бинтов. Один за другим. — Только не рыдай, если что. Слёзы утомляют. — И не собирался, — Куникида собран и спокоен, как перед олимпийским забегом. По факту, это дело действительно двух секунд. Осаму не врал, когда распинался на тему того, что смерть дело невероятно быстрое, и все те «процессы умирания» в книжке фальшивой психологии*****, которую Куникида все же купил и принёс ему, чушь собачья. Осознавая сейчас это в полной мере, пока падают красные капли, Доппо отдаёт приказ, чем-то схожий по интонации с тем, что Чуя понял даже без дополнительных указаний: — К Йосано. Бегом. Дазай как-то слишком радостно салютует, будто действительно не больно, натирает глаза до покраснения от выступивших слёз и срывается с места, предусмотрительно хлопнув дверью своей палаты. Накахара провожает его таким взглядом, за который можно выложить добрый миллион долларов, но через секунду отмирает, провозглашая обвинительное: — Вы спятили. Блять. — Пока не уверен, — кивает Куникида. — В любом случае, разберёмся позже. — Так, а с нами-то обоими что? Долбоеб ты, все-таки, сказочный, — ухмыляется Чуя, показательно поднимая ногу, что безвольно опадает уже через пять секунд. — Мне теперь не съебаться с пепелища, спасибочки. — А зачем? — Доппо аккуратно лавирует между кровавыми разводами на полу. Приблизившись к Накахаре, он легко подхватывает его на руки, как принцессу, и выдыхает в ярко-рыжую макушку. — Нас здесь никогда не было. Чуя дергается, но тут же расслабляется и повисает, еле сдерживая истерический хохот, что прорывается несмотря на притупленные по всем фронтам эмоции: — Просто ебанутые. Тебя уволят, его убьют. Или обоих убьют. Ты догадываешься, какой концерт я завтра закачу Рампо? А, мистер-охуенный-психотерапевт? Когда они скрываются за дверью палаты Накахары, по коридору разносится визг Акико и звон разбитого стекла.