***
Их приход вызвал странный переполох среди омег во времянках. Они, казалось, испугались даже Хонджуна, хотя он был здесь вроде как почти каждый день, принося вместе с еще несколькими добровольцами еду и разные мелочи. И только через несколько минут, пока Юнхо ждал, когда Джун отыщет того самого синеглазого омегу, что понимал по-волчьи, альфа понял: эти мальчишки боялись его. Именно его. Они тут же исчезли со двора перед входом в крайнюю времянку, где он остановился у забора. И лишь в узкие тёмные оконца на него смотрели их перепуганные настороженные глаза. Но когда он обращал свой взгляд на эти оконца, они мгновенно пустели, и казалось, что он даже слышит перепуганный шёпот и писк, с которым омежки отпрыгивали от этих окон, едва заметив его сумрачный взор. Минги стоял рядом с ним и, к его изумлению, даже не пытался пойти к своим и начать разговаривать. Наоборот, Юнхо понял, что омега как будто прячется за его спину, опуская голову на его плечо сзади и стараясь стать как можно незаметнее, что с его ростом было трудно. Поэтому, возможно, Юнхо ловил себя на том, что невольно скалится, чувствуя, как неуютно и страшно его омеге. Именно почему-то страшно. Минги явно ещё не оправился от своих слёз, его пальцы дрожали, когда Юнхо, повернувшись к нему, взял его руку и сжал в своей ладони. — Ну, что с тобой, маленький? — тихо спросил альфа, пытаясь заглянуть в мокрые глаза. — Ну, что? Почему ты... Вот, леший, как же... — Он кивнул нерешительно на вход во времянку, в котором постоянно мелькали мутные фигуры. — Иди? Я позову, когда мы решим, а? Может, хочешь пойти к ним? Я ведь не буду против, нет! Иди, а? И он чуть потянул его руку, как будто подталкивая омегу к времянке. Но Минги вдруг вскинул на него глаза — и в них было столько страха и протеста, что Юнхо тут же сжал его пальцы крепче и дёрнул к себе, укрывая в своих объятиях. То есть... пытаясь укрыть, потому что Минги вдруг всерьёз воспротивился этому. Он оттолкнул альфу и, гибко вывернувшись из его рук, снова спрятался за его плечом, а потом склонил голову, упираясь ему лбом в затылок, и с силой сжал его рубаху на боках, как будто боясь упасть, как будто умоляя удержать его на краю. И вот именно тут Юнхо безумно, страстно яростно захотелось схватить омегу — в руки, на руки, на плечи, на спину — и уволочь отсюда. Как можно дальше уволочь! И больше никогда сюда не возвращаться! Он скрипнул зубами и чуть не задохнулся этим своим странным желанием и остро-терпким, со свежей, томительной горечью запахом, который ударил его в сердце необоримой тревогой. Запах Минги был даже в таком виде одуряюще прекрасен до поджатых пальцев, но всё же Юнхо зарычал громче. Он спасёт. Он обязательно спасёт его! Только вот поймёт, что, гиений зад, происходит здесь вообще, — и тогда порвёт любого. Понять. Надо просто понять: что с ним, с Минги. Что?! Додумать он не успел. И схватить Минги в охапку и сбежать — тоже. Из-за времянки, со стороны второго двора, вынырнул Хонджун, за которым плавно и грациозно выступал тонконогий, красивый, как речное божество, омега, одетый в какие-то странные, хотя и более-менее благообразные тряпки — обычную, впрочем, одежду кочевья. Хонджун, кстати, пожаловался, что они отказываются снимать их, бегают на реку, стирают по очереди своё тряпьё, а волчью одежду так и оставили стопочками, как притащил им её Хонджун с другими омегами. И мыться тоже только во дворе из чанов могут, а теперь ещё и на реку ходят, в такой-то холод. А купальню не признают. Юнхо удивился: у него с Минги таких трудностей не было. Синие глаза юноши-шамана тревожно скользнули по Юнхо и Минги, который вздрогнул, когда увидел омег, что приближались к ним. Вздрогнул — и схватил Юнхо за руку, что-то умоляюще прошептав. Юнхо зло нахмурился и крепко сжал его ладонь. — Всё будет хорошо, — тихо, но твёрдо сказал он, — слышишь? Юноша что-то с тоской посвистел ему в ответ и выдернул свою руку из его пальцев, отступая в сторону. Юнхо невольно рыкнул от недовольства. Но Хонджун был уже рядом и улыбался. — Есан согласился нам помочь! — радостно сказал он. — Он всё расскажет Минги. Вот только... — Его лицо обрело озабоченное выражение. — Он хочет с тобой переговорить... ну, без меня. Юнхо посмотрел на синеглазого, а тот глаз не сводил с Минги. Чон чуть повернулся и увидел, что его омега под прищуром этих синих, как ясное весеннее небо, глубоких глаз покраснел и окончательно сник. Есан что-то негромко сказал ему. Минги вскинулся на него испуганно и что-то торопливо ответил, помотав головой. Дальше их разговор был странным и каким-то тягостным: Есан о чём-то тихо спрашивал, коротко, певуче и мягко, а Минги как будто всё сильнее и сильнее придавливало тоской. Он едва сдерживал слёзы, губы его подрагивали, пальцы мучительно мяли отвороты жилета, теребили кисточку на кожаном пояске. И чем мягче становился голос Есана, чем больше, кажется, пытался в чём-то убедить кудрявого омегу, тем печальнее становился Минги. Юнхо не выдержал и, сделав шаг к своему истинному, дёрнул его на себя, силой прижимая спиной к груди. Он кинул тяжёлый, гневный взгляд на Есана, а на тревожное "Тиш-ше... ты чего?" Хонджуна оскалился всерьёз, по-волчьи. Минги испуганно замер в его руках, и Юнхо сказал твёрдо, глядя на Есана, но обращаясь к Хонджуну: — Я не знаю, что он ему говорит, этот лупоглазый непонятыш, но Минги плохо от его слов! Он пугает моего омегу! Мы уходим. Думаю, вы и без нас можете... — Я ничем не обижаю твоего омегу, Юнхо, — чистым, ясным, как вода в весеннем ручье, голосом сказал Есан. И Юнхо мысленно выругался: он как-то вообще выпустил из виду, что омега понимает по-волчьи. Минги вдруг что-то мягко сказал, пытаясь вывернуться из его рук, но альфа лишь рыкнул на него зло — и тот снова замер, чуть вжимаясь плечами в его широкую грудь. — Вот теперь ты сам его пугаешь, — чуть улыбнулся Есан и что-то певуче просвистел Минги. И тот вдруг улыбнулся. Повернув голову, он заглянул в насупленное сурово лицо Юнхо, и альфа лишь рот приоткрыл — такой светлой и грустной была улыбка его истинного. — Ни, нян мано, ни... Минги-я ни-со скарес-со Минги-я, нян мано... — сказал омега отчётливо и быстро смахнул с ресниц набежавшую прозрачную слезу. — Минги-я саранхаэс-сса шайа мано, нян мано Минги-я... Сор-рэтто-со, шайа мано, нян мано... Сор-рэтто мино хреспс-сано... Каждое слово омеги звучало отдельной струной в душе Юнхо, он как будто слышал и даже понимал всё по отдельности — но не мог воспринять в целом, и это мучило его, вытягивало его жилы в тоскливой беспомощности. Он в тоске посмотрел на Есана, всем сердцем, всей душой чувствуя: ему надо знать, что только что сказал ему его омега. Но Есан, с тревожным изумлением глядящий на Минги, почему-то не торопился переводить. Он вдруг заговорил — тихо и печально, обращаясь к Минги. О чём-то спрашивал. В чём-то пытался... убедить? Но кудрявый омега уже вытер слёзы и, видимо, что-то решил для себя. Он несколько раз упрямо мотнул головой. А потом что-то проговорил, обращаясь к Хонджуну. — Он согласен, — тяжело вздохнув, сказал Есан. — Только вот... Эх, что же... Он пойдёт к омегам и расскажет, что ничего страшного и опасного в том, что вы затеяли, нет. Вы ведь этого хотели? Юнхо растерянно кивнул. Эта мысль — ясная и чёткая ещё несколько минут назад — вдруг показалась ему опасной и нелепой. Почему его омега должен туда идти? Минги... не должен, а почему-то они с Хонджуном его туда толкают, почти силой. Зачем?.. И он уже было открыл рот, чтобы сказать, что не надо, что он передумал... Но Минги уже улыбнулся ему — вымученно, но пытаясь бодриться — и, кивнув головой сияющему от радости Хонджуну, пошёл в сторону входа во времянки. Юнхо перевёл взгляд на Есана, и снова острая игла сомнения вонзилась в его сердце. На лице синеглазого было горестное выражение: неуверенность, беспокойство, страх... Он так боится того, что предстоит его друзьям-омегам? Что предстоит и ему вообще-то тоже? Ведь и его кто-то должен будет взять и... присвоить? Есан, как будто почувствовав его взгляд, повернулся и пристально заглянул ему в глаза. — Я могу... поговорить с тобой, альфа Юнхо? И Чон вдруг почему-то стушевался перед таким уважительно-официальным обращением. Но кивнул. Хонджун, ободряюще ему улыбнувшись, пошёл обратно во двор второй времянки, откуда они пришли с Есаном. Проводив его глазами, Юнхо повернулся и наткнулся на острый и внимательный взгляд Есана. — Что сказал мне Минги, когда уходил? — хрипло спросил альфа. — Что он не боится, — чуть помедлив, ответил Есан. — И что... что ты ему очень нравишься. Юнхо ощутил, как загораются его щёки и шея от удовольствия, а губы невольно дрожат, чтобы удержаться от самодовольной улыбки. Есан прищурился и спросил в свою очередь: — А ты? Что ты намерен с ним делать — с Минги? Юнхо удивлённо воззрился на него и пожал плечами: — В смысле — что? Он мой омега... — Почему же ты не скажешь мне, что он твой истинный? — перебил его Есан. — Или ты не чуешь его? Юнхо досадливо мотнул головой: —А почему я должен тебе такое говорить? Мы с тобой совсем не знакомы. И вообще, с какой стати... — Я боюсь за него,— тихо перебил его Есан.— Ты ему безумно нравишься, но он до смерти боится, что потеряет тебя. — Омега пытливо воззрился на удивлённо приоткрывшего рот альфу, а тот даже не нашёлся, что сказать, и тогда юноша продолжил: — И я его понимаю, к сожалению. Просто... Просто помни в любом случае: он дорожит тобой так, как никто и никогда — уж поверь — не сможет и будет тобой дорожить. Такие, как Минги... Только они умеют так... Быть настолько преданными. Юнхо быстро заморгал, и ему вдруг стало совершенно до нелепого дурно. Он сжал зубы и твёрдо взглянул на мнущегося омегу. — О чём ты? Почему он боится, с чего вдруг?! Говори же! — резко сказал он, от растерянности и странного страха переходя на повышенный тон, но потом, заметив прикушенную губу омеги, выдохнул, опустил виновато голову и тихо сказал: — Извини, но ты... — Я боюсь, что ты... — Есан запнулся и несколько раз резко вдохнул, а потом поднял на смешавшегося Юнхо полный боли взгляд. — Что ты о нём знаешь, Юнхо? Альфа снова сердито нахмурился и мотнул головой: — Он мой истинный. Что ещё я могу знать? — А... Кем он был до... в племени? — Есан явно говорил сквозь силу, подбирая слова. — Откуда же мне знать? — нетерпеливо пожал плечами Юнхо. Его вдруг поморозило по спине какими-то неприятными мурашками, а потом почему-то свело пальцы от желания сжать кулаки. — Он не говорит на нашем языке, а его я не... — Послушай. — Есан повёл шеей и тяжело вздохнул. — Что бы ты ни услышал о нём дальше, что бы ты ни узнал — всё надо делить на три, понимаешь? Юнхо растерянно заморгал, пытаясь, сообразить. — Нет, — честно ответил он. — В смысле? — Много о нём говорили наши омеги в племени, о твоём Минги. Он... — Есан снова запнулся и быстро осмотрел лицо Юнхо тревожным взглядом, а потом чему-то внутри кивнув, продолжил тихо, едва слышно:— Он ведь один жил последний год. Совсем один, понимаешь? Отец его... Минги отказался отдавать себя за выкуп нескольким альфам, что претендовали на него. Юнхо почувствовал, как поднимаются у него на затылке волосы от бешенства, как начинают чесаться зубы, но он сдержался. Есан же, почуяв невольную злость в затяжелевшем запахе Юнхо, продолжил торопливо, как будто боясь не успеть: — Просто услышь меня, ладно? Минги всегда был таким — свободным и певучим, как дудочка. Он всё-всё умеет, потому что отец у него был первым воином племени, жестоким и ненавистным многим, он омегу своего, папу Минги, замордовал своей ревностью и, как говорят, сам и отравил. А Минги... Многим перешёл дорогу Сон Тэян, его отец. И в боях он всегда побеждал, и добычу всегда грабил богаче всех. Обставлял всех и в бою, и в игрищах. И одно, в чём можно было его уязвить: он не смог родить сына-альфу. Вот Минги и доставалось от него. Дорого он платил не только за то, что омега. Высокий, с волосами вьющимися, с голосом слишком низким для омеги... Все думали, что и не найти для него никого. Но в нём всегда было невыразимое очарование. И альфы лезли. Да и те, кто хотел его получить с меткой на ложе находились. А отец, обозлённый злыми разговорами, слишком хотел побыстрее скинуть его кому-нибудь. Хотя Минги для него и хозяйство вёл, и готовит он лучше всех наших, наверно, и по всякому делу — шить там, упряжь поправить, чашу сладить из деревяшки новую взамен разбитой пьяным отцом — всё умеет. Даже вышивать умеет. Не так, как Ликс, конечно, но всё же. Нужда-то научила, ещё как. Есан остановился, переводя дыхание, так как, кажется, говорил слишком быстро. И Юнхо только тут понял, что почти не дышал, пока слушал это. Слушал, болезненно впившись в свою ладонь ногтями, чтобы не рвануть на себе вдруг начавшую его душить рубаху. — Вот только не повезло ему: повёлся на обман, — мучительно вздохнув, продолжил Есан.— Альфа... молодой, красивый и сильный. Отомстить захотел, как потом всем хвастался, за то, что Сон Тэян его на поединке за омегу победил. Отец Минги не стеснялся в их шатёр приводить... кого хотел. Но Минги терпел, даже пытался с кем-то подружиться. А тот, молодой... Притворился, что влюблён в Минги. Сам-то Минги, хоть и сообразительный вообще-то, но наивный и очень добрый, ну, и вот... Есан кинул взгляд на едва сдерживающегося от мучительного рыка Юнхо. У альфы всё внутри рвалось. Он уже почти понимал, что сейчас услышит, и губы его открывались, чтобы остановить Есана, чтобы не дать ему сказать то, что тот, видимо, собирался — но голоса не было. Волк его не желал этого знать, ворчал внутри, выскребая грудную клетку, что для Минги — это его омега и точка. Но вот сам Юнхо... — Может, — вдруг сказал Есан искательно заглядывая ему в глаза, — тебе это неважно? Тогда я не стану, просто помни, что у него есть прош... — Говори, — тихо рыкнул Юнхо. — У всех есть прошлое. Я хочу знать о его прошлом всё, чтобы... Говори. — Это он мне сказал... сейчас сказал, — заторопился, как будто оправдываясь, Есан, — что я должен рассказать тебе, потому что он уверен: наши обязательно станут говорить о нём. Уж они не упустят, — с горькой злостью кивнул себе Есан. — Когда Минги понял, что вы хотите, он понял и то, что его... тайну... ему не сохранить. О нём узнают все. И ты узнаешь. Через альф своих омеги всё равно расскажут тебе о нём... И он... — Говори, — снова хрипло приказал Юнхо, невольно сжимая в пальцах рубашку на груди — там, где горело дымным угольком мучимое болью сердце. — Говори. — Он до конца верил тому альфе. Понимаешь? Он поверил ему... до конца. И ушёл от отца с ним, даже без выкупа, надеясь на его слово. Отец проклял его, так как рассчитывал — и крепко рассчитывал — на богатый куш за сына. Проклял — да и сгинул вскоре от чёрной лихоради. Схоронили его быстро и забыли. А Минги... Он на самом деле тогда поверил, что альфа возьмёт под свою руку, что поставит метку, что всё будет чинно и честно, а отец всё поймёт позже и примет его... Но тот альфа... Он лишь позабавился с ним, пару недель в своём шатре подержал — и нарочно громко вышвырнул, пригрозив, что если увидит ещё раз Минги около своего шатра – позовёт друзей да пустит его… Вой — яростный, злобный, гневный — разорвал воздух в клочья — а Юнхо от боли в раздираемом этим воем горле чуть не потерял себя. — Я убью… я убью его! — почти не осознавая того, что говорит, прорычал он, сжимая в руках хрупкие плечи Есана и заглядывая в его полные тоски — и без единой капли страха глаза. — Где?!.. — Ты и убил его, Юнхо, — тихо сказал Есан, осторожно кладя руки на его побелевшие пальцы. — Это был воин, которого в той резне ты убил первым.7.
21 мая 2022 г. в 16:33
Вообще всё пошло не по плану почти с самого начала: с того момента, как Минги понял, куда тревожно и быстро переговаривающиеся Юнхо и Хонджун его ведут. Увидев времянки с конца недлинной улицы, Минги вдруг остановился и вцепился в руку Юнхо. Тот слушал в это время Хонджуна который сердито рассказывал ему, как они с Сонхва вчера разругались в хлам почти у дома омеги, потому что вожак потребовал от него, чтобы показать пример всем остальным, выйти за него замуж.
— Он потребовал, Хо, — зло шипел Хонджун. — Он так и сказал: мы должны, понимаешь? Вот скажи, какой ещё альфа так сделает предложение?
— Подожди, — возразил Юнхо, – может, ты, как обычно, понял лишь то, что хотел понять? Может, он...
— Он не сказал ничего другого, Юнхо, — угрюмо оборвал его Хонджун. — Только это: мы должны показать пример и поклясться под Дубом Духа. Всё. Что я там мог не услышать?
— Ну, подожди, подожди, — вкрадчиво начал Юнхо, но в этот момент почувствовал, как тонкие длинные пальцы до боли сжали его руку чуть выше локтя.
Он обернулся и тут же испуганно охнул: в глазах Минги, огромных, широко раскрытых, был ужас и тоска.
— Что? Что, маленький? — тревожно вскрикнул Юнхо.
Минги что-то прошептал, явно спрашивая. Юнхо попытался понять, честно: он обшарил быстрым взглядом лицо омеги, но, кроме полных слёз глаз и дрожащих губ, говоривших о том, что омеге плохо, ничего не смог уловить.
– Я не понимаю, Минги! Не понимаю! Что? — в тоске вскрикнул он.
Минги снова что-то спросил и кивнул на времянки, откуда доносился гомон и деловитый шум.
Юнхо робко улыбнулся и закивал:
— Да, да, милый, мы навестим твоих друзей! — Для убедительности он тоже показал рукой на хатки. — Сейчас увидишь своих, омежка мой, да...
Лицо Минги окутала чёрная тень — глухая, странная тень глубокой обиды. Юнхо в панике взглянул на Хонджуна, но тот тоже смотрел на кудрявого юношу в растерянности и, поймав взгляд Юнхо, лишь пожал плечами и покачал головой. Минги же перевёл взгляд на Хонджуна, потом на Юнхо и спросил вдруг что-то резко, с горечью, так, что у альфы колючие холодные мурашки по коже рассыпались. И явственно, как будто рядом, он услышал рык своего волка: "Успокой! Скажи нет! Успокой его! Быстро! Он теряется... Он теряет нас!"
— Нет, — почти шёпотом сказал Юнхо, а потом схватил руку Минги и заговорил громче, пытаясь заглянуть в глаза омеги: — Нет, нет, слышишь? Понимаешь? Понимаешь меня?
Но Минги не желал на него смотреть. Он вырвал руку из захвата Юнхо и быстро зашагал к времянкам.
— Что это он? — спросил Хонджун над плечом замершего и смотрящего вслед истинному Юнхо. — Ну... пошли?
"Леший сын! Тупорожье семя! Он уходит от нас! Догони! Догони его!" — выл волк, выскребая лапой клетку. Юнхо рванулся за Минги, догнал и с разгону развернул к себе. Юноша плакал. Его щёки были мокрыми, одна слезинка повисла на пушистых ресницах, а дрожащие губы что-то шептали. Он всего лишь на секунду от неожиданности заглянул в глаза Юнхо — и тут же опустил их, а потом попробовал вырваться.
Юнхо дёрнул его на себя, прижал к груди и прошептал:
— Не пущу, пока не пойму — не пущу.
— Слушай, — неуверенно сказал подходящий Хонджун. — Может, он подумал, что ты его снова возвращаешь в... ну... туда? Что выгоняешь?
Минги продолжал дёргаться, стараясь вырваться из крепких объятий, а Юнхо почувствовал, как боль медленно топит его сердце. Да… Это могло быть правдой. Он ухватил Минги за плечо одной рукой, а второй силой поднял его лицо за подбородок, чтобы посмотреть в его глаза.
— Как ты мог даже подумать такое? — с горечью спросил он и, наконец, поймал полный сгоревших звёзд взгляд.
Омега заморгал, два серебристых потока пролились на его бледные щёки, и он что-то снова спросил, всхлипывая и обиженно прикусывая губы. А Юнхо перехватил его за плечи и встряхнул.
— Как ты мог подумать?! — почти крикнул он прямо в его глаза.
Минги зажмурился, но Юнхо было не до его страхов. Ему вообще было ни до чего: его омеге было плохо! И снова — из-за него, из-за Юнхо! Минги вдруг быстро-быстро что-то заговорил, перебивая себя всхлипами, шмыгая носом и сжимая в своих пальцах пояс Юнхо, который невольно прихватил, когда альфа его дёргал. Он жаловался, его омега. Он говорил,что ему страшно, что он... что он боится остаться один, без своего альфы, что... что... что...
Юнхо ни черта не понимал, но ему было так же страшно, и больно, и обидно, как и юноше, который о чём-то горьком свистел и выпевал в его руках. Поэтому он только и смог, что на середине прервать эту лавину гнева и горя – и прижать омегу к себе так крепко, чтобы тот смог почувствовать сквозь кости, кожу его, сквозь одежду — почувствовать, как бьётся сердце Юнхо. Только для него одного бьётся! Может, Минги и не услышал ничего, может. Но он сжал в кулаках пояс Юнхо, уткнулся в его шею, продолжая что-то шептать, плакать и — прижиматься к нему, умоляя обнять, согреть и не бросать.
— Как ты мог?.. — шептал Юнхо. — Глупый, глупый омега... Как ты мог?..
Внезапно за спиной он услышал вежливое покашливание: Хонджун пытался напомнить о себе и о цели, собственно, их путешествия. Юнхо нетерпеливо повёл плечами и снова поднял пальцами мокрый от слёз подбородок Минги, находя его горячие испуганные глаза своими.
– Пойдём со мной, — твёрдо сказал он омеге. — Я не обижу тебя, слышишь? Мне всего лишь помощь нужна, понимаешь?
Он дотронулся пальцами до губ омеги и прислонил пальцы к своим губам. Потом тронул ладонью грудь омеги, мимоходом почувствовав, как гулко бьётся там сердце Минги, — и несколько раз стукнул кулаком в свою грудь.
— Понимаешь? Ты вот здесь! — Он показал пальцем на юношу, а потом снова ударил себя по груди: — Твоё место отныне — вот здесь! Ясно? Тебе ясно?
— Яхс-сно... — вдруг всхлипнул омега. — Минги яхс-сно Минги, нян Юнх-хо...
И он сам потянулся к губам альфы с робким поцелуем. Юнхо замер и прикрыл глаза, чувствуя, как мягкие мокрые губы омеги, подрагивая, касаются его, мажут по его приоткрытым губам, потом прижимаются чуть сильнее, и Минги тихо выдыхает в его рот.
Они просто стояли вот так — губы к губам — и не пытались ни углублять поцелуй, ни разрывать его. Юнхо сквозь закрытые глаза чувствовал золотистые блики от взглядов, что из-под приопущенных ресниц, бросал на него его омега. Чон не испытывал яростного желания или горячей бури чувств — нет. Он просто хотел вот так всю жизнь. Всего лишь. Разве он о многом просит?
Но жизнь была не в восторге от его желаний, о чём и сообщила недовольным голосом крайне смущённого Ким Хонджуна:
— Юнхо, ты, леший тебя перетри, спятил — зажимать его посреди улицы? Хочешь позориться — позорься без меня! Эй! Альфа, Чон Юнхо! Возьми уже яйца в кулак и не распускай рук!
Юнхо нехотя отстранился от Минги, который растерянно заморгал всё ещё влажными от слёз глазами и яростно покраснел, а потом тихо что-то прошипел и звонко вздохнул в конце. Юнхо не понял, что сказал этот омега, но почему-то захотелось засмеяться и потрепать его по пушистым кудрям: глупенький ревнивый омежка... Мой самый любимый на свете омежка..
Юнхо решительно взял Минги за руку и кивнул сердито пыхтящему за спиной Хонджуну:
— Пошли.