Звёзды в глазах твоих ловить (18+)

Юнхо тихо мучительно рыкнул: облегчения не было, была глухая тоска и невыносимая досада. Он убивал там не так много, но совершенно не помнил того, кого убил первым. Просто — один из. А если бы знал... О, если бы он знал! Он бы сердце вырвал твари, что так поступила с его... с этим омегой! И сожрал бы его прямо на его угасающих глазах! Мерзавец, мразь! Да, Юнхо почти ничего не знал о жизни кочевья, как-то не случилось узнать, но и того, что знал, было достаточно, чтобы хотя бы примерно представить себе, что было с Минги дальше. "Всё, всё, хватит, — ныло сердце, — хватит! И так ясно всё... Не надо!" Он снова коротко и яростно провыл и открыл глаза. Есан, отступив от него, упирался спиной в забор. — Юнхо... — прошептал он. — Прошу тебя. Если... — Дальше, — сквозь зубы прошептал Юнхо. — Что было дальше? Есан горестно покачал головой и, прикрыв глаза, продолжил: — Он пришёл... Минги пришёл к моему отцу, шаману. Но отец был... сложным и не очень... честным человеком. И тогда... — Есан мучительно сглотнул. — ...его интересовали совсем иные вещи. Он сказал, что путь Минги ясен. Как и у всех опозоренных так или иначе омег в племени... — Голос Есана становился всё глуше и тусклее, а Юнхо всё труднее было вслушиваться, так как его начинала топить ярость. Но он держался. — Говори! — приказал он снова. — Всё говори, как есть! Я хочу! Я должен знать. — За Минги попросили, — тихо сказал Есан. — Всё же он... Его многие любили, да и сочувствовали ему некоторые омеги, кому он всегда по доброте душевной помогал. Ему поставили отдельный бедненький шатёрчик. А дальше... Он должен был становиться законной добычей того, кто сильнее. — Есан глухо всхрипнул, вздыхая. — Должен был переходить с ложа на ложе — пока не загнётся от пьянства или дурной болезни. Юнхо... Юнхо! Его голос вдруг набатом прозвучал в тумане, в который почти погрузился Юнхо, теряя себя и начиная невольное обращение — чтобы бежать от боли и рвать, рвать, рвать — кого-то, что-то, как-то — неважно! Но голос Есана остановил обращение, и лишь одежда оказалась кое-где порванной. Юнхо открыл глаза, чувствуя, как они красны и полны как будто песка, так как почти обратились в волчьи. И горели сейчас, как он знал, жутким алым огнём. Но Есан смотрел в них ясно и твёрдо, лишь губы его подрагивали, выдавая огромное внутреннее напряжение. — Этой судьбы Минги избежал, — громко и твёрдо сказал он. — Слышишь? Ты же видел его — он... Он почти в порядке! — Почти, — глухо прорычал Юнхо. — Почти — что это значит? — Минги нравился сыну нашего вождя, — тихо ответил Есан. — Конечно, он не стал бы ни за что брать его к себе законно на ложе... такого... Но он согласился оберегать его от других в обмен на... — Есан быстро опустил глаза. Юнхо молчал, застыв камнем. И тогда омега продолжил: — ...во время течек Минги был с ним и с... — Есан смешался и торопливо закончил: — И это... Иногда и без течек. Юнхо разжал кулаки и медленно выдохнул. Это было отвратительно — требовать от омеги такое за свою защиту, но... Но Юнхо мог это понять. С трудом, с ужасом и отвращением к этим мерзким недоальфам — но что же. По сравнению с тем, что грозило омеге, если бы не эта тварь, что воспользовалась безвыходным положением юноши, — Минги ещё, видимо, легко отделался. — Что же за племя у вас такое было, — с горечью выдавил он, немного придя в себя. — Что за альфы... — Ты... в порядке? — настороженно спросил Есан, не отвечая на его вопрос. — Как я могу?.. Ты только что сказал мне, что тот, кого мне даровала мать Луна, из-за того, что я не нашёл его вовремя, претерпел ужасное унижение и море боли, которое сделало его таким пугливым, что он ласки моей на ложе боится, плачет и отталкивает, даже если я пытаюсь ему... — Юнхо вдруг как будто очнулся и дико покраснел, осознав, насколько откровенным сейчас поделился с... а с кем, собственно? — О, нет, нет, — с торопливым облегчением выдохнул Есан, на удивление восприняв эту неуместную откровенность альфы как должное, — ты это на свой счёт не принимай, Юнхо. Ты ни в чём не виноват — совсем ни в чём! Понимаешь... Есан, явно подбирая слова, посмотрел за плечо Юнхо, потом рассеянно заскользил взглядом дальше — и внезапно покрылся каким-то странным, болезненным румянцем, пристально глядя вдаль. Юнхо невольно оглянулся. За забором была улица, на которой никого не было. Через пару домов — наискось, стояла мастерская Чанбина и Чонджина. И оба альфы как раз сейчас, выйдя на крыльцо что-то обсуждали. Чонджин, как всегда улыбался и потряхивал головой в нетерпении. А Чанбин, как всё последнее время, с трагедии, был пресно и тоскливо хмурым, безразличным. Тут из-за угла ближайшей хаты, что рядом была с мастерской, вынырнули несколько омег, которые явно направлялись к времянкам, в руках у них были какие-то узлы. — Скажи... — внезапно тихо прошелестел Есан. — Как зовут темноволосого альфу в синей рубахе... там, на крыльце? Юнхо удивлённо посмотрел на Есана. Глаза того были как-то странно прикрыты и блестели, а губы чуть дрожали. — Со Чанбин, — ответил Юнхо. — Чан... бин... — На губах Есана появилась странная горькая улыбка. — Красивое имя. — Нормальный альфа, — сказал Юнхо, искоса поглядывая на омегу. — Только вот с горем справиться всё никак не может... Да впрочем, как и многие. Очень многие. Есан быстро посмотрел на него и опустил глаза, кивая: — Я... понимаю. Да... Да, так вот. Ты не обижайся на Минги, что он такой... пугливый. И плачет не из-за тебя, и отталкивает не потому, что ты ему не нравишься, поверь! Юнхо не сразу понял, о чём Есан говорит, а поняв, покраснел и хотел было уже прервать смущающую тему, проклиная себя за то, что вырвалось у него такое нелепое признание. Как будто он пожаловался на бедного омежку! Удивительно, как Минги вообще подпустил его к себе после всего, что ему сделали альфы! А он, сильный здоровый волк, такое ляпнул незнакомому человеку... Но Есан поднял руку, как будто останавливая лавину его злости на себя. И у Юнхо вдруг почему-то перехватило дыхание, так что возразить он не смог. Омега же продолжил: — Не смотри на то, что я тебе сказал, на то, что там было — с Минги. Он... Он невиннее многих, что вы забрали себе. И не в возрасте дело. Он альфьей ласки и не видывал — как и все м... они. Думаю и тот, первый... Он вряд ли лаской его дарил. — Юнхо зло нахмурился, но даже не попробовал перебить, так что Есан спокойно продолжил: — Омег в Морве, в нашем племени, редко... ласкали. Только тех, кому повезло встретить истинных или завоевать любовь. А любовь у альф Морвы считалась чем-то вроде болезни. И никто по доброй воле в ней не признавался. И мечтали, слушая сказы да легенды, о чём-то подобном только юные омежки, такие, как Минги, да, может, Ликс или Хванун с Гихёном... да даже и Джисон, хотя, конечно, не с его нравом... Но мечтали, да. Однако... — Есан быстро отвернулся, смахивая почему-то набежавшую слезу. — Хлебнули из-за своей наивности здесь все почти, особенно Ли Минхо... — с горечью и неизбывной нежностью, странной для такого спокойного на вид омеги, выдохнул Есан. — А уж Минги — наверно, побольше всех... Как бы ни относились к нему, а его положение было тяжёлым страшно. И он голодал, да и загнулся бы, если бы не м... наша помощь. Он нанимался к омегам в самую чёрную и тяжкую работу, а ещё шил и готовил по требованию, за небольшую плату, за объедки со стола. Но не многие соглашались взять к себе... такого помощника. — Но... Но как же... — хрипло, еле выдыхая, произнёс Юнхо. — Ты же сказал, что у него был... альфа? — Нет, я не так сказал, — ответил Есан тихо. — Альфа не давал ему стать окончательно общей подстилкой. Своим те... мхм... своими... течками Минги платил ему за имя и защиту, чтобы не просыпаться ночами под очередным насильником! Но кормить его Хирон не собирался. И если бы Минги сгинул от голода — никто ничего этому высокомерному развратному альфе не сказал бы, да и он не очень-то переживал... бы... Понимаешь? Стыдной омега — вот, кем Минги был для всех. А к стыдному омеге и отношение — как к незаконному любовнику. Во всём, и на ложе — особенно. Все знали, что это значило. Использовать! Не ласкать. Не нежить. Не давать ему стонать — чтобы никто не услышал и не подумал, что у него кто-то есть в шатре. Потому что наши не брезговали и зайти посмотреть: кого так припекло, что он к стыдному омеге пришёл. А если не смог с первого же раза насытить альфью похоть, если был недостаточно расторопным да умелым — брать быстро, как можно грубее, только удовлетворяя истинно альфье желание, чтобы была на следующий раз наука. И неважно, течка там или нет. — Есан остановился, быстро и виновато оглядывая застывшего Юнхо и торопливо закончил: — Так принято относиться к стыдным омегам у нас. Было принято... И ходить они должны тихо, и другие, честные, омеги тоже их не принимали, так как все за альф своих боялись: вдруг пойдёт к такому да тот ему и понравится больше. И на праздниках нельзя было им появляться, а прятаться надо было, потому что пьяные альфы... — Он остановился и прикрыл глаза, нервно кусая губы. — Это к стыдным так. Так же во многом относились и к Минги. Он не просто ласки не знал. Он вряд ли когда и думал, что то, что делали... мхм... делал с ним Хирон — это ласка. Для него это мука была. И он именно к ней и привык. Юнхо стоял красный, чувствуя, как топит, уничтожает его чёрная болотная жижа злобы и ненависти. Никогда он не думал, что однажды он, мирный, очень мирный альфа, пожалеет, что нельзя дважды кого-то убить. Что он не может вернуться — и перебить своими руками всех — всех! — кого убил не он там, в долине Хвоя. Что будет жалеть о своём малом участии в этой резне. — Ты не знаешь, — спросил он удушливо морщась, — кто убил его... этого недоальфу, который мучил моего... Минги? — Хирона, как и его отца, и его братьев убили ваш вождь, его сводный брат и его омега, — ровно ответил Есан. Юнхо посмотрел на него испуганно и отступил. Он спросил, совершенно не рассчитывая на ответ, просто, чтобы сказать, что хотел бы знать, а тут... — Откуда тебе всё это известно? — спросил он недоверчиво, как будто заново оглядывая стройную невысокую фигуру шамана. Есан поднял на него взгляд синих глаз — и на мгновение Юнхо показалось, что там, в их странной прозрачной глубине, зажёгся острый красный огонь. — Ты не хочешь этого знать, — негромко сказал Есан. — Я не хочу этого знать, — тут же понял Юнхо. Конечно, он не хотел, что за нелепая мысль? Гнать её! Он другое хотел знать. Он хотел спросить у Есана, как сказать на их языке: "Ты только мой, омега Минги. Я буду защищать тебя. Не бойся ничего, теперь навсегда рядом с тобой – я!" — но не успел. Из ближайшей времянки раздался пронзительный вопль, а потом во двор из внезапно распахнутого окна вылилась волна тревожных громких криков, высоких испуганных голосов. "Минги!" — мелькнуло в голове Юнхо, и он бросился во времянку. Влетев туда на скорости, оттолкнув по пути двух нерасторопных мальчишек, что замешкались, мешая ему, Юнхо остолбенел от увиденного. Минги... его Минги стоял в центре какого-то странного круга из четырёх омег, у каждого их которых в руках было что-то, чем они тыкали и били юношу. На лбу и на щеке у Минги была кровь, губы были разбиты, одежда — та самая, новая — на плече и бедре порвана, а рубаха разодрана почти до пупка. Он дрожащими руками держал её, а омеги как будто танцевали вокруг него какой-то злобный танец. Волосы Минги были в полном беспорядке, как будто он дрался с кем-то. А глаза... Они были безумными от боли и страха. Увидев и услышав альфу, который издал громкий яростный рык и ринулся к юноше в центре комнаты, омеги из круга разбежались, прячась за спинами других, кто стоял и наблюдал за тем, что делали с Минги эти четверо. Но Юнхо было не до них. Он и сам не помнил, как оказался около своего Минги. Он схватил его за плечи, заглядывая в ужасе в окровавленное лицо и, застонав, прижал к себе. Тело омеги сотрясала крупная дрожь, он весь сжался в объятиях Юнхо и застыл там каменным идолом. — Я убью вас всех, — сквозь зубы прорычал Юнхо, торопливо ощупывая Минги в попытке найти раны, — до одного всех убью, если вы ему повредили серьёзно! Мерзкие перелётчиковы суки! Как и ваших альф — всех надо было там, в долине, порешить! Ответом ему была мёртвая тишина. А потом она нарушилась какой-то вознёй у двери, которая переросла в яростную ругань. Юнхо быстро вжал задрожавшего сильнее Минги в себя и прикрыл его от того, кто рвался к ним сквозь круг омег — и тех, кто жил здесь, и тех, что прибежали на крик из соседних времянок. Это был высокий, худенький, встрёпанный мальчонка с беличьими щеками и очаровательными круглыми глазами. Юнхо сразу вспомнил его: это был щенок, которого он не без труда вытянул из шатра и пригнал к повозкам в кочевом стане вместе с ещё одним, светловолосым пареньком. Когда этот омега попытался приблизиться к ним, Юнхо зарычал на него так, что тот вздрогнул и испуганно отскочил, но тут же снова сделал шаг вперёд, выставил руку перед собой и заговорил — торопливо, сбивчиво, с умоляющим выражением на лице. В ответ на этот голос Минги в руках Юнхо завозился и попытался отстраниться от него. Юнхо не дал, сжимая с силой, но Минги вдруг заметался сильнее, стараясь вырваться. Тогда растерянный альфа расцепил руки — и Минги бросился к мальчишке в объятия. А тот схватил его и вжал его лицом в своё плечо, словно истинный альфа. И лишь тогда услышал Юнхо, как зарыдал, завыл его Минги, прижимаясь к мальчишке как к спасению. Поражённый, испуганный ещё больше и полностью потерявший понятия о том, что происходит, Юнхо, повинуясь волку, что раздирал с дикими ревнивым воем клетку, отчаянно заворчал и требовательно протянул руки за Минги: — Иди сюда, омега, слышишь? Иди ко мне немедленно!.. Но тот лишь сильнее вжался в худого юношу с гневом горящими глазами, который воинственно смотрел по сторонам, и заплакал горше, тоскливее. Взглядом Юнхо попробовал найти Есана, но в глазах всё смазалось, туманом захватило сознание, он не мог понять, почему его отвергают. Волк кружил по клетке, потерянный и несчастный, выл и стонал, пытаясь найти снова путь к своему омеге — но не находил его. И Юнхо не сразу даже понял, что все вокруг замерли, слушая негромкий, но полный боли и злости голос. Это говорил Есан. Он стоял почти рядом с ним, в центре комнаты, как будто пытаясь заслонить и его, и двух обнявшихся рядом омег — от толпы. Толпа молчала, не враждебно, скорее — растерянно и смущённо, но Юнхо чуял в воздухе и ярость, и ненависть. И они были нацелены на него, Минги и парнишку, в объятиях которого его истинный искал спасения. Не в его объятиях... Не в его. Голос Есана становился всё громче, он рассекал тишину, как удары кнута рассекают воздух, он говорил гневно, упрекал, взывал... Внезапно из круга выдвинулся невысокий, стройный луноликий омега с необычайно красивыми вытянутыми глазами, которые сейчас блистали ненавистью. Он зашипел, засвистел и зарычал в ответ Есану. Он тыкал пальцами в него и в Юнхо, но когда взгляд его глаз скользнул по фигуре Минги, милое лицо перекосилось от злобы, а голос поднялся почти до визга. Он явно угрожал, он кидал какие-то тяжёлые и злые обвинения, в ответ на которые Минги лишь вздрагивал сильнее в руках юного омеги. И вдруг парень, обнимавший Минги, с силой толкнул истинного в руки Юнхо, которые едва успел поймать обезволенное тело, и ринулся на исходящего злобой говорившего омегу. Никто и сделать-то ничего не успел, как они покатились по полу, нанося друг другу удары, царапаясь и выдирая друг другу волосы. Остальные мальчишки в ужасе разбежались в стороны, и только Есан да невысокий стройный омега с чудесным кошачьим взглядом, наполненным сейчас ужасом и гневом, кинулись разнимать воющих и ломающих друг друга на полу парней. Минги между тем вцепился в Юнхо мёртвой хваткой, вжался лицом в его плечо и прихватил рубаху на груди альфы пальцами вместе с кожей, так что Юнхо даже очнулся от мутной ноющей боли. Хотя ему было совсем не до неё. Он с диким изумлением и полным ощущением невозможности, нелепости происходящего следил за тем, как Есан и второй старший омега, растащив по углам дерущихся, приводят их в чувства. Есан прижал злобного мальчишку, который накричал на него, к стене и что-то внушительно говорил ему, глядя прямо в широко раскрытые, полные слёз, совершенно перепуганные сейчас глаза, в которых ещё горел огонь злости, но она отступала перед мраком ужаса. А второй старший, хотя и был чуть ниже похожего на белку заступника Минги, сейчас, казалось, возвышался над как-то сжавшимся под его взглядом юношей. Он шипел ему что-то явно крайне неприятное, но неплохо отрезвляюще, так как задира уже поглядывал на Юнхо и вокруг виновато, хотя и пытался по-прежнему огрызаться короткими, похожими на плевки на раскалённую сковороду фразами. — Что здесь происходит? — раздался от входа суровый голос. Сказано было негромко, но так, что всё мгновенно стихло вокруг. Сонхва твёрдой походкой прошёл в центр комнаты и остановился, положив руку на пояс. Он был зол и очень вздёрнут. Его яркие глаза метали молнии, густые чёрные брови были нетерпеливо сведены на переносице, а тонкие ноздри раздувались, показывая, что не просто спорить — смотреть на него лишний раз не стоило. Юнхо прекрасно знал такое состояние друга: он был страшен в своём альфьем гневе, Пак Сонхва. Как и все более-менее уравновешенные и спокойные люди, отягощённые ответственностью, в истовом гневе он сносил дома полностью, а не только трепал крыши. — Я попросил вашего друга помочь вам, рассказать о том, что ждёт вас, — мерным громовым голосом начал Сонхва. Он оглядывал тяжёлым взглядом жмущихся друг к другу омежек, и каждый, на ком останавливался этот взгляд, сжимался под ним ещё больше. Сонхва же нашёл взглядом пристально глядящего на него Есана, уже отпустившего дерзкого щенка, что, очевидно, являлся зачинщиком всего этого. — Переводи, — коротко и жёстко бросил Сонхва ему. И Есан покорно кивнул, чуть выступая вперёд и начиная свою речь. Когда он остановился, Сонхва продолжил: — А что устроили вы? Вы забыли, что вы здесь не гости? Вы — пленники! И если кого-то обманывает то, что нет вокруг охраны и вам приносят сносную еду и чистую воду, предлагая вроде как гостеприимство, так не обольщайтесь! Ваша стража — непроходимая чаща вокруг! Для вас, несчастных людей, непроходимая! Попробуйте сбежать — и вы пожалеете, что не погибли там, где сгинуло всё ваше проклятое племя! А уже если вас поймают наши дозорные, смерть будет ещё и крайне неприятной! Юнхо невольно сжал Минги крепче ещё до того, как омега, вздрагивая, сам приник к нему ближе, когда услышал перевод Есана. Жестоко... То, что говорил Сонхва, было жестоко. И прекрасно в этой жестокости! Потому что все, кто здесь был, — все, кроме Минги, ну, может, ещё троих, кто вступился, — все как один заслуживали этого! И Юнхо снова, во второй раз за сегодня, почувствовал, как омрачается его светлое и чистое ранее сердце злобой, как расходятся по нему кровавые круги от боли и обиды, что причинили ему люди. Проклятое кочевье. Одно слово — перелётчики! Сонхва же между тем продолжил: — Омега, которого вы так жестоко обидели сегодня, был нашей попыткой примириться с вами! Мы хотели, чтобы о том, что вас ждёт, вы услышали от своего! И что вы сделали? Показали нам, что нет у вас и своих тоже! Тем хуже для вас! — Голос волка сорвался на рык. — Тогда говорю я, чтобы не осталось и крупицы сомнения: через три дня на лобном месте нашей Новой слободы — Широкой поляне — каждый из вас получит себе альфу! Они вас выберут. И ваше желание учитываться не будет, потому что вы — пленники! Пленники, которые доказали, что по-доброму к ним относиться не стоит! Надеюсь, это ясно! Юнхо, ведомый каким-то странным беспокойством, поднял глаза на Сонхва и в нерешительности потёрся щекой о пушистую голову своего омеги, беспомощно что-то муркнувшего ему в ответ. Слишком. Слишком много чувства было в речи вожака. Слишком много отчаянного желания быть убедительным было в его словах. Он... Не к ним он обращался, нет. Напротив него стоял Ким Хонджун. Юнхо и не видел, когда вошёл омега, как оказался в первых рядах. Сейчас в его глазах блестели слёзы. Он кусал губы и убегал взглядом от пронзительных глаз Сонхва. Вот, для кого говорил вожак. Именно для него — для своего омеги, единственного, кого хотел убедить в своей правоте. И судя по лицу Хонджуна — да, убедил. Но при этом причинил огромную боль. Как и всегда, когда оказывался прав, ведь чаще всего они спорили по очень важным, жизненным вопросам, когда правда была важна для обоих. Как сейчас. Отсюда и отчаяние в словах Сонхва. Отсюда и чувства. — За вами придут утром, чтобы отвести на Широкую поляну, — твёрдо сказал Пак. — И помните: вы должны нам. Очень-очень много чего должны! И должны принести пользу нам, если хотите мирно жить здесь. Вы все прекрасно понимаете, чего именно будут ждать от вас волки! Не выделывайтесь, не играйте с ними, не лгите им. Вы должны смириться и принять свою судьбу. Вы должны попробовать принести мир и жизнь туда, где ваше племя оставило лишь пепелище! Он умолк, снова обводя всех тяжёлым взглядом. Омеги замерли — кто в ужасе, кто в отчаянии, не было ни одного мирного лица, но Сонхва был неумолим: — Не ждите, что с волками будет просто, нет! Но волки честны и искренни в своих чувствах! Если вы сможете завоевать их расположение — а это именно вы должны завоевать их, не наоборот! — они сторицей наградят вас. — По омежьим рядам пробежал лёгкий горестный ропот, но Сонхва чуть оскалился — и мгновенно всё утихло, а он продолжил: — Да, вы можете не верить. Чтобы вы хоть немного поверили, мы и послали к вам милого омегу, который нашёл среди нас своего истинного! Только вы унизили и обидели его! Внезапно поднялся ропот сильнее, омеги зашушукались, жалобно заговорили почти вслух, но Сонхва легко перекрыл их своим мощным голосом: — Что же! Мать Луна подсказала нам, что вечные враги — волки и кочевье — тоже могут быть соединены красной нитью судьбы. Она и вам это хотела сказать — но вы не захотели прислушаться. Ваше дело. За оскорбление того, кто был послан с вестью от нас, зачинщики — все четверо — будут наказаны: на эту ночь их запрут в холодном подвале и оставят на завтра без еды. Я не потерплю... Юнхо и сам не понял, как Минги вырвался из его рук. Словно лёгкая кружевная метель, он подлетел к Сонхва и рухнул перед ним на колени. Он склонил голову и с мольбой прижал руки к груди, поднял на изумлённого альфу взгляд и начал что-то говорить — горячо, страстно, со слезами на глазах. — Он просит никого не наказывать, вожак Сонхва, — негромко и как-то даже напевно перевёл Есан. Юнхо бросил на него досадливый взгляд (разозлился за неуместное милосердие он на Минги, но Есан был как бы его голосом, так что...). Глаза омеги сияли синими дальними звёздами. Они светились гордостью. И нежностью. И... восторгом. Он явно был счастлив от того, что делал глупыш Минги. — Всё уже решено, — сухо кинул Сонхва и отвёл взгляд от коленопреклоненного омеги. Но Минги, даже не дожидаясь перевода, схватил Сонхва дрожащей ладонью за колено и резко нагнулся, прикасаясь к нему лбом, а потом заговорил ещё истошнее и быстрее. И вдруг Юнхо, который в растерянности отвёл взгляд от этой странной томительной картины и повёл им по комнате, увидел, что у нескольких омег блестят слёзы на глазах. Что они подносят к бледным лицам ладони, чтобы укрыть в них свои рыдания. — Он просит тогда наказать и его, потому что всё началось из-за его самоуверенности и глупости, — дальним эхом отозвался Есан, стоило Минги умолкнуть. Сонхва дёрнул ногой, убирая её от прикосновений омеги, и зло нахмурился: он явно не собирался уступать ему. Но... Но потом перед ним на пол опустилась ещё одна фигура. Тонкий, звонкий, как струна, рыжеволосый омега, который когда-то поклялся Юнхо, что ни за что на свете не поклонится этому альфе, сейчас встал на одно колено, склонил перед ним свою непокорную голову и тихо сказал напряжённым голосом: — Я молю о том же, вожак свободной волчьей стаи Пак Сонхва. Прости их. Или накажи и меня, потому что это была моя идея. И если бы не я, ничего бы и не было.