***
Сонхва с ними не побежал, так как он разбирал окончательную ссору двух омег со своими альфами. Увы, как и предсказывал Есан, двое перелётчиков пришли вчера в дом вожака, упали ему, по традиции, в ноги и стали умолять освободить их от бремени неудачной семейной жизни. Плача, они показывали следы побоев и, заливаясь красным, рассказывали о насилии. Есан, который их и привёл, краснел и бледнел от их слов, еле сдерживал гнев, когда переводил их жалобу Сонхва, Сынмину и Юнхо, собравшимся в это время в доме вожака обговорить грядущее посещение деревни. Оба омежки были очень милыми и безумно напуганными, но, очевидно, терпеть более сил у них не было. У одного всё лицо было покрыто кровоподтёками, а через лоб и щёку тянулась царапина, явно нанесённая нарочно. Второй показал следы от хлыста на спине, свежие, вспухшие алым. Они плакали, но твёрдо сказали, что, если Сонхва передумает и не станет им помогать, они найдут, как погибнуть быстро, это будет лучше, чем терпеть то, что делают с ними озверевшие от своей власти и их покорности альфы. И альфы-то те, на кого они жаловались, были неплохими вроде. И никогда за ними не замечали волки ничего слишком уж дурного. Но были они немолодыми и потеряли в огне старой слободы слишком многое, видимо. В том числе и свою человечность... Трое волков, слушая омег, старались не смотреть друг на друга. И по Сонхва, который был бледен, как Лунное видение, было видно, что он принял истории этих омег, как свой собственный провал. Сынмин смотрел в окно, но по его раздувавшимся ноздрям и злобному прищуру обычно таких спокойных и лениво прикрытых глаз было видно, что он в бешенстве. А сам Юнхо думал только о том, как всё-таки хорошо, что они услали Хонджуна готовиться на завтра на склады, где он вместе с братьями Хван и несколькими омегами перебирает запасы мяса и шкур, чтобы предложить те, что получше, завтра в деревне в обмен на нужные в волчьей слободе товары и подарить старейшинам в залог сотрудничества. Очень вовремя Есан привёл омег. Иначе Хонджун уже бы громил дома альф, которые были так жестоки к омегам, а что бы он сделал с ними самими... О самих омегах Юнхо особо не думал. Ему было жаль их, но он не мог отделаться от воспоминания о том, как они стояли и смотрели спокойно на то, как обижали Минги там, во времянках. Увы, вот этого качества — мстительности — Юнхо в себе раньше не замечал. И не был ему рад. Нет, он не злорадствовал — Мати Луна, убереги, нет! — но... Он старался думать о том, что у этих милах будет всё теперь хорошо. Сонхва от своего слова не отступит: будет омегам и дом, и земля под посадки, и даст им Юнхо семена, и поможет наладиться с огородиком. Так что он был уверен: мучения этих омег закончены, больше своих жестоких волков они не увидят. Особо решать было нечего, Сонхва и не спрашивал ни у кого совета. Он молча вышел, позвав за собой всхлипывающих омежек — повёл в дом, который уже был почти закончен. И только тогда Юнхо вдруг понял, что среди тех, кто пришёл просить у Сонхва милости, нет Енджуна, того омеги, который когда-то нападал на Минги, а потом попал к пожилому ворчуну Ма Юхону. Юнхо вспомнил разговор на охоте, который он невольно подслушал. Это ведь именно Юхон жаловался Чонвону на своего непокорного омегу, это он думал, что уйдёт от него Енджун, а вот смотри-ка... Юнхо робко порадовался: может, Юхон всё же смог найти подход к этому вечно плачущему красавчику. Юнхо почти не видел Енджуна после того столкновения во времянках, последний раз — мельком, проходя мимо дома Юхона: омега копался в огороде и, кажется, что-то напевал? Может... Когда поёт Минги, это значит, что у него неплохое настроение. Юнхо прикрыл глаза и тихо воззвал к Мати Луне с просьбой об этой странной паре: терпения и сил им дать, на ум наставить, гордыни поубавить... Судя по всему, они стоили друг друга. И однако сегодня Енджун не пришёл просить освободить его от власти пожилого волка. А значит, надежда есть.***
Они бежали долго, прежде чем устроить первый привал. Объявил его Сынмин как старший и ответственный за дело. Они выбрали уютную полянку и устроились. Волки лежали на земле с высунутыми языками, а Минги, осторожно снял с них большие увязанные тюки с продуктами для торговли и подарков, налил им из бутыли воды в миски, что догадался взять с собой. И они благодарно поурчали ему в ответ. А потом Хонджун немного поподначивал Юнхо по поводу того, что ему, кроме этого, достались ещё и милые невинные поглаживания макушки и шеи, до которых, между прочим, и он, Хонджун, был охоч, так что — не стоит ли поделиться? Юнхо в ответ рыкнул, что у рыжего нахала есть тот, кто мог бы его погладить, да ещё и как, хотя вряд ли по холке да по шейке, а зариться на чужое — плохо. Хонджун зло фыркнул и, надувшись, обозвал его хамом под смех Сынмина, а потом демонстративно лёг к нему боком и отвернул голову. Юнхо тут же усовестился и даже попытался извиниться — правда, в пустоту. Но что же вот теперь? Только Минги, солнышко любимое, яблочко сочное, всё понимает и все косяки своего волка прощает — и на том, Мати Луна, спасибо. Юнхо и улёгся головой на бёдра своего омеги, который ничего не слышал, милаха невинный, и уже умостился у дерева с небольшой булкой, которые сам напёк именно для дороги, и бутылью воды в руке. Конечно, Юнхо тут же захотелось хлеба. Это ж всегда так, тем более, что жевал Минги так аппетитно, так набивал свои щёчки, что... Впрочем, может, конечно, Юнхо хотелось прикусить не столько булку, сколько вот эти вот щёчки, но он шикнул на своего урчащего волка и чуть приподнял голову, а потом внаглую умильно прищурился на Минги и негромко проскулил. Омега сначала не понял или не услышал, думая о чём-то своём, и лишь когда скулёж усилился, он удивлённо посмотрел на жмущегося к нему волка. Тогда Юнхо ткнулся носом в локоть руки, державшей хлеб, и снова заискивающе проскулил. — Хватит обирать бедного омежку, — насмешливо сказал Сынмин. — Сбегай в лес зайца поймай, если жрать хочешь. — Морда ненасытная, — проворчал, не поворачиваясь, Хонджун. — Отвалите, это наши дела, вы ничего не понимаете, — беззлобно огрызнулся Юнхо и снова ткнулся носом в руку омеги. Минги захлопал ресницами и что-то спросил, но, так как у него был полон рот хлеба, Юнхо, естественно, ничего не понял. Просто заскулил ещё жалобнее и обиженнее. Тогда Минги тяжко вздохнул и закатил глаза, задвигав челюстями быстрее. Это настолько было смешно — как будто белочка сильно разочаровалась в жизни, — что Юнхо заперхал тяжким волчьим смехом. И Минги понял, что волк смеётся. Он обиженно нахмурился, откусил от хлеба большой кусок и стал жевать усерднее с вредным выражением на совершенно, просто невозможно обворожительном лице. Перхание Юнхо превратилось в обиженный вой: хлеба оставалось всё меньше и меньше. Минги хмыкнул, отломил небольшой кусочек и поднёс к носу волка. Юнхо радостно фыркнул, приподнялся, приоткрыл пасть, облизываясь, но Минги тут же со сдавленным писком отдёрнул руку. — Он боится, что ты сожрёшь его с этим хлебом, — вредным тоном сказал Хонджун, который, оказывается, всё же повернулся, чтобы понаблюдать за этим дивно увлекательным действом. — И я его вполне понимаю и одобряю. Правильно, Минги, кушай сам, этому ненасытному протяни палец — он откусит по самые уши. Юнхо мысленно указал ему на то, что он не прав, на что Хонджун зло зарычал, а Сынмин укоризненно уркнул, но Чону было всё равно, он был занят: нежно, тихо, со свистом он выскуливал себе кусочек хлеба. Чтобы усилить давление на жалость Минги, который растерянно мял булку в пальцах, не решаясь снова потянуться к острозубой волчьей пасти, Юнхо стал тереться башкой о тут же поджатый в страхе живот омеги. И Минги сдался. Его плечи расслабились, и он снова протянул руку, в которой чуть подрагивал кусок ароматного хлебца. Как можно осторожнее, чтобы не задеть пальчики омеги зубами, Юнхо взял дар и тут же проглотил, довольно заурчав. А потом высунул язык, и, преданно глядя в немного растерянные глаза омеги, жарко задышал и снова чуть заскулил. — Скриар-рис-са шайани... — пробухтел Минги, но... Но потом мягко улыбнулся и стал отламывать от булки кусок за куском и скармливать их своему ненасытному — да, да, ненасытному — волчонку. Волчонок же ел и понимал: ничего вкуснее в жизни он не пробовал, и никого счастливее его нет на этом свете, потому что ему и только ему принадлежит главное сокровище этого мира. Правда, это особое счастье длилось недолго. Как только хлеб закончился, Минги допил воду и дёрнулся, чтобы встать. Юнхо попытался ему помешать, недовольно заурчав и нажав головой на его бёдра посильнее, но омега быстро провёл рукой по его загривку, огладил под ухом, спустился под морду и, воспользовавшись тем, что Юнхо тут же поплыл, прикрыв глаза от наслаждения, и расслабился, толкнул его, освобождаясь, и вскочил на ноги. Он подошёл к баулам, достал оттуда ещё одну булку хлеба и приблизился к изумлённо на него взирающему Хонджуну. Минги присел перед рыжим волком на корточки и, отломив от булки небольшой кусок, протянул его ему, что-то ласково пробормотав по-своему. Хонджуну, может, и не хотелось есть, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы отказаться. Да и от булки пахло так соблазнительно... Так что он, довольно уркнув, принял подношение. — Эй! — взревел Юнхо, оскорблённо зарычав, — это ещё что такое! Это измена! Причём изменяют оба! Мне! — Нет, — спокойно сказал Сынмин, расслабленно глядя на то, как Минги, мягко улыбаясь и виновато косясь на злобно скалящегося Юнхо, кормил Хонджуна, — это просто твой омега воспитан лучше, чем ты. Смирись, волк. — Если бы он хотел есть, он бы мог и так, необязательно из рук, — разорялся, подвывая, Юнхо. — Хонджун! Что это вообще! Всё Сонхва расскажу! — Валяй, — удовлетворённо урча, кинул Хонджун и заглотил ещё один кусочек. — Это внесёт приятное разнообразие в нашу жизнь. Он меня задрал к альфам ревновать, а тут — омега. Даже интересно. Он поймал мечущийся взгляд Чона и нарочно медленно слизнул с ладони Минги последний кусочек, проведя розовым языком ещё и по запястью хихикнувшего омеги. Юнхо оскорблённо рыкнул так, что все вздрогнули. Минги тут же вскочил, бросился к своему волку, который в гневе встал на лапы, дико оскалил пасть и пытался взглядом убить вредного рыжего, который развалился и хохотал от души. Минги повис у Юнхо на шее и стал водить носом по морде, чуть прикусил ухо, от чего у Юнхо по телу прошла острая дрожь, и, успокаивая, забормотал что-то приятное, спокойное... И там точно было заветное "саранхаэс-са мано... шайани саранхаэс-са мано..." — так что Юнхо, подвывая для острастки, уже через минуту смиренно прилёг под его весом. — Сейчас будет забавно, — ехидно сказал Хонджун, насмешливо наблюдавший за умелыми действиями омеги. Юнхо зыркнул на него и прикусил рукав Минги, который снова собрался встать. Омежка цокнул и вдруг с силой чмокнул волка в нос. От неожиданности Юнхо выпустил ткань из пасти — и Минги вскочил. И снова кинулся к баулам, и снова — хлеб. Только вот никакой уверенности в его движениях не было, когда он повернулся к лежащему у тёплого камня чёрному волку, смотрящему на него пристально. — Ну, давай, малыш, я не съем тебя, — подбодрил его Сынмин и благожелательно прикрыл глаза. Хонджун хохотнул, а Юнхо заскулил громко и оскорблённо. Однако Минги, тихо шикнув на него, направился к чёрному красавцу. — Только попробуй его лизнуть, — запальчиво сказал Чон. — Не знаю, не знаю, — насмешливо оскалился тот, — ничего не могу обещать. Минги ловко устроился перед Сынмином и робко протянул ему первый кусок. Волк искоса посмотрел на возящегося на своём месте Юнхо, который всё пытался заглянуть за плечи своего омеги, чтобы понять, не лижет ли Сынмин ему руки. Видимо, сжалившись над ревнивцем, чёрный лёгким толчком носа выбил булку из рук омеги и, когда она упала перед его мордой, вгрызся в неё. И Минги с таким облегчением и радостью выдохнул, так подхватился и снова ринулся к своему обиженно ворчащему волку, что Сынмин и Хонджун засмеялись. — У тебя прекрасный омега, Юнхо, — мягко сказал Хонджун, наблюдая, как Минги, что-то лепеча, оглаживает довольно щурящегося Чона по морде. — Я рад за тебя. — У меня лучший омега в мире, — гордо поправил его Юнхо, но потом, кинув быстрый взгляд на прищурившегося Хонджуна, всё же добавил: — Лучший из людей, Джуни. — Угу, — неопределённо фыркнул рыжий. — Вовремя добавил. А ты как считаешь, Сынмин? — А я считаю лучшим омегой из людей совсем другого омегу, — спокойно ответил Сынмин, доедая хлеб. — Но этот тоже ничего так. — И какой же он — твой лучший омега в мире? — спросил Хонджун, прикрывая глаза. — У него кошачьи глаза, мягкий голос и запах сирени. Это, поверь мне, совершенно необходимые условия, чтобы быть лучшим омегой в мире. — Фигня, — буркнул Юнхо, тычась мордой в живот своему Минги, который стал вдруг что-то напевать. Это волки разговаривали, а для Минги было вокруг, очевидно, слишком тихо. — И почему именно сирень? — Ммм... — протянул Сынмин и потянулся. — Ты себе даже не представляешь, Хо. Даже не представляешь... И на эту мечтательность и нежность, что прозвучали в голосе такого всегда холодного и спокойного Ким Сынмина, не посмели усмехнуться ни Хонджун, ни Юнхо. "Пусть. Пусть думает, как хочет, — думал Юнхо, блаженно прикрывая глаза под мягкими нежными касаниями Минги. — Каждый волен ошибаться в этом вопросе, как хочет. Истины это не изменит. Для меня ты — самый лучший, самый светлый и нужный, мой омега. И никто и никогда не сможет переубедить меня".***
В деревне приняли их достаточно доброжелательно. Язык их оказался схожим с волчьим, так что они быстро поняли друг друга. Главой деревни оказался высокий статный омега, весьма моложавый, хотя и гораздо старше волков. Прежде чем разговоры разговаривать, он пригласил гостей в свой большой красивый дом, приказал своим сыновьям — омегам Чимину и Тэхёну — принести всё лучшее на стол. — Сначала — угостить в этом доме тех, кто утомлён с дороги, — твёрдо сказал он. — А потом уже и дела с ними делать. Посланцы свободной стаи поблагодарили щедрого омегу, которого звали Ким Сокджин, и с удовольствием накинулись на еду, отметив про себя, что на столе были в основном молочные, овощные блюда да каши. Вкусное, сытное, но из мясного был только суп на курином мясе и само это мясо, смешанное с овощами. И как особое угощение в конце обильного обеда Чимин поставил на стол тарель с кусочками как-то по-особому приготовленного мяса зайца, сочного, необычайно вкусного. Минги тут же заинтересовался этим мясом и непринуждённо завёл разговор с немного стесняющимся его, но всё же очень доброжелательным Тэхёном, который сидел рядом. Юнхо, который краем глаза присматривал за своим омегой и краем уха прислушивался к его мягкому низкому голосу, понял, что Минги выведывает у омежки, как готовить это самое мясо. И довольно ухмыльнулся: отлично, значит, скоро он сможет есть эту вкуснятину хоть каждый день, ведь в куховарных талантах своего омеги он не сомневался. Поевших и чуть разморенных от чувства насыщения гостей Сокджин внимательно окинул взглядом тёмных и очень красивых глаз и спросил: — Может, вы хотите сначала отдохнуть? День на излёте, вечер благоволит к разговорам размеренным и важным, а дела... Дела и до утра подождать могут. И снова посланцы не смогли отказаться, так как и впрямь очень утомились. К огромному огорчению и разочарованию Юнхо, Чимин после короткого наставления своего папы развёл их в две комнаты: одну для омег, другую для альф. И сколько ни кидал Юнхо жалостливых и призывных взглядов на своего омегу, тот, казалось, совсем про него забыл, беседуя с Тэхёном, к которому, очевидно, сразу проникся взаимной симпатией, а потом с Хонджуном, обсуждая, кто где ляжет и что делать завтра. И только когда Юнхо, нахально войдя в их комнату без стука, обнял его, разбирающего баул, со спины, Минги, казалось, о нём вспомнил. Омега прижался щекой к его виску и мягко зафыркал, потираясь о него. — Изменник, — прошептал ему Юнхо. — Погоди, прибежим домой, я тебя... — Юнхо мой, — промурлыкал Минги, — нельзя здесь... Спать надо... — И он, повернув голову, хитро сверкнул на него глазами и прикусил сбоку его челюсть. Юнхо бархатно рыкнул, сжал руки сильнее и... — Спать иди, кобелина, — раздался спокойный и насмешливый голос сзади. Хонджун вернулся в комнату. — Минги, пойдём, я покажу, где умыться. — Я отомщу, — шепнул Юнхо в розовое ухо и жарко лизнул его, вызвав тихий возмущённый вскрик. — Страшно отомщу, омега. — Минги-я ждать, супримо ждать мой Юнхо, Минги-я...***
— Чего же хочет от нас ваша свободная стая? — осторожно спросил их Сокджин. — Вы предлагаете объединение в племя? — Пока нет, — спокойно ответил Сынмин. — У нас не очень хороший... — Он запнулся, и волки отвели глаза, но Ким упрямо хмыкнул и продолжил: — Мы хотели бы просто пока наладиться с торговлей. Как я вижу, у вас есть коровы, вы сеете отличное зерно и можете помочь нам с этими продуктами. Мы же можем помочь вам с мясом. — Мясом? — внимательно и заинтересованно посмотрел на него Сокджин. — Видите ли... У нас очень строгие верования. У нас есть коровы, но мы не уподобляемся тем, кто убивает помощников, дарованных нам Покровом нашим, Святой Природой, и не едим их мясо. Для нас они друзья, благословлённые, как и люди. То же и о лошадях. — Но к лесным зверям это ведь не относится? — спросил Хонджун. — Вчера мясо зайца было просто невероятно вкусным. — И к птице? — добавил Сынмин. — Птицу бьём нередко, — ответил Сокджин, почему-то стыдливо опуская глаза, — хотя и у нас некоторые считают и кур, и утей помощниками, но с этим у нас не так строго. Особо те, у кого дети растут, — они разводят и бьют, так как на овощах и кашах трудно прокормить, особенно альф, когда они рождаются у нас. — Когда? — переспросил удивлённо Хонджун. — Да, у нас... — Сокджин тяжело вздохнул и мягко улыбнулся. — У нас в основном омежье племя. Святая Природа прогневалась за что-то на наших предков, так что альфы рождаются у нас не так часто. Нет, их не то чтобы слишком мало, но не так много, как омег. Поэтому им тяжело жить, приходится обеспечивать нам покой, пропитание, помогать... — Сокджин смутился и покраснел, а потом торопливо продолжил: — Многим помогать в разном. Они ходят, конечно, за диким мясом, но его мало, так как наши альфы не особо удачливы и умелы в охоте. Они у нас мастера на все руки, очень красиво режут дерево, дома возводят, поля наши на них... Но мы их бережём. И в лес пускаем неохотно. — А как же вы спасаетесь от кочевья? — спросил тихо Юнхо. — Что же, — Сокджин снова улыбнулся своей мягкой и совершенно очаровательной улыбкой, — коли уж приходят, доходят до нас — договариваемся. Когда совсем плохо — уходим в горы, а потом... возвращаемся и восстанавливаем хозяйства. Только до нас они крайне редко доходят. Кочевье боится лесов, что вокруг нас, по Предгорью и выше. Вы вот пробежали— и Покров наш, Святая Природа вам ничего не сделала. Значит, пришли вы к нам с миром, потому мы вас и приняли, и уважили. А кочевье... Мало кто невреждёнными-то к нам приходит. Так и живём. — Мы можем вам помочь, — решительно сказал Хонджун. — Волки, как вы понимаете, охотники. Раз вы мало ходите в леса, они у вас богаты дичью. Мне кажется, тут есть, о чём говорить. — И у нас есть незамужние альфы для ваших омег, — негромко и осторожно сказал Сынмин, внимательно глядя в лицо старшего омеги. — Если, конечно, ваши омеги будут согласны... — О, они, может, и будут, — покачал головой Сокджин, хмурясь, — только вот что будет с деревней, если наших омег ваши альфы унесут к себе? — Или останутся здесь, такое ведь тоже возможно,— покачал головой Юнхо. — Впрочем, мне кажется, об этом рано говорить. — Перед его глазами встало отливающее синим и алым лицо вчерашнего избитого омежки. — Возможно, что волки и не придутся по вкусу вашим омегам. Всё же люди и волки... не всегда могут найти общий язык. — Но ведь у вас, Юнхо, получилось? — негромко спросил Сокджин и кивнул на Минги, который в это время стоял на небольшой крытой веранде рядом с Тэхёном и Чимином и что-то с ними обсуждал, серьёзно хмуря бровки и иногда заливаясь мягким смехом. Чон чуть покраснел и кивнул. А Сокджин вдруг прикрыл глаза и откинулся на спинку своего стула, складывая руки на груди. — Вы не должны были нас найти, — тихо сказал он. — Никогда не должны были... Так говорят духи. Они смущены и взволнованы... Они тревожатся за нас, свой народ, но в то же время... Они дают нам возможность и не будут мешать. И я в сомнениях. Волки смотрели на него с изумлением, не понимая его слов. Сынмин решился первым: — Что значит: мы не должны были вас найти? Сокджин открыл глаза и прямо посмотрел в тёмные пытливые глаза альфы. — Что-то ужасно неправильное случилось в мире, раз вы оказались там, где оказались на своём пути, Сынмин. Кто-то нарушил вечный закон жизни. И в ответ что-то сдвинулось на небе — и громыхнуло на земле. Нам никогда не суждено было встретиться, но — вот вы здесь. — Вы... Вы шаман? — тихо спросил у него Хонджун. Сокджин засмеялся. — Нет, дитя, нет. Я не шаман, мы же не кочевье. Но я стал Главой, прошёл через обряд посвящения, так что духи иногда дарят меня снами, говорят со мной в них. У нас заведено, что мы блюдём лишь общие правила, молим в праздники и перед большими чёрными ночами Святую Природу о милости, но в основном каждый из нас творит мольбу ей по-своему, как видит и чувствует. Только я как глава иногда вижу кое-что необычное. Хотя я и не хотел этого. Особенно после гибели мужа, которую никто не смог увидеть. Сокджин тяжело вздохнул и быстро отёр завлажневшие глаза. Волки молчали, подавленные и изумлённые. — Но вы сказали, Сокджин, что духи не против нас, — тихо начал Сынмин, однако омега перебил его. — О, нет, — светло улыбнулся он. — Наши духи добры к нам и к тем, кто приходит к нам с миром. Но они удивлены и смущены тем, что с вами случилось и... — Он вдруг кинул острый взгляд на Юнхо. — ...ещё случится. — Что же случится? — хмурясь, спросил Юнхо. — Ну... — Сокджин мягко улыбнулся. — Пока всё зыбко и туманно. Мы сами вершим свою дорогу в мире. Однако своего омегу вам надо беречь, Юнхо. Очень-очень беречь и глаз с него не сводить. — Почему? Ему что-то грозит? — спросил за Юнхо Сынмин, так как от острой тревоги у Чона перехватило дыхание. — Он на пути стоит. И покоя кому-то не даёт. Впрочем, — вдруг снова перебил себя Сокджин, — как я и сказал, духи смутны нынче, встревожены и невнятны. Одно я смог понять: раз уж всё так случилось, мы можем попробовать начать с торговли. Завтра у нас как раз ярмарка, к нам соседи приедут, тоже омежье племя, что пришло из Чёрных далей и поселилось недавно с той стороны Синей горы в плодородной долине у Водопадов. Так вы сможете и свои товары лицом показать, и на наши посмотреть. А пока — будьте гостями у нас.***
Пока Сынмин и Хонджун показывали старшему омеге свои товары и получали советы, кому и как их можно предложить, Юнхо, на сердце у которого было тяжело, пошёл искать своего омегу: того куда-то утащил неугомонный Тэхён. Он нашёл Минги стоящим перед огромным кустом, усыпанным прекрасными розовыми цветами, источающими нежный и свежий аромат. Один из розовых бутонов омега, грациозно склонившись к нему и придерживая его двумя пальцами, нюхал, глубоко вдыхая всей грудью и откровенно упиваясь его ароматом. Юнхо подошёл к нему со спины, обнял и уткнулся в его затылок. — Минги... — шепнул он. — Мой Минги... Никому не отдам. Даже судьбе или духам... — Юнхо, смотреть цвен-точек, Юнхо! — восторженно ответил ему Минги и снова потянулся к кусту. Но Юнхо упрямо сжал его в объятиях — и юноша затих, осознавая настроение альфы. Они постояли немного так, а потом Минги повернулся в его руках и заглянул в лицо своего волка. — Юнхо, плох-хой что? Что-то сделать Минги? Что-то не так сделать? — Я люблю тебя, Минги, — прошептал Юнхо, не в силах оторвать своего взора от сияющих нежностью глаз омеги. — Будешь моим? — Я нет тв-вой? — робко удивился Минги. — Юнхо не... мой, Юнхо? — Замуж тебя зову, — тихо сказал Юнхо. — Пойдёшь? — Муж... — откликнулся Минги и опустил вдруг забегавшие глаза. — Как-то... муж... Мне не можно... Я... — Его голос сорвался, и он вдруг жалобно всхлипнул, зажмурился, но не заревел, договорил: — ...нечистый... Муж нет... Минги-я не мочь... Юнхо не стал его дослушивать. Он сжал его крепче и приник к его приоткрытым губам. Целовал нежно, ласкал, лизал и прикусывал мягко, а потом толкнулся в рот замершего у него в руках омежки — и тут же почувствовал, как Минги покорно открывает его. Тогда он оторвался от сладости, окинул зарумянившееся лицо своего ненаглядного дурачка горячим взглядом и проговорил: — Я беру тебя замуж, Минги, ясно? Меня не волнует твоё мнение, раз оно такое глупое. Мы отыграем свадьбу Чанбина, раз уж он оказался проворнее, но потом ты станешь моим перед Священным деревом и лицом нашего вожака. Минги шмыгнул носом и, всхлипнув, сказал: — Никак не мочь... Альфа не брать, как я... Все... Другие все... плохо сказать об Юнхо... — Дурачок, — прошептал Чон и снова приник к губам Минги, целуя жарко и вышёптывая между поцелуями: — Тебя мне Луна подарила, тебя мне лес подарил... Неужели мне кто-то указ? Ты мой, глупыш... сладкий... яблочко моё сочное... любимое... Ты мой... Мой... только мой... Приручил меня, приручил моего волка, мы признали тебя, завладели тобой и отдали тебе душу — а ты в кусты? Уж нет, малыш, точно нет!.. Никакие духи, никто не встанет у нас на пути... А тем более... Люди... Даже если это будешь ты сам — не выйдет... Ты мой, дурачок мой любимый... звездноглазый мой... И ушла, растворилась печаль и тревога, когда он уловил чутким слухом едва слышное в ответ: — Минги-я твой, нян... Саранхаэс-са, шайа мано... Мано саранхэ...