Стальные круглые вены

— Эй, Джонни, пойдем!       Джайро непривычно бодр и весел. Непривычно — потому что он трезвый. Он так широко улыбался и развязно шел, будто уже закинулся. В общем, он и шел, чтобы закинуться. А Джонни, который не мог отказаться от такого предложения, ковылял за ним. Подобные мероприятия вызывали в нем сомнение, да он в целом мало кому доверял, кроме Джайро. Всякие псевдодрузья, конечно, могут быть полезными, но и случай наебалова отрицать нельзя. В среде торчей все только и ждут, чтобы друг друга наебать. — Ты точно уверен в своем друге? Он не наебет нас? — Да я его со школы знаю. Он уебок, но нас сдавать точно не будет. Или впихивать мне какое-то фуфло — я-то замечу.       Что-то взорвалось. Совсем близко. Доски отеля обваливаются, а из него вываливается окровавленное тело. — С-стой, Джайро… Не подходи… — Давно не виделись, Джайро Цеппели!       Его звали Оаэкомова. Он носит какие-то обрыганские дреды, ебало раскрасил под цвет американского флага и даже в помещении носится с красной кепкой на башке. Он открывает дверь и ухмыляется, пропуская своих гостей вперед. Вся его комнатушка воняла политическими лозунгами и течениями — на стенах висели анархистские флаги и флаг со змеей. Не наступи на него. Джонни морщит нос от резкого запаха пота и спермы. Так пахнет политика. Оаэкомова только и хотел приехать из Италии сюда — искать свободу, которую в своей родной стране не замечал. — Как поживаешь? Все такая же про-властная подстилка? — Улыбается он, заходя в комнату.       Джайро только закатывает глаза и тяжело вздыхает. — Не, ты скажи. — Оаэкомова хватает его за руку. — Поддерживаешь государство или нет? — Да отъебись от меня! — Джайро вырывается. — Я пришел сюда нахуяриться, а не обсуждать ебучую политику. — Если ты все так же наяриваешь на власть — будешь платить. Для авторитарных уебков ничего бесплатного! Таково мое правило. Я делюсь только со свободными людьми.       Костяшки белеют, ногти впиваются в ладонь. Джайро скалит зубы и выставляет кулак на уровень груди, готовый уебать этому дохуя свободолюбивому пидору. Если он их наебал — Джайро прямо сейчас размажет этот американский флаг по его ебальнику. То же самое Джайро бы сделал и со всей Америкой. Неудивительно, почему Оаэкомова съебался именно сюда — страна пиздаболов и торгашей. — Да ладно, ладно! — Он напряженно выпучивает глаза и поднимает руки в знак сдачи. — Я пошутил, ты же знаешь. Просто тебя всегда было смешно доводить.       Оаэкомова уходит в другую комнату, а Джайро садится на обрыганный продырявленный диван. Джонни подкатывается к нему, осматривая весь политический и социальный мусор, раскиданный по хате Оаэкомовы. Все это время он молчал, не встревая в высокие дружеские отношения. Они молча переглядываются, и Джайро без слов понимает все эмоции Джонни — полный ахуй. Оаэкомова возвращается с уже заготовленными пакетиками и разворачивает их на столике перед диваном. — Как папаша поживает? — Поднимает он голову на Джайро, пока занимается приготовлениями. — Не твое дело. — Джайро хмурится. — Мне просто интересно, я давно его не видел.       Уж с кем, но с этим пидорасом Джайро точно своего отца обсуждать не будет. И тем более что-то рассказывать про него. Да и будто этого утырка действительно волнует, как поживает его отец — наверняка будет приебываться к словам и вновь разводить его на эмоции. Джайро только недовольно кривит рот и стучит ногой по полу. В ответ Оаэкомова цокает и больше не поднимает головы, пока не заканчивает заворачивать траву. Он с улыбкой протягивает им два косяка, усевшись на край дивана — между Джайро и коляской Джонни. — Попробуйте! Это просто бомба. Вам башку разорвет, я вам гарантирую. Такого вы еще нигде и никогда не пробовали, серьезно.       Джайро затягивается. Джонни прикрывает глаза. Оаэкомова выдыхает. — Моя способность к взрывам стала особой силой! Это миссия, посланная мне богом!       Кайф потихоньку наполнял их тела, они становились более легкими и воздушными. Кожа развевалась, как и флаги на стенах в этой комнате. Джайро более расслабленно и вальяжно разлегся на диване, съехав вниз и широко расставив ноги. А желание доебаться только сильнее нарастало по мере каждой затяжки. Оаэкомова подползает к Джайро ближе и обдолбанно выставляет вперед нижнюю челюсть, походя на лошадь: — Вот, знаешь, единственный минус в тебе — как же сильно ты веришь во власть государства. Как и твой папаша. А я вот думаю, что оно убивает простых людей. Я бы, знаешь, взорвал машину какого-нибудь хуева министра с его женушкой. И чтобы кучка людишек, собравшихся вокруг них, так жалобно визжали и трепетали: «Ой, Господи, как же так? Как же они могли убить подонка, который пиздит наши деньги годами?!» Не находишь в этом смысл? Людей обманывают, а они даже не понимают. — Просто демократия говеный строй. Че, в Америке твоей дохуя свободы? Я считаю, при монархии куда лучше живется. И король всему голова. — Джайро дохуя важно выплевывает свои вялые трудно различимые слова, наложив руку на сердце, а после начинает ржать. — Ну король и король. И что твой король? Только сосать своему королю ты будешь! — Да, буду! Король — это посланник Бога и исполнитель его воли! Блаженный на земле, которому мы подчиняемся. — Бьет Джайро себя в грудь, выкрикивая эти слова. — А ты?! — А что я? Это мне будут сосать! — Оаэкомова лыбится и вновь затягивается. — В этом и вся разница между нами, понимаешь, Джайро? Ты просто подстилка, которая хочет, чтобы за нее все решали.       Крыса скребется где-то в углу. Она подбегает к нему и взрывается. Маленькие часики выпадают из руки. Вопли, крики. Взорвутся. Они взорвутся. Джайро вдавливает эту штуку обратно в себя. Кулак кровоточит. Ему нравилась боль. Он вжимает часы в свою кисть сильнее и крепче хватается за шар. Боль сделает его мужчиной. Он должен научиться терпеть ее. Впитывать в себя кайф и стойкость вместо той крови, что течет из него. Выталкивающая сила. Теперь в нем меньше крови. Теперь в нем больше мужества. — А ты? Ты как думаешь? — Оаэкомова поворачивается к Джонни, который молчал весь вечер и только покуривал косяк, слушая пиздеж этих двоих. — Монархия или анархия? — Мне все равно. — Джонни лениво поднимает голову на них. — Да ладно! — Оаэкомова не успокаивался. — Ну что тебе ближе? В каком строе лучше жить? — Везде хуево, везде хуево. — С легкой усмешкой отвечает он. — Лучше там, где пособия инвалидам платят больше, да?       Джайро так разъебывает от смеха после этих слов, и он начинает ржать, как здоровенная лошадь. А может, что-то другое его рассмешило, он уже сам не понимал. Но так ему было весело, что даже нудный бубнеж Джонни поднимал ему настроение. — Да говно твоя анархия! — Вопит он резко. — Она невозможна. Король правит столетиями, а когда твоя анархия была? В первобытном строю? Так все стремились, чтобы у них был король! — Просто большинство людей, как ты. — Оаэкомова подползает ближе, вытягивая шею к Джайро. — Они боятся свободы. И вечно хотят, чтобы их сдерживали.       Дальше они уже ничего не обсуждали, только терлись носами друг об друга, над чем-то хихикали и высовывали языки, чтобы попробовать слюну с чужого рта. В один момент Джайро вскакивает со своего места.       Одна из техник вращения — перенаправление силы. И нога Джайро разрывается, оставляя только окровавленную разодранную штанину.       Джайро сдержанно мычит и падает на пол. Он смеется и выставляет руку перед собой. Сколько булавок он уже в себя воткнул? Он пытался их сосчитать, но каждый раз сбивался и начинал заново. И так снова, и снова. Каждая капелька крови на каждую булавку. И снова. Откуда у Оаэкомовы столько булавок? Наверное, протыкает ими вены, чтобы вмазаться. Нет. Оаэкомова бы не стал. На его татуированных руках нет ни одного следа от уколов — он бы не смог поставить их незаметно. Может, держит для других. Весь диван измазан кровью Джайро. — Когда я свалю отсюда, я вернусь в Италию и с помощью этой силы прикончу короля! — Смотри, смотри! — Джайро тянет окровавленную руку на паутину в углу. — Видишь, а? — Хочешь и меня паутиной поймать?       Оаэкомова смеется. Она вращается. Жужжит. Куча дыма вокруг, что он уже ничего не может разобрать вокруг себя. Слишком много они надымили для закрытой непроветриваемой комнаты. Но чем больше Оаэкомова вдыхал, тем больше ему становилось легче и смешнее. Это жужжание даже успокаивало его. Придавало какой-то особый шарм. Он мог что-то расслышать в нем. Все вращается. Так пахнет и двигается свобода. — Не останавливайся, Джонни.       Он не останавливается. Теперь у Джонни выдалась отличная возможность побыть одному, в тишине. Когда Джайро задерживался целый день на учебе, а потом шел работать и приходил домой только чтобы поспать. Когда Джонни сам весь день спит, а на следующее утро Джайро снова уходит. В то время Джайро был самым лучшим другом на свете. Он приносил деньги, решал все проблемы с дозой и заботливо оставлял ее на столике. Он не мешал и не шумел.       Нет, он славный парень и действительно хороший друг. Джонни ценил дружбу с ним. Но порой Джайро было слишком много, и только белый мог скрыть все растущее раздражение. Джайро постоянно шумел и навязывался. Еще и по возможности таскал куда-то с собой. Много пиздел, мерзко шутил и громко смеялся. Джонни это нравилось. Это и привлекало его в Джайро. Но всего же должно быть в меру — думал Джонни. Он хотел бы смеяться вместе с этим звонким смехом, а не дергаться в попытках запихать всю ушную серу обратно — лишь бы не слышать его. И сейчас, пока Джайро в универе, Джонни решает закупиться на деньги с пособия. Он заталкивает бутылку виски в пакет на входе в супермаркет, как слышит скулеж в стороне от себя: — Эй, парень… не дашь отпить?       Какой-то пацан невысокого роста. Сразу видно — бездомный. Со светлыми сальными волосами, в которые он вставил ветки и палки на вид треугольной шапки. Одет он был в какой-то драный болотный комбинезон. Похоже, он спал на каком-то хворосте — ветки и листья торчали изо всех дыр на его одежде. Его тупорылое лицо ничего не выражало, кроме дебильного молящего взгляда уличного отброса. Круглыми тупыми глазенками он жадно смотрел на бутылку вискаря и облизывал подгнившие зубы. Джонни держит бутылку над пакетом так, чтобы виднелось горлышко, и молча смотрит на этого пацаненка. — Пожалуйста, прошу тебя! Совсем немного. Просто выпить… чуть-чуть… — Все плакался он, поджимая треснувшие губы.       Джонни задумчиво хмурится и опускает взгляд на бутылку. Разве он может отказать себе? Именно по этой причине они с Джайро и лучшие друзья. Поступают одинаково, только Джонни более изящный и продуманный в этом деле. Слабо ухмыльнувшись, он кивает головой в сторону и катится в ближайший переулок. Паренек волочится за ним на своих худых и кривых ножках-спичках. — Я даю тебе ее на пять минут. — Джонни выставляет бутылку перед собой. — Каждый глоток — не более 30 секунд, понял? Не отдашь — я ее отберу. И не думай, что сможешь убежать.       Пацан со счастливыми яркими глазами хватается за бутыль. Он начинает жадно глотать алкоголь, шипеть и кривиться от резкого горького вкуса. Перебить чем-то неприятное послевкусие он не мог, да и не просил — так ли это ему было нужно? Подперев щеку на подлокотнике коляски, Джонни с нескрываемой вялой улыбкой наблюдал, как этот пацан давится, кривится и сплевывает от обжигающей горло алкашки. Он все продолжал упорно всасывать в себя как можно больше бухла.       В один момент рука его дрогнула, и он уронил бутылку — она осталась целая, только горлышко разбилось. Особо не раздумывая, пацан опустился и поднял эту бутылку. Ему уже вдрарило в голову, отчего он шатался и мотал головой, а глаза его слипались. От резких действий у него закружилась голова, но он не хотел останавливаться — времени оставалось все меньше. Он продолжал пить и даже не заметил, как порезал губу. Только когда алкашка обожгла его рану, пацан взвыл и что-то промычал. Жмурясь от боли и тошноты, он и не думал отлипать от заветной бутылки. Джонни тихо хихикал в кулак и изредка оглядывался — не подсматривает ли кто за ними. Но никому не было дела.       Никому не было дела, как этот пиздюк вновь уронил бутылку, но уже не смог ее поднять — теперь ему не повезло и осколки разлетелись по асфальту. Бутылка разбилась полностью, а остатки вискаря оказались заблеваны. Пацан корчился и дрожал над этой лужей, опершись о стену дома и плотно, громко блевал. Кровь в перемешу с горящей блевотой замазали весь его подбородок и воротник одежды. Еще сильнее опьянев, он падает на колени и по стенке катится в заблеванную лужу бухла. Пацан отчаянно пытается собрать всю эту жижу обратно в бутылку, мычит и плачет, уже не обращая ни на кого внимание. Джонни только посмеивался над его скулежом и нытьем. Это определенно стоило тех баксов, которые он потратил на эту бутылку. — Что ты знаешь об этих святых? — Святыми называют тех, кто творил чудеса после своей смерти.