Дом из красного кирпича

Если ты чего-то ожидаешь, время тянется медленно, будто мутная вода в застоявшемся озере. Но если ждать больше нечего, оно останавливается, замирает в одной точке. Антон ощутил это на собственной шкуре, чувствуя себя маятником, замурованным в деревянный корпус старых часов. И всё, что ему оставалось — раскачиваться из стороны в сторону, отмеряя минуты и возвращаясь раз за разом к исходному положению. Арсений чувствовал меланхоличный груз, придавливавший его плечи, а потому бросил все усилия на то, чтобы развеять тоску Антона. Водил его по дому, читал в слух отрывки из книг, рассказывал о детстве. Антон не без труда рисовал в голове картины прошлого, пытаясь составить из смутных обрывков фраз целостное изображение. Но оно ускользало от него, будто слова Арсения были одиночными мазками на картине, которые, не успев сложиться в единое целое, растекались и смешивались друг с другом. Сегодня кузен решил развлечь его музыкой, а потому они расположились в гостиной у рояля. Сидя с идеально ровной спиной, Арсений наигрывал какую-то мелодию, чуть склонив голову. Антон застыл в кресле, сложив руки на коленях, и в нервной задумчивости теребил край обивки пальцами. Он прислушивался к незнакомой мелодии, которая то взлетала вверх почти истерично-звонкими нотами, то скатывалась глубоко вниз, растворяясь в непродолжительных паузах. Играл Арсений по памяти, не прибегая к помощи нот; он чуть прикрыл глаза, и только чёрные ресницы легко подрагивали от крайней сосредоточенности. По клавишам летали бледные пальцы, не уступающие им в белизне, спокойно и уверенно извлекая звук из старого инструмента. Рука чуть напрягалась, беря очередной аккорд, и округлые костяшки под полупрозрачной кожей обрисовывались отчётливее. Они выступали вверх, будто купола базилики, выточенные из светлого камня. Завершив мелодию вибрирующей минорной нотой, рассыпавшейся по комнате, как разбивший хрустальный бокал, он принялся наигрывать простенький мотив. — В детстве я мог проводить за роялем часы, — сказал он, не поднимая глаз, — Разучивал какие-нибудь отрывки по памяти, если дома не находились новые пьесы. — И тебе было интересно? — спросил Антон, который не мог представить маленького себя, просиживающего вечера за музыкальным инструментом. — Да, очень, — признался Арсений, — Я люблю музыку, она приводит мысли в порядок. А ещё помогает погрузиться в совершенно иной мир, которым композитор делится со своими слушателями. Ты никогда не пытался вслушаться в мелодию и представлять, о чём думал её автор, что хотел передать с её помощью? — Да нет. Для меня музыка была просто как… ну, развлечение, — Антон умолк, понимая, как нелепо звучат его слова на фоне философских измышлений кузена. — Это вполне нормально, — подбодрил его тот, — Ты, предполагаю, был непоседливым ребёнком? — Мягко сказано. До сих пор не понимаю, как не убился ещё в детстве, — Антон хмыкнул, отдаваясь приятным воспоминаниям со вкусом сгущёнки, мармеладных червячков за пять рублей и приторной сладостью «Колокольчика», — Особенно, когда мы гуляли с пацанами по стройке. Я один раз неудачно упал в расщелину между этажами и сломал себе лодыжку. Еле доковылял до дома, а оттуда меня уже сразу повезли в травмпункт. Ещё повезло, что лететь было невысоко и приземлился не головой о бетонные плиты. — Какой кошмар, — Арсений нахмурился, с тревожным выражением лица слушая его рассказ, — И тебя так просто отпускали туда гулять? — Так мы же не спрашивали разрешения, — отозвался он, пожав плечами, — Летом мы как с утра уходили, так и возвращались только под вечер. А где и с кем ходили — оставалось только на нашей совести. Да и родителям всё же было спокойнее не знать, где именно мы играем. Иначе бы у них лет на десять раньше все волосы поседели, — он усмехнулся, — У моих-то точно… Я так понимаю, ты сорванцом в детстве не был? — Ну как тебе сказать, — Арсений фыркнул, и на секунду в его глазах Антон смог различить едва уловимый огонёк азарта, надёжно скрытый под вуалью привычного спокойствия, — Однажды в детстве я своровал из загона лошадь и сбежал почти за сотню километров. — Серьёзно?! — Антон от удивления приподнялся в кресле, во все глаза смотря на кузена, — Ты, оказывается, умеешь нарушать правила? Давай, рассказывай, я хочу знать все подробности. Он заметно оживился от признания Арсения, на время сбрасывая оковы меланхолии, ставшей уже его привычным состоянием. Упершись ладонями в сидение, Антон с жадным выражением лица подался чуть вперёд, приготовившись слушать. — Я, на самом деле, совсем не горжусь этим поступком, — с легкой улыбкой начал Арсений, чуть наклонив голову, — До сих пор не знаю, что тогда на меня нашло. Наверно, всему виной был подростковый возраст или романы про разбойников, которыми я тогда увлёкся. В любом случае, когда мне было двенадцать, мне взбрело в голову отправиться в какое-нибудь дикое и таинственное место. По-моему, я считал, что там я смогу победить опасного противника и вернуться домой, окружённым славой и доблестью, — не выдержав, он насмешливо хмыкнул, прижав ладонь ко лбу и утыкаясь носом в запястье, — Не понимаю, как такая чушь могла прийти мне в голову. — Да ладно тебе, у всех так было, — улыбнувшись, Антон нетерпеливо вскинул голову, — Ну же, продолжай. — Ладно, — покорно согласился он, возвращая руку на колено, — Как-то вечером я решил, что мне необходимо действовать и претворять свои великие планы в жизнь. Тогда мы ещё держали лошадей, конюшня находилась на заднем дворе, со стороны левого флигеля. Я прокрался из своей комнаты вниз — почему-то мне нужно было оставаться незамеченным. Вывел вороного коня, которого тогда любил, как друга, и отправился путь, взяв с собой складной нож и яблоко. Сейчас я понимаю, как глупо и безрассудно поступил, не предупредив о своём «путешествии» никого, но тогда мне казалось, что они поймут меня и не станут волноваться. Я не знал, в какую сторону мне надо отправляться, а потому выбрал очевидное — вперёд. Ведь так в сказках писали? Направо пойдёшь — себя потеряешь, налево — коня, а впереди только правильный путь. В итоге я проскакал, наверно, часа три или даже больше, пока окончательно не заблудился. Приключений я тогда не нашёл, только посмотрел на соседние селения, которые виднелись со склона. Уже не помню, как нашёл обратный путь, видимо, каким-то чудом. Приехал поздней ночью домой голодный, уставший и весь покусанный комарами. — Сильно тебе тогда влетело? — спросил Антон, с затаённым восхищением внимавший каждому слову. — На самом деле, нет, — покачал головой Арсений, — Меня, разумеется, отругали и взяли слово никогда больше сбегать без ведома взрослых. Но не наказали, и уже через пару дней никто не вспоминал об этом происшествии. — Надо же, не думал, что ты такой бунтарь, — признался Антон, добавляя к портрету кузена новые оттенки. Улыбка в секунду сползла с его лица, когда в дверях показалась мать Арсения в закрытом чёрном платье из тяжёлой на вид ткани. Открытыми оставались лишь руки и лицо, застывшее, будто восковая маска. У Антона всегда мурашки бежали по коже, стоило Екатерине пройти в коридоре или возникнуть безмолвной фигурой в комнате. Он и сам себе не мог объяснить, почему так цепенеет при виде вечно хмурой собранной женщины. Арсений, унаследовав часть материнского характера, тоже не отличался многословностью и улыбчивостью. Но рядом с ним Антон чувствовал спокойствие и умиротворённость, мог позволить себе расслабиться. В обществе Екатерины он боялся лишний раз вздохнуть и замирал под её тяжёлым взглядом, будто пред ним представала по меньшей мере Медуза Горгона. — Арсений, ты не мог бы помочь Павлу передвинуть комод? — сухо спросила она у сына, поджав тонкие губы. — Да, мама, уже иду, — он поднялся и обернулся к Антону, — Я вернусь через пару минут, хорошо? — Конечно, иди, — кивнул тот, досадуя, что их прервали на середине разговора. Оставаться в гостиной одному было бессмысленно, и Антон спустя несколько минут вышел в холл, намереваясь подыскать себе новое занятие. В последние дни он только и делал, что бродил неприкаянным призраком из угла в угол, рассматривая картины или трогая ветхие предметы, покрытые пылью. Его до сих пор удивляло, как идеальная чистота и строгий порядок в одних комнатах гармонировали с полной разрухой и запустением в других. Как будто дом слабо боролся против бурного течения времени, но с каждым годом проигрывал всё сильнее. Его размышление прервали шаги, раздавшиеся в конце коридора. Наконец, из-за угла показались близнецы, несущие в руках охапки цветов и тоненькие веточки, оборванные с яблонь. Судя по их виду, они куда-то спешили, но, заметив его, тут же прервали свой путь. Антон уже было приготовился к тому, что застенчивые брат с сестрой попросту проигнорируют его и уйдут в другую сторону. Но, к его удивлению, они, обменявшись короткими взглядами, жестами пригласили его следовать за ними. Альтернативного досуга у Антона всё равно не предполагалось, а потому он поплёлся за ними, гадая, что Ярослав и София придумали на этот раз. Ему постоянно становилось немного неловко в их компании, потому что впускать посторонних в свой мир близнецы не намеревались. Он до сих пор ни разу не слышал, чтобы они пользовались речью даже в разговоре с другими родственниками. Лишь молча слушали и кивали в ответ, за весь диалог не проронив ни слова. Между собой близнецы предпочитали общаться исключительно жестами и взглядами, словно им вовсе не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. Антону было неловко поинтересоваться у Арсения, всё ли с ними в порядке или это некое отклонение. Хотя, мрачно подумал он, здесь вся семья с «неким отклонением», чего он удивляется. София и Ярослав привели его на мансарду, где, расчистив пол от хлама, устроили подобие «островка». Свалив цветы и ветки под ноги, они сели прямо на пол, синхронным кивком приглашая его присоединиться. Придирчиво выбрав среди растений несколько бледно-вишнёвых цветков вербены и янтарного оттенка бархатцы с подвявшими лепестками, София передала их Антону. Скрестив ноги по-турецки, близнецы принялись составлять букеты по неведомому принципу, понятному только им. Цветы они украшали разноцветными лентами и нитками бус из потрескавшегося стекла, обматывали стебли нитками или нанизывали на них колечки с пустующими оправами. Понаблюдав за их действиями, Антон тоже принялся собирать букеты, надеясь тем самым отвлечься от реальности хотя бы на пару минут. Неожиданно новое занятие увлекло его, и уже спустя минуту он с интересом подыскивал кружевную ленту, чтобы обвязать получившуюся композицию. Мелкие предметы переливались тусклым отблеском, вспыхивая в полутьме помещения, как звёзды глубокой ночью. Приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть что-либо в неровном свете двух свечей, что поставили близнецы на рядом стоявшую тумбу. В абсолютном молчании они просидели около получаса, складывая получившиеся букеты в соломенную шляпу с широкими полями, служившую импровизированной корзинкой. Антон догадался, что потом они отнесут цветы вниз, чтобы украсить ими комнаты. Когда был готов уже пятый букет, Антон поднялся на ноги, чтобы размять затёкшие конечности. Близнецы не обратили на него никакого внимания, полностью погрузившись в процесс. Охнув и хорошенько потянувшись, Антон принялся прогуливаться по мансарде, рассматривая сваленные в кучи вещицы. Подойдя к придвинутому к стене столику, он наклонился, разглядывая надписи на пожелтевших листах. Антон с любопытством перебирал кипы старых газет почти столетней давности, страницы из книг и листы, исписанные неровным почерком, разобрать который не было никакой возможности. Сдвинув вбок очередной ворох бумаги, Антон замер, подавившись воздухом. Под горой хлама лежали потрескавшиеся от времени фотографии с обтрёпанными краями. В запечатлённых на них людях Антон мгновенно узнал обитателей дома, снятых в разные моменты времени. Вот Арсений при полном параде стоит возле главных ворот дома, а вот вся семья позирует в гостиной. Дрожащими пальцами Антон перебирал карточки, ощущая, как сухой ком в горле мешает дышать. Екатерина в длинном тёмном платье держит в руках букет роз, гордо вздёрнув острый подбородок. Близнецы, усаженные на софу, смотрят прямым внимательным взглядом в объектив. На снимках, хранивших повседневные семейные моменты, не было бы ничего особенного, если бы он не перевернул их обратной стороной. С судорожным выдохом Антон прочитал пропечатанную на каждой из них типовую подпись: «Фотографiя В. Соболева. 1863 годъ». Воровато обернувшись, он удостоверился, что близнецы не заметили его находку. Поспешно сунув фотографии в карман пиджака, он постарался успокоиться, чтобы не выдать себя. Вспотевшие руки подрагивали от накатившего ужаса, и Антону пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы отогнать страх, проникавший в голову ядовитым туманом. Вернувшись к близнецам, он как ни в чём не бывало продолжил собирать букеты, за несколько часов так и не подняв на кузенов головы. Ночью, удостоверившись, что все родственники давно разошлись по комнатам, Антон прошмыгнул в комнату Арсения, которую тот не запирал на ночь. Он дремал на кровати, оставшись в брюках и расстёгнутой на несколько пуговиц рубашке. Видимо, он уснул во время чтения; раскрытая книга была отложена на прикроватную тумбочку, рядом с догорающей свечой. Не размениваясь на любезности, Антон забрался с ногами на постель, прижав Арсения за плечи к простыням и нависая сверху с грозным и решительным видом. Вздрогнув, тот резко проснулся, с изумлением глядя на него. — Антон? — хрипло проговорил Арсений, непонимающе хмуря брови, — Что случилось? — Ты сейчас же объяснишь мне, что происходит, — прошипел он, сильнее сжимая его плечи, — Или я тебя отсюда не выпущу. — Что? О чём ты? — попытался приподняться на локтях кузен, но был тут же придавлен к подушке, — Я не понимаю… — Я нашёл альбом, — шумно выдохнул Антон, напрягаясь всем телом, едва ли не до синяков стискивая его плечи, — Как такое возможно, что на фотографиях сняты вы? На фотографиях почти стошестидесятилетней давности, Арс! Что вы, чёрт побери, такое?!