Дом из красного кирпича

— Да откройся ж ты, чёртова деревяшка! — в который раз за сутки воскликнул обессиленный Антон, пнув ногой запертую дверь. Его кожа побелела и приобрела серый оттенок, словно после продолжительной болезни. Под глазами чётче обрисовались чёрные круги, отчего глаза казались запавшими и стеклянными. Ногти на руках были полностью обломаны, а пальцы непрестанно чесались из-за мелких ранок и заноз, вонзившихся в подушечки. Мятая рубашка сбилась и висела мешком на его теле, больше напоминая робу или рясу монаха, заточённого в крошечной келье. Он провёл взаперти больше месяца, безрезультатно барабаня кулаками в дверь и прерываясь на несколько часов для коротких передышек. Требования выпустить его перемежались с угрозами, которые то и дело срывались на отчаянные мольбы. Антон, будто в горячке, скрёб дверь ногтями, пытался выбить её плечом или сломать замок. Но ничего не помогало, а обитатели дома, видимо, совсем не обращали внимания на его крики. Осознание, что он в ловушке, из которой нет выхода, больно резало по груди и животу, выворачивая внутренности наизнанку. Но гораздо больнее было от понимания, что на подобную же участь он обрёк и Арсения. По коротким обрывкам диалога, изредка доносящимся из коридора, он знал, что его тоже держат в комнате без возможности выйти. И злость, растущая с каждым днём, разгоралась всё сильнее, превращаясь в искреннюю незамутнённую ненависть. Он всеми силами не позволял ей овладеть им полностью, не давал алым корням проникнуть в мозг и прорасти там абсолютным безумием. Каждую минуту он напоминал себе, что выбраться нужно любой ценой, а для этого требуется холодный и трезвый разум. Но как его сохранить, когда чувства, переполнявшие Антона, мешали дышать, застилали глаза пеленой ярости? Стоило ему посреди ночи вспомнить об Арсении, о его беспомощности и тоске, отразившихся в лице при виде пустой могилы, как жуткая ненависть снова брала верх над рассудком. В такие моменты он снова бросался на дверь, царапал плотное дерево до кровавых отпечатков, бил его руками и ногами до полнейшего онемения. Вероятно, не будь его тело практически полностью лишено физических ощущений, он бы уже не смог встать от боли. Но даже посиневшие от постоянных ударов руки не останавливали его от новых приступов черноты, разливавшейся в мозге, как нефть по водной глади. Сегодня вечером, наблюдая за тем, как багровые росчерки заката медленно исчезают в щелях на окнах, он твёрдо решил выбираться. Сидя на полу и упёршись затылком в стену, он медленно вдыхал и выдыхал сырой воздух, освобождая себя от ощущений, позволяя пустоте разлиться под кожей. Иначе ему не выйти, иначе не победить. Антон успел вдоль и поперёк изучить комнату, заколоченные ставни, дверь и старинный замок. До недавнего времени мысли, как его вскрыть, не было совершенно. Всё, что он мог — бессмысленно дёргать ручку и ковырять скважину попавшими под руку предметами. Ожидаемо, ничто из этого не принесло результатов, лишь сильнее расшатывая его нервы и заставляя терять надежду. Но позапрошлой ночью он, наконец, нащупал тонкий гвоздь, провалившийся между досок рассохшегося подоконника. Настолько тонкий и длинный, что вполне мог проникнуть внутрь скважины. Антон имел смутное представление, как взламывать подобные замки, но у него было достаточно времени, чтобы разобраться. Аккуратно согнув гвоздик, он вставил его острым концом в скважину, принимаясь осторожно подцеплять штифты. Получилось не сразу: замок заедал и не позволял приподнять детали. Антон боялся приложить чуть больше усилий, дабы не сломать единственный инструмент, чудом найденный в комнате. Определить в кромешной тьме, получается ли у него хоть что-то, было невозможно, и он постарался напрячь слух. Едва уловимые щелчки ни о чём не говорили, потому он продолжил полагаться на удачу. Наконец, спустя двадцать минут гвоздь продвинулся ещё на пару миллиметров, подцепив несколько штифтов и приподняв их в скважине. Сердце Антона глухо заколотилось от вспыхнувшей надежды, пробравшей позвоночник острыми иглами. Пару месяцев назад на лбу Антона выступила испарина от чрезмерного сосредоточения, а ладони стали бы влажными и начали скользить по поверхности замка. Но сейчас ничего подобного не происходило, а о напряжении тела говорили лишь нервно и судорожно подрагивающие пальцы. Мысленно он умолял замок открыться, гвоздь — оставаться прочным и не ломаться, а себя — не спешить и быть последовательным. Не заметив, он принялся бормотать слова ободрения себе под нос, в какой-то момент начиная обращаться и к Арсению. Позже он смутно вспоминал, что говорил и о чём признавался, уткнувшись лбом в дверь и до скрипа сжав зубы. В конце концов, сдавшись под упорным натиском, замок глухо цокнул и спрятал защёлку. Не веря своему счастью, Антон устало осел на пол, сжимая и разжимая затёкшие пальцы, растирая онемевшие запястья. Поднявшись на ватных ногах, он медленно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Никого не увидев, он осмелился пройти вглубь крыла, на цыпочках обходя скрипучие половицы и стараясь прижиматься ближе к стене. Если кому-либо придёт в голову свернуть в жилое крыло или выйти из комнаты к нему навстречу… Спрятаться у Антона не будет никакой возможности, даже добежать до своей комнаты. Фактически он шёл к тупику, из которого у него не будет выхода. От осознания этого у него встали волосы дыбом, а спину окатили неприятные ледяные мурашки. Но он продолжал идти шаг за шагом, шумно дыша через приоткрытый рот. Достигнув цели, он опустился на корточки перед дверью и на грани слышимости поскрёб пальцами дверь. — Арс, — на выдохе произнёс он, прижимаясь лицом к замочной скважине, — Арс, это я. Несколько мгновений в комнате царила тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Антон хотел было позвать его ещё раз, но в следующую секунду по ту сторону двери раздались поспешные шаги и смутные шорохи. — Антон? — раздался над ухом знакомый шёпот, срывающийся от охвативших его обладателя чувств, — Это правда ты? Но как ты здесь оказался? Они выпустили тебя? — Они не выпускали, это я вскрыл замок, — пояснил он, пытаясь разглядеть в крошечном отверстии скважины хоть что-то. Но свеча на письменном стол, единственный источник света, не позволяла разглядеть даже очертания такого родного лица, снившегося ему в заточении почти каждую ночь, — Я найду способ вытащить тебя отсюда, обещаю. Как ты там вообще? — Я… Я в порядке, — на секунду запнувшись, ответил Арсений, — Недавно ко мне приходил Павел. Сказал, что дедушка ещё не решил, можно ли нас выпускать и стоит ли это делать. — В каком смысле «стоит ли делать»? — вздрогнув, переспросил поражённый Антон,— Они, что, хотят запереть нас здесь навсегда? — Не знаю, Антош, — за стеной послышался судорожный вздох. Прикрыв глаза, он попытался представить лицо Арсения, то, как он сам прижимается к двери, ловя взгляд Антона сквозь крошечное отверстие замка, — Не могу сказать точно. Они перестали посвящать меня в свои дела, даже на вопросы мои не отвечают… Под конец фразы голос Арсения дрогнул, и он резко умолк. Антон прекрасно понимал, что тот чувствовал, и как до слёз обидно ему было ощутить на себе всю холодность и безразличие со стороны семьи. Месяцами ранее Антон бы поинтересовался, каково это — вдруг оказаться на его месте, наткнуться на глухую стену чужого равнодушия. Но теперь у него ни за что бы язык не повернулся даже мимолётно намекнуть на подобное. Вместо этого он потерянно погладил гладкое дерево перед собой, словно Арсений мог ощутить его прикосновение по ту сторону. — Я что-нибудь придумаю, — тихо пообещал он, теснее прижимаясь лбом к двери, — И мы убежим отсюда, — он всхлипнул, — Я тебе обещаю. — Хорошо, мой свет, — голос Арсения стал ближе, видимо, он так же приник к стенке, — Только, прошу, будь осторожнее. И, кстати, с днём рождения. — А, да? — Антон удивлённо моргнул. В стенах дома он совершенно потерял счёт времени и даже приблизительно не предполагал, какой сегодня месяц и день. Для него до сих пор оставалось загадкой, как за столько десятилетий Арсений не потонул в водовороте времени, продолжая прекрасно ориентироваться в датах, — А я и забыл совсем. Спасибо… Несколько мгновений они сидели в тишине, прислушиваясь к дыханию друг друга. Окружавший со всех сторон мир отошёл на второй план, даже страх быть замеченным стал приглушённее, будто выцвел и потерял контуры. С силой вернувшись из размышлений, Антон обругал себя за потерю бдительности. Пусть это и длилось не более пары секунд, они легко могли обернуться для них катастрофой. — К тебе кто-нибудь приходил за это время? — спросил Арсений, на что Антон покачал головой. — Нет, ни разу. Иногда я слышал, как кто-то проходил мимо комнаты, но никто не отзывался на мои обращения, — он невесело усмехнулся, — Наверно, потому что не стоило начинать каждое из них с угроз. — Да, это немного невежливо, — с тихим смешком отозвался Арсений, и оба зашлись в беззвучном смехе, напоминавшем шелест листьев за окном. В груди Антона резко защемило горькое чувство, сдавившее дыхание болезненным спазмом. Он втянул носом воздух, пытаясь продохнуть ком в горле, надеясь, что Арсений не заметил перемены. Он снова провёл пальцами по дверной раме, ощущая от жеста странное успокоение. — Антон, — нарушил паузу Арсений, чей голос, казалось, стал ещё тише, — Я хотел бы тебе кое-что рассказать. Теперь я понимаю, что нужно было рассказать тебе это раньше, когда была возможность. Но тогда я во много ошибался и был во власти своих заблуждений. Я думал, что молчание — лучшее средство в ситуации, — он прервался и шумно выдохнул воздух, то ли в отчаянии, то ли в праведном гневе, — Впрочем, ни о каких собственных мыслях в то время и речи быть не могло. Я попросту говорил и делал то, что мне велели, не сильно задумываясь над разумностью действий. Антон, — его тон окреп, в нём прорезались стальные нотки, — Твоя мать жива. Она в обгоревшем корпусе, за заколоченной дверью. — Что?! — от шока и неверия он неосознанно повысил голос, но вовремя себя одёрнул, быстро зашептав, — Арс, о чём ты говоришь?! Это правда? — Да. Прости, что говорю об этом только сейчас. Никогда я себе не прощу, что молчал столько времени, — Антон не видел его лица, но легко мог представить, как на последних словах тот мрачно поджал губы, — Тогда, девятнадцать лет назад, она не умерла в пожаре. Всё это время твоя мать находилась здесь. Если ты поднимешься на этаж выше и попробуешь сломать ставни на окне в коридоре, как раз на отрезке над старым корпусом, то сможешь спуститься по колонне к окну ниже. Только оно в доме, насколько я помню, осталось единственным незаколоченным. — Но я не понимаю… — пробормотал Антон, тряся головой и отказываясь верить услышанному, — Вы же говорили она погибла. — Нет, то была ложь, — мучимый совестью, пояснил Арсений, которому безумно хотелось оказаться снаружи, чтобы утешить Антона, поддержать. Но всё, что он сейчас мог — делиться с ним болезненно-горькой правдой, которую вся семья поклялась хранить до скончания веков, — Иди, пока у тебя есть возможность. Через пару часов остальные проснутся, и кто-нибудь тебя заметит или услышит шорохи наверху. У Антона кружилась голова, его вело. Внутри будто ураганами сносило всё, во что он верил и что знал. Ему казалось, стоит ему подняться — и ноги моментально подкосятся под ним. Он запрокинул голову, принимаясь усердно тереть лицо ладонями, сжимать запульсировавшие виски. Не хватало ещё лишиться чувств посреди коридора, где он уязвим как никогда. Кое-как придя в себя и успокоив дрожь в руках, он произнёс: — Да, ты прав. Я сейчас же пойду туда, — он надеялся, что тон его звучал твёрдо, но предательские полузадушенные всхлипы так и рвались из горла, — Но мне придётся оставить тебя сегодня здесь. — Иди, свет мой, — ласково проговорил Арсений, пару раз стукнув пальцем по двери, словно таким образом желая придать ему сил, — А с остальным мы потом разберёмся, хорошо? — Хорошо, — Антон было поднялся, но поспешно опустился обратно и прижался губами к скважине, — Я люблю тебя. — Я тоже очень люблю тебя, Антош, — послышалось из комнаты, — Ну же, иди скорее. И, прошу тебя, будь осторожен. С заполошно колотящимся сердцем Антон поднялся этажом выше, поспешно юркнув в коридор. Он решил не брать свечи, чтобы не привлекать лишнего внимания, и теперь держался за стены, наощупь идя вперёд. Слова Арсения гулким эхом отдавались в его голове, и поверить в них окончательно у него не получалось. Дом молчал и будто бы ждал чего-то. В этот раз он не сбивал Антона с толку резкими скрипами половиц и гулким постукиванием меж стен и перекрытий. Не запутывал лабиринтом коридоров и не подкидывал взявшиеся из ниоткуда тупики и запертые комнаты. Он словно затаился, с нескрываемым интересом наблюдая за его действиями. Как Арсений и сказал, в узком коридоре, не доходя до развилки, отыскалось маленькое окно. Осмотрев его, Антон пришёл к выводу, что доски были приколочены наспех, и крепкими были только с виду. Помня свой прошлый неудачный опыт, он стал осторожно расшатывать гвозди, подцепляя ногтями погнутые шляпки. Те поначалу поддавались неохотно, плотно сидя в трухлявых деревяшках, но спустя пару минут Антону удалось достать первый гвоздь. Кажется, он умудрился собрать все занозы, поскольку ободранные пальцы нещадно ныли. По ощущениям Антона прошла целая вечность, прежде чем он опустил последнюю доску на пол. Ставни поддались с тихим скрипом, и он тут же забрался с ногами на подоконник. Преодолев приступ тошнотворного головокружения, он зацепился руками и ногами за колонну, спускаясь вниз. Это оказалось сложнее, чем Антон предполагал, и он несколько раз опасно резко съезжал вниз, в последнюю секунду схватываясь сильнее за выступающие части. В темноте оконный проём сливался со стеной, и он не сразу отыскал чёрный прямоугольник рамы. Медленно толкнув стекло носком ботинка, он не сдержал радостный вздох, когда окно распахнулось настежь. Неловко спрыгнув на подоконник, Антон остервенело зацепился пальцами за ставни: на секунду ему почудилось, что он падает спиной назад в пустоту. Коридор встретил его гробовым молчанием и застоявшимся запахом пыли и гари. Ему мерещилось, будто языки пламени стихни пару мгновений назад, и помещение до сих пор застилало непроглядное дымное облако. Антон быстро понял, что воображение подогревала обстановка, в которой он очутился. Обои на стенах обгорели и почернели, сползая вниз сжавшимися лоскутами. Часть пола и потолка отсутствовала, и зияющие дыры расползались вширь. обнажая обугленные перекрытия. Под подошвами хрустел пепел и угли, по углам были разбросаны пострадавшие в пожаре обломки мебели и пустующие рамы от картин. Антон осторожно продвигался вперёд, поминутно рискуя провалиться в дыру или зацепиться ногой о горы мусора, неразличимые в темноте. Наконец, выставленные вперёд ладони наткнулись на запертую дверь в конце коридора. — Мам? — робко проговорил Антон, и только произнеся это, понял, что задыхается, — Мама, ты здесь? Несколько долгих минут за дверью не было слышно ни звука. Он застыл, считая удары собственного сердца и боясь пошевелиться. Но вот в глубине комнаты что-то зашуршало, а затем тишину нарушил неуверенный женский голос: — Что такое… — уловив незнакомые, но такие родные интонации, Антон зажал ладонью рот, чтобы не разрыдаться в голос, — Кто это? — Мама…— он хотел всё объяснить, хотел сказать, что это её сын, что он пришёл, чтобы забрать её отсюда. Но ничего из этого произнести не удалось; слёзы сами потекли по щекам, забивая горло несдержанным всхлипом. — Антон? — раздался неверящий шепот, — Антон, господи, это правда ты?! Ох, сынок…— Всхлипы матери смешались с его собственными, и пару минут им понадобилось на то, чтобы справиться с переполнявшими обоих чувств. Антон улыбнулся дрожащими губами, вытирая мокрое лицо. Обхватив себя руками, он привалился плечом к двери: — Это я, мам, — вздохнул он, отгоняя подальше новый приступ рыданий, норовящий накрыть его снова и снова, — Я думал… Думал, что ты умерла. Они все мне так говорили. — Антоша, хороший мой, — он не мог видеть мать, но пытался представить её, её лицо и руки, отчаянно прижимающиеся к двери. Голос был молодой и звонкий; он мягко выводил каждое слово, и интонации чуть взлетали вверх к концу фразы, как и у самого Антона, — Но как ты оказался здесь? Почему… Ох, неужели они?.. — Да, они тоже заперли меня тут, — мрачно отозвался Антон, кусая губы, — Но я найду способ сбежать и вытащить нас отсюда. Я уже понял, как вскрывать двери, осталось только придумать, как уйти незамеченными. И у нас всё будет хорошо, мам, я обещаю! Я… Я правда что-нибудь придумаю! Как бы ему не хотелось остаться здесь на всю ночь, поговорить с мамой хотя бы ещё чуть-чуть, но рассветная полоска неумолимо начала шириться, просачиваясь светом в коридор. В какой-то момент Антону почудилось, будто и дом оживает, наполняясь шорохами и голосами. Внутри него всё похолодело и, сглотнув ком в горле, он поспешно протараторил: — Мамуль, мне нужно бежать. Иначе они заметят, что я вышел из комнаты, — он прижался к двери ещё теснее, — Я обязательно что-нибудь придумаю, я обещаю. — Я верю, Антоша, — тихо шепнула мама, — Пожалуйста, береги себя. — Постараюсь, — выдохнул Антон и со всех ног побежал к окну. Добравшись до комнаты он, никем не замеченный, ничком бросился на кровать, забываясь болезненно-тяжёлой полудрёмой. Он обязательно придумает план побега, но позже. Сейчас разум, переполненный чувствами и эмоциями, молил хотя бы о кратковременном забытьи. Упав на спину, он мгновенно отключился, проваливаясь в смутные грёзы, обрывающиеся на середине и рождающиеся заново в вязком и сумбурном водовороте.