Расскажи мне о тех вещах, которые ты любишь, Мир просто нуждается в большей любви. Меня не заботит мнение людей обо мне, Я чертовски плох сам по себе, но у нас много времени для того, чтобы убить его вместе, И мы можем увидеть так много всего.
Небо стояло хорошее, всё ещё звёздное, ведь стоял такой солнечный день. Щёки Гарри щекотал смелый и тёплый ветер. Настроение было хорошее, он сел по-турецки и уставился в глубину сада Уизли. Он жил в Норе и уже не стеснялся отстаивать свою территорию сада. Гарри нравилась местечко вблизи куста роз, оно утешало его в моменты безграничной грусти. Но печаль накатывала с головой, давая пару раз по морде, припоминая славного Фреда Уизли, который со своим братом-близнецом Джорджем больше не станет перекрашивать эти грёбанные белые розы в красный. Они теперь вечно белые. Их больше некому красить (после смерти брата Джордж впал в жуткую депрессию и прострацию). Поттер вымученно старался, в своём геройском кресле, надзирая над простыми смертными, в своей прелюбимой манере думать "логическими цепочками" (если такое когда-то было?). Но сейчас, то разворачивая конверт, который от прикосновений горячими потными пальцами мок, то сворачивая его обратно в кулак- он всё никак не мог прийти к единой мысли. Ни к одной. Все без толку. Какая-то тайна открылась Поттеру, но не пускала в свою комнату, а дразнила, показывая язык: "А тебе это знать нельзя!Нельзя!" и с хлопком закрывалась. Потому что все началось задолго до неё- так сказала Гермиона. Вот Гарри и вникал. Все начиналось с "Малфой" —> и заканчивалось тем же "Малфой", что очевидно никак не сдвигало их с мёртвой точки. Хотя по карте мародёров совершенно наоборот- они бегали друг от друга врозь. Как только Поттер узнал о существовании сердца Драко, он попытался его где-то поймать, чтобы завести.. ээ...дружескую беседу, пригласить на сэндвич с чаем, но вот только Малфой, как снитч, ускользал из рук. Гарри, лучший ловец и потерпел такое фиаско! Эх, Малфой всегда оставался Малфоем, и всё портил так, что Гарри уже начинал думать, а не мираж ли это письмо… Парень уныло почесал палочкой голову- не помогло. Письмо уже почти святое от того сколько раз к нему прикасался и читал Герой. Оно бы не несло такой особой смысловой нагрузки, если бы Малфой не умел бы вертеть словами, как волшебной палочкой, и между двух слов, как между двух пальцев вмещать в одно, Мерлин, одно предложение столько смысла! Смысл тоже оставался одним - злость и ненависть направленная целиком и полностью на милого Гарри Поттера. Сеё послание он получил, естественно, не от самого Малфоя, того бы гордость пробрала вообще написать ему , не то чтобы отправить. Тот, по мнению Гарри, ни за что бы сам не писал письма- в его воображении Малфой, весь одетый с иголочки, холодный и отчуждённый от мира , задумчиво смотрящий вдаль, а потом переводящий свой взгляд полный презрения на бедного домовика, который под диктовку хозяина, ломал пальцы, выворачивая пером слова: одно за другим. Но домовики бесспорно не могли так красиво писать. Письмо пришло само. Да, само. Все эти маленькие вещи говорят сами за себя: оно появилось из камина, прямо в лицо Гарри, как плевок, и это так в стиле Малфоя. Атомы возродились из пепла и былые чернила вернулись на белоснежные края. Драко, если в мыслях Гарри способен называть его по имени, не подписался. Но было глупостью не узнать его манеру речи и каллиграфический почерк, как и воображали ранее. Он ведь сам таким давно хвастался ему на втором курсе. Тыкал своим детским пальцем в поттеровскую тетрадь и лепетал что-то про гриффиндорское невежество. Гарри тогда привёл в свою защиту конспекты Гермионы, а в ответ, Драко- гаденыш, посчитал нужным обозвать её грязнокровкой и посмеяться над всеми её стараниями. Все органы чувств обострились и, как будто вчера, Гарри почувствовал злость, но она быстро его отпустила; как-то не печалила. Они были детьми... Все это было так по-детски, что лицо Героя тронула улыбка. Гарри хотел бы посмеяться, как тогда, над этой вечной слизеринской борьбе с самим собой, если бы сам давно не проиграл в этой битве. Так, что же там дальше с письмом: было ясно невооружённым взглядом, что оно брошено самим отправителем на ясную и целеустремлённую смерть в огонь, что означало точное его уничтожение (как раз нет). Не знаю, знал ли Драко о такой иронии судьбы, но явно предчувствовал, раз уж перечеркивал каждое своё второе слово, что было ему никак не свойственно. Кажись, даже сама мысль была не закончена. Гермиона не стала говорить Гарри о множествах перечёркнутых "люблю, люблю". Эх попало же ему такое письмо! По-видимому их должно быть куда больше, но Поттер явно самый везучий. И, да, он самый везучий, ведь как раз таки сам Драко Малфой вверял ему свою "душу и сердце". Хотя у самого Гарри язык бы не повернулся так перефразировать его слова, как сделала это Гермиона. У неё какой-то особый дар видеть того чего нет. Поттер съёжился после этой мысли, и совесть начала его грызть: ветер назло прошёлся холодком по его вспотевшей спине. Он вздрогнул. Гермиона всегда знала, что говорит и видела намного дальше своего носа, поэтому клеветать на неё было просто бессмысленно. Можно было сделать один неоспоримый вывод: у Драко изящная манера писать летописи о ненависти так, словно из-под его пера выводятся шекспировские признания в любви. Само по себе содержательное письмо с ровным почерком так и заявляет, что оно любовное. Но нельзя недооцениваешь своих, хоть и старых, но врагов, особенно Малфоя, который так сильно клянётся в пожизненной ненависти, а потом разрывает предложение громким словом "любовь", даже если перечёркнутым! Само слово связанное как-то с "лю" и "бовь" никак не могут быть в письме от него. Это абсурд, самый редкий и завораживающий, заставляющий скользить по строкам в ожидании последующей мести. Его слог- это бросить решающую кость, то число которое выпадет, и будет обращением "Поттер" в его строках. Прочитав Гарри одно такое длинное предложение, запыхавшись от мудрёного слога, как появлялись всё новые и новые строчки, и в каждой он слышал его сладкий, заговорщицкий, змеиный голос с игривой ноткой. Драко, как чувствовал, что пишет- словно своей собственной кровью писал, настолько его слова были правдивыми. Вселяющими страх и полный ужас. Драко исписал две половины пергамента гневными, неприемлемыми в сторону Святого Поттера словами, что сам Гарри и выговорить не сможет, как смог бы Малфой. Он исписал две половины листа с надёжной мщения, описывая страдания Гарри от непростительных так красиво и изощрённо, что дрожь Поттера была от восхищения, ежели страха; его он больше не чувствовал. Драко, сам Драко, описал Поттеру, как было мучительно больно в тот день, получить метку Пожирателя Смерти от Темного Лорда: сталь раскалённая, расползалась змеей, разъедая кожу, от чего тот срывался на крик- и был за это наказан круциатусом. Драко, приятным слогом написал неприличное «спасибо за всё», очевидно намекая на Адский огонь, но Гарри не мог понять, за что за "всё"? Но потом продолжил свою тираду зла и Гарри выдохнул. В конце концов Драко все же ответил на мучащий Гарри вопрос: "Почему?". "Почему ты не выдал меня тогда, Малфой?". Но снова выкрутился змеёй, скрыв истинные намерения, обзывая Поттера убожеством, от вида которого у него пропал дар речи. Гарри старался держать в своих жилах ту же, что и на пергаменте ненависть. Старался так, что вены выпирали на лбу. Старался, но безуспешно. И бессмысленно. Однако одно радует : письмо наверняка обнуляется своей гарантией и уже не имеет как и веса, так и смысла после войны. Бояться нечего, но от последней строчки "если бы я тебя не любил, то убил бы", Гарри Поттер, шарахается от Малфоя как от чумы. Погляди, вдруг убьёт ещё!***
И он шёл к нему переминаясь с ноги на ногу; летел как на метле, цепляясь мантией, казалось бы за воздух, а может портреты решили сыграть театр теней? Брёл к нему, как самый верный друг, как самый преданный враг, как самый надёжный смысл жить. Он казался неуклюжим, совсем нерасторопным и отчасти неуверенным, но лёгкий аромат цветов в руках дарил надежду на такое же лёгкое его приветствие… Приветствие ли? И, Мерлин, лёгкое? Гарри сам решился повздорить с судьбой, уж слишком несправедливо она поступала, поэтому отказываться не собирается, хоть и дрожат его пальцы от надумавшейся ласки. Гарри не верил в предопределение, это казалось ему лишь оправданием чему-то там. Он ещё не придумал чему— он спешит! С цветами, собранными в охапку и прижатыми к сердцу, чтобы от них ощущался тёплый пыл его груди при одной мысли о втором письме, чуть запоздалом. Он уверен: от того же отправителя, не подписанного, безымянного, долгожданного, который с белокурыми локонами, шуганными серыми глазами, писал ему безнадёжное "прости". Он бежит, несмотря себе под ноги, да куда уж там, не поздравить Гермиону с "Превосходно" по каждому предмету, Гарри в ней и не сомневался; он спешит с цветами не к своей малышке Джинни, которая уже не его малышка, но это последнее о чем он вообще думал; и даже не к Слизнорту, чтобы приготовить ужасное зелье по рецепту его бабушки, и слава Мерлину, что не к нему! Гарри Поттер, пойманный и уже успевший отметиться в Ежедневном Пророке с утра, срывал целую сотню волшебных цветов, не помня названий и предостережений по поводу их колючих шипов. Что-то в них отчасти напоминало ему маггловские розы. Цветок-полукровка? Но вдруг он остепенился- всё выходило слишком романтично. Слишком про любовь. И только теперь спохватился: совсем не был готов к газетам со своим лицом, со своими изрезанными пальцами в которых буквально мечта каждой девчонки! Цветы от героя! Праздник какой? Дабы разрулить очередное фиаско он с почтительной улыбкой ходил, раздавал на улице цветы, которые запрещено было вырывать, прохожим дамам, поздравляя их с весной, с тем, что солнце встало, что погода хорошая и о, Мисс, чудесно выглядите! Всё ещё не на секунду не останавливаясь с пути и ужасно спеша. В мире магглов прямо пересекая платформу 9 ¾ Гарри наткнулся на прелюбезную, милейшую пожилую женщину с простыми полевыми цветами ромашками... Она выглядела так счастливо, что Гарри даже завёл с ней беседу. О погоде. Женщина, увидев в нём внука, нахмурилась и отчитала за неподходящую одежду. "Одевайтесь по погоде, молодой человек!", а потом смущённо-мило добавила: "Раздевайтесь по любви". Сильно смутившись, Гарри не медля приобрёл цветы, оттого погода стала ещё приятней, зашевелились листья, оживились птицы, а он мчался падая с ног, плыл против течения, срывался на красный*, лишь потому что вспомнил детскую, так скажем, "сказку", случайно услышанный лепет в доме Дурслей, и со всей своей любовью к старому врагу спешил ему всё это пересказать, рассказать ему о чём-то слишком важном, что никто не должен кроме них слышать. Так хотел этого, так, что даже...***
— Малфой! Тарабанить в общую Слизерина при том крича имя определённого слизеринца было слегка... странным. Гарри отпрянул, а затем насторожился от того, что никого в ответ не было слышно. Даже вечного мудилу-нудилу Забини. В ту же секунду дверь отварилась и показался заспанный Малфой. Чтобы описать его глазами Гарри, придётся невесть, что представлять в голове, ведь Поттер на лице читаем как картина намалёванная краской на краске: каждую секунду всё меняется, одно остаётся неизменно- зелёный взгляд направлен на очаровательную белокурую макушку. Сейчас без исключений. Волосы Драко взъерошенные, вероятность того, чтобы открыть Гарри дверь ему пришлось преодолеть огромное желание продолжать спать (по гриффиндорским предположениям) вызвало тёплую лужицу любви в груди гриффиндорца. И он с ней уже, чёрт возьми, давно смирился! С того момента как после войны увидел его облегченную, светлую, настолько добрую улыбку направленную на него. Драко набросился на него, но не с проклятьем, а с дрожащими распростертыми объятиями и содрогаясь в мучениях- его, кажется пытали Круцио. А он пришёл к нему, к герою. Убедится, что Гарри жив. Сейчас серые глаза слизеринца были чуть заметно прикрыты свисающими прядями, потому выраженного презрения в них заметно не было; да и не было его уже вовсе. Он вернул причёску третьего курса, что на послевоенном восьмом ему была очень к лицу. Само совершенство лицо Драко, выведенные самой богиней красоты острые скулы, приоткрытый рот с дрожащими губами и вздёрнутый нос дабы не марать руки об грязь и не терять лицо перед той же самой грязью, хоть запятнан от предплечья. Но дыхание больше не сбивалось, нос совсем немного понурился, а губы улыбнулись когда застали именно Поттера. Но в тот же час вернулся обратно в кислую, недовольную мину и спросил: — Память отшибло, Поттер? Потерялся на пути утопиться? Какого черта ты здесь? — Я тебя разбудил? — вопросом на вопрос, вызывая ожидаемое раздражение, не парировал, а так… докучал. Это было их привычным приветствием. — Это по твоим гриффиндорским понятиям, Поттер, — уклонился от ответа, — я просыпаюсь на рассвете солнца. — И совсем ничего, что у вас в подземельях его нет? — Поттер невинно похлопал ресничками, но увидев как тот приобрёл свой самый противный вид, перевёл тему, — Малфой, тут такое дело интересное, — дрожащими руками, вытаскивая чуть помятые ромашки из-под мантии, — Только ты меня выслушай!- его глаза забегали, дыхание участилось и было похоже на то, что он вот-вот расплачется,- Ты не девушка, я знаю и... это вообще…- принялся за оправдания Поттер. Задолго этого момента проведённое время с Драко давала Поттеру понятие Малфоя как "Драко" и это давало надежды хотя бы на приятельство, когда Малфой очевидно думал о партнёрстве. В бизнесе, конечно же. Ведь даже несмотря на жаркие объятия на фронте, он оставался Малфоем. Это раздражало, но и очаровывало одновременно: как глубоко вросла его маска? Сам Гарри отчаянный мечтатель-обманщик! Дайте в конце концов помечтать! Восьмой курс создан для того, чтобы смириться с прошлым или его хоть чуть усыпить боль вместе с усопшими, поэтому вражда между этими двумя с самого начала не возникала. Ведь Малфой, как человек, имеющий свободное время на сворачивание журавликов доводил его способом весьма приемлемым и элегантным. Это ещё Гарри летом понял: у того страсть к письму… Если так можно считать его непонятные, глупые стихотворения а-ля: "Я птица не познавшая небес, Зато душа моя не раз летала, Но вот пронзённая стрелой твоей, Она как звёздочка с небес упала", и когда Поттер пришёл разбираться, впервые с весомыми аргументами, а не "просто потому что ты Малфой", тот рассмеялся ему в лицо, как-то совсем нездорово посмотрел на него, развернулся на каблуках и ушёл, оставив после себя загадочный шлейф из лжи и даже любви...? От чего Поттер отказаться не смог. В конце концов Гарри придумал план мести и окончательно задолбав Малфоя теми же четверостишиями: "Дружит с солнцем ветерок, А роса — с травою. Дружит с бабочкой цветок, Дружим мы с тобою", но подстроившимися под его гриффиндорский интеллект в скомканных бумажках из тетради по зельеварению. Поэтому вдохнув больше воздуха он принялся продолжать оправдания за странные цветы, "не встречал их прежде" подумал Драко и приоткрыв шире дверь, немного выступая ногой за порог и наклоняясь к Гарри, смахнул рукой маленькой лепесток ромашки с его мантии. Он недоуменно замолчал и вспыхнул отчего Малфой тихо улыбнулся. Так тихо, чтобы было даже не видно, но это чувствовалось. Гарри знал. А сама его улыбка, поттеровская, заставляла Драко напрягать зрительную память, лишь бы не попустить ни одну деталь его заливистого смеха. Чудесного, доброго и счастливого. Отходя от мыслей, наигранно и сердито вздохнув, грозно приподнял брови, глянул на Гарри, от чего у того сердце рухнуло в пятки, дружески махнул рукой, мол: — Заходи. Поттер засиял. Его лицо в мгновение стало представлением весны; его личной весны, весны Драко Драко Драко. Лёгкая красная мантия Гриффиндора так шла Поттеру, его шоколадным волосам, в которые хотелось макнуть пальцем, облизнуть и причмокнуть. Такой живой и поистине родной, что даже страшно от того, что это всего-то уловка сознания. Иллюзия. Драко просто принимает желаемое за действительное, глуп как слепой котёнок. Сам герой не знал, точнее знал с чего начать, но подбирал слова. Выглядело мило: — А как же чай? — неуклюже спросил Гарри; он крепко прижимал к груди цветы, и боролся с желанием кинуть их в Драко или ещё чего: подарить ему их без каких-либо объяснений. Просто. От Поттера. Цветы. Но тогда лучше было бы сову послать, верно? Кстати идея неплоха, но, Мерлин, сова с цветами. — Я тебе домовик что-ли?! — воскликнул Малфой и двинулся в глубь, даже не проверяя идёт ли за ним гость; пусть прётся. Раз уж сам заявился то пусть занимается самообслуживанием. Тут в подземельях Гарри как раз кстати. Будет розовым дельфином** соблазнять русалок. Драко бы поглядел. Малфой привёл его в свою спальню, не обращая на того никакого внимания. На нем самом все ещё была шёлковая пижама, и Поттер вспомнил о чем хотел спросить. — А где слизеринцы? — Снова собираешь отряд? — криво усмехнулся Драко, но так для театральной паузы, — Ушли тренироваться, чтобы перегнать вас на мётлах. Но судя по тому, что их капитан занят,— кидает секундный, насмешливый взгляд, но уже было понятно про что он: про цветы, — мы итак порвём вас. — Да ты сам только проснулся! — задыхался от возмущения Гарри. Но отметил, что слова Малфоя были хоть и колкими, но без прежней желчи, он просто говорил, так знаете от лица третьего; наблюдающего. В своей глупой, выглаженной, очаровательной пижаме, он смотрелся бы чудесно в спальне Гриффиндора, потому что тогда бы каждое утро его белоснежные волосы освещало бы солнце и он мог бы стать солнечным зайчиком. От представленной картины Поттер затаив дыхание перевёл взгляд на Драко. Тот в глубине подземелья и чуть ли не в ночной темноте, если бы не пара зажженных подсвечников, уже трансфигурировал так сильно полюбившуюся Гарри пижаму и был в строгой школьной мантии, элегантно поправляя галстук. — Поттер, чего пришёл? Поглазеть? — прищуриваясь, с прежним возмущением, что у Гарри аж губки надулись. — Я...— начал он, но у Драко манера перебивать. Перебивать с мысли, со слова, перебивать с метлы. — Ваза, Поттер, — слизеринец дёрнул головой в сторону стола, где и вправду стояла ваза: изящно изготовленная из хрусталя, с выгравированными змейками вверх, — Поставь цветы в вазу, идиот. — Н-нет! Они нам пригодятся! — выпалил Гарри, на что Малфой уныло закатил глаза и шикнул: — Прям все? Гриффиндорец покраснел от оплошности и послушно сделал то, что попросили. Драко чуть не взвыл от этого. Как щенок. Гарри как старый верный песель. Ах, ну просто тема для размышлений. Драко заметил, как Поттер оставил в своей руке одну "ромашку" и направлялся к нему. Его походка была неуверенной: будто он сомневался в своих действиях, но был так верен своей мысли, что реши идти до конца. Это смотрелось так забавно: часов шесть утра или пять, Поттер с супер-серьезным лицом принялся отчеканивать слова, как парировал Снейпа в своё время; вспоминая это стало немного тоскливо. — Малфой, — и вместо придуманной с Гермионой репликой, заученной по дороге: "Мадам Стебль совместила маггловедение и задала нам ну знаешь сделать домашнее задание связанное с растениями магглов, воу воу, опусти палочку, я всё объясню" сказал, — Погадаем? Взгляд Малфоя притупился на цветке. Цветок как цветок. Он не признаёт, что видит его в первый раз и что все ещё поражён красотой, но не цветка, а рук Поттера с мозолями от метлы, держащими вот эту прелесть. "Ромашка" была похожа на маленькое солнышко вокруг которого собрались длинные как рукава облака. — Отрабатывал дополнительные занятия у Трелони, Поттер? — с заглушенной заинтересованностью в голосе спросил Драко. — Нет, я серьёзно! — спохватился Поттер, будто бы Драко этого не понял. "Ты как упрешься, кретин, то сколько не затыкай, ты сам себе будешь объяснять" подумал Малфой, — шуточное гадание у магглов "любит- не любит", — Гарри заставил того скривиться дважды от слов "маггл" и "любовь". Гарри съежился под этим привычным взглядом, полным отвращения. Поттеру было страшно, что его план может не сработать, а сама идея оказаться детской, но он не гриффиндорец, если откажется от такого шанса узнать судьбу и не смотря на возмущенное выражение лицо Драко, говорящее само собою: "Поттер, какого дрянного соплохвоста ты творишь?!" продолжил оставшуюся тираду, — Ты должен поочерёдно говорить эти фразы, срывая после каждой фразы по одному лепестку с цветка. Или если фантазия позволяет то можно говорить: "Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет". Но я бы советовал придерживаться общенародного "любит не любит". Драко поразмыслил. Он хотел было выпалить:"к черту пойдёшь ты", но даже не попытался разомкнуть рот. Он прекрасно знал, что а) игрушка Поттера на определённое время, пока не сдастся и не признает его своим другом б) хочет убить этого придурка потому что тот пришёл к Драко с этим. О, Мерлин и Моргана за какие грехи. — Мне не дано любить, — эта фраза медленно разбивала сердце; уничтожала душу Драко; она настолько правдива, насколько видна верхушка айсберга, и также глубока и неизвестна как оставшаяся под глубиной льдина. Он врал, говоря, что не умеет любить, но говорил правду, осознавая, что уж точно не будет согласен гадать с идиотом Поттером на девчонок. А ведь наверняка потому тот и пришёл. Но для этого есть его тупоголовый Уизли. Почему опять он? Ах да, только с ним Гарри ещё не подружился. Потёртая Гриффиндорская тактика дружить с бывшим Пожирателем. Я бы сказал провальная. — Всем дано любить, — Гарри сказал устало, с погасшими глазами, словно какой-то его розыгрыш не удался и повертел ромашку в руках, — всем. — Дамблдор, — от этого имени руки Драко невольно задрожали, а тембр голоса стал ещё тише, но заметно увеличился, когда тот спохватившись сделал гордый равнодушный вид, словно рассуждал о погоде в Лондоне, — говорил про силу любви и всё такое, но я всегда скептически относился к этому. — Дамблдор много чего говорил, — совсем уже грустно усмехнулся Гарри, — ну так что? — у Гарри лицо словно измазалось в торте надежды, глаза светились яркими бусинками-изумрудами даже через эти его жалкие очки. Он выглядел бесподобно, немного отёкший следами огромных утрат, его скулы заострились пролитыми слезами: слезами храброго, смелого грифа- и Драко стало его жаль. Потому что он был готов погадать хоть на Грейнджер, хоть на Уизли, чтобы Поттер обрадовался, а потом убедился бы в том, что его- Драко- никто не любит. Взаимная ненависть к его дружкам переросла во взаимное безразличие. Кроме самого Поттера. Но на самого гадать было уж очень больно и страшно. Да и мы забываем факт, что это гадание магглов. А значит вероятность правды равна нулю. — Расскажи мне о любви, Поттер. Гарри в мучениях поджидавший отворота-поворота, почувствовал себя так радостно и неуклюже, когда тот не кинул в него ступефай и не выгнал, а забрёл на тему той же любви. "Он всё таки любит" и "У него есть чувства" кружились в голове Героя, в то время как Драко, с трепетным волнением ждал его ответа. И, Гарри, неуверенно, будто бы не зная, можно ли ему вообще дышать сейчас- воцарилась странная атмосфера, а отрезвил его только пряный запах корицы, витающей в воздухе, запах Драко. — Не хочу. Тебе не нужно знать кого... я люблю. — Заметь, Поттер,- Драко свирепо заскрипел зубами,- Я не спрашивал, кого ты любишь. Я спрашивал о любви. Если Национальный Герой сея Британии хранит свою невестку под семи замками в тайне, мне дела нет. Любовь- это чувство сродни сердечным мукам. Так кажется мне. А так как боль я чувствовать не хочу, то и от любви отказываюсь. Гарри хотел было опровергнуть все эти безнравственные, циничные слова, но одёрнул себя и погрустнел. Смотря на это, Драко заставил себя успокоится. Поттер снова молящими глазами уставился сначала на ромашку, а затем на Драко, и переводил взгляд с одного на другого, пытаясь соединить несоединяемое. Герой упрашивал своего врага. Драко любит проводить такие связи между прошлым и реальностью. Так он хотя бы не лелеет новые надежды- в прошлом всё решено за него. Очень грустно и смешно получается. Как в баснях. — Ты дурак, — озвучил свои мысли Драко. — Ну и ладно! — Гарри оживился и до жути смешно разозлился, быстро поменяв свою тактику "хорошего полицейского" сощурил глаза в своих глупых очках и пригрозил — Я все равно знаю, что ты влюблён. Драко вздрогул, но проанализировал, не дав себе запаниковать: это вроде стрела в разбитое и ноющее по этой-катастрофе-в-колючем-свитере, а вроде и знаменитый поттеровский блеф. — Поттер, если вся твоя стратегия основана на блефе, то я тебя просек. Забирай свои ромашки и иди подари их своей Уизлетте. Гарри хотел было насупиться и поворчать что-то про невнятное про неблагодарность, слизеринцев, противность, но своей все той же знаменитой выдержкой и упрямством, представляя Малфою свою Гриффиндорскую сущность целиком и полностью, нагло расположился на кровати Драко. Что второго озадачило, но не злило; приятно было видеть Поттера у себя в постели, не каждый день такое зрелище. Неприятней было осознавать, что с минуты на минуты Поттер дёрнется и выбежит прочь; ведь раз уж собрался гадать, даже если глупое маггловское гадание, все звёзды должны сойтись, ведь Гарри Поттера любят абсолютно все. От этих мыслей, пытаясь его как-то удержать, Драко выпалил: — Ты лежишь на моей постели, Поттер. Признак дурного тона, — и отчеканил последнее прямо как свой крёстный, что Гарри снова передернуло. — Ну, Малфой! —***
Мне становилось грустно, когда ты уходил и так же грустно, когда ты был, но не замечал меня вообще. Я задыхался; мне нет места в этом мире огня, я весь измазан; вся земля приложена к твоим ногам, а ты Поттер, всё ждёшь золотой скатерти? Вся земля, все люди, Гарри, но не я. Я буду летать где-то рядом; сталкивать тебя с метлы, чтобы дышать тебе в самое ухо; буду стоять над душой? невидимо проводя дрожащими пальцами по твоей спине. Ты заслуживаешь спать мирным сном, а я, а я бы хотел уберечь тебя от этих страданий, бесцельных свиданий, бесцельных скитаний, Поттер. Ты так тихо приговариваешь «любит- не любит» словно зачитываешь рецепт панкейков к праздничному воскресенью; или читаешь своего любимого Байрона в глуши библиотеки; да я замечал, но не следил, просто наблюдал в твоей же манере. Считай это расплатой за твоё преследование за мной. Знал бы ты сколько мне стоило нервов смириться с тем, что я Пожиратель и, что ты меня таким считаешь, я не хотел. Но не об этом, сейчас я прислушиваюсь, ведь мне интересно, чем это кончится. Соизволю предположить ты мне не скажешь ничего, я прав? Твоя цель раздраконить меня. Как жаль, что тебе никто не сказал, что ты преследуешь давно достигнутую цель. Я слишком громко думаю? Я знаю, ты способен прочесть мысли, но не стал бы, хотя бы из солидарности по старой вражде. Мы ведь были так близки. Твоё лицо в рукопашном бою принадлежало одному мне; завидно по тому времени. Я помню писал тебе письма и сжигал их на своих же глазах; это зрелище не для слабонервных, оно же и сделало меня бесчувственным. Вся боль, принесенная страданиями вырабатывала эту холодность на моём лице, не ту наигранно аристократичную, а самую настоящую, и только ты смел растапливать меня своими взглядами— тебе словно не на кого больше смотреть, словно для тебя я один весь мир и эта ложь грела моё сердце. Эта ложь моё сердце пленила, одобряла моё самолюбие. Некоторые письма все же были доставлены; правда нет надежды на этих сов- они ведь тогда были не моими, но письма ты бы и без подписи понял чьи. Хоть и не получил их, я прежде, чем привязать их к сове, независимо сжёг их, а сова улетела ни с чем. Но я потому и горжусь ими; уже несуществующими; особенно теми самыми; горячо сердцем любимыми, они прям несут в себе весь мой прошлый трепет желания приложить тебя об пол и надменно наблюдать за стекающей кровью. Надеюсь правильно изъяснился, ведь ты, Поттер, всегда ищешь двойное дно. И ты находишь, всегда оказываешься правым: мне хотелось прикоснуться, почувствовать тебя рядом. Это страшно подбило меня в своё время. Время, когда от тебя остались только воспоминания школьных стычек, Мерлин, я хранил их так нежно и трепетно, что дементоры бы посмеялись; нельзя было так ценить улыбку своего врага. Но я улыбался вспоминая её. Я улыбался. «Поттер, я ненавижу тебя до самой дрожи в голосе и в пальцах, до белой горячки, до сжатых простыней, бессонных блужданий по личным просторам сознания, которые ещё помнили, таили память о том, какой ты мог быть со мной, и в каждом из них ты лишь груб, недоверчив, печален в своей свалке кошмаров, смешон.***
— Мне нужно бежать, — проговорил Гарри и вскочил с мягкой, не желающей ео отпускать кровати, ударившись плечом о стенку. Даже будучи в очках, он не терял своей неряшливости. Драко рассмешило это поведение. Как любовники. — Забыл цветы, — отчаянно, на то и тихо только и смог ответить ему белокурый. В голове у Драко чушь; неразбериха. В голове у Драко дикая скорбь, что Поттера сейчас затаскает какая-то девчонка, они будут целоваться, а тот неряшливо отмахиваться, где он был утром, — Поттер? Гарри выглядел рассеяно и радостно? Ну да, он бежит сейчас как сорвиголова к своей леди, определённо к кому-то на подобие Уизли, видимо герою нравилось когда им доминировали, рассказывать как её любит, так тошно. Драко заскрипел зубами. Невозможно смотреть в сторону цветов, ясное дело- они не его. Они не для Драко, они для того, чтобы его добить. Гарри не знал, что принеся их ему в целях ободрить и поболтать о любви (о, Мерлин) он несёт их прямо на могилу наследника рода Малфой. Потому что Малфой не в состоянии ощущать Гарри в своей комнате — раз; не в состоянии ощущать пустоту после его исчезновения — два. Прежде чем ответить Гарри успел и смутиться. Неожиданно, но он любит богохульничать. Это же Поттер: — Они для тебя, — тихо проронил он, не успев Драко понять, что не ослышался. Для меня. — Спасибо на том, что это мой первый букет от тебя Поттер, а не на вашей свадьбе с той, к кому ты так отчаянно бежишь. Слышал о маггловской потехе, швырять букеты куда попало, — Драко оскалился, скрывая горечь в привычную иронию, когда Гарри уже вовсю смеялся и Драко понадеялся, что над собой, а не над ним. Такой серьёзный Малфой, говорящий о таких глупых вещах, выглядел и звучал очаровательно. Такой Малфой нравился Гарри; но был влюблён он в эту шкодливую улыбку после каждой колкости, а любил он его молчание, тихое, нарушенное одним лишь биением его сердца. — Я тоже жду от тебя ответного знака, Малфой, — сквозь смех ответил Поттер, ведь все сейчас не казалось ему правдой, он готов был слепо улыбаться, но перед Малфоем нельзя было показывать свои глупые чувства. — О, Потти, ты ещё долго меня будешь добиваться, — с надменным видом сказал он; перебирая в пальцах мантию, успокаивая нервы, которые пляшут мазурку, — И кстати маггловские цветы провальный вариант, хоть и в твоём стиле; Рыжей бы понравилось. — О, Драко, помилуй смертного, дай второй шанс, я все исправлю- наигранно каясь сказал Гарри, шутил Гарри, говорил несерьёзно, говорил его имя лишь во время своей шутки, шутил. У Драко сердце громче мыслей, сердце громче дыхания и слов, говорит за него: — Во славу Мерлина, Поттер, я тебя прощаю. Хотелось бы закричать, что ты- Поттер и смертный? Два несовместимых слова, Гарри. Гарри. Ты бежишь от жизни после смерти, а я всегда готов с тобой, хоть на край смерти, до самого света. Как наивно и по-хаффлпаффски. — Малфой, я ждал от тебя зла, — нарочно надув эти свои губы прошептал Гарри. И на миг попал в третий или четвертый курс, когда Драко был настолько противным мальчишкой, что не хватит словарного запаса описать, всё что о нем думал Гарри. А тот думал; и очень долго. — Я в жизни зла не причиню тебе, Потти, — сказал Малфой с явным сарказмом, но в то же время в голове каждого крутились их стычки, та самая злосчастная от которой грудь Драко отозвалась ноющей болью. Драко ничего не мог поделать со своими чувствами. Гарри тоже. — Ты такой коварный демон искуситель, Малфой, — тот лишь хмыкнул, соглашаясь, — но просто прелесть, — Гарри заиграл бровями в такт расшатанным нервам Драко. Это просто невозможно! Пора выгонять его! Хорошо, что Поттер гриффиндорец, Драко этому рад, блаженно прикрывая глаза. Уж лучше его глупость, чем остроумие синих; Драко бы повесился, если бы Поттер постоянно всё понимал, тогда кажется не было бы всего этого. Хоть и хотелось бы чтобы Поттер понял каждое его чувство, но вот в чем проблема: его слова противоречат его мыслям. Но сейчас ему хотелось думать о том, что человек, обзывавший его придурком-хорьком-слизняком (на большее Гарри не был способен) назвал его прелестью. Мерлин, Драко кажись даже покраснел. Это звучало так красиво, красивей чем «поганный пожиратель смерти». — Я пойду? — прервав тишину спросил Поттер. Хоть и не хотел. Драко выглядел умилительно. Такой довольный. Что-то думает в своей головушке. Очарование. — Аппарируй, — спохватившись и отгоняя от себя приставучие, сладкие как мёд мысли, сказал Малфой, а на выгнутую бровь грифа ещё и закатил глаза, — Поттер, как думаешь, что люди подумают, когда увидят как ты выходишь из подземелий Слизерина? И тихонько рассмеявшись, попрощавшись кратким «а, да, точно» мгновенно исчезая, Поттер оставил Драко с цветами в вазе, и тот выждав минуту, чтобы убедиться, что того нет в его спальне бросил быстрый взгляд на них, смутился и завизжал. Но недолго. Боль не заставляла забывать о себе, а аромат цветов так навязчиво напоминал о Поттере, который помял под собой его простыни.Ты не знаешь, каково это: быть вообще ничем, Когда ночь остывает, мои мысли будто каменеют. И здесь нет ничего, что бы я мог исправить, но больше я не могу дышать, И я забыл, как проводить время наедине с самим собой, Но я бы смог, если бы ты немного помог мне.