Теперь я не могу сказать «Пока» если ты будешь оставаться здесь всю ночь Понимаешь, это сложно — находить конец чего-то, что ты продолжаешь начинать Снова и снова Я обещаю, что конец всегда один и тот же Поэтому нет никакого смысла в том, чтобы верить, что мы могли бы снова существовать когда-нибудь
У Драко кризис, нервный срыв, рыхлая нестабильная почва под ногами и у него безумно сильно чешутся руки. Как будто на него бросили чесоточное заклинание! Но просканировав палочкой свою конечность он ничего не обнаружил. Малфой ужаснулся от понимания, или запоздалого осознания, что вероятно это его аллергия на цветы от которых он уже четверть часа не отходил. Драко смутно припоминал, как чихал в оранжерее Мэнора так, что это было вполне возможно. Уже совсем скоро должны были вернутся слизеринцы с их, кстати, «внеплановой» тренировки, которых нужно было поймать, унизить и отчитать. А самое главное: скрыть следы и улики доказывающие пребывание Поттера здесь. Вставать в раннее время, чтобы погонять на мётлах—одно; встать в ранее время, чтобы впустить к себе Поттера-другое. Хотя все было совсем не так, как кто либо уже подумал. Потому что Драко его впускать не собирался, если бы Гарри дал шанс его мозгу проснуться, но он не дал— поэтому будучи поразительно сообразительным грифом, он воспользовался временным (!) помутнением рассудка слизеринца и это очередная медаль на его грудь. Драко строго расчертил, что всё, что было и что не было, и что было в мыслях, но чего никогда не было и не будет в жизни, не касается любопытных носов Забини и Панси— их касается только его гордо вздернутый нос. Драко не хотел идти с ними на контакт, не хотел вообще ничего— даже, кажется, быть Малфоем. Но сносил это наказание приговорённое до конца дней с высоко поднятой головой. Это вызывало немое восхищение. Слизеринцы разорвали былую дружбу ещё во времена войны, когда каждый думал только о спасении собственной шкуры— кроме ублюдка Поттера, конечно же, ублюдка гриффиндорца, у которого напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. Только «люди, друзья, люди». Образ настоящего героя. Гарри, как Данко был готов вырвать сердце, чтобы освещать дорогу людям. Драко, на его месте, вырвал бы сердце и швырнул его в людей! За всю боль, что они могут причинить. За всю несправедливость к Поттеру. Он ведь не заслужил. Не заслужил всего того, что случилось с ним. Пусть Драко хотел, чтобы тот упал с метлы, раздолбал лицо в дребезги, но чтоб выжил. Малфой задирая его уж точно не желал ему умереть. Только не ему. Ладно, его Грейнджер и Уизелу, но ему никогда. Никогда взаправду. Ведь тогда Драко был рад видеть его живым, просто живым, он был рад этому больше, чем победе над Тёмным Лордом. Его любовь всегда так далека от него, но смерть не должна была их разлучить— и, благословил их Мерлин, не разлучила. Малфой, как сейчас, помнит эти нежные прикосновения, обводящие его выпирающие кости, демонстрирующие болезненную худобу, успокаивая его содрогания. Да, Гарри обнимал его в ответ. Называл по имени. Только его имя и говорил. Драко Драко Драко. И Драко, весь измученный, на полуживом Поттере повис, и тот по-геройски снёс это страдание, умудряясь даже поглаживать его вьющиеся, волнистые, серые от поднявшегося после битвы дыма, волосы. Это было хорошо. Это было замечательно, прекрасно, несравнимо, волшебно. Так, если сравнивать дружбу Драко со своей челядью и дружбу золотого трио, то ответ очевиден. Драко ненавидел, завидовал, но это уже совсем другой разговор, а погружаться в размышления снова об этом, и только об этом, совсем не было времени, сил, желания и попросту смысла. Драко вспомнил про Блейза с Панси: они достойны только его величайшего игнорирования. Малфой младший все ещё находился под впечатлением. Под таким он не был даже когда в первый раз попал в Хогвартс. Но впечатление удара копыта гиппогрифа было вполне сравнимо с этим. К нему в шесть утра долбился в дверь Поттер— и в неё вошел; расправил его кровать— и залез в неё; принёс цветы— и подарил их— сам же один цветок и раскромсал. Теперь, пересчитывая, их количество стало чётным. Какая неудачная шутка: как на могилу. Ну спасибо. Драко скривился— Поттер, к своему несчастью и врожденному дефекту из-за нанесённого Воландемортом шрама (по-крайней мере так Драко пытался себе объяснять его непробиваемую тупость) совсем не понимал, что творит. Как будто когда-то понимал. Особенно под оборотным зельем подозревая его— Драко— в нападении на грязнокровок. Может он и желал им смерти, но вторым Воландемортом не был. И не стал. Это неправильно. Это не было правильным. Гром. Драко не может услышать до максимальной частоты, не может увидеть его раскаты, но видит неспокойную воду за окном. Это слегка пугает, в голову приходит навязчивая мысль о слизеринцах, повалившихся с метёл, но Драко резко себя останавливает: они— слизеринцы, а не грифы. У его команды совершенно точно даже мантии не намокли. Драко успокаивается и продолжает ругать себя за недавнюю оплошность. Он мерил шагами свое пространство и сбивался со счёту ровно на том моменте, когда цифры уходили в свободное плавание и превращались в волнистые буквы «Поттер». Был бы он Снейпом не потрудился бы снять двадцать баллов со слизерина. А если был бы Снейп, то запросто снял бы его со слизерина. Подумав о такой несладкой мысли, он неосознанно приосанился и нахмурил носик: нет, Слизеринский Принц никак не может уйти, он может только стать Слизеринским Королём. Но сама только мысль, такая липкая, как пролитый сладкий чай не отставала от Малфоя и крутилась по всем каналам его нервных окончаний. Он— Драко Малфой, впустил в своё логово врага (даже если бывшего), позволил тому внедрять в свою голову ерунду и даже, о, Мерлин, был этому несказанно рад. Потому что Гарри выглядел так счастливо, так счастливо, что даже такая туча как Драко не мог выставить того за порог. Ведь Драко вырос, потому он знал, что каждый человек преследует свою личную цель. Он знал это и не собирался перечить самому себе. Даже если Поттер не относился к этому числу людей, Поттер всё равно не должен быть исключением, поэтому если он и пришёл к Драко, то только потому, что ему было что-то от него нужно и в удачном варианте завершения «миссии» он Драко незамедлительно покинет. И всё случилось ровно так, как он ожидал. Хотя, Драко уж точно не ожидал Поттера в шесть утра. Ещё и с цветами. Мерлин. Однако, Драко, всё равно был счастлив. За это наверное расстреливали, нельзя было так придаваться своим мечтам и желаниям, с таким то расчётливым мышлением. Но с таким мышлением, склонным к вечным анализам, Драко не мог устоять перед искушением. С мышлением, полным логики, он не мог выбросить из головы сладкие мечты и желания… о какой-то сказочной любви, как пишет Скитер… чтобы одну и на века. Как глупо! Невозможно глупо. На века только страдания, сто и больше лет одиночества- он этого заслужил. Он мечтательно посмотрел на цветы. Если бы Поттер знал, что делает. Если бы Поттер только мог задуматься о стихотворениях Драко, а не сразу считать того виноватым в том, что он, простите, потревожил покой героя всей магической Британии. Но Гарри ни в каких его вычислениях не мог даже догадаться. И не должен был. Драко разрешал себе это, потому что был уверен, что у того мозгов не хватит что-то понять. Уж в чем, а в тугодумии Гарри был силён. А у Драко все продумано наперёд, никакая ошибка не вовлечет его в беду- он сам ошибка. Нельзя было любить человека с которым априори ничего не получится. Вы наверное подумаете, что Малфой просто любил страдать, но нет он просто любил Поттера. А это в каком-то смысле тоже страдание. Драко полюбил эти цветы. Вот так! Эти безвкусные, совсем простые цветы, в стиле гриффиндорских прямых намерений, которые Драко, к сожалению Гарри, не сумел понять, в силу своей слизеринской недалёкости в романтике. Он потрогал их миллионы раз, а посмотрел на них в разы больше. Сам их запах, запах этих отвратительных ромашек был запахом Гарри. Ромашки пахли Поттером, Поттер пах ромашками. Оба варианта были хороши собой, ведь они оба были связаны с объектом мечтаний Драко. И все же было обидно. Обидно, что Поттер не только слепой на глаза, но и душевно. Драко неожиданно расхохотался: вот это уже точно не ему думать о духовной наделённости героя, когда сам-то бывший Пожиратель Смерти. И с этими мыслями все стало мягко говоря…мрачно. Слишком далеко от романтики. Драко беззвучно посмеивался над чёрными шутками в своей голове, но озвучивать их и не пытался— чтобы не приходилось после позорно содрогаться в воспоминаниях. Это все было страшно. Очень. На лице Малфоя сейчас отразилась не то чтобы простецкое у них на Слизерине равнодушие, сколько далекая от их лиц печаль. Слизеринцы научились скрывать свои настоящие чувства под безразличием. Они всегда это умели. А после войны все это смогли. Гриффиндорцы, правда, все ещё отличаются: скрывают все под смехом, выпивкой, ведь им «все можно». Драко поглощённый совсем не радужными размышлениями, резко встал из-за стола, на котором все же остановил свои замеры комнаты, намереваясь покончить с этой странной тоской, которая, спешу напомнить, принесена и посеяна Поттером! Но вдруг, нечаянно, неосторожным взмахом руки, мантией задел вазу с цветами. С такими полюбившимися ему цветами. И снова виноват Гриффиндор! Эта немудрёная неряшливость витающая в воздухе! Он чуть не выкрикнул это вслух, но по привычке прикусил губу. До крови. Это было больно. Что именно было больно, Драко не понял. Столько горя уже пережито, сколько осколков всё ещё оставалось в ранах. Разбитая ваза, созданная совсем давно по утончённому, нежному дизайну Нарциссы—матери Драко, расстроила его не больше, чем разбросанные по полу цветы, как сбежавшие из заточения в хрусталь, пленницы— ромашки. Он сморщился. Совсем не хотел даже к ним прикасаться: с этой самой секунды святые поттеровские ромашки превратились в проклятых гадюк и схватив палочку, он прошептал очищающие заклинание, а ромашки следом сразу же левитировал на очередную смерть; своевольная казнь— в разгневанный огонь камина. Поттер, прошу заметить, тоже очень жестоко с ними обошёлся, обезглавливая ромашку от лепестков. Поэтому ничуть не мучаясь от чувства вины по этому поводу, Драко вспомнил дни, когда сжигал свои письма и его вновь поразило то самое чувство. Чувство отчаяния. А может ему нет названия. Безнадёжное чувство, плескающееся прямо по жилам, внедряющееся под кожу. Чувство, которое закаляло в нем сталь и заменяло ею его горячее юношеское сердце. Он согласился, у него не было выбора— он, как и тогда слился душой с инородным его телу металлом, и в миг снова стал наследником чистокровного рода волшебников Драко Люциусом Малфоем. Когда нибудь он сможет побыть просто Драко? Просто Драко в гриффиндорском шарфе, потому что его шарф обмотал вокруг себя Поттер и теперь светился от счастья? Конечно нет. Это безумие. Зеркало одарило его расстроенным, гневным взглядом и в добавок гадко ему усмехнулось, и казалось, что совсем скоро по нему пойдут самые настоящие трещины. По зеркалу конечно же. Трещины на Драко, именуемые шрамами уже не залатать, а новых не прибавишь. Но Поттер конечно постарается- это Драко ещё тогда понял. А когда уточнять не было времени, сил, желания и конечно же смысла… Драко услышал шаги за дверью. Как раз вовремя. Они вернулись и это его отрезвило. Вот и славно. Надо было пойти и разобраться почему они провернули всё это***
Драко смеялся: открыто, забавно и радостно, из-за чего Гарри удивлённо опешил и застыл в дверях. Его смех был звонким, без визгов и плебейских всхлипов- он был чистым настолько, что Гарри смутился из-за мысли, что ну да, Малфой чистокровный, а значит и смех у него тоже должен быть чистым, как у ангелов, ножку которых вздернули вверх и пощекотали перышком. Вот это сравнение уже ни в какую не шло: Малфой ангел? Только если падший. Гарри хмыкнул, совершенно не понимая, что он опять натворил не так и где оплошался? Вроде всё как Малфой и сказал: фрезия, пеларгония и орхидея. Или он не в правильном порядке сказал? Сам Невилл помогал с рассадой, что могло быть не так? — Поттер, — сквозь смех, выпирающий уже даже слезами, проговорил Драко. Сегодня он был намного расслабленнее чем вчера: наверное помог все-таки устоявшийся аромат Поттера в комнате, но Малфой предпочитал думать, что выспался он только из-за того, что Гарри пришёл будить его не раньше обычного, — ты уверен что это орхидея или что ты там мне принёс? — Малфой, просто скажи, что не так?! — Гарри оглядел свой цветок, как родную, новорожденную дочь. Он так гордился им, особенно тем, что справился с этой назло сложной, выдуманной Драко, задачей! И очень надеялся на его одобрение и угощение шоколадными лягушками. Ммм, Гарри размечтался, как Драко дарит ему столько дивных лягушек, шоколадных зверей, что Гарри сам потом начинает квакать и хрюкать… Ох, ну вот пожалуйста- его аристократические цветы, он, что нарадоваться не может, поэтому смеётся?! — Гарри, — отдышавшись и опустив голову на подушку, лёжа на своей постели перед Поттером в дверях, назвал его по имени слишком нежно или может тон просто изменился из-за длинного заливистого смеха? Гарри так и не понял, но даже если ему послышалась эта нежная нотка, по его телу все равно прошлись мурашки и он застыл: в миг стало так неожиданно все это. Он не верил. Не верил в то, что заносчивый, противный сноб Драко Малфой вёл себя с ним так как никогда бы не повёл. Он был безумно красивым особенно сейчас, когда его мантия не была полностью застегнута, когда его волосы не находили себе места, когда его глаза смеялись вместе с ним, а губы не широко, но улыбались— тогда он был безумно красив, — Ты вправду думаешь, что найдёшь семена орхидеи, пеларгонии и фрезии в мире магов? И даже если да, то вырастишь их обыкновенными с помощью магии? Я сомневаюсь, — под конец он подтвердил свой мягко настроенный тон, похоже был в настроении, — Поттер, не думал, что ты воспримешь мои слова всерьёз. Гарри мысленно застонал: вот уж как получается. Он быстро кивнул, шагнув к нему и ухватив крепче свой горшок с цветком, поставил на стол Драко, где до находилась его ваза с ромашками, но ни вазы ни ромашек Поттер не нашёл. Не нашёл и искать не собирался, он снова оглядев своё творение: жесткий стебель, кислотно зелёные листья с выпирающими шипами, на которых ещё виднелась вода- Гарри полил их перед тем, как прийти и продемонстрировать раскрывшейся в нем талант флориста, и что было ещё большей неожиданностью, сам цветок широко распустился в первый же день после того как его посадили, гарантировал Гарри галеоны за какой-то там побитый рекорд- он Невилла вообще не слушал- думал только о нем. Что он подумает? Как себя поведёт? Будет также неудовлетворен как ромашками? Ох, как Гарри переживал и волновался, что натворил не так, что не угадал, ошибся, обознался. Возможно действительно глупая затея. с ромашками этими. но так хотелось правды: такой чувственной, а не вызванной сывороткой правды. Хотелось именно такой любви, не другой. Он обернулся к Драко. Тот задумчиво молчал и смотрел перед собой. Поймав взгляд Поттера, он взглянул на цветок за ним, совсем не вписывающимся в гарнитур мрачных подземелий своим алым красным, цветом слишком сильно ассоциацирующимся с Поттером, как мак посреди гор, просто смотришь на него не отрываясь, надеясь запомнить каждый лепесток, даже не надеясь вырвать его, схватить прикоснуться: улетит же. Но судя по своему строению цветок, выращенный Поттером был наоборот: крепок и силён, полностью готов уже к любому удару жизни, только родившись, прям как сам Гарри— даже готовым заслонить за собой новые ростки, готовым к ударам лучей знойного, безжалостного солнца и ударам холодных, морозных ночей под лунной властью. Цветок был бесстрашным, с большой сердцевиной, как Гарри с большим сердцем, и Драко в той же задумчивости присел на кровати, подмял под себя ноги и колеблясь, поджимая губы, но растягивая ее в добрую улыбку сказал: — Спасибо. *** Малфой, Малфой поблагодарил его! Это сверх всяких ожиданий, Гарри был на уровне снитча от счастья! В тот день они неловко попрощались и пожалуй такие моменты врезались в память не хуже сектунсемпры, а Драко наоборот шрам на груди ценил— в нем залежи магии Поттера— золото наших дней. Это уже край, но он ничего не мог поделать с тем, что так одурманен. Надо отдать себе должное: всегда мечтал в жены красотку слизеринку, а тут… вон как переклинило: гриффиндор. В семье не без урода, да? Так говорят? Но Драко был готов свою любовь, обхватив двумя руками, защищать до конца, прижимая к груди. Он никак не мог возненавидеть себя за это- любовь его была чем-то вроде света, что его поджигала изнутри, но не давала провалиться в бездну, а это всегда казалось самым главным. Самым главным не утонуть. Не провалиться в бездну. В Гарри он гиб. Гарри нравилось его плавить. Драко предпочитал бы окаменеть, лишь бы не чувствовать, как он растекается под неожиданным тёплом Гарри. А тот умел приходить, как кот и ложиться под бок в моменты больной грусти, в моменты когда предплечье у Драко ноет, а душа плачет — приходил и лечил его. Поттер был заботливым, мягким, кудрявым, замечательным, просто драгоценным. Малфой смотрел на него, как на сокровище, когда тот отворачивался к нему спиной и что-то шептал себе под нос, выдёргивая один лепесток за другим. Малфой свыкся с этим и даже находил забавным, когда тот не докучал, усаживался в уголок и зачитывал как мантру «любитнелюбитлюбитне». Главное чтобы он приходил. Несмотря на эту ерунду. Драко хотел бы дышать ему в шею, наблюдая за шевелением губ в детские слова да напрочь отказался от этой затеи. Поттеру что-то нужно было— так часто он жаловался на свою возлюбленную, что у Драко уже чесались руки ее прикончить. Как она могла отвергать его сердце? Это разве не преступление разбивать сердце Герою? Если он, конечно, не влюбился в исключение магического мира: злопамятную хаффлфлавку, инфантильную когтевранку, в умную гриффиндорку точно не мог- та была его другом и занята безнадёжным Уизли, а в добрых слизеринок Поттер влюбиться не мог- не было таких. А вот Драко с Поттером по особому добр! Замечает так много деталей, что успевает накормить вредного героя во время того, как он погружается в свои мысли и гадает. Драко находил это подозрительным. Мыслями о ком так поглощен Поттер, что не замечает, как его с ложечки кормит Пожиратель Смерти? Где его смекалка, приобретённая за военные годы, мгновенная реакция? Малфой смотрел на него и видел как Гарри трепетно ждал её- эту девушку. Счастливица. Долго ломаться не будет. Не откажется от предложения руки и сердца, а наоборот только на это его и обнадёживает. Действительно поганка. Но точно не слизеринка, быть такого не может. Гарри очень и очень нежно любил её, словно влюбился совсем недавно, с первого взгляда—его любовь, как наконец расцветший бутон тянется к солнцу, в надежде скорой ласки светом, а Драко рядом, как подбитый ворон, обманутый чучелом вообще не мог понять, что ему делать с этим всем и почему он не может оторвать от него взгляд. Не смотреть на Гарри было невозможно: он был в такой глубокой любви, так вечно грустил и отчаивался, кидая на Малфоя трогательные взгляды. И Драко не мог сказать «нет». Он позволял Поттеру садится около него и проводить пальцами по спине. Мантия мешала почувствовать тепло рук, но одна мысль, что сам Гарри Поттер гладит его не давала покоя. Может Гарри так поддержку от него чувствует? А что: Уизли с Грейнджер друг с другом забылись, а больше Гарри никому не доверял, а Драко одинок, как волк вожак, никому не разболтает под негласным «должком», поэтому Гарри может не боятся, что если эта стерва, кем себя она возомнила, откажет золотому мальчику, то его непременно в ответ погладит по спинке бывший Пожиратель смерти, скажет «бывает, Поттер». Да как бы не так! Никто такой алмаз, как Гарри Поттер не отпустит. Даже на рынке перепродавать не станут. Но не каждый сможет превратить его в бриллиант и это пожалуй главное, что беспокоило Драко больше всего. В день, когда Драко влюбился в Поттера он был все ещё готов его прикончить- не было никакой глубокой любви. Но влюблённость зрела, превращалась в неё, в эту любовь и в тот самый час, стоя на балконе Астрономической Башни, между мыслями о том, как убить Дамблдора, Драко понял: «все что можно было назвать когда-то мной, отныне принадлежит тебе. Теперь неважно, кто кого убьёт- теперь я твой». Это в миг разорвало его сердце. Тяжело, противно, больно и страшно. Будет ли Поттер счастлив с ней.? Если будет то, Мерлин с ними, совет да любовь. Он даже вызовется быть крёстным его детей, хотя внутри уверен, что это пустые слова: Драко не любит детей, а детей Поттера ему лучше никогда не видеть. Он заявится на их свадьбу будучи неприглашенным и самим уже помолвленным браком по расчёту, всплакнёт за молодых, утаивая глупые слёзы по влюблённости, воздерживаясь выпивкой, чтобы случайно не прихлопнуть невестку авадой кедаврой. Драко было так хорошо и нехорошо, эти чувства его душили и терзали: а что делать с ними загадка без ответа. Поттер не знал, что делать с его избранной. Она была его настоящей любовью, искусной сердцеедкой и пожалуй дрянью. Но вот не хочет она исправляться и что с этим делать? Как ему быть? Пора подключать «специалистов»? Гарри осекся и невидящим взглядом уставился на свои ботинки. Нет больше специалистов. Есть один Джордж и это навеяло его на препечальные мысли. Он с улыбкой вспомнил прикосновение Драко, когда цветок, выращенный Гарри укусил его самого. Да, тот оказалось и на такое способен. «Что ты вырастил, Поттер» со смешком сказал Малфой и исцелил его своей магией, просто прикоснувшись. Гарри так и не понял, что это было, но больно мгновенно прошла. Спросить бы у Гермионы об этом, но лучше самому заглянуть в раздел колдомедицины в библиотеке. Но сейчас, он медленно подходит к уже знакомой ему старушке, — дорогой и вечно молодой Лилиан и просит цветы, молящим взглядом. — Ваша, l’ amour*, так любит ромашки, мистер? — Ma chére** ненавидит их, миссис. — Как же так? Они ведь волшебны. — Ох, Миссис, я говорю ей, а она всё: «глупости», «уберись вокруг себя и отсюда». Она сероглазая и одно удовольствие злить ее, — Гарри наклонился поближе к пожилой женщине, чтобы «по секрету» прошептать ей, — тогда в ее глазах сгущаются дождевые тучи. — Вы сильно в неё влюблены? — До самого конца. — Вселенной? — Жизни. — Вы горе-романтик, Гарри. Не поискать ли вам себе похожей? — Она слишком своенравна, чтобы оставлять ее на других. — Это помешательство! — Безусловно. Иначе стал бы я каждый день покупать для неё цветы? — столь невинным казался его жест, перебирающий многочисленные ромашки на прилавке. — Сколько сегодня? — Одиннадцать, миссис Браун. Пока старушка отсчитывала цветы, он заговорился с ней о… ней. Прекрасна, как вся поэзия мира, немногословна как вода за её окном и остра как… Гарри не смог подобрать альтернативу жалящему заклинанию. — Вы так долго можете о ней говорить, — отметила Миссис Браун, сбиваясь со счёта, — рассказываете ли вы о ней также своим друзьям? Гарри незаметно съёжился в своей мантии. — Нет. Старушка вздохнула и взглянула на него многозначительно. Совсем как Гермиона. Всегда его пугали такие взгляды— с ними даже без помощи легилименции можно залезть в его мысли. — Я не скрываю от них ничего, просто…они так усердно ищут для меня девицу, чтобы я перестал быть зациклен на— Гарри осекся, — впрочем неважно, Миссис Браун. Вы тоже мой друг. — Ох, мистер, какой вы все-таки льстец. Так на вас влияет общение с ней? Гарри расхохотался. — Что бы я без вас делал! Ваши цветы мало помалу покоряют её сердце. Жаль, что не я. — Одни лишь цветы не могут радовать, — женщина задумчиво поглаживала лепестки, — Цветы приносят радость только вместе с человеком. Гарри пообещал себе подумать об этой фразе. «Надеюсь встретить вас завтра» сказал он, поглядывая на часы и в спешку удаляясь. Лилиан смотрела вслед как развивалась его забавная мантия. Интересный парень. *** Поттера встретили парой ласковых: «Пошёл прочь», «Входи, ублюдок» — он даже не нуждался в словах, Драко все говорил за него и был этому безмерно рад. «Я опять пришёл гадать на девчонку, которую шмыгнуло обливэйтом, поэтому ничего не помнит и не знает, что я золотой мальчик, поэтому единственная кто смеет меня не любить, Мерлин, Поттер, ты мастер находить себе приключения» Ну да. На девчонку. Ты очень похож на девчонку со своими истериками, но когда твои руки хватают мои и складывают пополам в совсем неестественное положение, злорадно усмехаясь, я понимаю, что ты все же «он». «Мои друзья меня не слушают, потому что хотят спаррить с мелкой Уизли, поэтому благородный Малфой меня впускает к себе, но чтобы окончательно взорвать его терпение, я каждый, боггарт, каждый раз терзаю цветы в его кровати и Мерлин меня слышит, Поттер, я настучу профессору Стебль или даже Лонгботтому за твоё небрежное отношение к их святыне» Да, чертов Малфой. Мои друзья безумно устали от разговоров о тебе. Поэтому они не знают как сильно в зациклился и как низко я пал- ты не знаешь тоже. Иногда мне кажется, что я завёл эту игру, не зная ее правил. «Я глупый детский фанатик по квиддичу и погоням за Тёмным лордом, бывший Пожиратель смерти, Малфой, ну же напади на меня, чтобы я опять стал Героем и попал в авроры по золотой карточке» — это Драко с желчью выпленул. И Гарри долго пришлось объяснять, что это совсем не так, и в конце концов Драко перебесился и уже вяло спросил: — Ну что сегодня твоя избранница снова тебя не любит? — Отвянь, Малфой. — Я имею право знать, чем занимается Гарри Поттер в моей спальне, — голос Драко прозвучал непредельно близко и он взаправду был таким. За время их перепалки Драко скинул того с кровати и Гарри остался сидеть задницей на мягком пушистом ковре и когда Драко понял, что Поттер не страдает от поражения трансфигурировал палас в мышь, которая заползла Гарри в брюки… поднялся шум в частности от смеха Драко. Он смеётся. Снова. И снова над ним. Но смеётся. Так прекрасно смеётся. И вот, сидя уже на жестком полу, облокачиваясь на возвышенную кровать, Драко подполз к нему незаметно, как змея, прямо к его уху, норовясь куснуть и прошептал такие игривые слова. И Гарри стало жарко. Но больше грустно. Он все ещё не знал, что ответить. — Я сдаюсь, — нашёл в себе силы ответить он. Дыхание Драко пропало и Гарри вздрогнул на момент подумав, что он исчез. Но он просто затаился. Спрятался. Так странно было это все от него. Почему. — Я сдаюсь, — повторил Гарри. Ненавидел, когда Малфой молчал. Было в этом что-то личное. Что-то, что он не может понять. — Поттер, я не нуждаюсь в том, чтобы мне повторяли дважды, — шикнул Малфой, как змея шипит на свою добычу. Но мысли о Нагайне и Северусе Гарри не трогали. Наверное от того, что сейчас все его мысли были заняты человеком позади. Таким таинственным самим по себе, скрытным, загадочным. Но не пустым. — Я не верю, Малфой. Не верю, что она способна любить меня. Магглы в который раз говорят, что да, любит, но я же вижу, что нет. — А ты побольше верь магглам, Поттер, — Драко фыркнул, — Может лавровый венок на голове образуется. Гнездо же как-то свилось. — Погадай, Малфой…— не отступал Гарри, — один раз. Всего один. Всего один жалкий раз. Я отстану, — в темноте раннего утра его голос звучал откровенным, хотя наверное он всегда таким был. Но он не был. Драко помнит искренние речи Поттера на войне, на суде, везде, где только он сумел сунуть свою взлохмаченную голову со знаменитым шрамом в виде молнии. Он старался быть вежливым человеком. Старался быть честным, справедливым. Таким, каким должен был. Гарри был другой сейчас. Он был живым. Он умолял в который день проклятого, жалкого, никомуненужного отброса- Пожирателя смерти на такое ребячество. Ничего не стояло согласится. Драко был обязан подчиниться воле Поттера. Он был ему должен. Ничего не стояло сделать это и забыть насовсем. Но это стояло. Драко не мог. Он не мог отпустить его так просто, но тот увядал на глазах как цветок от того, что его не поливают ежедневной росой. Драко не мог на это смотреть. Возьми же, повыдёргивай лепестки, соври да выбрось. Обрадуй Поттера. Заставь себя. Но он не решился. Не мог. — Причём здесь я? — его голос был тихим и прозвучал глухо, куда-то не в сторону Поттера, а от него дальше. Отдалился. Снова ищет своё личное пространство. Своё спасение. Но его нет здесь, пока тут есть он и Драко начинает задыхаться. — Пожалуйста. «Пожалуйста» с уст Гарри как последняя нота самой сильной композиции, которая должна была разорвать Драко на куски, если не расщепить на атомы. По телу прошлись мурашки. В его комнату медленно крался свет своими лучами в логово вечной тьмы. Но оказалось, не вечной. — Гарри… Поттер, — Драко- Малфой, и он не должен давать волю своим чувствам, он не должен слушать своё больное израненное сердце. Как-то беззвучно прокашлявшись в себя, выравнивая тон голоса под мысли, под душащие его букеты ромашек, его любимые цветы. Они расцвели внутри него, отворили железные двери его не железного сердца. И все же он не мог. Он сейчас говорит о погоде в Британии, в Лондоне. Он сейчас говорит, — Если ты, Спаситель магического мира не веришь во взаимность своей любви, я подавно в неё не верю. В смысле в любовь, — он быстро исправился, — в любовь не верю. Не потому что на мне клеймо Пожирателя— мне плевать, что обо мне думают. Уже давно как плевать. Мне не дано любить. За меня все решено, все рассчитано. Каждый шаг, каждое действие. Каждое чувство. Так было всегда. У меня нет права, нет сердца. Я отдал его, когда мне было нечего дать взамен, понимаешь? Навсегда отдал. Насовсем. — Кому? «Тебе» Драко отмолчался давая понять Поттеру, что ну Тёмному Лорду конечно. А как же. — У тебя есть, — ответил Гарри, — у тебя есть сердце и ты можешь любить кого хочешь, —он поднялся с пола, — что хочешь, что не хочешь, кого больше всего хочешь. Тебе всё можно. Я разрешаю, — он мягко улыбнулся. — Герой дал разрешение на светлые чувства, — задумчиво протянул Драко, нехотя поднимаясь его провожать, — как трогательно, Поттер. Гарри рассмеялся и эта улыбка отразилась на лице Драко тоже. Ты можешь. Ты можешь любить. На лице Поттера заметная растерянность, но не печаль. Может ему так и не удалось заставить Драко погадать, но ему удалось большее- заставить Драко пересмотреть свои приоритеты. Почувствовать. Гарри снова с ромашками и даже с большим их количеством, чем в первый, чем во второй и чем в третий раз и Драко пылал. А может так казалось. Может это было совсем не так. Гарри передал в холодные пальцы Драко ромашки. Они тлели, рассыпались. Драко смотрел на них, как не смотрел ни на одно чудо Хогвартса— он смотрел на них с любовью. В этот день Гарри понял, что Драко больше не собирается нападать на него со спины.Я не могу быть твоим другом, я не могу быть твоим возлюбленным Не могу быть причиной того, что мы останавливаем друг друга от влюблëнности В кого-то другого, Кроме меня