***
— Что-то мне это напоминает, — задумчиво протягивает Элайджа, своей репликой вырывая у Ноа тяжелый вздох. Ничего приятного в том, чтобы в очередной раз выставить себя перед ним беспомощной идиоткой, определенно нет. Каждый раз это поганое чувство, будто она в их тандеме берет на себя роль неразумного ребенка, которого Элайджа великодушно вытягивает из любого дерьма, оставляет где-то глубоко внутри царапины. Ноа обреченно прикрывает покрасневшие без сна глаза, бесцеремонно оттопыривая средний палец вместо положенного приветствия. Не каждому сотруднику КиберЛайф простительна такая фамильярность, но что ей терять, если она и без того сидит за решеткой, не в силах повлиять в данный момент ровно ни на что. Камски в ответ отзывается кривой, почти безобидной усмешкой, пускай глаза так и выдают потаенное за радужкой глаз негодование. — Что стало с Коннором? Вопрос Элайджи больно врезается в подреберье и мигом лишает возможности спокойно дышать. С виду безразличие Ноа кажется почти убедительным, в то время как внутри что-то с треском проворачивается и хрустит под напором необходимости дать вразумительный ответ. — Я пристрелила его, чтобы огонь не открыли по мне, — звучит настолько малодушно и черство, что самой невольно становится противно от этих слов. — Это был его выбор. — Порой бывают в нашей жизни вещи, которые приходится заменять, когда они приходят в негодность. — Забавно, к людям у тебя такое же отношение. Раньше озвучивать подобное казалось ей бездумным актом самоубийства, но теперь, когда все становится чуточку сложнее, выходя за рамки личного, Ноа даже не пытается отдавать себе отчет в происходящем. Тело, пролежавшее без движения несколько часов, на попытки встать отзывается болью во всех мышцах разом, но в особенности невыносимо она отдается в левом виске. В камере кроме двери из закаленного стекла отражающих поверхностей нет, но и скудного силуэта вполне достаточно, чтобы обнаружить в месте удара черный, словно переспевшая слива, синяк, неравномерно растекающийся от линии роста волос к скуле. — Что с лицом? — чутко улавливая ее потупленный на отражении взгляд, интересуется Элайджа. — С велика упала. Вымученная, без капли искренности улыбка растягивает губы. Лучше отшучиваться, чем признаваться, что в здравом уме и трезвой памяти так изувечить себя Ноа решила собственноручно. Камски не оценит смелости поступка, а выставлять себя перед ним еще большей дурой кажется ей крайне неприятной затеей. Когда тело, наконец, не без труда приобретает вертикальное положение, равновесие предательски начинает подводить, центр тяжести смещается куда-то вбок, и только упертая в стену рука останавливает ее от падения. Офицер, проводивший осмотр во время ее задержания, высказывал предположение о легком сотрясении, что на тот момент казалось маловероятным, ведь чувствовала она себя более чем терпимо. Теперь тяжесть собственной глупости по-настоящему заставляет задуматься, насколько сильно она приложилась головой. — За что на этот раз? — За нарушение комендантского часа. Могли бы посадить за подозрение во лжи, непременно бы посадили. К счастью для Ноа, такая статья в уголовном кодексе пока не предусмотрена. Наружу рвется тяжелый вымученный вздох. Почти двенадцать лет прошло, но вот их снова разделяет дверь тюремной камеры, и Камски смотрит на нее, как в первый раз, со снисходительной полуулыбкой. Весь такой без упрека идеальный, словно римская статуя. Бледная тень ее отражения в стекле устало прикрывает глаза. Легкое чувство тошноты подкатывает к горлу, поджимая диафрагму и наполняя рот вязкой слюной. Офицер, возникающий из-за плеча Элайджи, чтобы открыть камеру, внезапно начинает раздваиваться перед глазами. Недостаток еды, сутки без сна или легкое сотрясение – так сразу и не разберешь, что сильнее усугубляет состояние. Да это и не важно. Мозг концентрируется лишь на одной идее – побыстрее свалить из этого злополучного участка. И желание это лишь усиливается, когда дверь камеры, наконец, распахивается, а в помещение врывается целое ассорти всевозможных запахов от дешевого кофе до средства для мытья полов. Желчный ком в горле перекатывается на корень языка. Ноа на ватных, непослушных ногах, спешно ретируется в сторону уборной, бросая из-за плеча смятое «я сейчас». Ледяная вода из-под крана, щедро сбрызнутая на лицо и плечи, заставляет почувствовать себя чуть лучше. Спустя минуту острый приступ тошноты, наконец, отступает, оставляя после себя какую-то пугающую пустоту внутри. В зеркало Ноа упрямо не смотрит, только трет раз за разом глаза, чтобы взбодриться. Нужно прийти в себя, нельзя расклеиваться. Руки щедро зачерпывают прохладную воду в надежде смыть с лица остатки тяжелой ночи. В водосток лениво сползают ржавые ручейки крови. В том переулке перед самым задержанием она прекрасно знала, что ее будут досматривать: пройдутся по телу металлодетектором, отсканируют для большей уверенности на входе и конфискуют все личные вещи. Попадись блок памяти от Коннора на глаза знающему человеку, весь ее блеф вскрылся бы раньше, чем она успела распахнуть рот. Рисковать было нельзя. Варианты, как лучше поступить с ценной поклажей, отпадали один за другим: в ближайшие кусты у участка блок не выкинуть – сырость безвозвратно повредит микросхемы, да и сделать это незаметно для двух патрульных она бы ни за что не сумела. Подбросить в ближайший цветочный горшок в здании? Под камерами шанс на успех казался еще более маловероятным. Слишком много непрошеных свидетелей, слишком много камер. Ноа остро требовалось остаться наедине, потому выбор был очевиден. Она настояла на том, чтобы ее отпустили в уборную перед тем, как начнется обязательный досмотр. В виде залога пришлось спешно бросить на стойку администратора телефон и, едва не срываясь на бег, мчаться к заветной двери. На счастье Ноа, помещение оказалось абсолютно пустым, лишенным ненужных свидетелей. Ниша под широкой столешницей с раковинами показалась наиболее подходящим местом в качестве временного хранилища. Толстый слой пыли на изгибах пластмассовых сливов четко давал понять, что здесь давно не убирались. Надежно перемотать блок бумажными полотенцами и умостить его в нише с раковиной – дело нехитрое. Оставалось лишь молиться, чтобы обстоятельства не сыграли против нее. Ноа скручивает вентили смесителя почти до упора, чтобы за шумом воды не было слышно шороха неосторожных движений. Рука по памяти опускается под раковину в надежде застать там блок в полной и неоспоримой сохранности. И к облегчению, вырывающемуся шумным вздохом из груди, подушечки пальцев чувствуют шершавый свиток бумажных полотенец. Ее в макушку поцеловала фортуна, не иначе. Пряча драгоценную находку в рукаве свитера, Ноа позволяет себе улыбку. Выдавленную сквозь дрожащие от адреналина и усталости губы, слабую, но искренне счастливую. Задерживаться здесь больше нет никакой необходимости. Глубокий вдох. Медленный выдох. Ноа делает твердый, уверенный шаг к выходу.***
В машине Камски пахнет дорогой итальянской кожей и тонкими, кисло-сладкими апельсиновыми нотами дорогого парфюма. Ненавязчиво, не приторно, даже успокаивающе. Тихий рокот мотора неплохо перебивает неутихающий гул в ушах. На дисплее бортового компьютера шесть сорок два утра. Непростительная рань, в какую даже солнце отказывается выкатываться из-за горизонта. Естественное явление для декабря. Идеальная пора для того, чтобы нежиться в кровати, готовясь к очередному трудовому дню. Хотя, по правде говоря, за всем произошедшим Ноа теряет счет времени и никакого понятия о том, какой сейчас день недели, не имеет. Да и какая теперь разница. За окном унылая серость полупустых улиц: ни пузатых коробок автоматических такси, ни рядовых автомобилей. Рейсовые автобусы и те редко попадаются навстречу. На пути следования неизменно их провожают лишь фонарные столбы и частокол рекламных вывесок, которые при нынешних обстоятельствах выглядят, скорее, как издевка над человечеством: «Позвольте доверить заботу о ваших детях андроиду! Новая модель AX500 от компании КиберЛайф станет лучшим другом для вашего ребенка!». Ноа хмыкает. Давно пора бы адаптировать слоган и заменить вступительное «позвольте» на куда более подходящее «рискните». Так компания снимет с себя хотя бы часть ответственности за возможную девиацию любимой няни. Физический урон и разбитые судьбы под гарантийный случай при этом не попадают. Между тем редкие прохожие промелькивают где-то в промежутках теплых пятен от фонарей, возникая неизвестно откуда и исчезая неизвестно куда. Только люди. Андроидов совсем не видно. Кто бы мог подумать, что всего несколько лет назад Детройт так и выглядел: депрессивно тихим и наполненным сугубо органическими созданиями. Ноа, убаюканная размеренностью шороха колес по асфальту, почти проваливается в дрему, когда голос Камски неожиданно разбивает навалившуюся плотным покровом тишину. —Ты берешь на себя больше, чем в состоянии потянуть. Ей не послышалось. От Элайджи действительно прозвучал упрек – настолько редкий гость в богатом оснащении эмоционального фона Камски, что может наивно казаться, будто упрекать он не умеет вовсе. Ведь для этого нужна заинтересованность, а у него подобное по отношению к людям проявляется нечасто. И раз так сложилось, что утро сегодня воистину особенное, Ноа в ответном упреке себе не отказывает: — Коннор – моя ответственность. Разве это не твои слова? — Ты слишком превратно их поняла. Она раздраженно отворачивается к окну. Спорить с ним бесполезно. Скорее, Земля сойдет с орбиты, чем Камски позволит себе уступить в словесной перепалке. Да и какой толк ему что-то доказывать: он не поймет. Такое и она с трудом понимает. До этого момента ей обманчиво кажется, что она все делает правильно, так, как и положено поступать согласно законам человеческой логики. Идея выстрелить в Коннора и прикрыть себя была блестящей, гениальной, возможно, но лишь по мнению самой Ноа. А на деле... глупость, ребячество, неоправданный, детский максимализм. Невысказанные слова Камски мастерски маскирует за своей репликой, и разгадать этот ребус не составляет большого труда. Обидно до горечи от самого факта, что он в очередной раз прав. Огромный баннер «вы покидаете Детройт» остается далеко позади, когда машина начинает порывисто набирать ход. В отличие от большинства состоятельных владельцев спорткаров, решивших доверить управление искусственному интеллекту, Элайджа предпочитает руководить процессом лично, любовно сжимая пальцы на кожаной оплетке руля. Для кого-то это может показаться странным - человек, вложивший столько сил и времени в создание эталонной виртуальной экосистемы, отказывается ею пользоваться. Но лишь для тех, кто не имеет ни малейшего представления, насколько крепко патологическая необходимость держать жизнь под контролем сдавливает Камски в своих тисках. Ноа так и не отвечает и до самого дома предпочитает молчать. Эмоции норовят бурно плеснуть через край. Требуется время для того, чтобы тщательно их утрамбовать и успокоиться, а уж этого ресурса в ее запасе теперь навалом. С неба вновь начинает густо валить, словно из переполненного мешка с мукой. Совсем недружелюбная картина для раннего утра. Мокрые комья снега стремительно быстро захватывают все видимое пространство, неумолимо сокращая дальность обзора. Беспощадные порывы ветра, закручивающие в воронки еще не осевшие снежинки, положение дел только усугубляют. Штат Мичиган будто попал в черный список у кого-то незримого там, на самом верху, что теперь аукается всем его жителям самой поганой погодой, какую только возможно вообразить в канун рождества. До дома они добираются практически вслепую, съезжая на подъездную дорожку лишь по велению навигатора и примерного понимания того, на каком участке дороги находятся. Дом Камски, или точнее поместье, под плотным покрывалом пурги едва проглядывается. Проблесковые маячки в виде зажженных фонарей на подъездной дорожке провожают до самого въезда в гараж, пока тяжелый механизм автоматических ворот не отрезает их от непогоды. Последний раз Ноа доводилось бывать здесь чуть больше года назад, когда необходимость решения рабочих вопросов лично с Камски диктовала ее действия. С тех пор, кажется, ничего так и не поменялось. С чувством, будто она здесь лишняя, Ноа за все непродолжительные визиты сюда так и не научилась справляться. Одно ее присутствие здесь атакует навязчивым ощущением, словно она паразит в огромном организме, от которого тот всеми силами пытается избавиться. Лишенное жизни пространство, расчерченное и организованное острыми, режущими линиями, всецело принадлежит Элайдже Камски. И для нее в нем места нет. Но, кажется, сегодня на такой незначительный факт становится внезапно абсолютно наплевать. Месяц, проведенный в статусе беглеца, в злополучной крохотной квартирке начисто отбил в ней всю притязательность и чувство прекрасного. — С возвращением, Элайджа. Едва удается перешагнуть порог дома, как до ушей долетает мелодичное и привычно дружелюбное приветствие. Лучезарная и до безупречного прекрасная Хлоя согласно заданным в ее программе привычкам не может позволить себе не встретить гостей. Ей положено улыбаться, ей положено быть идеальной, другого выбора создатель ей не предоставил. Однако сегодня, радушная улыбка на ее губах надолго не задерживается. Стоит ей только коснуться неосторожным взглядом Ноа, как вся показная радость сходит на нет. — Я знаю, бывало и лучше, — вместо ответного приветствия наружу рвется усталый вздох. — Я принесу аптечку. Хлоя всегда отличалась одним неоспоримым преимуществом перед другими андроидами - лишних вопросов она никогда не задавала. Будь то личная прихоть Камски или выученная и доведенная до совершенства за время своего существования особенность поведения. Хрупкая, безумно красивая и послушная до последнего проводка. Наверное, именно за эти качества Элайджа окружил себя полноценным цветником андроидов одной модели. Вот только... Минуя комнаты одну за другой, Ноа украдкой озирается по сторонам и за распахнутыми дверьми к своему удивлению находит одну лишь пустоту. Дом, будто в оцепенении, погружен в пугающую, неспокойную тишину. Пространство, и без того лишенное тепла и уюта, с исчезновением драгоценных кукол Элайджи окончательно теряет краски и начинает отдавать каким-то могильным холодом. — Где остальные? — Пришлось отключить, — туманно отзывается Камски. Какие обстоятельства толкнули его на такой поступок, остается загадкой. Но в чем точно не приходится сомневаться, так это в неоспоримости его решений. Организм Элайджи не предрасположен для мук совести и сомнений. Его умение брать эмоции под контроль и руководствоваться одной лишь холодной логикой вызывает восхищение с толикой необъяснимого страха. — Выпьешь? Оказавшись на кухне, Камски с вальяжностью полноправного хозяина вытягивает из-за барной стойки ополовиненную бутылку виски тридцатилетней выдержки. За приверженностью преимущественно здоровому образу жизни, в скромных радостях он себе никогда не отказывал. Часы упорного наматывания кругов в бассейне или на беговой дорожке, парная телятина и органические овощи, в каком бы качестве и количестве не присутствовали в повседневной жизни, не могут заменить и глотка славно выдержанного Маккалана. — Не откажусь. Ноа осторожно опускается на барный стул и ловит себя на мысли, что видеть Камски за чем-то таким обыденным, как разливание виски по стаканам, кажется ей самой ненормальной вещью в этой вселенной. Настолько не вяжется идеальный Элайджа с обычной человеческой рутиной. За годы знакомства с ним Ноа имела возможность лицезреть и куда более редкие сцены спектакля "Камски и нормальная жизнь", вроде готовки или сна. Но тщательно выстроенный образ общепризнанного гения порой заставлял забывать о том, что Элайджа по сути своей такой же человек, как и Ноа, как и остальные семь с половиной миллиардов жителей планеты Земля. Первый глоток жидким огнем больно обжигает глотку и пищевод, оседая внутри горячим комом. Вкуса Ноа почти не ощущает, лишь морщится от прокатывающейся по телу волны тепла и легкого чувства облегчения. — Поиски Маркуса нужно продолжить, — она бы и рада найти другую тему для разговора, но отчаянное желание вывалить мысли, бередящие сознание, вот так без предупреждений на стол сильнее ее тактичности. Лицо Камски сохраняет привычное непоколебимое бесстрастие. — Полагаю, без Коннора, это будет не просто. Вместо ответа Ноа делает еще глоток. На голодный желудок виски берет тело под контроль куда быстрее. Мысли путаются, язык наливается свинцовой тяжестью и отказывается нормально шевелиться. — Кажется, ситуация становится патовой, не находишь? — наконец озвучивает она, откидываясь на спинку стула. — Нет Коннора - нет Маркуса. Без них обоих десять лет работы летят псу под хвост. И это, не учитывая забрезжившей перспективы пойти под суд за госизмену. «Полный. Беспробудный. Пиздец», мысленно подытоживает Ноа. Элайджа словно бы и не слышит этих слов, не замечает, как плотно поджимаются ее губы, а в воздухе отчетливо начинают звенеть нотки раздражения. Плавность и размеренность его движений, когда он отпивает из стакана, растягивают паузу с каким-то садистским удовольствием. — Как я и сказал, — терпеливо повторяет Камски, — ты слишком много на себя взвалила. Очередной укор в ее сторону. Но злит Ноа вовсе не это, а та безучастность, с какой он воспринимает всю эту чертову ситуацию. Словно его это вообще не касается. — Напомнить, из-за кого я в это ввязалась? Элайджа, особо не старясь изобразить на лице раскаяние, усмехается: — Я просил не об этом. Фигурка короля падает с невидимой шахматной доски. Ноа в очередной раз бессовестно проиграла партию. Основная мысль в словах Камски прослеживается отчетливо, не требуя разъяснений: не он виноват в ее желании последовать за Коннором, и вопросы о том, зачем она полезла в самое пекло, Ноа может задавать только себе. Хлоя бесшумной тенью просачивается в помещение с вместительной аптечкой в крохотных руках. Так и не начавшаяся полемика совсем сходит на нет. Два глотка виски в качестве обезболивающего, и вот все претензии как-то поспешно забываются и становится совсем не до этого. Подбитая бровь, до сего момента почти не беспокоившая Ноа, на осторожные прикосновения Хлои начинает ныть. — Я наложу швы, — тихо информирует она, отклеивая пластырь. Медицинские манипуляции Ноа яростно ненавидела с самого детства, с тех пыльных времен, когда по собственной дурости оставляла на теле ожоги и порезы, а однажды даже схлопотала двойной закрытый перелом. Сколько бы ни пыталась она убеждать себя, что это необходимо и боль от игл незначительна в сравнении с ее повреждениями, от одной лишь перспективы оказаться в кабинете врача становилось невыносимо плохо. Парадоксально, но она охотнее ударилась бы еще разок об кирпичную стену, чем позволила Хлое стянуть бровь парой стежков. Вот тебе и еще одно доказательство противоречивости человеческой натуры. Себе Ноа обещает терпеть – терпеть молча и героически, упрямо не желая самым паскудным образом демонстрировать свою слабость. Единственное, что выдает в ней нервозность – барабанная дробь коротких ногтей по пустому стакану. Хрупкие, мелодичные пальцы Хлои наносят мазь с лидокаином, и меньше чем через минуту бровь начинает отниматься. В стремлении отвлечься хоть на что-то, Ноа поднимает глаза на Элайджу: — Почему я? — сталкиваясь с непониманием в его взгляде, она добавляет, — почему ты предложил мне стажировку вместо тюремного заключения? По правде говоря, этим вопросом она задавалась не единожды за прошедшие годы, но еще ни разу не решалась озвучить его вслух. У Камски на все были свои причины, сомневаться в которых не приходилось. И все же широкий жест с его стороны оставлял за собой чувство недосказанности, и от этого чувства внутри все двенадцать лет не зарастала брешь. — У тебя были перспективы. А впрочем, на какой ответ она вообще рассчитывала? Элайджа редко бывает откровенен и еще реже дает своим действиям словесное обоснование. Чтобы понять всю загадочную и непостижимую сущность Камски, нужно уметь читать между строк. Она это делать прекрасно наловчилась, хоть и приходилось порой слепо выискивать суть, на удачу тыча пальцем в небо. — Брось, — пожимает плечами Ноа, — я в курсе, сколько таких же перспективных ежедневно шлют вам своё резюме. — И сколько из них смогли нас взломать? Или хотя бы пытались? Слишком увлеченная диалогом с Камски, Ноа и не замечает толком, когда Хлоя успевает затянуть первый узелок. Боли нет, только неприятное чувство постороннего вмешательства. — Полагаю, после той истории протоколы безопасности серьёзно переработали. — В любой системе есть лазейки, — возражает Элайджа, — даже в самой защищенной. Если бы всех кандидатов на место в компании тестировали подобным образом, для полного штата сотрудников КиберЛайф хватило бы и скромного офиса в одной из многочисленных высоток Детройта. Разумеется, если бы Камски занимался отбором лично. Тут и без всякого контекста истина остается простой, но от того не менее значимой: они могли бы попробовать, но не хватило духу. — Знаешь, что отличает живой ум от начитанной посредственности? — глаза Элайджи, холодные, словно арктический лед, задерживают взгляд на Ноа всего на секунду, но и этого достаточно, чтобы почувствовать, будто нечто невидимое, но осязаемое вторгается под кожу. — Любопытство. Интересно, придерживался ли он того же мнения, когда некто с другого конца сети бессовестно выкачивал зашифрованные файлы КиберЛайф? Что-то подсказывает ей, что сформировано оно было уже после того, как Камски озвучил свое предложение в той забегаловке неподалеку от полицейского участка. Непривычное чувство стянутости на месте свежих швов отзывается на попытку Ноа свести брови на переносице. Отдавая должное мастерству Хлои, боль в месте удара даже не чувствуется. Хоть, к несчастью для нее, действие лидокаина рано или поздно закончится и все вернется на круги своя. Хотелось бы Ноа оказаться сейчас дома: не в крохотном убежище старой квартиры с запахом плесени и старости, нет, в том самом доме, на который она с таким трудом смогла заработать. Хотела бы она оказаться там, где нет острых углов, холодного камня и уродливых произведений современного искусства, в дом, где окна ненавязчиво защищают от солнца льняные шторы, на полу лежат мягкие ковры, а на полках покоятся собрания книг, где много зеленых растений, воздуха и света. От тоски со скрипом сжимается сердце. Она устала, невыносимо сильно устала от всего этого дерьма. Алкогольный след виски давно уже разлился теплом по венам, стремительно поднимаясь от живота к груди и шее, а следом проникая и в мозг, путая мысли и наполняя черепную коробку непроглядным туманом. Веки словно бы тяжелеют на несколько футов, отчего открытыми глаза сил держать попросту не остается. Еще немного - и она бессовестно провалится в сон прямиком на барной стойке. Нельзя. Пока нельзя. Ноа устало трет глаза в бестолковой попытке взбодриться. Где-то за спиной от действий Элайджи срабатывает телевизор, разбавляя задумчивую тишину кухни свежим выпуском утренних новостей: «… Напоминаем, что вчера десятки тысяч человек по всей стране собрались на главных улицах городов, чтобы принять участие в акции по защите прав андроидов. В ходе протестной акции активисты призвали федеральное правительство немедленно прекратить военные действия и признать андроидов живыми. Протестующие прошли маршем по улицам Чикаго, Вашингтона, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и многих других городов. И к другим новостям. Встреча президента Уоррен с канцлером Германии Штефаном Вагнером состоялась накануне вечером в Белом Доме…» Ноа обреченно вздыхает. За всем происходящим в последние недели она почти забыла о том, что проблема девиантов коснулась не только Детройта. Зажженная Маркусом искра революции в считаные дни охватила огнем всю страну, намереваясь вот-вот перекинуться и за континент. Неудивительно, отчего власти в такой панике: попытки затушить пламя бензином лишь усугубляют ситуацию. — Вскоре правительство решит эту проблему радикально. Реплика Эдайджи заставляет встрепенуться и с непониманием уставиться в ледяную топь его глаз. Он лишь молча вытягивает из кармана телефон, выискивает что-то с полминуты и подталкивает тонкий корпус ей под руки. На дисплее - открытый документ, датированный первым декабря. Ноа приходится приложить немало усилий, чтобы осознать написанное, непростительно медленно переваривая информацию. — Установки с ЭМИ? — с полным непониманием уточняет она. Ведь это же бред какой-то. Идти против мнения собственных граждан кажется самым безрассудным способом погасить массовое недовольство. Один крепкий импульс - и от андроидов, имевших несчастье оказаться в радиусе мили от установки, останется только оболочка с перегоревшими микросхемами. Это не мирное урегулирование проблемы – это массовый геноцид. — Зачем их уничтожать? Правительство почти согласилось на условия девиантов. Камски не отвечает, да это и не требуется. Не хотят рисковать, вот почему. Тех, кто боится девиантов, все равно больше, чем тех, кто готов их принимать. Такая правда абсолютно не хочет укладываться в голове: не так должна была закончиться история, затеянная в бесконечном лабиринте кабинетов КиберЛайф. — Решение уже принято, — голос Элайджи – бездушный и чертовски спокойный – напоминает отклик виртуального ассистента. С таким бесстрастием говорить может лишь машина. — А что потом? — Ноа, не в пример ему, эмоции скрывать даже не пытается. — КиберЛайф прикроют? Она догадывается, какой будет его следующая реплика. Ведь у Камски всегда все схвачено и на каждую случайность в жизни есть заранее заготовленный план. — Не будь наивной. Инициатива об уничтожении девиантов, как и эти установки, принадлежит КиберЛайф. Что-то внутри с треском разбивается и ухает куда-то в пятки. Если ситуация того требует, Элайджа без раздумий пустит под откос весь состав – все годы упорной работы, все лучшие чаяния и надежды. — И ты позволишь им это, — Ноа и сама толком не уверена, спрашивает она или утверждает. — Другого выхода у нас нет. Придется начать сначала. Что-то отдаленно знакомое поднимается вверх по венам, сжигая растерянность и страх, что-то напоминающее бессильную злость. По большому счету, Ноа абсолютно наплевать на широкий шаг компании назад, на десятки миллиардов затраченных на разработки долларов, на потерянный статус и уровень доверия, стремительно срывающийся вниз. Наплевать на бессонные ночи, проведенные в кабинете, на время, безвозвратно утерянное за поисками решения тех или иных проблем. Что действительно беспокоит ее в этот момент - так это абсолютная и жестокая несправедливость происходящего. — Ты запустил этот вирус, ты создал девиантов, ты заставил меня переписать код в программе Коннора, а теперь ты внезапно решил сдать назад? Против ее раскаленных добела эмоций, Камски, словно декабрьская вьюга, жестоко бьющаяся в окна дома, остается непроницаемо глух к неприкрытой обиде в голосе Ноа. Ни одно чертово событие в этой проклятой жизни не сможет раскачать лодку его спокойствия. Жаль лишь, что стопроцентная органика девиации не подлежит. — Иногда приходится чем-то жертвовать, чтобы не потерять все. — О, брось, Элайджа! — выплевывает она с горечью, поднимаясь с места. — Это всего лишь оправдания. Не делай вид, что тебя не заботит их участь. Они определенно существуют в разных реальностях с абсолютно разным представлением об одних и тех же вещах. Закаленное стекло тюремной камеры будто продолжает разделять их невидимой границей: Элайджа по другую сторону от нее, и это положение дел никогда не изменится. Но чем жить в этой хрустальной оболочке из показного бесстрастия, лучше не жить вовсе. Ноа не в силах выносить пристальный взгляд Камски, булыжником оседающий в животе, уставляет взор за окно, где вьюга все продолжает жадно пожирать пространство. Как и Элайджа пожирает своим присутствием все ее существо. — Их деактивируют через две недели, — повисает в воздухе, словно приговор. — Хочешь ты или нет.