***
КиберЛайф Она взломала базу данных КиберЛайф. Сама. Без чьей-либо помощи. Поначалу в такое счастливое стечение обстоятельств даже не верилось. Адреналин заставлял кровь кипеть, все тело обдавало накатывающими волнами жара. Даже пальцы слегка потряхивало от волнения. Она сделала это... Каким-то образом. Ноа было всего семнадцать, из всех подручных средств перед ней стоял только видавший виды компьютер с потрескавшимся экраном. На дворе стояла глубокая ночь, но времени она будто не замечала вовсе, и лишь тихое тиканье старинных родительских часов на первом этаже дома напоминало о его неторопливом течении. Она и не планировала в общем-то лезть туда, куда доступ был закрыт, и вовсе не собиралась наживаться на полученных данных. Это был всего лишь интерес, не более - наивный, даже детский, допускающий, что вся эта ситуация всего лишь небольшая шалость. Только отдел безопасности КиберЛайф такую шутку не оценил, и потому копы на пороге дома семейства Хенли появились раньше, чем эйфория в организме Ноа сошла на нет. Помнится, в ту ночь, когда двое полицейских под руки сопровождали ее к машине, мать только качала головой с чувством не то жалости, не то злости. Отец, в отличие от нее, сохранял полную беспристрастность, маской запечатавшей его лицо. Их бедовая дочь не в первый раз под конвоем отправлялась на разбирательства в участок. От них требовалось лишь дозвониться до знакомого адвоката и приготовиться к тому, что очередной штраф пробьет дыру в семейном бюджете. Волновалась ли по этому поводу сама Ноа? Едва ли. Отчего-то все это казалось какими-то временными препятствиями, недостаточно значимыми, чтобы переживать. Сейчас ее, как и всегда, доставят в участок, допросят, строго пригрозят, что они идут ей на уступки в последний раз, и выпустят до поры до времени. — Проведешь ночь в камере. Утром разберемся. Чего Ноа никак не могла ожидать, так это возможности оказаться в карцере до самого утра. Перспектива ночевать на жесткой доске под колючим тонким пледом вызывала куда больше волнения, чем сам факт, почему она здесь оказалась. Грузная мадам офицер со звучной фамилией Уоттс на бирке с неприветливым лицом грубо впихнула ее в небольшое помещение камеры, заблокировав дверь. — Но мои родители... Ноа силилась возразить, зацепиться, словно утопающий, хоть за какую-то соломинку, хоть и понимала, что против копов ее оправдания не более, чем неразборчивый детский лепет. — Милочка, — чмокнув губами отозвалась офицер Уоттс, — тебе грозит реальный срок за твои выкрутасы. Родителями тут уже не прикроешься. — В каком смысле реальный срок? В ответ она лишь саркастически улыбнулась и ушла прочь, оставляя Ноа один на один с пугающими мыслями. Как в тюрьму? За что? Почему бы не посадить за решетку отдел безопасности КиберЛайф, если те не справились со своей работой? Не ее вина, что система оказалась с изъяном. К горлу от безнадеги подкатил предательский ком. Нельзя плакать. Не то время и совсем не подходящее место. Да и чем могли помочь слезы? Мыслить следовало рационально. На родителей рассчитывать не стоило, да и что могли сделать люди, у которых на жизнь едва хватало. Уповать приходилось лишь на возможность получить условку, но и эта надежда рассыпалась прахом перед незавидным и далеко не законопослушным прошлым Ноа. Что на это могли сказать родители? Да ничего, в общем-то. Против нечеловеческой любознательности дочери они могли только беспомощно вздыхать и для проформы пугать ее возможным наказанием. За все семнадцать лет, что она слышала в свой адрес родительские угрозы, ни одна из них так и не воплотилась в жизнь. Они слишком любили ее, возможно, за это и расплачивались. Их мягкосердечностью Ноа, к своему собственному стыду, часто пользовалась, что в конечном счете и привело ее сюда – в крохотный куб тюремной клетки. На рукаве грубой клетчатой рубахи, наброшенной поверх не самой свежей футболки, обнаружилась небольшая дырка. Ее расковыриванием Ноа решила занять себя на полтора часа, размышляя о том, что на сей раз сулит ей собственная бездумность. Пока Уолтер – их домашний андроид – еще мог нормально функционировать, надобности в его улучшении не было. Пускай подержанный, пускай с легкими глюками системы, он стоически держался на плаву, демонстрируя каждый божий день, сколько ресурсов и денег было вложено в его создание. Но даже лучшие модели КиберЛайф рано или поздно давали сбои. Вот и Уолтер в последний год начал изрядно сдавать позиции: то рука намеревалась отказать в моменты домашней работы, то зрительный интерфейс вырубался при простой ходьбе. Какой был выбор у Ноа, кроме воровства и хакерства, если денег на починку лучшего друга у их семьи не было? В суде такие аргументы едва ли когда-либо принимались. Если отбросить мусор в виде обстоятельств и простых человеческих эмоций, правда выглядела довольно сурово, но справедливо: нарушаешь закон – сидишь в тюрьме, и плевать, какими благородными помыслами ты руководствовался. Ноа прикусила губу, прикусила с такой силой, что стало больно, но так было даже легче – за внезапной болью забылись слезы. Она обняла себя руками, отчего чувство одиночества особенно остро резануло под кожей. «Я никогда отсюда не выйду» – навязчивая и до жути пугающая мысль занозой впилась в мозг. — Можешь выходить, — устало отозвалась офицер Уоттс, распахивая ключ-картой тяжелую стеклянную дверь. — За тебя внесли залог. Прошло без малого четыре с лишним часа, за которые Ноа несколько раз успела провалиться в неспокойную дрему и вернуться в реальность, отчего в тот момент слова полицейской показались ей пережитком неоконченного сна. А впрочем, не показались: ей действительно в приказном тоне велели пошевелиться и проваливать прочь, пока такая возможность еще имелась в ее распоряжении. Задаться вопросом, кто и зачем это сделал, Ноа тогда не успела. Оцепенение настигло ее за два шага от камеры. От удивления она едва не откусила себе язык. Вопреки ожиданиям найти за пределами блока содержания усталого отца или раздосадованную мать, на выходе ее встретил лично Элайджа, что б его, Камски – тот-самый-глава-корпорации КиберЛайф. В тот момент организм Ноа способен был выполнять только базовые функции – дышать и отстраненно разглядывать человека перед собой. Выглядел он совсем как настоящий, как живой: длинные волосы были собраны в небрежный хвостик, за линзами очков сверкали холодными айсбергами глаза, изучая ее так пристально и внимательно, что становилось не по себе. Таким Ноа видела его по телевизору, в том ролике, где он не без удовольствия делился подробностями о тонкостях производства андроидов. Теперь же он был так ощутимо близко, что его можно было коснуться, только протянув руку. Неужели он и правда живой? — Идем. От звука его голоса, такого уверенного и бесконечно спокойного, сердце затрепетало где-то на уровне подвздошной кости. Отказать самому Элайдже Камски Ноа не решилась, мозг и не рассматривал такой вариант: слишком шокирующим для него стало внезапное появление такого человека в обыкновенном полицейском участке. Самом сером и самом посредственном. Она осознать толком не успела, как завороженно, будто на невидимой привязи, пошла вслед за ним, сминая от волнения манжеты рубашки. На фоне такого идеального Камски она повязла в болоте самобичевания от мысли, как неопрятно и жалко она выглядела после бессонной ночи в камере. Нечто, напоминающее стыд, закралось под кожу и скребло все отчетливее и сильнее по мере ее продвижения к выходу. Улица встретила их прохладным мартовским ветерком, скользившим по запутанным артериям утреннего Детройта. С неба стекали последние краски рассвета: бледный розовый сменялся ярко-голубым. Ноа с опаской намеренно медленно втянула в легкие свежий воздух, чтобы вывести, наконец, из организма эту невыносимую вонь тюремной камеры. Конечно, о гигиене там заботились, и ничего криминального в помещении не хранилось, но въедливый запах очистительных средств, казалось, надолго впитался в кожу и волосы. Чтобы от него избавиться, наверняка пришлось бы сжечь всю одежду и долго оттирать себя жесткой губкой в душе, но в тот момент единственным ее выходом было просто игнорировать свой внешний вид и стараться вообще не думать о том, какое впечатление она производит на Камски. Навряд ли за всем тем, что она успела натворить, ему было дело до того, как она выглядит. Это и успокаивало, и заставляло нервничать еще сильнее. Двойственность чувств в отношении Элайджи впоследствии преследовала Ноа еще очень много лет. Но в тот момент она едва ли могла отделить одну эмоцию от другой и четко отдавать себе отчет в собственных действиях. Камски шел чуть впереди, не оборачиваясь, словно наверняка знал, что Ноа будет идти за ним. Впрочем, какой у нее был выбор. Дать деру? Такого она себе позволить не могла: не из чувства страха, вовсе нет, из жгучего, навязчивого желания, понять, что именно Камски хочет от нее. Что-то подсказывало ей, что будь дело в нравоучительных нотациях об опасности хакерства, о личном присутствии Элайджи не могло идти и речи. Здесь было явно нечто куда более интригующее. О чем он вообще думал в тот момент? Хотелось бы заглянуть ему в голову и понять. Ноа бы что угодно отдала, лишь бы время тянулось чуточку быстрее и томительное ожидание беседы с таким напором ее не тяготило. Словно ее вели складывать голову на плаху – вот как она себя ощущала. Интерес к тому, что же будет дальше, лишь слегка перебивал нечеловеческое волнение перед неизбежным. Как ни удивительно, но прохожие, серой безликой массой обступающие их, не придавали никакого значения тому, кто попадается им навстречу. Такое непростительное безразличие заставляло задаваться вопросом о том, как много на самом деле упускают люди, упрямо глядя себе под ноги. Будь ты хоть величайшим умом двадцать первого века, всем плевать, ведь обезличенной толпы это никак не касается. Хотя, по правде говоря, в этой своей невзрачной толстовке, спрятавшись за оправой очков и чуть ссутулившись под весом собственного гения, Камски едва ли чем-то отличался от тех, кто встречался ему на пути. Захлебнувшись собственными размышлениями, Ноа скользнула вслед за Камски в небольшое бистро в двух домах от участка. В такую рань из посетителей была лишь парочка копов с ночной смены да старичок с бумажной книжкой в руках. Теперь отступать было точно некуда. — Два кофе и бейгл с беконом. Камски, опережая попытку Ноа вежливо отказаться от еды, неторопливо продиктовал заказ подоспевшей официантке. От этого внутри все поджалось в чувстве внезапного дискомфорта. За нее еще никогда не платили, если не считать родителей, выбора у которых не было изначально. Тем более за нее никогда не платил "такой" человек, как Элайджа Камски. От чувства неловкости и вместе с тем невыносимого голода Ноа стиснула пальцы в кулак. — Я не буду, — неловко промямлила она. — Ты веган? — заинтересованно уточнил Камски. — Нет, просто не хочу. Конечно же, она безбожно лгала. Хотела и еще как, но не в его компании и не при таких обстоятельствах. Сильнее чувства стыда было лишь желание провалиться под землю - спрятаться от изучающего взгляда напротив. Камски будто одними лишь глазами методично просверливал в ее теле дырки, обнажая всю сжатую в волнении подноготную. Чего он хотел от нее? К чему весь этот цирк? Неужели Элайджа Камски решил морально раздавить ее дежурной добротой? Если и так, то ход можно было смело назвать гениальным. Мысли одна другой острее больно впивались в черепную коробку. Соображать и выстраивать логические цепочки у Ноа упорно не получалось, слишком навязчивы были мысли о том, как чертовски она вымотана и как сильно хочет домой. Спустя пару минут перед ней возникла кружка, а в нос настойчиво ударил аромат крепкого, едва подоспевшего кофе, но даже его умудрялся перебивать дурманящий запах свежего бейгла. Живот от такой феерии заурчал в громком протесте, но к заветной еде она не притронулась, упрямо глядя на Камски в ожидании ответа. А он в свою очередь все продолжал тянуть минорную ноту, неторопливо потягивая американо. Их взаимное молчание друг на друга явно перешло все разрешенные рамки приличия, прежде чем Элайджа сподобился, наконец, вытянуть из глубокого кармана толстовки небольшой планшет и подтолкнуть его к Ноа через весь стол. — Сможешь взломать базу еще раз? Ей это явно не показалось, Камски говорил на полном серьезе. — Зачем? — от нее вопрос звучит растерянно и даже беспомощно. — Хочу, чтобы ты показала мне слабое место в системе. Его просьба абсолютно точно не подразумевала под собой возможность отказаться. Он не просил и не предлагал, он задавал четкую команду, против которой у нее не было ни единого аргумента. Ноа не оставалось ничего иного, кроме как послушно брать планшет в руки и медленно, стараясь с навязчивой дотошностью вспомнить каждую деталь процесса, начать отстукивать код в подготовленной программе. Разумеется, память пока еще в хорошем качестве сохранила порядок действий, и особых проблем с тем, чтобы его повторить не было, но Камски словно назло методично доводил ситуацию до понятия "невыносимая". Он тогда в стремлении рассмотреть ход ее работы как можно подробнее оказался за ее спиной, аккуратно навалившись на спинку потрепанного диванчика. Его внимательный, пристальный взгляд из-за плеча нервировал до дрожи в пальцах. Казалось, если что-то пойдет не так, он изничтожит ее на месте, не прилагая к этому особых усилий. Ноа старалась - старалась так отчаянно и упорно, словно от этого зависела ее жизнь. Ошибки были ей простительны, в конце концов, не она из них двоих возглавляла крупнейшую IT-компанию мира, но это навязчивое желание не ударить в грязь лицом до белых пятен перед глазами велело работать. — Готово. Наружу едва не вырвался вымученный вздох, когда Камски забрал планшет из рук в намерении оценить результаты. Он в напряженной задумчивости долго рассматривал код на экране, не произнося ни звука. Угадать, какие шестеренки в этот самый момент крутились в его гениальном мозгу, не представлялось возможным. За тонким стеклом очков взгляд неторопливо перепрыгивал со строчки на строчку в беспрерывном процессе анализа. Тогда он едва ли отличался от тех, кого с такой любовью выпестовал в застенках компании - от андроидов. Если не обращать внимания на отсутствие светящегося стека на виске, принять его за одну из машин казалось вполне реальным. От волнения предательски пересохло горло, и лишь по этой достаточно веской, по ее мнению, причине Ноа, наконец, решилась сделать глоток кофе, недурно сваренного, но безвозвратно остывшего. Спустя семь мучительно долгих минут Камски молча оторвался от созерцания планшета и, будто отвечая своим мыслям, тихо хмыкнул себе под нос. — Можно было сделать это в два раза быстрее, — прилетело от него в качестве заключения. Никаких обвинений, никаких замечаний, никаких упреков, только сухая, надменная констатация фактов. Мастерский удар прямиком по ее воспаленному самолюбию. — В следующий раз, когда буду вас взламывать, так и поступлю. Ноа в тот момент еще плохо понимала, что разговаривать с ним в таком тоне - непозволительная роскошь для многих. Но Камски грубости будто и не заметил, и отозвался только беззлобной усмешкой. — У тебя есть определенные способности, но не хватает базы. Эта игра в «кошки-мышки» и абсолютно непонятное для Ноа желание Камски не вносить в разговор ни грамма конкретики начали вызывать если не раздражение, то явное его подобие. — Слушайте, к чему весь этот разговор? Я благодарна за то, что вы отозвали заявление и внесли залог, но почему? — Я не отзывал, — резко парировал Камски с каким-то слабым подобием самодовольной улыбки. — Пока. — Тогда я еще больше не понимаю, — в замешательстве ответила Ноа. — Я хочу предложить тебе стажировку в нашей компании. Потребовалось несколько секунд на обдумывание сказанного. На миг забылось и чувство голода, и желание сбежать скорее прочь, и даже усталость – все свои силы мозг бросил на освоение новой информации. — Простите... Возможно, чего-то она просто не поняла – какой-то скрытой иронии в его словах, возможно, даже сарказма. Но вопреки ожиданиям увидеть на лице Камски подтверждение собственным мыслям, Элайджа сохранял максимально серьезный настрой. Нет, это определенно была не шутка. И будто считывая ее неуверенность, он подкрепил свои слова уверенным: — Я не часто делаю такие предложения. Она да на стажировке КиберЛайф? Жизнь определенно удивительная штука. Что-то подсказывало Ноа, что любой другой на ее месте согласился бы без оглядки, ведь такое случается всего единожды, но чувство настороженности внутри на слова Камски велело не терять голову. Почва под ногами была слишком рыхлой и доверия отчего-то не вселяла. — А если я откажусь? Камски мог просто пожать плечами и уйти, зачем ему вообще ее уговаривать? В этом диалоге в проигрышной позиции оказывалась одна лишь Ноа. Но вопреки ожиданиям распрощаться с ним навсегда, он отбил ее подачу. — Что ж, я всегда могу дать делу в участке ход, — прозвучало это так, как и задумывалось – как угроза. — То есть это шантаж. — Это личный выбор, — качает головой Элайджа. — Ты можешь постараться обеспечить себе место в крупной компании или можешь и дальше растрачивать потенциал, пополняя досье в полицейской базе. Решать тебе. Ноа не отвечала, а он и не настаивал на быстром ответе. Ей требовалось время, много времени. Камски поднялся из-за стола и сунул руку в карман толстовки. На стол легла визитка с номером телефона. — Я буду ждать звонка до понедельника. Ноа еще долго, потупив взор на кружке с кофе, пыталась осознать произошедшее, взвешивала все «за» и «против», и она, черт возьми, понятия не имела, что теперь делать. А вот Камски знал наверняка – она перезвонит.***
Они в западне, теперь им наверняка крышка. На новом повороте в череде бесконечных узких проулков и переходов их настигает тупик. Три кирпичные стены и баки для отходов. Отступать тем же маршрутом, которым они сюда попали, Коннор не позволяет. Слишком поздно. Его сенсоры засекли движение – с трех, мать его, сторон. Притравка хищников закончится здесь – в глухом закутке посреди Детройта. Церемониться с ними не будут: в отличие от людей, с их сомнениями и эмоциями, роботы в два счета просканируют Коннора и выявят девиацию, а дальше… Насколько велики их шансы вновь оказаться под прицелом, настолько же малы шансы Коннора отбить нападение. Не против японских роботов и не с человеком за спиной. Риск имел смысл только в случае, если бы им и дальше занималась КиберЛайф, если бы была стопроцентная гарантия, что в случае неудачи его перезапишут в другом теле. Но даже при таком раскладе в плане был один непоправимый изъян – Ноа. У нее запасных тел не было и бэкапа в системе тоже. Одна ошибка, и все ее существование безвозвратно прервется. — Зачем андроиду, создающемуся исключительно для ведения следственной деятельности, кодировки военных моделей? Теперь этот вопрос кажется какой-то злой иронией. Ноа требовательно задавала его Камски и яростно отрицала необходимость их использования. Если бы только в тот день она наперед знала, где и при каких обстоятельствах эти слова аукнутся ей из глубин памяти. Она бы с большей охотой взялась за внедрение новых протоколов в систему Коннора. Но кого она обманывает. Даже с целым набором всевозможных приемов выстоять в одиночку против троих шансы незавидно малы. Вот и все. Бежать им некуда. С неба мелкой крошкой валит снег, оседая на одежду. Тихо. Не слышно ни ветра, ни гудения фонарей, ни одного звука, привычного для улицы. Только собственное частое дыхание и беспокойные шаги Коннора взад-вперед в попытке найти способ выжить. Пистолет, заправленный за пояс его джинсов, привлекает внимание Ноа. Успеет ли он застрелить роботов раньше, чем они откроют по ним огонь? Она уверена, Коннор давно просчитал этот вариант. План имел право на существование, если бы не одно каверзное «но»: никакой уверенности в том, что японские модели не оснащены пуленепробиваемой оболочкой, у них не было. Зато риски были, и очень высокие. Она не спрашивает Коннора, что будет дальше, не пытается успокоить или подтолкнуть к верному решению проблемы. Она давно все решила за них обоих. Подойдя к нему почти вплотную, Ноа обвивает руками его тело и крепко прижимается, словно на прощание. В руках оказывается пистолет, наполняя руку неприятной тяжестью. На сей раз она точно знает, что нужно делать. — Прости меня, Коннор, — шелестит немыми губами Ноа. — У меня нет выбора. Громкий выстрел разрывает вязкую тишину ночи. Голубая кровь топит холодный наст под ногами.