bitterromantic.

Шиничиро взглянул в окно: вдали уже виднелись родные места, в которых он провел все детство и юность. Мужчина не мог сказать точно, скучает ли время от времени по этому месту. Просто там, в Токио, была совсем иная жизнь, и сравнивать было бы глупо. Вот голубое слепящее море, вот лес, уже видны поле и дома, а где-то там, в паре километров от воды, его дом и гараж. Приезжал сюда Шин теперь нечасто. Майки он говорил: «Ну, понимаешь, не всегда удается, и на работе не хотят отгул давать», внутри же оставались совсем иные слова. Честно говоря, он не хотел быть здесь, в родной Итиномии. С какого-то момента она стала неудобной. Шиничиро на самом деле знал, какой момент считать точкой невозврата. Весенняя Итиномия пахла бушующим морем и распускающейся свежей листвой, а сейчас, к тому же, сырой землей после дождя. Запах доносился из приоткрытого окошка электропоезда. А вот и станция неподалеку. Шиничиро повесил на одно плечо свой походный рюкзак и покинул поезд, резво спрыгнув на перрон. И правда, дождь только-только закончился, ямки на дороге были наполнены водой, и лужицы переливались на солнце. Сомнение. Шиничиро отправился в сторону своего дома, сейчас это расстояние казалось совсем пустяковым по сравнению с расстояниями, которые они преодолевали с Вакасой в Токио, а раньше он всегда говорил: «Ну, до станции прилично идти». Шин ожидал увидеть в доме семьи Сано друзей Майки. Те вечно прибегали, когда узнавали о возвращении брата Манджиро, расспрашивали его о новостях и разбирали вещи, которые просили привезти из Токио. Кто-то просил журналы, которые не довозят сюда, кто-то — диски с песнями, кто-то — одежду. Это вообще был приятный момент, потому что лица подростков сияли, и радовались они прямо как дети. Дома был Майки, который только проснулся. Еле разлепив глаза, он пожал руку Шиничиро и одарил его угрюмым взглядом. Ребят не было, хотя Санзу, например, часто ночевал в доме семьи Сано. Сели завтракать, Шиничиро быстро сделал бутерброды из того, что имелось в холодильнике. Майки лениво ел, пил лимонад и особо ни о чем не спрашивал, так что на кухне блуждало какое-то совершенно мрачное и тоскливое молчание. — А дети где? Майки лениво произнес: — Готовятся к концерту. Или ты думаешь, они тебя здесь будут дожидаться смирненько? — бесцветно произнес Майки. — Нет, не думаю. Слушай, я просто спросил, ладно? — столь грубый ответ заставил Шиничиро растеряться. Майки посмотрел на брата совершенно хладнокровно. — А насчет Баджи я тебе советую поторопиться. И еще вспомнить, зачем ты сюда приехал. Мелкий сопляк. Делает вид, будто бы ему ведомо все на свете, и он точно знает, что на душе у Шиничиро, а в другой момент может сменить свою угрюмость на милость да беззаботность и сделать наивный вид. Так и получилось: Майки отвлекся на мультик в телевизоре и больше ничего не говорил. Шиничиро прошел к излюбленной веранде и, сев на деревянный пол, закурил. Кажется, его ждал очень нервный день.

***

Спустя уже целый месяц, Вакаса все еще не понимал, как коротать выходные дни. Все то время, что жил в Токио вот уже четыре года, он делил свободные часы с Шиничиро. Сейчас же старая их квартира, в которой он остался жить, его как будто поглощала. Со съемок он вернулся в пять вечера, Вакаса вот уже год стабильно работал моделью в интернет-магазине одежды. В коридоре было темно, он привычно нащупал выключатель. Было тихо — и он включил компьютер, врубая на нем музыку. Сейчас Ваке совершенно плевать, он, может быть, и включил бы какое-нибудь видео или серию, главное было заполнить эту пустоту и тишину снаружи, а внутри отвлечь себя от роящихся в голове совершенно бесполезных мыслей. С каждым днем Вакаса все более убеждался, что оба они приняли правильное решение. Жаль только, что вместе с человеком не уходила эта привычка, привязанность и постоянный, нескончаемый поток любви и заботы, который теперь ни на кого, в общем-то, не направлен. Вака сделал себе растворимый кофе (на варку совсем не было сил), привычно забрался на подоконник и закурил. Ах, весна. Весной он всегда становился немного другим — как будто просыпался, как будто жил весь оставшийся год только ради нее. Сейчас же ощущение это будто притупилось, уходило на второй план. На первом месте был этот вездесущий вопрос, он отдавался бесконечным эхом в мыслях Вакасы: «Что мне делать дальше?» Какая глупость, подумал Вака. Но ощущение, словно время остановилось, его не покидало ни на минуту. Вот небо менялось постоянно — переходя от розоватого в ярко-розовое и затем уходя в алый, позже оно стало темнеть этой приятной синевой — а все остальное в его жизни было в стагнации. Совсем никакого дождя, теплый день. Вакаса спрыгнул с подоконника, умылся и подкрасил глаза. В зеркале он увидел уставшего и совсем уж заебанного парня, ему стало это лицо привычно, но одновременно совсем уж чужеродно — такого ведь раньше не было. Вакаса решил полностью помыться, высушил волосы, взбивая их, и кудри его вновь вернулись. Он снова подкрасил глаза и вспомнил о своей атласной блузе алого цвета, которую купил давно, но так и не надел — настолько замотался, что забыл об обновке, хотя новые и тем более такие красивые вещи он любил примерять как можно скорее. Это был любимый цвет мужчины, порой Вака мог и перегнуть палку, когда дело касалось красного. Блуза, неизменные сережки и браслет одинакового цвета, брюки же — черного. Вака закрыл свою темную пустую квартиру и спустился в паркинг, где его дожидался байк. Район Кабуки-Те был полон народу. Яркие огни слепили. Вакаса зашел в бар, усевшись за одним из столиков у стены — как можно дальше от прохода и в темном углу. Сегодня не хотелось знакомиться, но и отказываться он от подобной перспективы не собирался. Вакасе все-таки было жизненно необходимо это тепло, которое он потерял недавно. Официант подал меню, а Вакаса стал листать только меню с напитками. Мысли все никак не получалось собрать в кучу. Давно уже прошел этот период жгучей обиды на Шиничиро и высказал он все, что хотел. Конечно, Имауши по-прежнему его любил и был привязан, а Шиничиро с Вакой был просто потому что «привычно», потому что «давно мы уже вместе и менять что-то сложно». Вакаса прекрасно это понимал, но не было трепета уже более в поцелуях под покровом ночи, и слов любви от Шиничиро он получал все меньше. Это называется «пройденный этап». Имауши не мог сосредоточиться, глаза туманились, и голова была пуста, так что он бесцельно листал меню с алкогольными напитками уже третий раз. Наверное, уморительно выглядит. — Могу я предложить помощь разобраться с напитками? — послышалось со стороны, Вакаса думал, что это официант, но подняв глаза, не увидел на парне формы. Наоборот, то был то ли посетитель, то ли, возможно, хостес. Парень красивый, длинноногий, одетый, впрочем, прямо в угоду Вакасе — черные классические брюки и атласная блуза фиолетового цвета с изображенной на ней скелетом Гашадокуро, который сплошь оброс орхидеями; от длинных, тщательно выпрямленных волос исходил приятный запах. Не отрывая направленного на Ваку взгляда, он присел рядом. Ах, у него тоже фиолетовые глаза. Вакаса глядел на парня в упор. Приятный молодой человек улыбнулся одними уголками губ, и Имауши почему-то смутился. — На твой выбор, — Вакаса закрыл меню, откладывая его в сторону.

***

Было шумно. Народу в гараже и за его пределами собралось уже достаточно, Шиничиро поймал самого себя на том, что старается потеряться средь толпы. Казутора, одетый в леопардовые штаны и в футболку черного цвета, ловко пробирался через толпу, параллельно здороваясь с каждым, с кем еще, видимо, не виделся сегодня. Шиничиро открывал бутылку пива, сигарета давно истлела, зажатая во рту, он выцепил из скопления людей яркие леопардовые штаны, зная точно, что это Тора. Казутора помахал ему и очутился подле Шиничиро, обняв его, что делал, в общем-то, всегда. — Ты потерялся, что ли? — начал тараторить парень. — Мы уже скоро будем готовы, и ты точно должен быть с нами, ну, в первых рядах точно. Пошли уже. Казутора потянул его за руку и повел за собой, но ноги Шиничиро не слушались. Он ехал в эту неизвестность, точно не зная, что хочет от предстоящего вечера, что же он хочет сказать… Мысли роились в голове. Сано увидел своих детей: Хару забавно ползал по полу, распутывая провода и иногда ругаясь себе под нос, Какуче и Баджи переговаривались тихо у стены, свои гитары оставив возле себя. — Смотрите, кого я привел, — Казутора отпустил его руку. Шиничиро потянулся к пиву и сделал большой глоток. Он увидел Баджи, и ноги подкосились. Как будто Шиничиро шел по очень хлипкому мосту, и натянутые тросы оборвались. Сердце бухнуло шумно, когда Баджи взглянул на Шиничиро. Какуче улыбнулся Сано, сказав коротко: «Изана тоже скоро будет тут». Баджи смотрел в упор как-то сурово, Шиничиро сделал затяжку прежде, чем у него получилось выдавить хоть слово. — Жаль, что это последний ваш концерт, — Шини точно не знал, что говорить. И получалось как-то глупо, совершенно плоско и наигранно. Конечно, жаль, ему ведь нравилась музыка Баджи. — Выходит, ты в первый раз услышишь вживую, — сказал Баджи, голос его был каким-то приглушенным и, проговорив, он сжал губы в тонкую полоску. Совершенно нетипично для него, подумал Шиничиро, Баджи часто улыбался, точнее, словно даже скалился. Всегда хотелось заставить его улыбнуться, но Шиничиро не знал, что точно должен сказать. — Да. И еще мне жаль, что так вышло, Баджи, я хотел бы… — Мы скоро начнем, пару минут осталось. Послушай меня сейчас, Шиничиро. У Сано получилось лишь коротко кивнуть. Вскоре появился Изана, его излюбленной привычкой было притрагиваться к Шиничиро, хотя старший знал, что Курокава совсем не тактильный парень. Он нежно прикоснулся к руке Шиничиро и возник из-за спины, взглянув своими фиолетовыми глазами. Голоса постепенно стихли. Кое-где слушатели расположились на стульях, но хватало не на всех, а потому сидели в основном девушки, парни же стояли в ожидании, иногда переговариваясь между собой тихо. Майки пробился через столпившихся ребят, очутившись вскоре рядом с Шиничиро. Подбежал к Хару, который уже пристроился у барабанной установки, и шепнул ему что-то на ухо. Харучие кротко взглянул на Майки, лицо его озарилось широкой улыбкой. Заиграла электрогитара Какуче, и ударные раздались по гаражу. Голос Баджи был будто бы предназначен для скрима. «Я выучил свой урок — никогда не влюбляйся первым». Сейчас слова ощущались по-другому. Баджи не отрывал взгляд от Шиничиро. Конечно, песня эта была адресована ему. Мужчину потрясывало, в голове роилось множество мыслей, удивительно, как они не заглушали музыку, но музыка была сильнее, и Баджи был особенно старателен, желая, чтоб она наконец дошла до того, кому предназначалась. Шиничиро избегал Кейске, понимая, что в конце концов он что-то чувствует. Что же? Что же он чувствует… Шиничиро не мог разобраться, постоянно держа это необузданное, неприрученное чувство под замком. Он страшился, что этот зверь вырвется наружу. А Баджи пел, и его скрим пронизывал внутренности Шиничиро. Сано запоздало подключился к аплодисментам. Ребята решили растянуть этот приятно-грустный вечер и сделали перерыв после трех песен. Гараж вновь наполнился гулом людских голосов, и все разбрелись по своим компаниям. Море волнуется раз. Шиничиро сделал шаг вперед. Баджи посмотрел на него этим своим колючим тяжелым взглядом. Лучше бы он улыбался, лучше бы все было как прежде, лучше бы… Шиничиро схватил его за запястье и повел за собой, Баджи повиновался, передвигаясь на ватных ногах. Они скрылись за соседним гаражом, округа пустовала, и только яркий полумесяц был их единственным свидетелем. Баджи, Баджи, Баджи, Баджи. Слов найти не получилось. Шиничиро подался вперед, хватая Кейске крепко за шею и целуя его. Баджи послушно раскрыл рот, поддаваясь действию Шиничиро. Он вцепился в куртку возлюбленного, сжимая ее меж пальцами. Как же сладко, жарко. Второй рукой Шин взял Кейске за талию, прижимая ближе к себе. Баджи заскулил в поцелуй. Исчез весь оставшийся ненужный мир. Воздуха не хватало, Баджи совсем не умел целоваться и, отпрянув на секунду, вновь прильнул к губам Шиничиро. Поцеловавшись быстро, они отскочили друг от друга и посмотрели по сторонам — кажется, в округе никого не было, но продолжать дальше опасно, да и скоро вновь придется выйти на сцену. Шиничиро тяжело дышал, Баджи же, кажется, наоборот задержал дыхание, будто бы разучился это делать. Они столкнулись лбами, Баджи крепко держал Шиничиро за ворот косухи. — И что же значит это? — спросил он пугливо, фраза эта далась ему с трудом. — Не знаю, Баджи, — Шиничиро шептал эти слова, они тоже дались тяжело. — Я почему-то очень сильно хочу тебя снова поцеловать. Переизбыток чувств сказался на Баджи слезами в уголках глаз. Парни не плачут, сказал он себе, а при Шиничиро — тем более. Стиснув зубы, оттолкнул возлюбленного, покидая место их греховного поцелуя. Шин пустился за ним, но Кейске оказался быстрее и добежал до своей сцены, прежде чем Шин мог догнать его. Он залпом допил пиво до дна, сердце его барахталось в грудной клетке. Последний гаражный концерт продолжился. Шиничиро одолжил еще пару банок пива у других гостей и продолжил слушать, опьяненный музыкой Баджи, недавним поцелуем, оставшимся на губах, и алкоголем, ударившим в его голову. Шиничиро давно уже не знал покоя. Чувства к Вакасе остались в его сердце вечной привязанностью, зависимостью от его нахождения рядом, чувства же к Баджи, поселившим в его сердце задолго до поцелуя смуту, сегодня вырвались наружу. То было слишком горячее, чрезвычайно опасное чувство, как бывает иногда, когда живот скручивает резью при опасности. Шиничиро за пару минут опустошил бутылку пива. Море волнуется два. Вечер был наполнен гулом, шумом и разговорами. После концерта еще многие гости остались до ночи в гараже. Баджи болтал с Торой и Чифую, Шиничиро пьяно смотрел на него, но не подходил. Не мог, просто не мог. Зачем он выпил? Шиничиро было плохо, и он хотел поскорее протрезветь, чтобы не сделать что-то плохое и непоправимое, хотя непоправимое уж точно случилось. Баджи, кажется, не решался сделать шаг вперед. Может, не хотел? Может, Баджи устал уже ждать, когда Шиничиро разберется в себе? Шин и сам от себя устал, от этой путаницы в его голове. Санзу и Майки вскоре уехали на байке, и народ стал расходиться. К двум часам ночи остались только друзья Баджи, кто-то сидел на диване, а кто-то — на полу. Сано и не заметил, как Баджи вырос… стал совсем высокий, волосы его теперь были длинными и кудрявились, но самое главное, взгляд изменился: он ощущался куда более тяжелым, и Шиничиро знал, что он был тому виной. Хотелось уехать побыстрее и закрыться в доме юности и вновь заключить в клетку так тщательно скрываемые смуту и чувства. Шиничиро сел на байк, когда ребята начали расходиться, и не нашел в себе сил сказать Баджи даже хотя бы «спокойной ночи».

***

Они подрались. Теплый вечер и светлая грусть от прощания с чем-то, ставшим уже родным, перебивались ожиданием поездки с Майки на байке. «Давай покатаемся», — сказал он на концерте, шепнув на ухо и опаляя кожу Санзу жаром дыхания. Весь оставшийся вечер Хару распирало от переполняющих его чувств и в конце концов его просто затошнило. Волнение подступало к горлу, хотелось плакать, и он направил все импульсы своего переменчивого настроения в игру на ударных. От того и Баджи, который пел и в это время резко повернулся к Санзу, взглянул блестящими глазами. Они понимали друг друга с полуслова, и это было что-то вроде: «Ах, ты сегодня играешь лучше всех!» Майки искать в толпе не пришлось — он был в первых рядах рядом с Шиничиро и Изаной. Мир перестал существовать и, кажется, им что-то крикнули вслед, но Санзу уже было все равно — в висках стучало, и дыхание спирало от этого игривого «Давай покатаемся». Они сели на байк и скрылись в темноте. Родной лес, в котором они провели многие дни детства, вновь принял их темнотой и блуждающим средь деревьев холодным ветром. Все теперь казалось волшебным. Они остановились на байке у одно из деревьев, дальше было добираться сложнее. Майки усадил Санзу на переднее седло и, раздвинув его ноги, пристроился посреди, начав целовать. Манджиро, похоже, немного выпил, на губах чувствовался алкоголь. Хару еле держал равновесие, Майки все напирал, склоняя Санзу назад. Хару вцепился в куртку Манджиро, а вскоре, вовсе стараясь прижать Майки к себе как можно теснее, заключил его в тиски ногами и руками, почти повиснув на нем. Такие моменты близости были абсолютно редки… и резки. Всякий раз чувство эйфории шло рука об руку с тревогой. Неизбежна очевидная развязка — что-то обязательно случится. Харучие уже давно был убежден, что это неправильно. Неправильно быть в этих странных, наполненных сомнениями отношениях. То ли он тебя ненавидит, то ли безумно любит. В черноте его глаз не видно ничего, даже зная Майки с пеленок, Санзу не ведал, как привыкнуть к нему, как полностью понять друга. До сих пор их отношения были полны сплошных сомнений и страхов… Или только Санзу так казалось? — Майки, — Санзу гладил его по волосам, оставляя ленивый легкий поцелуй на шее. — Давай никогда не будем больше ссориться. Лицо Майки изменилось, и улыбка пропала. Санзу такая смена только испугала: под этой фразой он не имел ввиду нечто негативное и просто хотел обозначить, что их отношениям, кажется, пора выйти на новый уровень — раз уж они такие долгие, может, стоит хоть немного слушать друг друга? Он собирался это сказать, но Майки его перебил: — Это только от тебя зависит. — Почему? — прошептал Санзу. Он даже не заметил, как стал накрапывать дождь, барабаня по листьям деревьев. Майки вздохнул, на Харучие он перестал смотреть. — Как же ты меня раздражаешь. Вдруг стало шумно. Вернулся дождь. Вернулся бешеный стук сердца в ушах — то ли от возбуждения, то ли от обиды — казалось, это продолжалось вечность, прежде чем Санзу смог сказать хоть слово. — А ты как будто… не раздражаешь, — слова выходили из его нутра, и говорил их будто не он, а совсем другой человек. У настоящего Харучие в сердце лишь любовь и преданность, и нет места раздражению и обидам. — Вечно отталкиваешь меня, а когда становится скучно и грустно — я сразу становлюсь тебе нужен. В приоритете только ты и твои чувства — причем и у тебя, и у меня. Иногда я вообще не понимаю, что я сделал не так, а ты уже выкидываешь меня, пока снова не вспоминаешь о моем существовании. Через мгновение Санзу столкнули с байка на землю. Он поднялся и ударил Майки в ответ. Вечно так… — Все что сделано не по твоему хотению, всегда оборачивается вот так. Стоит мне проявить смелость и ласку, поцеловать тебя, я тут же буду избит. Ты уж определись: либо ты со мной, либо я нахуй исчезаю из твоей жизни. Земля стала сырая. Санзу лежал, едва ли дыша, и не совсем понимал, жив ли он вообще: вроде бы дышит, но двигаться не может, как и не чувствует капли дождя на своей коже. Кроны деревьев, оказывается, не соприкасаются, зачем-то подметил он. С неба, кажется, шел дождь и, кажется, нужно встать быстрее, одежда промокала и до простуды недалеко. Но Санзу было все равно, как и все равно Майки на него: тот поднялся с земли, отряхнулся и сел на байк. Вскоре рев мотора затих, Санзу поднялся на ноги, которые не чувствовал. И побрел из лесу по дороге. Это хорошо, что их город такой маленький, и рукой подать до дома. Но домой не хотелось, не хотелось и к Майки, а у Баджи свои проблемы. Хару обуревало желание вновь вернуться к барабанной установке и играть до утра, пока не покинут силы. Не хотелось плакать, внутри была только лишь ярость и обида, которые он вновь хотел выразить, играя на ударных. Харучие брел к дому, и вдали уже виднелись редкие огоньки его городка, который мирно спал. Нужно позвонить Баджи и забрать ключи от гаража, барабанная установка осталась, конечно же, там, и только в нем Харучие мог наиграться вдоволь. Вновь послышался рев мотора. Это был самый родной звук на его памяти, так звучал байк Майки, с которым он не расставался с тех пор, как получил от брата. Майки ехал обратно и остановился подле бредущего Харучие. Хару остановился тоже. — Пойдем домой к нам, — проговорил Манджиро. У Санзу защипало в глазах, и сдавило горло колючей проволокой. Хотелось убежать из этого города, поймать попутку и просто затеряться в Токио, забыв о прежней жизни: о Манджиро, о детстве, проведенном с ним, о бесконечно болезненной любви к нему; но тут же хотелось крепко обнять и поцеловать его губы, вздернутый горделивый нос, нежную шею, пухлые щеки. А еще хотелось помыться от этой налипшей грязи на его руках и ногах, отмываться бесконечно долго. Хару не смог проговорить ни слова, но в голове лишь эхом отдавалось:

«Я никогда не найду в себе силы сбежать».

***

На губах осталась горечь поцелуя. В гараже уже не нашлось никого, кроме Баджи, теперь это было его место — место, где концентрировалась вся его пережитая тоска, обида и ярость. Он не хотел возвращаться домой. За пределами гаража лил сильный дождь. На стульчиках и столах, не убранных после гаражного концерта, и на полу валялись пустые банки пива и стаканы, Баджи смахнул их ногой, стул швырнул о стену. Это было меньшее из того, что он мог делать и из того, что вообще творил по жизни, сейчас ему вовсе хотелось, быть может, подраться, раскромсать чью-то машину на кусочки, но он чувствовал, что все это ожидаемо не принесет облегчения. Баджи накинул куртку и побежал к дому семьи Сано. Пока ноги несли, он думал, что заперт в этом городе и дышать ему нечем. Расстояние Баджи преодолел в одночасье, постучал в дверь, стоя на пороге и не разуваясь. Свет в окне на кухне горел, а значит, кто-то не спал. И ожидаемо не спал Шиничиро, он открыл дверь и замер на пороге, смотря на Кейске. На его лице не было удивления, он, конечно, ожидал его появления. — Выходи, — проговорил Кейске рычащим угрожающим голосом. Шиничиро быстро надел какие-то шлепанцы, кажется, даже не свои, потому что в коридоре было темно и ни черта не видно, затем закрыл за собой дверь. Пачка сигарет неизменно была в кармане его джинсов, он поделился сигаретой с Баджи и дал ему зажигалку. — Если б ты меня не поцеловал, я бы расстался со своей прежней тоской по тебе. Я и петь прекращаю только потому, что уже не могу найти в этом смысла, и гитару продавать собираюсь. И все должно было пойти не так… по-другому. Ты же опять приехал, и все мои мысли снова стали хаотичными. Зачем ты меня поцеловал? А потом даже не попрощался. Хорошо, что дождь уже прошел, не хватало промокнуть, замерзнуть, и так было погано. — С тех пор, как ты уехал тогда, летом, я очень много думал о тебе. По правде говоря, мне очень хотелось скрыться от этих мыслей и чувств, в чем я преуспел. Думал, что и ты благополучно забудешь о чувствах ко мне. Но в итоге я сам все испортил, видишь? И кто тут вообще из нас взрослый человек, — Шиничиро усмехнулся. — И когда увидел тебя вот таким, понял, что ты передо мной такой честный, а я совсем нет. И я поцеловал тебя, потому что этого хотел. Баджи затушил окурок ботинком и открыл гараж. Внутри был самый настоящий хаос от недавней вечеринки и вспышки ярости Баджи, Шиничиро смахнул какой-то мусор, лежавший на диване, на пол и сел, потянув Кейске на себя и усадив его на колени. Море волнуется три. Баджи заключил его в объятия, и они вновь поцеловались. Шиничиро крепко обнял Кейске в ответ, затем вытряхнул его из куртки и футболки, чтобы быть еще ближе. Руки путешествовали по плечам, затем по сильной спине Баджи, опускаясь к ягодицам, обтянутым узкими черными джинсами. Хотелось избавить его от всей одежды. От прикосновений к коже Кейске кружилась голова. Шиничиро подумал: «Дорвался», и углубил поцелуй. Баджи нетерпеливо ерзал на его коленках. Шиничиро еще раз поймал мимолетный поцелуй прежде, чем переключиться на шею и грудь Кейске. Баджи смотрел в потолок, на единственную моргающую лампочку, об нее бились по-глупому мотыльки. Он выдохнул рвано. Перед глазами плыло, и так безобразно он себя чувствовал: Баджи хотелось поскорее перейти к интимной близости, но и хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Он зарылся рукой в черные короткие волосы Шиничиро, зажимая их меж пальцами, не в силах сдержать это яростное нахлынувшее возбуждение. Баджи чуть привстал, чтобы Шиничиро было легче расстегнуть брюки. Он справился с ними, попутно целуя шею и грудь, отросшая щетина на подбородке Шини царапала кожу, и чувствовать это было чем-то… так странно, фантазируя по ночам об их близости, Баджи даже не думал, как будет ощущать эту царапающую щетину. Свет мигал, вокруг валялся мусор, и от дуновения ветра из приоткрытой двери гаража стаканчики перемещались по полу. Ах, точно, был их последний концерт. Как за один вечер могло все это произойти? Шиничиро взял член Баджи, рука его скользила вдоль. Кейске ухватился за его шею, зарылся в волосы возлюбленного, опаляя дыханием. — Я хочу взять твой, — проговорил он тише, Шиничиро усмехнулся. Когда тебе дрочит другой, а еще лучше, если это Шиничиро, чувствуется все совсем по-другому. Все так волнительно, и возбуждение нарастает, а позже, достигая пика, разливается теплом по телу, в ушах же — писк. Свет приглушенный, и голова кружится. Шиничиро вытер наскоро руки и свои джинсы салфеткой от попавшей на них спермы, но руки все еще были грязные. Ладно, плевать. Баджи сполз с коленок Шиничиро на пол и вцепился руками в бедра, раздвигая их. Шиничиро подался манипуляции и пристроился так, чтобы ноги раздвинуть как можно шире, но при этом видеть Баджи. Совсем не умеет, еще и зубами скребет. У Баджи эти его острые клыки, и на чувствительной коже это ощущается болезненно, Шиничиро оттянул Кейске за волосы, заставляя посмотреть на себя. Щеки парня были красными, губы блестели от слюны. Шиничиро шепнул ему: — Аккуратнее. У Баджи глаза с поволокой. — Я буду стараться. Он взял в рот головку, облизывая играючи, затем вобрал полностью. Шиничиро откинулся на спинку дивана, Баджи слышал его шумное дыхание. Страшно действовать, но жутко интересно. В глупой голове крутились мысли: что, если больше я не смогу почувствовать эти губы на своей коже, эти руки Шиничиро, которые трогают мои части тела. Туманное завтра скоро наступит, стоит им проснуться утром, и Кейске может не обнаружить возлюбленного рядом. Шиничиро выгнулся, оттягивая Баджи за волосы от себя и кончая. «А что с Вакасой?» — хотел спросить Баджи, но поджал губы. Вдруг он забыл, вдруг он будет раздражен? Прямо сейчас не хотелось терять Шиничиро, который так любовно прикасался к нему. Туманное завтра уже скоро. Море бушевало вдали. После школы ребята переехали в Токио, решив продолжить свою деятельность как музыканты. Каждый нашел в этом свою отдушину: Казутора бежал от избивающих его родителей, Какуче пытается добиться любви и понимания от сложного характером, покалеченного судьбой Изаны, а Хару выплескивает свои обиды за игрой на ударных. Харучие не смог сбежать от Майки, оставаясь в болезненных и созависимых отношениях. Вакаса нашел человека, которого он точно считает «именно тем» и с которым чувствует себя любимым. Вместе с Раном Хайтани они продолжают развиваться в модельном бизнесе. Баджи Кейске пронес свою любовь через года и подарил ее Шиничиро Сано. Шиничиро расстался с терзающими его мыслями и каждый день дарит в ответ свою любовь Баджи.