Северный ветер больших перемен

За пару часов они с Вудфолл разработали план – Снейп обещал ответить согласием на предложение о сотрудничестве крупного научного издания в Сиднее, существовавшего при местном исследовательском центре. Предложение, оказывается, поступило ему после его недавнего выступления. Контракт предусматривал также необходимость выступать при местной Школе колдомедицины в качестве приглашенного лектора раз в два-три месяца. Конечно же, не бесплатно, и с полным оформлением пакета документов и необходимых порт-ключей. Это должно было смягчить стальные сердца чиновников: Снейп оказывался в некотором роде привязан к Австралии, принося ей пользу, и будучи вынужден бывать здесь, встречаясь с девочкой. По крайней мере, Вудфолл выглядела довольной: возможно, она не ожидала такого хорошего улова от проявления своей человечности: теперь ей явно было, что вписать в протокол, для составления которого Снейп должен был явиться в Министерство магии завтра и сразу же оформить заявку. Гермиона чувствовала себя несколько… ммм, обведенной вокруг пальца? Как будто она соображала в происходящем не больше, нежели Роуз, которая лишь хлопала серыми глазами, глядя как взрослые дяди и тети обсуждают что-то серьезное. Родители выглядели притихшими, не решаясь высказаться и хоть как-то поучаствовать в процессе. В их взглядах, которые они кидали на Снейпа, страх смешался с восхищением. У Гермионы взрывался мозг. Не в силах больше выдержать абсурдность происходящего, но и не ощущая в себе моральных сил хоть как-то помешать ему, она стремительно вышла из отцовского кабинета, в котором происходило согласование дальнейших действий. Снейп нашел ее, беспокойно мерившую шагами задний двор дома, где мать разбила небольшой сад. – Ты! – воскликнула она, не зная, что вкладывает в это восклицание в большей степени: возмущение, восхищение или растерянность. – Гермиона… – Знаешь, Северус, только не говори, что все это какой-то хитрый план с твоей стороны. Такие вещи не проворачивают за спиной, не советуясь ни с кем! Ты хотя бы понимаешь… – Гермиона, закрой рот, пожалуйста! – рявкнул он, прикрывая на миг глаза рукой. Она осеклась, замолчав, но продолжив сердито смотреть на него. – Я еще раз спрашиваю тебя, какую альтернативу ты предлагаешь? – с раздраженным нажимом поинтересовался Снейп. – Потому что если она существует, я был бы рад ее услышать до того, как подпишусь под всем этим. – Я бы… подала апелляцию… – Да? – желчно уточнил он. – А потом что? Поселилась бы в Австралии, удочерив девчонку? Угодила бы в больницу при Аране с нервным срывом? Еще варианты? Она замолчала, задыхаясь от мыслей, которые переполняли ее. Как обычно бывает, самые нужные все никак не хотели обретать форму слов. – Мне невыносима мысль, что ты вновь возьмешь на себя обязательства, которые будут тебя ограничивать и принуждать к тому, чего ты не хочешь. И что я буду причиной этого. Особенно сейчас, когда ты кажется наконец решил жить для себя. Снейп фыркнул, качая головой. Черные пряди привычно скрыли выражение лица. – Ты как обычно смотришь, но нихрена не понимаешь. Гермиона вздрогнула, вспоминая как почти то же самое сказала ей старуха. – Так покажи, объясни, – прошептала она. Он вновь покачал головой, глядя на нее с раздражением и почти жалостью, прежде чем сказать: – Я хочу это сделать и я это сделаю. И действительно, уже какое-то время я предполагал, что это сделать придется. Это не ярмо для меня, не надо приравнивать все к тому, что я был вынужден делать во время войны. К тому, что я был вынужден делать, чтобы отомстить и искупить вину. За всю жизнь мне было не плевать на трёх человек, и твой долбанный приятель в их число не входит. Не надо делать из меня мученика, – с каким-то диким отвращением почти выплюнул он. – И умерь свою спесь и желание все контролировать, которые не позволяют тебе принять мою помощь. Это было обидно и не было тем объяснением, которое смогло бы ее удовлетворить, скорее рождая новые вопросы, но большего от него пока было не добиться, как она подозревала. Упрямство, даже жесткость, которые волнами исходили от него, яснее всяких слов давали понять, что Северус будет непреклонен. Как будто даже отрезая ее от участия в этом вопросе, почти подавляя собственной волей. Да и что ей было делать? Кинуться ему в ноги отговаривать? Надежда, которая забрезжила для всех, была подобна явлению высшего существа на земле. Когда Вудфолл ушла, выглядя на вкус Гермионы отвратительно довольной и целеустремленной, и они впятером остались наедине, атмосфера стала странно неловкой. Видимо читая по ее лицу, что она собирается покинуть дом, забрав с собой Снейпа, родители встрепенулись. – Коньяк? – отец прочистил горло, обращаясь к Северусу. – У меня есть хороший французский коньяк. Гермиона перевела напряженный взгляд на Снейпа, но тот, к ее удивлению кивнул, пройдя вслед за Робертом в сторону его кабинета. Гермиона не знала, вызывает это в ней тревогу или облегчение. – Сейчас отведу Роуз и вернусь к тебе, – пробормотала мать, беря девочку за ладошку. Та на удивление послушно проследовала в детскую. Быстро вернувшаяся миссис Грейнджер выглядела не менее неловко, нежели Гермиона, но все таки предложила: – Пошли на кухню? Выпьем и поедим чего-нибудь. На длинной белой кухонной стойке вскоре появилась, запотевшая от холода, бутылка с розовым вином и пара изящных бокалов. – Я беру в местной фермерской лавке сыры, есть камамбер, знаю, ты любишь… Они молча пригубили приятно охлажденного вина, избегая встречаться взглядом. Джейн вздохнула и Гермиона заметила, насколько изможденной та выглядит. Линия плеч в легкой белой блузке лишь незначительно расслабилась. – Итак, – начала мать. – Я хотела извиниться за то, как вела себя накануне. И этот дурацкий разговор о зубах… Ты же знаешь, я никогда не была склонна в таком тоне комментировать чужую внешность. Если он тебя устраивает, то я только рада. В конце концов, он оказал нам услугу, размеры которой нам с отцом еще только предстоит осмыслить. Это очень серьезный шаг с его стороны. Да и правильно ты сказала, что я, наверное, потеряла право лезть в твои дела. Просто, я вспомнила, как ты жаловалась на него в школе и мне захотелось… ну не знаю, почувствовать какую-то общность с тобой, обсуждая кого-то? Недостойно, увы. – Все в порядке… – Меня немного тревожит ваша разница в возрасте, – призналась миссис Грейнджер, потупившись. – Но едва ли тебе интересны мои мысли на этот счет. Ты вроде бы ясно дала понять, что нет. Мне кажется, с ним может быть тяжело. Он, хм, не имеет склонности к абьюзу? Гермиона невольно фыркнула, делая глоток. Ей не слишком-то хотелось разубеждать мать относительно того, что ее мнение о Снейпе не может на что-то повлиять, но все же ее деликатный подход немного смягчил сердце дочери. – Еще какую Как и я. Мы стоим друг друга. Джейн понимающе скривила губы. – Скажи, ты была в курсе того, что он собирается сделать? – Нет, – честность была лучшей стратегией в этом деле. – А ты не… ощущаешь себя неловко из-за того, какие обязательства он принял на себя? Нам бы не хотелось, чтобы… ты была обязана чем-то… Признаюсь, если действительно все получится, я даже не знаю, как вести себя… – Главное, не создавайте проблем, – ответила она, опуская первый вопрос. – Помните, что этим вы подвергнете огромному риску не только себя, но и постороннего человека, который решил помочь вам ради… ради меня. – Да, конечно, – мать кивнула. Мистер Грейнджер и Северус сами обнаружили их, зайдя на кухню. – Вот вы где, – слабо улыбнулся Роберт. – Мы с Северусом говорили. Сейчас он выразил желание вернуться в отель. Гермиона, ты с ним? – Да, я тоже пойду, – она сползла с барного стула. – Тогда завтра, после того как Северус подаст заявку, я позвоню. – Да, или заходите, – неуверенно произнес отец, очевидно, все еще ощущая себя скованно. Насколько Гермиона знала своего родителя, ему всегда тяжело давалась чужая протекция, да и вообще сторонняя помощь. В этом Гермиона была похожа на него, хотя в целом характером скорее напоминала маму. Однако судя по всему страх потерять приемную дочь пересилил все. Надежда на благополучный исход была слишком яркой, слишком неожиданной и желанной. С Северусом они вернулись в отель в полном, слегка мрачноватом, молчании и не сговариваясь пошли к ней в номер. Оказавшись с ним наедине, Гермиона вновь ощутила сомнения и напряженность. – О чем ты говорил с моим отцом? – О пределах моей заинтересованности в тебе. Она поморщилась, бросив на него раздраженный взгляд. Можно было обойтись без провокаций хотя бы сейчас? Что за человек! – Ты специально изначально подстроил так, чтобы получить это приглашение о сотрудничестве от австралийцев? – глухо спросила она, стиснув руки. – А что если и так? – он с некоторым вызовом посмотрел на нее, присаживаясь на край кровати, закидывая одну длинную ногу на другую элегантным движением и складывая руки на груди. – Скажешь, что это оказалось некстати? – Нет, – Гермиона нервно дернула головой, не осознавая, как начала мерить комнату шагами. – Не скажу. – Не мельтеши, пожалуйста, – попросил Северус, устало прикрывая глаза. – От твоего нервического припадка у меня разболелась голова. – Да что ты?! – воскликнула она, давясь неожиданным гневом. – Видимо, ты думаешь, что я не должна нервничать, когда ты привязал себя к чужим тебе людям во имя… во имя… – Да? И во имя чего же? Продолжай, – лёд в его тоне, когда он вкрадчиво озвучил свою просьбу, заставил ее осечься. Она заметила, как окаменела его челюсть, с вызовом выдвинутая вперед. Он словно считал, что она оскорбляет его своими переживаниями о его интересах. – Почему ты так реагируешь? – Гермиона всплеснула руками. – Я же переживаю за тебя… – Не надо переживать за меня, я не идиот, – огрызнулся он. – Достаточно просто сказать “спасибо, Северус, я очень признательна”. Или ты жаждешь засыпать меня своими вопросами, ответы на которые, по своему обыкновению, не услышишь? Гермиона почти оскорбилась на такое почти неприкрытое хамство и холодную насмешку. С другой стороны, возможно, стоило сделать ему скидку на сей раз, учитывая, сколько поддержки он ей оказал. Возможно, она просто не умела принимать помощь? Как будто дичилась того, что кто-то может увидеть ее откровенную слабость. – Что ты опять нафантазировала себе? – продолжил меж тем Снейп, все больше раздражаясь и испытывая ее вновь обретенную терпимость на прочность. – Мне противно от того, как ты приписываешь мне альтруистические мотивы, совершенно мне чуждые, лишь бы отгородиться от мысли, что все сделано просто ради тебя. Я кажется не раз говорил тебе, какой я человек – не хороший, не бескорыстный, не великодушный… – Я правда очень признательна тебе, – для подтверждения своих слов она даже прижала ладонь к сердцу. – Я верю, что многое значу для тебя… – По-моему, – Снейп неприятно осклабился, – ты даже не подозреваешь, что на самом деле значишь для меня, рисуя меня кем-то жалким, кем-то, чья забота нелепа и нежеланна. Я сносил твои ханжеские, инфантильные подозрения, успокаивая себя тем, что, по крайней мере, отчасти заслужил их… Но я не знал, что тебя будут настолько напрягать все мои поступки, даже, Салазар прости, благородные, – сплюнул он последнее слово. – Даже если от них зависит благополучие маленького невинного ребенка. Чего ты боишься, быть обязанной мне? – Мерлин! – Грейнджер то ли отшатнулась, то ли подпрыгнула от возмущения на месте. – Хватит все переворачивать! Неужели в нем было столько неуверенности? Какие еще самоуничижительные подозрения теснились в этой умной чёрной голове? И его фраза о том, что он оказывается столько от нее выдержал, неприятно резанула… Хотя, конечно, и правда в ней тоже была. – Не знала, что тебе на столькое приходилось закрывать глаза, чтобы быть со мной. Все эти мои ханжеские и инфантильные подозрения, – прохладно заметила Гермиона, делая в воздухе неопределенный жест рукой. – Вообще-то смешно это слышать от человека, который даже не способен открыть рот и сказать о своих чувствах прямо. Ведь очевидно, что я такая дура, раз даже не подозреваю, что значу для тебя на самом деле. Он дернулся, на бледном лице отразилась досада, и в два шага преодолел расстояние между ними. Гермиона краем глаза заметила, как Снейп вытащил волшебное древко и совершенно инстинктивно отшатнулась. На его губах заиграла усмешка, когда он моментально считал эту реакцию. – Не бойся, дорогая, – пренебрежительно бросил он, и к удивлению Гермионы, вложил палочку из черного эбена в ее совершенно деревянные пальцы, сжав их. – Давно пора раскрыть карты, иначе очевидно, мы так и будем топтаться на месте… – Что ты задумал? – не понимающе пролепетала она, совершенно сбитая с толку той решимостью, которая, видимо, возобладала в нем. Жилка на лбу, быстро бьющаяся в такт его сердцу, совершенно не успокаивала, говоря о его расшатанном состоянии. – Северус… – Очевидно, что ты многого не понимаешь во мне, Гермиона. А я не мастер рассказа о чувствах и переживаниях. Наверное, это и сыграло с нами злую шутку, в некотором роде, и теперь ты как будто не уверена, что все происходящее между нами – действительно реально. И разве осталось у меня, чего стыдиться, после того, как я сам передал все самое сокровенное чертовому Гарри Поттеру? Да и ты достаточно уже покопалась в моей голове… Какая ирония, – засмеялся он горько, – скрывать свои мысли от великого гения, и отдавать их на суд глупых детей. Жалко. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? – сдавленно уточнила она, держа его палочку. – Произнеси “легилименс”, глупая моя девочка. Или ты совсем ничему не научилась на наших занятиях? Гермиона правда хотела отказаться. Но что-то на дне его сумрачных глаз шептало о том, что Снейпу этот акт психологического эксгибиционизма нужен намного больше, чем ей. Что, возможно, иначе этот человек никогда не сможет открыться так, как ему на самом деле хотелось бы, никогда не сможет произнести тех слов, которые рвутся из него. Печально было думать о причинах этого, поэтому она просто произнесла, мягко, почти шепотом: – Легилименс. *** Тёмная, плохо обжитая комната, в которую она попала, пропахла лекарственными зельями и запахом, который был знаком многим после Последней битвы – запахом болезни. На тёмной кровати лежит мужчина с восковым лицом, настолько худым, что оно напоминало маску какого-то древнего идола. Такие же худые руки неподвижно покоятся поверх одеяла. Он был жалок, когда так цеплялся за жизнь, испугавшись пустоты посмертия, и теперь расплачивается за свою трусость. Трус. Гнев, горечь и ненависть к себе вызывают физический спазм и Северус Снейп надсадно закашливается, тут же сам испугавшись, что нарушит перевязки на шее. Как же он жалок. В комнате появляется эльф, трясущееся существо, которому было явно не по себе от чёрного, всегда молчащего человека, которому его определили прислуживать, и дрожащим голосом сообщает, что к нему посетители. Снейп с удивлением приподнимает брови. Посетители? Обычно Слагхорн появляется тут не чаще одного раз в три дня, чтобы принести новую порцию зелий в этот особняк, который старый пройдоха по своей привычке занял, пока обитающие здесь маглы были в отъезде. В самом деле, где еще прятать полутруп, который он, поддавшись глупой сентиментальности, решил спасти? – Здравствуй, Северус, – желто-зеленые, кошачьи глаза Минервы, смотрят с неуверенностью, жалостью и… виной? – Гораций рассказал мне о тебе сегодня. Снейп делает усилие, чтобы подтянуться на кровати, но добивается лишь того, что корни волос взмокли. Блядь. – Я знаю, что ты не можешь говорить, – МакГонагалл приседает на стул около кровати, поправляет складки тартановой юбки. – И знаю обо всем, что ты сделал для нас. Гарри рассказал. Очкастый червяк оказался болтлив. Северус в изнеможении прикрывает глаза – кто бы мог сомневаться? Сознание Северуса заполняют образы того, как ублюдочный Поттер перетряхивает перед неопределенным кругом лиц его самые личные, самые постыдные воспоминания… Каким недоумком надо было быть, чтобы раскрыться перед мальчишкой? Что это было – агонизирующее желание быть понятым хотя бы за миг до смерти? Быть прощенным? Кем, малолетним олухом? – Мы обеспечим тебе надлежащий уход и лечение, а потом я лично позабочусь о том, чтобы с тебя были сняты обвинения. Снейп смотрит на Минерву долгим взглядом, который, как он надеется, выражает всю глубину его презрения относительно их “стараний”. Та недовольно поджимает и без того тонкие губы. *** Сад виллы на Средиземном море, местоположение которой Малфои держат в строгом секрете, дарит прохладу и уединение. Хотя, наверное, последнего и без того в избытке в его жизни последние несколько месяцев. Пользоваться милостью Нарциссы уже невмоготу, хотя, конечно, мысли о том, что эта милость, как и всегда, не досталась ему даром, немного успокаивают и без того совершенно растоптанное за последнее время самолюбие. Да и климат здешних мест для него целебен в его состоянии. Снейп вытаскивает палочку, совершая на пробу несколько сложных атакующих и защитных заклинаний, и даже пробует пригнуться и отскочить в сторону, имитируя нападение и защиту. Прежняя прыть пока еще не вернулась к нему, но все не так уж плохо. Колдомедик, регулярно навещающий его, говорит, что он удивительно вынослив, буквально двужильный. Снейп и сам знает это о себе, иначе как бы он выдержал режим последних трёх лет? Мысль наведаться на родной остров все чаще посещает его. Здесь, на другом берегу Ла-Манша он ощущает себя в изоляции и не видит перспектив. Обосноваться во Франции? Языка он не знает и, хотя кто-то мог бы предположить иначе, не хочет начинать в почти сорок лет все с нуля. Судя по британской прессе, кампания по его реабилитации завершилась успешно, Минерва не солгала. Северус в задумчивости смотрит на зеленые кроны деревьев. Он понимает риски, он не глупец, он знает, что Кингсли, хоть и в курсе его вполне витального состояния, не заинтересован в том, чтобы он, что называется, общественно воскрес. Но ему необходимо, чтобы его в глазах британского закона перестали считать мертвецом, иначе как он сможет двигаться дальше? Пусть с ограничениями, он не питал иллюзий насчет того, что ему будет позволено как ни в чем не бывало появляться среди британцев, но он должен восстановить свой статус. Тем более, что судя по оживленной переписке со старым ирландским другом, еще более скользким, нежели старина Люциус, он примерно представляет, что будет делать дальше. *** Конечно, Кингсли в бешенстве. Но честно говоря, Снейпу глубоко плевать. Он только надеется, что не доставит лишних хлопот Минерве. Однако оказывается, он недооценил мстительность казалось бы всегда дипломатичного хаффлпаффца. Зеленые миндалевидные глаза напротив, к удивлению Снейпа, не вызывают привычного для него замирания сердца. – Поттер, – выплевывает он, сам почти захлебываясь от яда в собственном голосе, – наша бессменная знаменитость. Лицо мальчишки тут же из воодушевленно-глупого становится обиженным. Что ж, если ему придется каждые несколько месяцев лицезреть этого болвана на министерских встречах, он постарается выжать из них максимум, не оставив у сына Лили никаких иллюзий насчет того, как он относится к перспективе их общения после войны. *** В Аране на самом деле терпимо, если не придираться. Место терпимо, как и общество Марка. Только отчего же так тошно? Когда он принял предложение старого знакомого, то не питал никаких иллюзий: его берут сюда и даже продвигают ради того, чтобы, что называется, делать дела. Марк Моубрей – один из немногих Пожирателей смерти, кого не интересует вопрос истинной лояльности Северуса во время войны. Будучи блестящим приспособленцем сам, он скорее уважает своего брата еще больше за его качества, позволившие ему играть на два фронта. Он ценит его как человека надежного в том, что касается практичности и последовательности. И Снейп не против предложить свои услуги разного рода. В конце концов, он больше никому ничего не должен, ведь так? Почему бы не пожать, наконец-то, плоды своего безусловного академического таланта и незаурядных деловых качеств? Моубрей был человеком, с которым можно было иметь дело. Он больше не обязан быть хорошим цепным мальчиком Дамблдора, о нет. Он должен, он хочет, подумать о себе. Теперь, когда волшебная Британия, наконец, показала себя во всем своем ханжеском лицемерии, не пожелав тревожить свой эфемерный покой скандальным воскрешением самого неоднозначного героя войны. Снейп поднимает с песка серую гальку, отводя руку, примериваясь и запуская камень так, чтобы на тихой сегодня морской глади образовались бесконечные круги. Отчего же так тоскливо? Мысли о том, что к своим сорока годам он подошел человеком совершенно одиноким, отравленным прошлым и неспособным уже к здоровым привязанностям и реакциям, не дают покоя. Наверное, в прошлом он был слишком занят бесконечным культивированием в себе вины и боли, этого топлива, на котором он держался, начиная с момента её смерти. А теперь, что называется, остался наедине с собой. Без постоянного душеспасительного бубнежа Дамблдора, что живого, что нарисованного, призванного раскурочивать постоянно все его раны, хотя в этом не было абсолютно никакой надобности, Снейпу теперь кажется, что вокруг него разливается звенящая тишина. Тишина, которая пожирает его. Еда кажется пресной, серость природы вокруг угнетает, и он все чаще ловит себя на мысли, что ему абсолютно похуй на все блестящие перспективы, которые постоянно рисует ему Марк, видимо, окончательно убежденный в том, что сделал правильный выбор, пригласив старого знакомого на должность. Кое-какое мелочное удовольствие доставляют только злость этого слизняка Берроуза и рожа Поттера, при каждой их встрече все более кислая. *** Серое побережье сменяется просторным салоном в зеленых тонах. Перед жарко растопленным камином расположились двое – Снейп и черноволосая женщина с приятным, тонким лицом. Лора Гримсби, которую он помнит еще слегка полноватой, но несмотря на это, достаточно привлекательной семикурсницей Слизерина Лорой Шафик, рассказывает ему, что хочет устроить в Аран свою сестру, вернувшуюся в Англию из Новой Зеландии после скандального развода. – Кем? – лениво интересуется Снейп, чисто из вежливости. – Не знаю, – Лора пожимает слегка округлыми белыми плечами. – Методистом. У Нормы нет ученой степени, она вела жизнь светской дамы. – И теперь собирается устроиться на бумажную работу в эту богадельню? – иронично уточняет он. – Северус, – Лора хмурит темные тонкие брови в притворном осуждении. – Ну а что еще ей делать? Ее бывший муж, подонок, оставил ей лишь небольшое содержание. А наша семья не настолько богата… – Но и не настолько бедна, чтобы женщина из Священных двадцати восьми утруждала себя работой на мелкой должности. Гримсби вздыхает. – Возможно, Норма сможет использовать шансы, которые способно предоставить молодой красивой женщине это место. Ты ведь не откажешь ходатайствовать за нее перед профессором Моубреем? Вы, те кто не учился здесь, должны держаться вместе, – заманчиво улыбается она. Снейп неопределенно хмыкает. Держаться вместе? На что эта хитрая слизеринка намекает? Но с другой стороны, почему бы и нет? Красивая женщина, кое-чем ему обязанная. Возможно это поможет скрасить ему парочку вечеров. Вечеров, становившихся все более невыносимыми день ото дня. Снейп выходит на улицу, шагнув в темноту ночи. В голове теснятся неясные мысли. Воровато оглядевшись, он не обнаруживает на пустынной в такой час университетской аллее ни души. Он замирает, пытаясь вызвать в своем сознании все, что некогда беспрестанно терзало его – ее смех, медную рыжину ее прекрасных волос, ее ласковый голос. Он ждет, когда это чувство придет – щемящее до боли, доводящее до безумия, исступленное сожаление. Все, что ранее было тем, что отличало его от той скверны, в которой он вынужден был ежедневно обитать, мимикрируя под нее, чтобы выжить еще какое-то время, время, необходимое ему, чтобы отомстить. Однако на душе темно и пусто. Нет даже ненависти, которая гнездилась в нём весь последний год в Хогвартсе, после того, как он был вынужден призвать ее всю, чтобы убить старика. Нет ничего. Пустота. Он был – он стал – пустым. Он жалок. *** Сигнальные чары предупреждают его, что кто-то нарушил контракт. Призвав свиток, он удивленно моргает, отыскав в перечне имен светящееся зеленоватым светом “Минерва МакГонагалл, директор Хогвартса”. Минерва? Зачем, ради Мерлина, она это сделала? Она как никто после войны боялась предать его доверие. Не иначе, как ее вынудило гребаное министерство. Снейп скрипит зубами, преисполняясь ненавистью к государственной машине. Почти как тогда, когда был семнадцатилетним юнцом, обозленным и вздумавшим менять мир. Резко задвинув ящик стола обратно, он садится, размышляя. Конечно, чтобы донести на Макгонагалл в дисциплинарный совет не может быть и речи. Драная старая кошка порядком раздражала, но Снейп умеет ценить хорошее отношение к себе. Лучшее решение – незамедлительно встретиться с директрисой. Картинка дрожит и сменяется, и теперь перед взором Гермионы предстает кабинет директора Хогвартса. Минерва, сидящая перед Снейпом в собственном кресле выглядит растерянной и уставшей. – О чем ты говоришь, Северус? – непонимающе качает она головой. – Я никому не говорила, клянусь. – Чары твердят об обратном, – упрямо возражает Северус, стиснув зубы и напряженно вглядываясь в лицо пожилой дамы перед ним. – Позволь кое-что проверить? Видимо, Минерва действительно доверяет ему в достаточной мере, потому что разрешает применить к себе ментальную магию. Блок, довольно изящный, но недостаточно мощный, чтобы вызвать у него хотя бы некоторые затруднения, снят. МакГонагалл с силой вцепилась тонкими пальцами в край стола, в ужасе и растерянности хватая ртом воздух. *** Маленькая беспринципная сука! Он уничтожит ее. Северус оставляет Минерву в ее кабинете, со слезами в старых глазах, умоляющую его не делать глупостей и не вредить девчонке и ее тупому дружку, которым она, как и когда-то в школе, вертит как ей вздумается. Некоторое удивление вызывает тот факт, что Поттер, кажется, не причем и даже не в курсе того, что проворачивается прямо под крышей его аврорского дома. Снейп задумывается, следует ли ставить в известность о произошедшем мальчишку, но решает, что не нужно выкладывать на стол все свои козыри сразу. Месть, это блюдо, которое подается холодным. Он нарезает круг по центру своего кабинета, эффектно взмахивая мантией и садится за стол, задумавшись и ловит свое отражение в зеркале: на губах играет зловещая усмешка, обнажающая неровные зубы. Свет от лампы бросает сквозь зеленый абажур жутковатые тени, уродцы в банках угрожающе скалятся. Лучше он подождет, пока маленькая дрянь явится сюда. Уж он то ее встретит, как следует, окажет ей тот прием, который она заслужила. Если Минерва оказалась ни на что негодной мягкосердечной старухой, ему придется взять дело в свои руки, впрочем, как и всегда, когда речь заходит о педагогических обязанностях МакГонагалл в отношении этой троицы. Нежелание хогвартской директрисы призвать Грейнджер к суровой ответственности бесит его похлеще, нежели поступок девки. От этой заносчивой идиотки вполне возможно ожидать чего-то подобного. В конце концов, не могло все закончиться только желанием Поттера навязать ему себя, должно было случиться что-нибудь еще. В этой жизни за все приходится платить по счетам, уж он то как никто усвоил это правило, и теперь пришло время научить ему и мисс Грейнджер. Он заставит ее осознать, что у всех поступков есть последствия, как они всегда были у его ошибок. С непривычным для себя в последнее время воодушевлением, Снейп барабанит пальцами по столу. На душе даже как-то светлеет. Только надо бы наведаться в старый дом, давно он там не бывал, а кто знает, какие еще сюрпризы можно было ждать от этих ублюдков в Британии. *** Сознание старика Джона для него, словно открытая книга. И в ней он ясно увидел образ Грейнджер: с бледным, уставшим, даже изможденным лицом, которое не украшает румянец – то ли лихорадка, то ли реакция на холод. – Хорошая девица, – меж тем продолжает свой рассказ Джон. – Искала тебя. Сказала, что ты преподаешь. Ты преподаешь, что ли? – Да, Джон, – кивает Снейп. Хорошая девица, значит. К горлу подступает желчь. Один вид Грейнджер, рыскающей вокруг его дома в ночи, вызывает в нем неконтролируемый гнев. Само это место, которое он так не любил посещать, казалось, всегда делает его несдержаннее, грубее. Словно все, что он всегда старался выкорчевать из себя, все, что досталось ему от папаши, берет над ним верх, как впрочем, делает это часто несмотря на все его усилия. Он переводит взгляд на Джона. – Рад был видеть, – с неимоверным усилием воли он звучит вежливо. – Мне пора. – Всего тебе хорошего, Северус, – старые серые глаза смотрят внимательно и с пониманием, и Снейп старается скрыться из Паучьего тупика поскорее. *** Гермиона видит себя – его глазами. Тугой низкий пучок делает ее похожей на рядовую чиновницу министерства, как и серый костюм с серебристым отливом достаточно дорогой ткани. Грейнджер выглядит зажатой, неловкой, почти больной и Снейп упивается ее жалким видом, буквально вкушая разлившийся в воздухе эфир – отчаяние девчонки. Однако очень быстро бред, который она несет, оставляет в нем лишь глухое раздражение, смешанное отчего то с жалостью. Не тем сострадательным чувством, которое можно испытать, а почти с брезгливым отвращением. Ее надо побыстрее спровадить отсюда, хорошенько припугнув, у него нет ни времени, ни желания лицезреть ее наглую, бледную рожу дольше необходимого. Девица почти откровенно боится его, что несколько неожиданно – по Хогвартсу он помнил Грейнджер нагловатой особой, а уж после увиденного в сознании Минервы и вовсе готовился узреть перед собой беспринципность во плоти. А не эти блеяния о том, как ей важно знать, жив ли он. Даже как-то досадно теперь признавать, что ситуация не стоила выеденного яйца: все, что ему остается – это хорошенько постращать ее, чтобы и думать забыла в сторону учебы здесь. Интересное, однако, оказывается впереди. Видимо, наконец осознав реальные перспективы, Грейнджер быстро доходит до края отчаяния, начав тянуть время. И он ведется: все таки в том, чтобы тыкнуть эту “умницу” в ее промахи, есть свое удовольствие. На ее бледном лице темные глаза загораются упрямым огнем, пучок, который раздражал его до зуда в пальцах, изрядно растрепался, и у Снейпа возникает непреодолимое желание поиграть. – Вы не сказали ей, чтобы не расстраивать? Намеренно встав, он со все возрастающим удовольствием видит, что Грейнджер, наконец, решается на что-то. И, что ожидаемо, начинает хамить. Сладкое чувство, имя которому жажда крови, снова заворочалось в его груди. Он решает поддаться ему, начав в буквальном смысле наступать на нее, но она, к его немалому недоумению, сама бросается ему навстречу. И даже тянет к нему свои ручонки. Отвратительно. Ее лучше держать на расстоянии. – Я согласна на любые ваши условия, только позвольте мне сюда поступить, – что-то происходит в этой обычно лохматой, а сейчас гладко зачесанной голове, что-то, что невольно заставляет его напрячься. – Вы идиотка? – быстро переходит он в еще одно наступление, опомнившись только тогда, когда нарушая собственное решение, заставляет прижаться ее к краю стола. В карих глазах Грейнджер панический страх, но к его досаде он как будто не перед ним, а перед перспективой уйти отсюда ни с чем. На самом деле то, как она смотрит на него – странно. Как будто ей нравится то, что она видит. На Снейпа редко так смотрела даже его собственная мать. Лучше действительно отойти от нее подальше. Так он и делает, приняв окончательное решение на пути к собственному столу. – Вам не место в Аране, Грейнджер, – он действительно сейчас окончательно почувствовал в девице нечто, настораживающее его: она переполнена отчаянием, почти доведена до исступления чем-то, что происходит в ее жизни. Он слишком хорошо знает такие чувства, чтобы пропустить их в ком-то другом. Аран же, действительно, не терпит ошибок. – Тут такие не задерживаются надолго. Грейнджер продолжает его радовать, упрямо стоя на своем и вновь прося назвать его условия. Фантастически беспринципная дрянь. Что ж, он пойдет на встречу и предложит ей то, чего она так хочет. На своих условиях. Впервые за их беседу в Грейнджер мелькает что-то, что напоминает капитуляцию, однако вслух она это не признает. Он чувствует странное опустошение, когда за девчонкой закрывается дверь. Возможно, он ошибся и теперь она просто исчезнет, не рискнув марать свое имя признаниями и подставлять своего рыжего дружка. Если же нет, и ей хватит аморальности явиться сюда, вытряхнув перед Минервой все свое грязное белье, значит он сможет хорошенько отыграться на ней позже. Почему это не вызывает теперь никакого воодушевления, Снейп не знает. Впереди еще несколько кандидатов, время вновь тянется очень медленно. *** Норма ему понятна. Блестящая светская бабочка с виду, она куда более практична и рассудочна на самом деле. Северус знает, куда она клонит в их общении и не обольщается касательно ее мотивов. Ну что ж, если этой женщине нужен кто-то, кто введет ее в круг лиц мужского пола, среди которых можно найти покровителя, он сделает это для нее. Уловки Лоры, объявившей себя больной в последний момент перед спланированными ими посиделками втроем, приводят их с Нормой сюда – в недешевый клубный ресторан в Голуэе. Вечер обещает быть в некотором роде приятным, однако почти сразу, как они заходят, Снейп видит Грейнджер, о которую почти неприлично трется какой-то юнец. Девица тут же забывает о своем незадачливом кавалере, который находится в подпитии, и теперь таращится на него. Северус поспешно раскрывает меню. Он почти забывает о своем коварном плане, когда замечает ее имя в списке поступивших. Незамедлительно связавшись с МакГонагалл он выслушивает тираду директрисы о том, что каждому должно давать второй шанс. Мерлин, он думал, что волшебники многим позднее впадают в старческое слабоумие. Возможно, его хандра усиливается, потому что запала изводить Грейнджер он в себе не обнаруживает, предпочитая довольствоваться тем, что они нигде не пересекаются. Все меняется на недавнем вечере у Берроуза, который он посещает по настоятельному совету Моубрея – повращаться в предлагаемых Максимиллианом кругах было не лишним, не лишним было и понять, чем бывший корпоративный товарищ сейчас дышит. Он едва заставляет себя переносить ее присутствие, то и дело замечая, что она пялится на него. И без этого чувствуя себя несколько неуместным в этой празднично освещенной гостиной, Снейп принимает свой излюбленный вид, говорящий о том, что приближаться к нему опасно для жизни и здоровья. Однако Берроуз тонко улавливает напряжение, не пересекающее определенную грань, но позволяющее добавить вечеру необходимую пикантность, и усаживает их напротив друг друга. Вечер удается спасти только благодаря Болдуин, с которой у него завязывается интересная научная дискуссия. И вот теперь он видит Грейнджер здесь. Кидая на нее взгляд, он не без удовольствия замечает, как ее партнер по танцу осмелел – руки парня теперь блуждают где-то в районе ягодиц. Девчонке явно неловко и он отворачивается, чувствуя удовлетворение. В конце концов, его ждет приятный вечер с красивой женщиной и если она окажется способна поддержать диалог, то этого будет достаточно, чтобы забыть о несносных гриффиндорских девицах. Норма не подкачала. Да, ее суждениям не хватает меткости, и сама она вся заточена только под светскую болтовню, но какого бы то ни было невежества или пошлости тоже не демонстрирует, прекрасно балансируя на грани между искушенностью и светскими приличиями. Вечер становится все более сносным и через какое-то время он обнаруживает, что они с Лайонелл почти откровенно оглашают ожидания друг от друга. Что ж, это многое упрощает. Лайонелл отлучается в уборную, после собираясь отправиться к подруге, живущей в Голуэе, которая должна зайти за ней вместе с мужем. Снейп перебирается за барную стойку, откуда очень удобно наблюдать за вторым раундом неловких танцев Грейнджер. Норма подходит попрощаться и он рад, что она не ждет от него никаких проявлений куртуазности – их отношения с самого начала складываются как сделка, что его абсолютно устраивает. Слегка приподнятое настроение не длится долго. Довольно скоро Грейнджер по всей видимости набирается храбрости, принимая его одинокое состояние за уязвимость и решается атаковать. Он с недоумением наблюдает за маневрами девчонки, которая с наглостью, которая просыпается иногда в нетрезвых людях, карабкается на стул рядом. – Мисс Грейнджер, что-то не вспомню своего приглашения присоединиться ко мне. Ваш кавалер, должно быть, сильно огорчен, что вы его покинули. Его раздражает, как жадно она рассматривает его. Ее взгляд скользит по сейчас беззащитной коже горла, по скулам, ушным раковинам. Он чувствует себя раздетым и почему-то действительно уязвимым. А это всегда рождает в нем злобу: – Ступайте отсюда, Грейнджер, тут я не ваш профессор, а джентльменом с вами я быть не собираюсь. Он бросает тяжелый взгляд на бармена, греющего уши, отсекая от них нежелательное внимание. У него нет сил на ее молодую, шипучую глупость. Ему хочется закрыться, отвернуться от этого непрошеного внимания, скрыться в темном, мрачном углу. – Как и с мадам Лайонелл, по всей видимости. Что, сэр? Вы ее даже не проводили. Легкомысленность, с которой эта дура лезет к нему, даже не представляя, какое неудержимое желание свернуть ее тонкую шею он сейчас испытывает, почти будоражит. Ему вновь хочется подергать ее за ниточки и он принимается нападать в ответ, совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы заставить Грейнджер лепетать. Однако это длится недолго и девчонка переходит в глухую оборону, упрекая его в том, как он разыграл карту Минервы. Полезно преподать пигалице еще один урок. Приятно видеть, как она все больше теряет самообладание. Глупая дура, решила, что сможет перешагнуть через стыд, пролезть сюда и навязываться ему, испытывая терпение? А он, такой грозный, но на самом деле совсем не страшный профессор Снейп, как собака, которая лает, но не кусает, будет безропотно сносить эти обезьяньи выходки, только зубами поскрипывать? Он научит эту зарвавшуюся сучку уму разуму, раз даже война оказалась тут бессильна. – Маленькие гриффиндорские девочки с тяжелой судьбой, которым все прощают. – Так же как и слизеринским мальчикам под сорок, вжившимся в амплуа мрачных и непонятых байронических героев. Очевидно, она изрядно пьяна, иначе как еще можно объяснить это бесстрашие, избыточное даже для Гриффиндора? С пьяными женщинами не стоит выяснять отношений, пусть идет, уверенная в своей недосягаемости для него в этом университете. Он наблюдает за тем, как стушевавшаяся Грейнджер неизящно сползает со стула, чтобы вернуться к своим друзьям, которые, судя по их виду, уже готовы вызвать спасательную бригаду. *** Северусу не совсем уж в новинку, когда ему навязываются довольно красивые женщины. Конечно, это происходило редко, но в период его бытности слугой Темного лорда, особенно, когда хозяин начал серьезно отличать его среди остального Ближнего круга после своего возрождения, некоторые чистокровные ведьмы, дочери или даже жены менее успешных Пожирателей, влекомые темным ореолом власти, искали его расположения. Редко, но иногда он позволял себе этим пользоваться. Такие связи зачастую не приносили никакого удовлетворения, и часто Северус ловил себя на мысли, что в шлюхах Лютного переулка искренности на порядок больше. В первый раз Норма быстро оказывается в его постели и представляет собой все, чего он может хотеть от нее: раскованная, манкая женщина, которая уходит ровно тогда, когда он намекает ей на необходимость этого. На прощание он обещает взять ее с собой на вечер в аранский закрытый клуб “Кости и мёд”, куда каждый мужчина имеет возможность раз в несколько месяцев привести с собой даму. Лежа меж прохладных, спутанных простыней в своем профессорском коттедже, Снейп лениво размышляет о том, что не знает, хочет ли видеть Лайонелл в качестве своей любовницы еще раз. Та не ушла неудовлетворенной, – он никогда не был слишком эгоистичен в постели, – но цели, которые преследует женщина, слишком очевидны. Он даже не знает, оскорбляться ли ему, или напротив, считать это знаком уважения – видимо, Норма слишком высокого мнения о его уме, чтобы играть с ним в бесконечные игры, в которых, без сомнения, поднаторела. Он переворачивается, вдыхая тонкий аромат ее духов, приятный, но не волнующий. Остается только надеяться, что в нем говорит приобретенная с годами рассудочность, а не жалкое припозднившееся желание обладать женщиной, которая действительно хотела бы именно его. Найти такую было бы абсолютно невозможно. *** В курительной комнате для преподавательского состава факультета зельеварения тихо. Снейп наслаждается покоем, неспешно листая в затененном экзотическими растениями углу подборку старых выпусков научных журналов, когда замечает чье-то присутствие. – Профессор Скейлз, – приподнимает он уголки губ, приветствуя коллегу, и тут же вновь углубляется в собственное занятие. Однако у старика Скейлза, видимо, свои планы, потому как он без предупреждения усаживается в глубокое кожаное кресло напротив. – Отличный день, профессор Снейп, не правда ли? Снейп отрывает взгляд от интервью Дамблдора, которое тот давал еще пятьдесят лет назад, и с подозрением косится на декана. – Предположим. – Ну-ну, – Скейлз тянется к нему и по-отечески похлопывает по колену своей пятнистой от возраста рукой. – Не забывайте о преимуществах молодости, мой друг, не забывайте… Итак, о чем я? Северусу положительно плевать на то, о чем он. Он не любит, когда его касаются без спроса, и сейчас садится, выпрямившись и подобрав свои длинные ноги ближе к сидению кресла. – Ко мне заходил наш друг, профессор Берроуз… Посетовал, что у некой девицы Грейнджер возникли затруднения, в которых она, конечно же, целиком и полностью виновата сама, – Скейлз прокашливается. – Но уж очень Максимиллиан радеет за нее, понимаете? Может, пойти навстречу, Северус? Здесь все оказывают друг другу маленькие услуги, не так ли, – старый профессор улыбается. – На том и стоим. Сегодня вы, завтра вам… В конце концов, все мы были молоды и беспечны. Он никогда не был беспечен, казалось, даже в семь на его тощих плечах уже лежал груз непомерных забот, а будущее было туманным и едва ли сулило что-нибудь хорошее, помимо того, что он сможет урвать сам, выгрызть себе зубами. Теперь же эта наглая девка преследует его. У нее хватает твердолобости и дальше осаждать его своими просьбами, уже и через третьих лиц… Обычные уловки хитрых подхалимок, привыкших к протекции. Ну что ж, если ей так хочется выволочки, он согласится, но на своих условиях. *** Северус признает в себе некоторую склонность к театральности: все эти драматические паузы, эффектные взмахи мантии, соответствующий антураж… Конечно, он встречает Грейнджер во всеоружии, прекрасно зная, что для такой, как она, нет ничего более мучительного, нежели игнорирование. Он продолжает заполнять отчет, перо летает по пергаменту, пока она мнется перед его столом, опасливо и украдкой озираясь по сторонам. Вся какая-то дерганая, с глубокими тенями под глазами. Наконец, он решает, что достаточно, и смотрит на нее прямо, подлавливая, как она закатывает глаза. У нее даже хватает бессовестности начать разговор первой, после того, как ей велено сесть. Остатки его терпения испаряются, и он вынужден взять еще одну короткую паузу, чтобы совладать с желанием выволочь ее из этого кабинета за шею. В конце концов, у него есть план. Его нападки и едкие замечание, казалось, раззадоривают ее. Что ж, тем лучше, пусть потеряет самообладание окончательно. С холодным удовольствием он взирает на то, как она раз за разом проигрывает собственной горячности и раздутому эго. – … являетесь ко мне в кабинет и вместо того, чтобы проявить смирение и раскаяние, обвиняете в прежней предвзятости, которая якобы лишает меня права апеллировать к вашей совести. И вы действительно думаете, что ваши жалкие инсинуации заставят меня делать то, чего я не хочу? Он бьет словами, испытывая садистическое удовольствие при виде того, как все больше и больше вытягивается и бледнеет ее лицо, но когда к концу его речи на глаза девчонки наворачиваются слезы, а на щеках появляются горячечные красные пятна, немного смешивается. Все эти женские штучки всегда вызывали в нем первородную панику. – Сэр, но чего вы хотите? Вы что, действительно желаете, чтобы я предстала перед Визенгамотом? Она выглядит такой разбитой, как будто в ее жизни за пределами этого острова нет ничего. На крошечную долю секунды ему даже не то чтобы жаль ее, но как будто интересно, – что же действительно довело ее до такого, по всей видимости, ненормального состояния? Он сразу замечает, что с Грейнджер что-то не так: слишком обостренные реакции, слишком болезненный вид, который, конечно, пока компенсируется молодостью, но все же… Сейчас же очевидно, что подружка Поттера совсем не в порядке. Однако его едва тлеющая тревога за нее быстро сводится на нет, когда Грейнджер очухивается и принимается нападать, как маленькая, но злющая кобра. – Жизнь обошлась с вами несправедливо, да, профессор? – девчонка аж шипит. – Только вот вспомните, как вам когда-то давали аванс и вытащили из Азкабана, дали возможность занять уважаемую должность. А теперь вы сидите здесь, весь такой герой второй войны, и отказываете мне, пытаетесь столкнуть меня в пропасть. За что? Ах да, конечно, ведь я не Драко Малфой, этот пожирательский выкормыш, за которого вы даже расплатились собственной душой! Сэр. – Я искупал свои ошибки, а вы обыкновенная наглая дрянь. – Поверьте, профессор, я прекрасно об этом осведомлена, поскольку ваших ошибок хватило и на нас. А ведь она права. Как же он ненавидит собственную жизнь, которая вся только об одном – о предательстве и лжи. Что его искупление? Оно никогда не будет достаточным. Никогда он не будет равен даже этой наглой маленькой суке, которая имеет возможность тыкать его в это дерьмо из раза в раз, снова и снова, потому что он – жалок. – Сядьте, мисс Грейнджер. Вы настоящая истеричка. Он скрывается за завесой своих черных волос, как делает это всегда, когда выражение лица перестает ему подчиняться. Да и сам вид Грейнджер ему сейчас отвратителен. Чтобы действовать дальше, как он задумал, ему необходимо прийти в себя. Грейнджер лепечет какие-то извинения, которые он с удовольствием затолкал бы ей обратно в ее лживую глотку, как не стоящие ровным счетом ничего, потому что они, он знал, абсолютно неискренни. Однако ее готовность пойти на все, чтобы остаться в этом месте, вновь вызывает в нем напряженное недоумение. Он скорее предвидит, что она с презрением отшвырнет от себя вариант с контрактом на крови, абсолютно для нее невыгодный, дающий ей лишь небольшую отсрочку перед тем, как он избавится от нее, предварительно, как следует поиздевавшись. В конце концов, разве она не понимает кто он – тёмный человек с тёмной душой, неужели ей не страшно давать ему возможность требовать от себя неизвестно чего? Грейнджер, лишь для приличия возмутившись, поспешно протыкает палец, ставя подпись. Он наблюдает за ее лохматой макушкой, склонившейся над строчками, размышляя: что довело ее до этого лихорадочного состояния? Он помнит ее другой – да, упрямой и эгоцентричной, как и большинство Гриффиндора, но не чуждой того, чтобы стараться поступить правильно, пусть это правильно и примитивно. Сейчас она скорее напоминает ему магловскую наркоманку, которая за очередную дозу готова заложить квартиру крайне сомнительному кредитору. *** Грейнджер полностью оправдывает его невысокое мнение о ней – заученные цитаты из книг и очень слабое понимание того, чем им предстоит заниматься. Перехваленная зубрила. Ее попытки рефлексировать материал он намеренно игнорирует, задавив внутри себя желание вступить с ней во всякий маломальский диалог, ясно давая ей почувствовать ее интеллектуальную несостоятельность. Несмотря на это, девчонка демонстрирует то, что он всегда получал от нее на протяжении шести лет обучения: полное, сосредоточенное внимание и неподдельный интерес во взгляде к тому, что он говорит. Вообще-то, теперь, когда это не перемежается с выскакивающей из сустава рукой, ее реакция довольна приятна. Однако он не обольщается: поток ее вопросов наверняка еще впереди. Он отшатывается, когда первая же сцена, которую ему удается обнаружить в ее голове раскрывает тему, о которой он знать не хочет ничего. Девчонка, оказывается, девственница, и ее неловкость и желание уйти от разговора почти затапливает его. Снейп настолько поспешно покидает ее сознание, что голова Грейнджер, видимо, раскалывается и он приказывает ей сесть, раздражаясь, что сам нарушает данное себе же обещание – выпотрошить ее скудный умишко так, чтобы еще несколько дней ничего толком не соображала. Следующее, что он хочет получить от нее, это картину произошедшего в тот вечер в доме Поттеров. Он уже видел многое глазами Минервы, но насладиться унижением Грейнджер – это другое. Увиденное оставляет странное послевкусие – много самоуничижения и решимости идти до конца, но ничего от той легкомысленной вседозволенности, которую он себе представлял. Грейнджер выглядит вконец измученной и он подает ей стакан воды, ругая себя за излишнюю человечность. Чтобы хоть как-то оправдать свою мягкость он вновь легиллиментирует ее – грубо, понимая, какой ужас она сейчас испытывает, бесконтрольно шарясь по всем закоулкам ее памяти и ощущений. На него наваливается много образов, но есть некоторые, которые отдаются в его душе тупой болью – изуродованная в Отделе тайн грудь девчонки, которую он помнил с той ночи в Больничном крыле на ее пятом курсе, и ужасная, жуткая картина пыток в Малфой-мэноре, и рядом – совсем где-то рядом, – тяжелое, смрадное дыхание Сивого и его огромные, когтистые лапы, которые успели залезть под изодранный свитер, как только Беллатрикс начала терять интерес к своей игрушке. И горький, болезненный, такой девичий стыд – между ног у нее мокро, а в воздухе пахнет мочой. О, если бы она знала, сколько раз от Круцио Тёмного лорда ссались под себя и он, и Люциус Малфой, и сама Беллатрикс, талантливая ученица своего обожаемого мастера. Наверное, стоит покинуть ее голову, но он почему-то не может, оцепенев от представшей картины. Грейнджер, доведенная до исступления, сама выталкивает его, и он не сопротивляется. Когда они приходят в себя, то Северус видит, что она свалилась со стула, на котором сидела. Рефлекторно дернувшись вперед, он хочет помочь, но она поспешно встает сама. Он ждет обвинений и нападок, он готов ставить ее на место, скрывая за злобой свои собственные переживания. Но вместо этого она удивляет его: ведет себя сдержанно, прячет глаза и, покорно выслушивая все его сухие замечания, с коротким кивком благодарности принимает из его рук учебные материалы и покидает кабинет. *** Кошмары, как и всегда у него, подробные и запутанные одновременно, придавливающие своим могильным холодом, не дающие вздохнуть. Полные неясных теней, которые жаждут возмездия за причиненные им по его вине страдания, полные тихих всхлипываний матери и пронизывающих насквозь взглядов из под очков полумесяцев. И он лишен своего обычного приюта, места, куда он всегда сбегал, потому что Лили больше не приходит, даже изредка, как раньше, чтобы рассеять мрак. Неужели она решила вовсе забыть о нем, теперь, когда он сделал все, чтобы помочь уничтожить зло, забравшее ее? О, конечно, ведь он, как обычно, пошел на поводу Дамблдора, помогая старику разжечь ритуальный костёр вокруг мальчишки, ее сына. Какая мать простит такое? Он дважды подставил ее. Запутанные мысли, казалось, приняли физическое воплощение в виде таких же запутанных, влажных от пота простыней. Снейп встает, окончательно избавившись от морока и в бледном свете луны медленно двигается к окну. Лили больше не приходит к нему, да он и вспоминает ее все меньше. Как-то раз к нему приходит леденящее душу осознание, что он и не помнит ее как следует – только череда смазанных образов, большинство из которых пронизано его тоской и ущербностью рядом с ней. Есть среди них крупицы, подобные осколкам, преломляющим солнечный свет, но он так часто использовал их, так часто прибегал к ним, как к последнему средству, что теперь они невольно воспринимаются, как замыленная старая кинопленка. Всё, что он помнит о ней, ее образ, который он воскрешает сейчас с огромным усилием, пугающим его самого – рыжая, тоненькая девочка, с суждениями наивными, слегка топорными, что совершенно нормально для подростков, иногда жестокая в своем упрямстве, не чуждая тщеславия, веселая и открытая. При этом сам он уже – сорокалетний мужчина, в равной степени избитый жизнью и искушенный ею. Какой она была, и стала бы в дальнейшем, женщиной? Он не знает ответа на эти вопросы, которые прежде не задавал себе, и ему страшно и тошно. Неудивительно, что у него не выходит патронус, да и разве может он получиться теперь, когда ему пришлось собрать в себе столько ненависти и боли, извратить немногие нормальные чувства, которые у него были, чтобы убить Альбуса? За окном идет дождь, и он ощущает волну ненависти, поднявшуюся в нем при мысли о Грейнджер. Это из-за нее обострились кошмары: образ распростертой на полу Мэнора женской фигуры преследует его. А у нее, собственно, все неплохо – ее самодовольный вид в “Чаше Сеонайда”, куда она явилась с мальчишкой Маколиффом, решив, видимо, простить ему безобразное поведение в Голуэе, говорит о том, что она-то умеет идти вперед, вся такая живая и вроде бы даже не такая бледная. *** Картинка меняется, демонстрируя ей следующий вечер в его кабинете. Он почти с нетерпением ждет ее. Измученный бессонницей, он накопил в себе столько желчи и желания выместить на ней собственное несчастье, что теперь немного растерялся, когда услышал ее вежливое и ровное приветствие. Очевидно, что Грейнджер что-то задумала. От нее волнами исходит напряженное ожидание, как будто она готовит засаду. Что ж, девчонке с ним не тягаться. Он не успевает в этот раз насладиться ее испугом и замешательством: очень быстро Грейнджер берет себя в руки, однако, казалось бы не предпринимает никаких попыток вытолкнуть его или закрыться. Странное, мягкое приветствие. Необычное чувство: странно убаюканный приемом, он будто забывает на краткий миг цели своего присутствия. И еще он чувствует – как она тянется к нему, нежно, робко. Дрянь! Думала, что он не раскусит. Снейп усиливает натиск, проваливаясь в череду картин – магловский бар, где Грейнджер скользит меж столиков с подносом в руках, кажется ему сюрреалистичным. Она будто заведенный механизм, изношенный, но пока еще исправный. Образ ресторанного зала сменяется чем-то тесным и темным, в воздухе витают винные пары. Ее жилище в Лондоне, понимает он, и замечает неловко опрокинутую бутылку вина у изножья старого дивана. Вино растекается, и мысли девушки рождают ассоциацию с кровью, которая передается и ему, а там, где кровь – там ужасный год, который она провела в бегах. А значит Поттер, чья кожа на груди оплавилась крестражем, и теперь блестит красным и сукровицей. От запаха горелой плоти Грейнджер чуть не выворачивает, но она, превозмогая тошноту, взмахивает палочкой, безжалостно срезая с груди мальчишки медальон, а крови становится больше. Тема медальона приводит их к дому на Гриммо, где он улавливает нить ее рассуждений: ей кажется странным, что Поттер держит подле себя Кричера. Девчонка устала, да и он, признаться тоже – ее эмоции выматывали, – поэтому Снейп послушно выскальзывает из чужого сознания. – …А я скажу вам, что вы попались на мою уловку, сэр. В какой-то момент я просто повела вас на эту, так сказать, экскурсию. – Вы не можете этого утверждать, – цедит он, уже понимая, что его одурачили. – В любой момент времени я смогу увидеть любое ваше воспоминание, какое только захочу. – Не спорю, сэр. Но конкретно в произошедшей ситуации, вы настолько увлеклись тем, что я вам показывала, что сами не заметили, как перестали искать, и просто следовали по связанным между собой воспоминаниям, которые я подбирала. Закипая от того, что она, по всей видимости, оставила его в дураках, он приглашает ее в свою голову, чтобы наказать – но она опять проворачивает этот ловкий финт, будто вступает с ним в диалог. Испуг от того, насколько правильно она подбирает к нему ключи, как будто все понимает – и его боль, и сарказм, и ярость, и горечь, и решимость идти до конца, заставляет грубо выталкивать ее, теперь преисполняясь настоящим негодованием. Пигалица решила взять на вооружение метод внушения. Что ж, он не сомневается – ей хватит и лицемерия, и наглости, устроить этот акт показного сближения между ними, лишь бы получить возможность одержать над ним верх. Откуда-то она поняла про него некоторые вещи и пока, только пока, он знал, что с этим делать. Он заводит с ней неприятный разговор о Поттере и его отсутствующем эмоциональном интеллекте (как будто сам блистает в этом), а после с удовольствием смотрит, как Грейнджер кидается на защиту своей подружки О’Доннел, не понимая, что не стоит лезть в этот змеиный клубок ирландских ведьм. Наивная маленькая гриффиндорка. Но все-таки увиденное рождает в нем тень беспокойства, и он дает девчонке напоследок несколько советов, которые она, конечно же, не воспринимает своим гриффиндорским, заточенным только под определенный регламент действий, умом. Что ж, ему не следует об этом думать слишком много. Он мелочно подтрунивает над ней на тему их расписания и ее отношений с Маколиффом, и отпускает. *** Грейнджер предупреждает его о своем отсутствии в субботу: она собирается встречаться с родителями и просит о занятии пораньше. Ему дела нет до всего этого, хотя он и проходится немного на тему ее жизненных приоритетов. На самом деле эта суббота у него тоже занята – он встречается с Поттером. В кабинете молодого аврора, куда он перемещается по каминной линии из Арана, стол завален бумагами, а на тумбочках чашки с кофе. Шкаф приоткрыт, и он замечает в нем несколько сменных рубашек. Живет он тут, что ли? Поттер все также туп и неприятен, смотрит на него своими невыносимо знакомыми глазами и задает дежурные вопросы, хотя Снейп видит его насквозь: жадность, с которой он хотел бы присвоить себе право стать ближе к нему. Зачем это нужно мальчишке? Он так избалован особым отношением к нему почти каждого мало мальски значительного лица, начиная с Дамблдора, что теперь глухая оборона, с которой Северус встретил его порывы поговорить по душам, вызывает в нем глубокую обиду? Невольно Снейп вспоминает то, что видел в голове Грейнджер. Лучше бы Поттеру с таким же рвением тянуться к своей подруге, которая, по всей видимости, потратила на этого юнца все свое хрупкое психическое здоровье. Он возвращается в Хогвартс, довольный, что в очередной раз оставил Поттера ни с чем. Хватит с того и его воспоминаний, он не собирается подкармливать тоску мальчика о несбывшемся. В Аране его ждет лаборатория, где он увлеченно дорабатывает зелье над которым они с Болдуин работают. Зелье сможет помочь от широкого спектра недугов, связанных со сбоями в нервной и эндокринной системе, то, с чем часто приходится сталкиваться пережившим затянувшийся стресс и воздействие Круциатуса. Он чувствует, что эта работа приводит его к некоторому равновесию – вынужденный взаимодействовать с Моубреем и участвовать в его мутных схемах, он получает возможность приносить реальную пользу в другом месте. Не за все ли в этой жизни приходится платить? Он вновь возвращается мыслями к Грейнджер, чувствуя немалое раздражение от этого. Но в конце концов, их дискуссия была занятной. Если бы девчонка не испортила ее своими неуместными замечаниями. Какая наглость, советовать ему, куда ехать. Аргентина, блядь! Если бы эта дура знала, что он всерьез рассматривал Латинскую Америку, если с Кингсли не удастся договориться. Ничем она не отличается от всей это своры двуличных ханжей. В отместку он заставил ее рассудок предать ее: девчонка сама охотно выложила ему подробности того, на какой стадии находится их захудалый роман с Джеймсом-мать-его-Маколиффом. Слюнявые лобызания в беседке были отвратительны. Он злится на Минерву. Кто просил ее раскрывать этой зассыхе то, как он выжил? Никогда не доверяй Гриффиндору, будь он трижды проклят. А еще он знает, что Грейнджер кое-что тронула на его рабочем столе, дрянная девчонка. Ему нужно будет проверить дополнительно, чтобы понять, что именно. *** Малетич зовет и его, и Болдуин к себе в кабинет, возбужденно вещая о том, что их ждет первый пациент, который попробует их зелье не в рамках контрольной группы. Надо только успеть оформить все документы. Малетич успевает рассказать им о состоянии девушки – сильнейшее нервное истощение, депрессивное расстройство, запущенный невроз, проблемы с щитовидной железой. В анамнезе недоедание и воздействие пыточного заклинания. У Снейпа закрадываются подозрения. И все же он в замешательстве, когда видит, что на стуле сидит Грейнджер, вся какая-то вновь пожухлая и как будто бы слегка опухшая. Их оставляют в кабинете вдвоем и он выкладывает, как есть – что она свободна и от их контракта, и от их занятий ментальной магией вообще. Он кто угодно, но не подонок, чтобы добивать лежачего. В дуэльных поединках есть правила. Она вскидывается моментально, подозревая его в коварстве сейчас, когда он печется лишь о ее благополучии. Он в тупике: потворствовать ее упрямству – значит подводить ее к краю, пойти на попятную – и нянчится с ней до конца семестра. – Может быть мне надоело копаться в этой кудрявой голове? Сварите под моим наблюдением пару зелий и дело с концом… – Нет. – Простите? – Я хочу закончить обучение ментальным искусствам, сэр. Вам же будет проще, не нужно ничего начинать заново. Мы ведь можем быть просто мягче друг к другу? … – Соглашайтесь, сэр! И вы со спокойной совестью сможете заставить меня покинуть университет, в случае моего вероятного провала. Немного снисходительности сейчас окупится сторицей потом. Он ловит себя на крамольной мысли, что ему почти доставляет наслаждение этот торг, где странным образом с ним как будто играют в поддавки, и он решает не лишать себя удовольствия. *** Он чувствует себя неловко, когда пытается быть предупредительным и любезным, разрешая ей усесться во время занятий. Как он вообще дошел до такого? Глупая девчонка корчит из себя сильную и независимую, хотя он объясняет как можно доходчивее – им не нужны обмороки. Он мягок, чрезвычайно мягок с ней, возводя свое искусство в почти абсолют, не вынуждая, а почти соблазняя ее открыться. Эмоции Грейнджер в ответ – трепетание на грани с наслаждением, и некоторый испуг от происходящего, от своей реакции, пробуждают в нем какое-то темное удовольствие, которое он старается игнорировать. Он наблюдает за ее разговором с матерью. Картинки Корнуолла красивы до пасторальности, и сама она – вся такая идеальная девочка из верхушки среднего класса, стоящая среди моря лилий в беленькой церкви. Ее мать – ухоженная женщина с идеально прямой спиной и белыми зубами, почти настолько же далека от образа его собственной матери, как и Нарцисса Малфой. Отношения Грейнджер с родителями окутаны тревогой, подавленными эмоциями и бесконечными взаимными претензиями. Все внимание Грейнджеров поглощено младшей девочкой. Он, конечно, улавливает, что воспоминание изменено, но достаточно тонко, и даже сподабливается на скупую похвалу. А Грейнджер между тем, краснеет, как рак, и выглядит так, будто ей только что залезли под юбку. Его забавляет такая реакция. Он приходит в настолько хорошее расположение духа, что даже беседует с ней о ее семейных делах и, как может, пытается приободрить – в конце концов, для восемнадцатилетней девочки она действительно сделала все, что могла, чтобы защитить своих близких. *** Его тревожит ее все возрастающее мастерство в том, что касается считывания его мыслей и чувств. При том, что сама она остается для него относительно доступной, Грейнджер казалось бы, каждый раз умудряется находить брешь и в его обороне. Ему становится ясна её удивительная способность, скрытая под броней рациональности, способность беспощадно, скрупулезно, инстинктивно подмечать мельчайшие детали, улавливать их почти интуитивно, на таком уровне, когда внимание к ним превращается или заменяет собой эмпатию. Именно это помогло ей сотворить потрясающую для её возраста магию, спасая своих родителей. И именно это делает её опасной для него. Теперь не было сомнений, что она будет всегда, раз за разом, попадать в цель, потому что каким-то удивительным образом он чувствует, что стал предметом её интереса. И у него нет шансов спастись. Она продемонстрировала ему свою безжалостность, откровенно рассказав о том, что сделала со Скитер, а он, как дурак, не смог удержать себя от демонстрации своей молодой версии, находящейся под полной пятой Дамблдора. У нее всегда будут силы идти до конца. *** Он уже знает, что именно девчонка сделала, пока его не было в кабинете – скопировала акты списания ингредиентов, конкретно тот, где была кровь ре-эма. Он аккумулирует свою злость на нее, чтобы выкинуть из головы все неуместные размышления, делающие его таким слабым, таким – жалким. С ней надо держать ухо востро, с этой маленькой дурой, равно опасной и своей целеустремленностью, и своей глупостью, и своей безжалостностью. И он сам не понимает, что его дернуло согласиться на просьбу Лонгботтома передать для Помоны саженцы. Ему отлично известно, как это рискованно. Грейнджер сидит над своей грядкой, вся взъерошенная, потная и в земле, и наблюдает за ним из под полуприкрытых ресниц. *** Он готовится к их следующей встрече, решив поговорить с ней начистоту. Ей следует знать, куда она лезет. И сколько проблем может заработать и себе, и другим. – Я бы вовсе не вел с вами никаких разговоров, но к сожалению, мне лучше многих известно, на что способен ваш, надо признать, в определенных аспектах довольно ловкий ум, наводненный при этом весьма примитивными суждениями. Она поджимает губы, и он продолжает: – Я спрошу прямо и один раз. Чего вы хотите, Грейнджер: чтобы я исполнил свой долг и начал надлежащую проверку ведомостей вашего восточноевропейского друга? Грейнджер бесит его, принимая вид независимый и отчужденный. Такой вид принимают те, кто решил стоять на своем, выгораживая то, за что привык бороться. Для Грейнджер это люди, чаще всего бестолковые олухи, которых она зовет своими друзьями. В этом университете ее выбор пал на Броган О’Доннел и ее незадачливого дружка Потульского. Снейп входит в раж, пытаясь открыть ей глаза на тупость тех, кого она взялась опекать: – Этот идиот наведался к профессору Берроузу, которого, как он видимо, вообразил, сможет уязвить, рассказав ему, что я отвечаю за аудиторские проверки… – …Забудьте об этой ситуации, либо доиграетесь до того, что забудете вообще обо всем. Я сразу вас предупреждал, что этот университет не для всех. Она вроде бы отдает себе отчет в том, о чем он говорит, или ему просто хочется на это рассчитывать. Но упрямство в ней сильнее всего, и, видимо, в попытке его уязвить за то, что заставил ее почувствовать себя полной дурой, она язвит его в ответ – тем фактом, что и он сам может стать жертвой этих игр Моубрея, а также тем, что Берроуз, этот старый хрен, совсем вышел из ума, и принялся трепать языком о делах давно минувших дней. Они вновь вцепились друг в друга: сыплют взаимными обвинениями, и он немало удивляется ее наивности, когда девчонка принимается убеждать его, что он не настоящий Пожиратель смерти. Его эта демонстрация ее глупой убежденности в том, что он не такой уж и плохой человек бесит даже больше, чем ее желание рыскать вокруг, в надежде что-нибудь разнюхать. – Если вы такого плохого мнения обо мне, сэр, то зачем разговариваете со мной так откровенно, зачем пытаетесь сначала предостеречь? Я не такая дура, я прекрасно вижу, что вы затеяли эту беседу и ради меня тоже. – Я делаю это, главным образом потому, что судя по вашим мыслям, вы действительно испытываете ко мне некоторую… симпатию. А в вашей мотивации искать меня действительно была доля искренней заботы о моем благополучии. Как бы ни казалось иначе, я умею ценить доброе отношение. Тем более, когда могу точно убедиться в нем, как это бывает во время легилименции. И он говорит правду. У девчонки действительно, насколько он мог судить, есть некоторая, совсем непонятная Снейпу, склонность к нему. Как бы он ни желал отрицать подобное, находя его даже несколько неприличным, но Грейнджер действительно переживает за него. Людей, переживающих за него, слишком мало, если они и вовсе есть, чтобы так просто отбросить в сторону мысли о ней. Наверное это побуждает его дать себе обещание держать ее подальше от нежелательного внимания Марка, хотя видит Мерлин, с ее прытью и глупостью это будет не просто. *** Странно, но отблески костра на холме Граинайнех будто превращают Грейнджер в кого-то другого: то ли фейри, то ли сильф. Рядом Норма требует к себе внимания, то и дело стараясь коснуться его плеча или сделать какое-нибудь без сомнения остроумное замечание шепотом ему на ухо. Он не до конца понимает, почему именно сегодня она так активизировалась, в любое другое время вполне довольная их ненавязчивой с обеих сторон дружбой. Возможно чисто по-женски она улавливает, что все его внимание сегодня вечером поглощено другой. Маколифф кружит Грейнджер в танце, и Снейпу почти неприятно смотреть на это. Осушив бокал стаута, он отворачивается, чтобы в следующий момент поймать взгляд девчонки. Что-то почти готово облечься в мысли и слова, подгоняемое развеселой ирландской скрипкой, но ублюдочный Маколифф решает, что самое время облобызать ее. Глаза Грейнджер остаются широко раскрытыми и, кажется, она не в силах отвести от Снейпа взгляда. С удовольствием он отмечает, как поспешно она покидает своего кавалера. Переполняясь презрением к самому себе, и списывая все происходящее на морок этой волшебной ночи, он продолжает жадно следить за ней, конечно же отметив момент, когда Грейнджер приходит в голову прогуляться одной. Лунный свет выхватывает ее фигурку, как раз тогда, когда ей вздумалось поваляться в скользкой от росы траве. Поднимая ее, он не отказывает себе в удовольствие подтрунить над ней – в конце концов, она всегда так забавно возмущается и краснеет. Что-то неуловимо меняется, он понимает это по напряженному и растерянному выражению ее лица, когда она делает неуверенный шаг от него в сторону. – Грейнджер, куда вы? – Там она! А, черт… – По-моему вам пора домой, – начинает он, встревоженный ее странным поведением. Очевидно, что лечение, которое она проходит, не стоит совмещать со слишком бурными увеселениями. – Простите, сэр. – За что? – он в оцепенении смотрит на то, какой миниатюрной смотрится ее рука на темном сукне, покрывающем его предплечье. – За все неприятности, которые доставила, действуя необдуманно, залезая не в свое дело. Он чувствует себя совсем уж неловко, что-то, чего быть не должно, сейчас слишком осязаемо между ними. – Грейнджер! – рявкает он и поспешно отступает. – Прекращайте. *** Они разговаривают о легилименции и на этот раз он даже не старается постоянно ставить ее на место в интеллектуальном плане. Слишком подавлен произошедшим накануне. И он сам совершает ошибку, вновь начиная вестись на эти ее уловки, невольно играя в поддавки, уверенный, что его стального самообладания хватит, чтобы прекратить все в любой момент. Но слишком приятны, слишком желанны эти волны принятия, на которых она укачивает его. Откуда она знает это о нем? Неужели он настолько очевиден для нее? И тогда она совершает безжалостный рывок вперед, то ли вцепившись в него мертвой хваткой, то ли удерживая его лаской, как шелковый шнурок обвивается вокруг горла, чтобы задушить. И он оказывается абсолютно наг для нее – его отверженность, его сраное детство, в котором его мать – жалкая, забитая женщина, – и унизительная нищета, и ожесточившийся отец. Его незаживающие раны обиды, его разочарование собой – зачем нужен такой, как он, такой, как Лили Эванс? Его желание взять реванш любой ценой и его исступленная жажда мести, которая превращается в формулы на пергаменте – Сектумсемпра, и наконец, наконец, никто уже не смеется над ним, а Блэк и вовсе бледнеет на глазах, не в силах остановить кровь. Его обреченность, его подавленность спивающейся на пару с отцом матерью, нищетой теперь на грани безобразности, его ясное осознание того, что никто не замечает его. Его жизнь – держаться в тени, чтобы никто не замечал, полная отрезанность от остальных, автономность, доведенная до непреложного правила. Это все приводит его к тому, с чего он начинал – полному одиночеству. Грейнджер цепляется за его руки, не отпуская, и у него совсем нет сил ее оттолкнуть. А потом она видит к чему его привело жалкое желание быть частью чего-то мощного и сильного. Видит, как милость Тёмного лорда сменяется его гневом, а значит тело Снейпа бьется в конвульсиях. И она, конечно, чувствует с каким глубоким удовлетворением он принимает это наказание, эту боль, заставляющую его чувствовать свою причастность, заставляющую его помнить о своей любви, дающую ему силы вызвать Патронус. Сцена, которая происходит между ним и Грейнджер потом – безобразна. Он чувствует себя так, будто с ним вот-вот случится удар. И он готов уничтожить ее теперь, когда она узнала про него столько кошмарных, унизительных, жалких подробностей. Но Грейнджер извивается, вырываясь из его хватки, кричит о своей невиновности и шепчет прямо в его перекошенное лицо, давясь слезами, что это вышло непреднамеренно. Ее слезы почему-то гасят ярость, и он огрызается почти на автопилоте. В конце концов, она права, он непрофессионален. – Вы отвратительны, Грейнджер, – издает он судорожный длинный вздох, и он искренен: она действительно выглядит ужасно. Совсем не похожа на неземное создание, как тогда, на Холме, маленькая дрянь, юркой змейкой проскользнувшая под его броню. Напоследок она убеждает его с горячностью, которая невольно вызывает у него слабую улыбку: в том, что она видела, нет ничего для него позорного. А сам он хороший человек. Он цинично возражает ей, апеллируя к авторитетам в этом вопросе. – И где теперь Альбус Дамблдор? Где теперь Том Риддл? Где-то там, а вы вот здесь, живой, – невольно он чувствует неясную надежду, настороженно вслушиваясь в ее слова. Но потом она, как обычно, все портит: – Меня скорее тревожит ваша связь с профессором Моубреем, чем… – Вас тревожит? Моя связь? – Снейп недоверчиво фыркает, в который раз поражаясь ее наглости. – Идите отсюда, Грейнджер, пока я вновь не вышел из себя. *** Если бы эти слова произнёс кто-то иной, он бы отмахнулся от них, как от демонстрации поверхностного ума. Но это говорила она, человек, который узнал его ближе, чем кто либо другой за последние годы. Возможно, даже лучше, чем Дамблдор. Старик хорошо изучил его молодую версию, но ничего не знал о том, в какого мужчину он превратился, заменяя настоящее понимание набором клише, примеряя на него образ гриффиндорца, который Снейпу вовсе не льстил. Девчонка схватывает его инстинктивно, и после этого всего все еще сохраняет непоколебимую уверенность в том, кто он. Возможно, она видит и знает его так, как он сам себя не увидит и, главное, не узнает, никогда? Означает ли это, что ему следует причаститься к её пониманию? Как к некоему живительному источнику, дарующему исцеление. *** Вечеринка преподавателей проходит слишком бурно, но он все таки идет туда, во многом ради обещания, данного Норме. Разговоры пусты, за исключением их общения с Марком – все-таки тот довольно занимательный собеседник. Старый приятель вскользь роняет о возможной перспективе: Скейлз через год или два уходит в отставку, и место декана факультета остается вакантным. Снейп с трудом представляет, как Моубрею удастся провернуть его назначение, но… учитывая, какие зелья для очень щепетильных ситуаций он для него варит… В конце концов, это действительно своего рода триумф – стать деканом в Аране. К своему удивлению, он наконец начинает снова чувствовать вкус к таким вещам. Мысли то и дело возвращаются к Грейнджер. Снейп решает откупорить бутылку огневиски, болтая в стакане янтарную жидкость. Ему нравится, как она смотрит на него, с явным восхищением, сама раздражаясь от того, что не может его скрыть: жадно внимания каждому его слову, реагируя возбужденно на работу его ума, шутки, замечания. От Лили такого было не дождаться, и он всегда объяснял это тем, что для такой яркой, харизматичной ведьмы, как Эванс, он вовсе и не был достаточно выдающимся и талантливым. Но теперь его начинают посещать сомнения – возможно, Эванс просто ничего не понимала в таком типе мужчин, как он, и была невероятно далека от того, чтобы быть в состоянии наслаждаться чьим-то интеллектом по-настоящему? Когда интенсивность умственной стимуляции постепенно перерастает в эротическое напряжение. Конечно, бесспорно, Лили была неординарной женщиной, но, возможно, недостаточно утонченной. В отличии от Грейнджер. От этой последней мысли он вздрагивает и прижимает холодное стекло бутылки к разгоряченному лбу. Зачем он вообще встает на скользкий путь сравнения этих двух женщин? *** Видеть ее в этом нелепом костюме, всю синюю с макушки до пят, доставляет ему ни с чем несравнимое удовольствие. Интересно, она синяя везде? Грейнджер одиноко подпирает стену паба и глазеет на окружающих, поэтому почти сразу выцепляет из праздношатающихся их с Нормой пару. Он видит, как ее взгляд скользит по ним и без труда улавливает в нем интерес и… досаду? Это слишком сильно воодушевляет его, чтобы быть нормальным, но он едва может подавить в себе это чувство. Есть что-то в том, как она выглядит сегодня, странно раздражающее и сексуальное одновременно. Даже закрывая глаза в своей одинокой постели он видит ее. Корнуольский пикси – действительно очень подходит ей: наглые существа, чинящие хаос. *** Он не ожидает обнаружить ее здесь: в темном закутке книжного магазина, но что-то буквально ведет его по следу – как гончую, которая чует дичь. Их диалог, забавно-игривый, словно околдовывает его разум. Лицо девушки, несмотря на бледность и очевидные следы усталости, кажется ему странно притягательным: эти темные глаза и волосы, спадающие на плечи… Он едва ли понимает, что с ним. Он очевидно несет чушь. – Они могут быть опасны, сэр, могут похищать людей. – Да, весьма нахальные создания. Вы тут одна или с кем-то? Он сам не знает, зачем ему эта информация, но ее короткий ответ радует его. Что будет, если… Его мысли не суждено развиться, и уж тем более, подтолкнуть его к какому-то конкретному действию, потому что Грейнджер внезапно меняется в лице и начинает падать. *** Его кабинет во флигеле зельеваров напоминает склеп. Он сидит, безжизненно уставившись в потухший камин, раз за разом прокручивая события минувшего дня. Каким идиотом надо быть, чтобы повестись на все это. Ведь было ясно, что у девчонки шашни с другим. С чего он решил, что может быть интересен ей куда больше, нежели молодой сокурсник? Блядь, да когда в его, по всей видимости, угасающем мозге, вообще появились мысли о том, что между ними что-то может случиться? Наверное тогда, когда он принял ее жалость за нечто большее, начал развивать тему того, как хорошо она его понимает. Жалкий идиот. А эта маленькая сучка вовсю пользовалась его все возрастающей терпимостью к ней, чтобы в итоге обвести вокруг пальца – ах, профессор Снейп сам открывает ей свои тайны, не может противостоять ее искусному подходу… Ведь она заслужила зачет, правда-правда? Да, не может толком закрыться сама, но ведь и он тоже – не может. Северус барабанит пальцами по столу, снова закипая. Как он подпустил ее так близко, вероломную дрянь? Смотрела на него так проникновенно в книжном магазине, как будто не прочь была, чтобы он зажал ее прямо там. В то время, как ее любовник ждал в гостинице по соседству. Он видел эту развороченную кровать. Интересно, девка хоть успела остыть после того, как ее трахали? Или стояла там, перед ним, а у самой между ног все саднило? Хотя едва ли этот молокосос мог как следует отыметь женщину. Снейп вспоминает, каким растерянным выглядел этот тупой Джеймс, когда они с мисс О’Доннел принесли Гермиону. Вернее, он принес. В мозгу Снейпа на какой-то миг все будто помутилось от тревоги: неужели что-то в ее лечении пошло не так? В первые минуты он даже не обратил внимание, какая двусмысленная картина открылась перед ним в “Моллюске”. И даже, когда понял, дождался Малетича, прежде чем покинуть номер. И только потом, когда все встало на свои места, ушел прочь, не видя перед собой ничего. *** К тому моменту, когда она сподобилась явиться, только для того, чтобы сказать, что ее не будет два дня – у Поттера родился ребенок, – он уже довел себя до исступления, вновь и вновь прокручивая в мозгу мысли о том, как многое она теперь о нем знает, как близко он ее подпустил, как раз за разом давал слабину, забывая напрочь о своем первоначальном плане. Ее вид ему почти противен: наглая пигалица, вместо того, чтобы как следует ценить его работу, вовсю веселилась, что в итоге и привело к обмороку. И теперь рвется к своим дебиловатым друзьям, наплевав на советы Малетича о покое. Он понимает, насколько жалок, когда бросает ей в лицо претензии: – Никому еще не помешало говорить правду. Там нигде случаем не затаился мистер Маколифф? Или он настолько ничтожный элемент вашего бытия, что вы не считаете нужным учитывать его присутствие? Ее надменные реакции почти доводят его до края: как оказалось, что это он – унижен, а она полна самообладания? Они обмениваются целым рядом “любезностей”. – Якшайтесь с кем хотите, я устал предупреждать вас о последствиях. Встречайтесь с недоумками, которые даже не в курсе вашего состояния, таскайтесь на вечера к Берроузу, делайте глупости, главное – оставьте в покое меня. С удовольствием он отмечает, как ее сдержанность начинает давать трещину. Напоследок девчонка выдает: – Кстати, о вашем любимом профессоре Берроузе. Вы говорили, что он не настолько сошел с ума, чтобы распространять слухи о вас и профессоре Моубрее. Видимо, вы его переоценили. Потому что в разговоре со мной он усиленно давал мне понять, что вы с Моубреем, как он выразился, “повязаны кровью”. Где-то глубоко внутри он понимает, что это – не только ее попытка уязвить его, но и своего рода защитный жест, что ей не наплевать на его благополучие и репутацию. Но он слишком зол, чтобы действительно принимать это во внимание. Он обязательно доведет эту информацию до Моубрея, его достали тупые инсинуации кретина Берроуза. *** Он сам не знает, зачем поступает с ней так. Однако надежда, что он успокоится за эти несколько дней, пока ее не было – истаяла в нем уже давно. В конце концов, он никогда не был склонен к прощению, и теперь этот нарыв обиды и уязвленного самолюбия требует выхода. Да, реакция не столь молниеносная, как когда-то с приснопамятной “грязнокровкой”, но накопленная злость – это даже хуже. Он мало чего понимает в ее обрывочных воспоминаниях – очевидно, девчонка кое-чему научилась, а он сейчас слишком заведен, чтобы действовать скрупулезно. Одно ясно – вокруг Грейнджер целая вереница поклонников. Оказывается, даже у Маколиффа есть конкурент – рыжий верзила Чарльз Уизли. Ну-ну. Слова письма Джиневры Поттер как нельзя лучше иллюстрируют подход этой вертихвостки: “Что сталось с загадочным профессором? Ты крутишь роман с двумя мужчинами одновременно? Играть мужскими сердцами может быть увлекательно, но делать это надо с умом. Впрочем, в твоей разумности мне не приходится сомневаться”. Действительно, очень разумная маленькая дрянь. И что еще за профессор? Гнев и ревность выворачивают ему внутренности. Он понимает, что не в себе, а ее бледное лицо в слезах. Даже звонкая пощечина не отрезвляет его: он все также поглощен сминающим все вокруг гневом, до жути напоминая себе собственного отца. Он думает об этом, но как-то отстраненно, оставшись в кабинете один. *** Он понимает, что натворил через несколько дней. Грейнджер игнорирует его на улице и оставляет без ответа его записку явиться к нему. Раздражение сменяется желанием действовать. Но что он может? Очевидно, что Грейнджер будет упрямиться. Вся эта ситуация между ними – он сам ее создал, хотя не должен был допустить даже намека на такой поворот событий. Девчонка ему не нужна, все это – лишь морок надежды на какую-то близость, возникший от того, что он так долго лишен подобного. Того, что другим всегда доставалось естественным образом, само собой. Ему необходимо все исправить и вернуться к тому, что может считаться приличным, приемлемым. Он преподаватель, а она студентка. Кто он, раз забыл об этом? Ему начинает казаться, что он все выдумал – весь этот интерес к нему с ее стороны. Конечно, он был, но всего лишь как к старшему, превосходящему в магическом искусстве наставнику. В конце концов, это же Грейнджер. Снейп морщится: наверное, ему просто стоит потрахаться. Зря он списал Норму со счетов так рано, не пожелав и дальше пользоваться своими привилегиями. Он никогда не страдал от длительного воздержания, или, по крайней мере, ему так казалось, но разве это не опасный симптом – ревновать Грейнджер и творить все эти глупости? А перед ней он извинится, даже пойдет к Берроузу ради этого. В конце концов, Марк сказал, что не следует надолго оставлять старых друзей без присмотра, иначе те начинают забываться. *** Грейнджер очень красивая в этой нежно-персиковой мантии и с распущенными волосами, которые в выпрямленном состоянии доходят ей почти до поясницы. Хотя ему больше по вкусу ее кудряшки. Огонь от камина мягко освещает ее лицо, и он невольно вспоминает ночь на холме, моментально одергивая себя – что за черт? Он здесь не за этим. Когда она обращается с ним мягко и довольно быстро прощает его, он ошарашен. Он не привык, что прощение дается ему так легко. Ну что ж, значит, все и правда в порядке? Он испытывает странное самодовольство, а с плеч будто спадает груз. Однако его настроение портится, когда мисс О’Доннел одним неосторожным замечанием вызывает хищный интерес Берроуза – прохиндей быстро понимает, что Грейнджер кое-что известно. Страх за нее заставляет его забыть о собственных намерениях держаться от этой дурочки подальше и он следует за ней в сад. Их разговор вновь скатывается к той тональности, которую он больше не хочет между ними. А еще он ловит на себе ее взгляды – и они вызывают в нем смятение. Чего хочет эта дура? Он в раздражении одергивает ее и уходит. *** Он начинает проводить больше времени в обществе Нормы и, к своему удивлению, обнаруживает, что женщина не против увеличить интенсивность их общения. Да, пока они в основном просто гуляют и иногда пропускают стаканчик другой то у него, то у нее, но оба знают, к чему все идет. Снейп отчего-то не хочет торопиться, хотя должен признать, что перспектива переспать с ней опять кажется ему привлекательной. Он не знает, зачем это ей. Возможно, Лайонелл просто скучно. А с ним, в конце концов, можно не притворяться. Но что-то удерживает его от поспешности действий в этом вопросе. К его немалому удивлению и раздражению, Норма часто интересуется Грейнджер, и он, зная о разнообразных пристрастиях этой женщины, даже немного переживает за девчонку. Ей всего двадцать один – самое время пробовать новое. То, как Грейнджер смотрит на него, вызывает смятение. Но он быстро находит оправдание этому и оно вновь заключается в ее возрасте. Глупой девице наверняка хочется экспериментов. Однако ее внимание, которое она изо всех сил старается держать при себе, греет душу. Он упивается им, хотя внешне умудряется оставаться абсолютно бесстрастным и в целом – очень гордится собой. Теперь его разум не затуманен этой тягой к ней, он всего лишь наблюдатель. Это очевидно изводит ее, но он доволен. Теперь он вновь в роли того, кто причиняет боль. Это не страшно для него и вряд ли смертельно для нее, увлеченной своими многочисленными романами. Женщинам вообще не стоит доверять. В конце концов, Лили тоже уверяла его, что они друзья и даже разбрасывала, словно хлебные крошки, полунамеки, что в её отношении к нему было нечто большее. Пока сама ловила взгляды Поттера, скрывая под напускным раздражением свою заинтересованность. Или он просто был идиотом, выдававшим желаемое за действительное. Ну больше он так наебать себя не позволит. Северус ослабляет воротничок рубашки, внезапно ощущающийся удавкой. *** Всё летит к чертям на последнем занятии. Вначале он спокоен, и легко подтрунивает над ней, но она умудряется напомнить ему о его позоре. Его игривое настроение улетучивается, уступая место глухой раздражительности. Он бросает ей вызов, уверенный в том, что теперь уж способен противостоять ее чарам. Он глуп и самонадеян: девчонка быстро подбирает ключик, играя на его жажде одобрения и восхищения. Ее неподдельное уважение к его интеллектуальным способностям, ее трепетное отношение к его уму… Она ценит в нем то, что он сам ценит в себе превыше всего остального. Если им и можно увлечься по какой бы то ни было причине, то вот она – эта причина, иной он сам в себе не видит. Все эти хитросплетения мыслей безошибочно приводят ее к тому, к чему он не хотел – его ночи с Лайонелл. И даже тогда он изо всех сил цепляется за маску самообладания, думая, что весь этот фарс между ними еще можно завершить на приемлемой ноте. Но Грейнджер неожиданно сама все портит: на ее лице неподдельная обида, голос звучит едко, она выглядит как преданная женщина. Все это заставляет кровь в его венах кипеть. Да как она смеет? Бесстыдная девка, позволяющая ему без проблем копаться в собственной голове, выменивая свои секреты на возможность подобраться к нему поближе. Какое право она имеет требовать от него хоть что-то, когда сама перебирает мужчин? Разве он недостаточно поступился собственными принципами, почти прощая ей все, что она натворила, постоянно делая скидки то на одно, то на другое… Грейнджер, судя по всему, входит в штопор, начиная разбрасываться громкими словами. Зачет? О, он поставит ей зачет. Его почти лихорадит, когда он поспешно расписывается на бумажке. Девушка же выглядит настороженной, и это правильно. О, сейчас он поступит так, как она очевидно, ждет от него – как подлец. Разве он не предупреждал ее, что он не джентльмен? Он берет своё: проваливается в ее сознание, пока она, скованная контрактом, не в силах предпринять ничего, чтобы защититься. И упивается, упивается, упивается ее страстью, ее обожанием, ее слепой потребностью быть с ним рядом. Он берет от нее всё, чего хотел так долго и получает даже больше. Он наконец-то ставит ее на место. А потом все заканчивается, и он поступает так, как должен, хотя для этого ему приходится собрать всю свою волю в кулак – он выгоняет ее. Она получила свой зачет, а он получил свой утешительный приз, а больше им нечего дать друг другу.