***
Дорога до отеля, который находился в центральной части города и располагался не сильно далеко от высотки, где жили наши герои, много времени не заняла. – Странно, – подметил стажёр, – мне почему-то казалось, что после рассказа о том, что у твоей семьи есть семейное дело или что-то такое, – он оглядывал не сильно новое здание в двенадцать этажей, – что ты можешь позволить себе что-то, ну, более приличное, чем эта гостиница, – он перевёл взгляд на детектива, который просто пожал плечами. – Сейчас туристический сезон, и все отели были заняты, а в этом как раз был свободен один номер, – он улыбнулся, убирая прядь волос за ухо, – знал бы ты с какой охотой мне сдали его. Не думал, что я настолько везучий. На самом деле, о везении тут даже речи не шло, более того, Адам даже знал, почему Феликсу с такой охотой сдали номер в этом отеле. Он даже почти на сто процентов был уверен, что это именно за номер, но детектива решил не посвящать в подробности, в конце концов им просто нужно забрать вещи и желательно больше не возвращаться в это здание. На рецепции всё прошло достаточно неплохо. Миленькая девушка поблагодарила Феликса за то, что он выбрал именно их и сказала, что у них ещё есть немного времени перед уборкой номеров, чтобы забрать все вещи. Уже в лифте, когда детектив нажал на кнопку последнего, двенадцатого этажа, Адам хотел было выдохнуть, но одна нога в дорогом лакированном ботинке не дала дверям лифта захлопнуться, заставляя их разойтись вновь. – Успел, – улыбнулся мужчина, заходя внутрь и вставая рядом с Брауном, – мне тоже на двенадцатый, – это было адресовано Феликсу, который просто кивнул. Какой-то мужик в лифте его мало волновал, в отличии от Адама. В несильно освещённом лифте, если присмотреться, можно было рассмотреть нового пассажира повнимательней. Сложно было прикинуть сколько лет этому человеку, но определённо меньше сорока. Каштановые вьющиеся волосы, были убраны назад небрежным движением руки, открывая высокий лоб, слабую рассыпь едва заметных веснушек и глаза цвета свежескошенной травы. Из одежды можно отметить коричневую расстёгнутую дубленку и чёрную, явно шёлковую рубашку. – В каком номере остановились? –поинтересовался мужчина, преимущественно у детектива, который рассматривал небольшой экран, показывающий, на каком этаже сейчас находится лифт. Адам молился, чтобы Феликс просто проигнорировал вопрос, однако Аями, слегка повернул голову, чтобы иметь с мужчиной зрительный контакт. Знаете, говорят, что самые роковые встречи в жизни случаются, когда ты менее всего ожидаешь. И, чёрт возьми, это определенно переломный момент, потому что зелень глаз в первый и, к сожалению, далеко не последний раз столкнулась с любопытным и, на первый взгляд, очаровательным детективом, который пока явно не понимает, что привлёк внимание настоящего хищника. – В сорок пятом, – чуть наклонил голову Феликс, ещё не понимающий последствий этой случайной встречи. – Но я уже съезжаю, – он улыбнулся и кивнул на Брауна, – коллега помог с жильём. – Коллега, значит, – зелёные глаза переместились на крепкую фигуру стажёра, – занимательно. Крайне странный диалог был прерван остановкой лифта на нужном этаже. Детектив вышел первым, полностью теряя интерес к странному зеленоглазому мужчине, а вот Адам глаз с внепланового пассажира не спускал, продолжая стоять в кабинке. – Не делайте того, что задумали, – почти шёпотом сказал стажёр выходящему вслед мужчине, но тот только развернулся и, хитро улыбнувшись, завернул в ближайший от лифта номер.***
Картина, которую он только что наблюдал в лифте своей излюбленной гостиницы, определенно подняла настроение кудрявому шатену, который уже примерно прикинул, как использует для себя то, что Адам, будучи любимой игрушкой и, назовем это, «личным мальчиком» Червового Туза, ошивается в отеле на земле Крестовой группировки в компании крайне любопытного юноши. Сложно сказать, как давно Оскар живёт в 44 номере на двенадцатом этаже этой гостиницы. Пять, шесть, может быть даже семь последних лет не очень бывший священник, мафиози с большой буквы, Король группировки, именуемой себя «Крести», убийца, театрал, богохульник и, как это ни прискорбно, гений своего дела, Оскар Кавалини, и не думает менять место постоянного проживания, предпочитая просторным квартирам в дорогих пентхаусах или уединенным домам на окраине города, номер в этой богом забытой гостинице. В одной из культур число 4 не несёт за собой ничего, кроме несчастий, поэтому, когда он выбирал в каком же номере он остановится на пару дней, как он думал много лет назад, выбор из двух четвёрок был очевиден. Стоит ли говорить, что если бы четверок было три, то выбор номера даже не стоял бы? Повесив излюбленную дубленку на крючок и расстегнув первые две пуговицы на своей рубашке, он обнаружил так хорошо знакомую с годами фигуру, сидящую в личном кресле Оскара и рассматривающую стопку каких-то бумаг. Кавалини, казалось, незваному гостю, хозяйничавшему в его номере, ничуть не удивился. Прислонившись к дверному косяку, он улыбнулся и кивнул на бумаги. – Я думал, ты придёшь позже, Том, –крепкий мужчина чуть старше пятидесяти даже не обратил внимания на вошедшего Кавалини. Он, не поднимая головы, продолжал что-то увлечённо читать, спокойно отвечая: – Ты просто всегда приходишь слишком рано. Как прошла служба? – типичный вопрос. Порой, Оскару казалось, что Томаса кроме религии и дел мафиозных вообще ничего больше не интересовало. Нет бы спросить: «Как сам? Как жизнь? Как на личном?» Вместо ответа Кавалини только показательно отмахнулся. – Стандартная воскресная служба, – он плюхнулся на диван, укладывая голову на одну из больших декоративных подушек, – каждое воскресенье куча грешников приходят, пытаются отмаливать грехи, каются, а потом вновь идут делать грязные дела, думая, что просьба прощения у Господа работает подобным образом, – он усмехнулся и перевёл взгляд на мужчину, – зачем же тогда каяться? Почему не сказать, – он приложил одну руку к сердцу, а другую театрально вытянул вперёд, будто репетируя отрывок из пьесы. – Ох, отец Оскар, я пиздец как согрешил, но мне не стыдно, и я обязательно сделаю это ещё раз, ровно после того, как выйду из этой чертовой церкви. Горите в аду вы, ваши пожертвования и ваша, мать её, вера. Томас даже от бумаг оторвался, переводя взгляд на очередную, назовём это, «театральщину», в исполнении своего короля, который продолжал развивать мысль ровно в той же позе. – Зачем нужно быть верующим и каждое чертово воскресенье убеждать священника, что, мол, «я обязательно встану на путь истинный, святой отец»? Почему просто не принять то, насколько мы порой все неправильно поступаем? Озвучивать вслух свои желания, слушать сердце и полностью удовлетворёнными сгореть в Аду, – он усмехнулся, – всё равно все там будем. Терпеливо выслушав мужчину, Томас устало потёр переносицу. Будучи человеком глубоко верующим и когда-то давно принявшим то, что за грехи платить придётся рано или поздно, он от бесконечных рассуждений Крестового Короля, с годами, начинал уставать. – Потому что не все такие как ты или я, Оскар. Да уж, тут и добавить нечего. Действительно, большинство людей, совершив любой проступок, будут до последнего оправдывать себя, говорить, как им жаль, и что это всё «не то, чем кажется». Эти двое были совсем не такими, и определённо можно сказать, что их свела сама судьба. Томас, будучи человеком несгибаемой веры, после своего первого убийства пришёл отмаливать грехи в небольшую местную церквушку, не понимая, как же ему теперь жить дальше с таким грузом на сердце. Там-то он и повстречал чёртового, если угодно, Отца Оскара, который, выслушав душещипательную и крайне неприятную историю про убийство одной молодой девушки, развёл руками и задал всего лишь один вопрос: – Сожалеешь? Томас отрицательно покачал головой, а Оскар, будучи молодым и явно не лучшим священником в вашей жизни, просто рассмеялся и, убрав волосы назад, просто сказал мужчине: – Тогда не приходи больше. Мольбы не смогут спасти душу грешника, который не сожалеет. Однако это не остановило Томаса, он приходил ещё несколько раз, и после каждого нового убийства разговор о сожалении повторялся вновь и вновь, пока Кавалини, явно будучи не в духе, не сказал: – Слушай, ты приходишь сюда почти каждый месяц, говоришь одно и тоже, уходишь и приходишь снова, – он вздохнул, потирая виски, – почему бы тебе просто не принять новость о том, что ты маньяк, убийца и просто больной ублюдок, всплакнуть над тем, что в Аду тебя уже ждут и просто начать жить без сожалений? И Томас начал. Через год после этого разговора он стал Крестовым Тузом и предложил тогда ещё юному Кавалини стать его правой рукой, крестовым королем, если угодно, объясняя это тем, что человека честнее, чем, мягко говоря, не очень приятный в общении священник, он всё равно не найдёт, а тонкости мафиозного мира – это лишь мелочи жизни. Стоит ли говорить, что Кавалини, который, в отличие от Томаса, изначально понимал, что даже будучи священнослужителем в раю с таким характером ему вряд ли будут рады, сразу согласился. – Да, ты прав, – он вновь положил голову на одну из подушек, закидывая на диван ещё и ноги, – не все такие, как мы. Кстати, о нас, – перевернувшись на бок, он вновь посмотрел на Крестового Туза, – к чему был тот труп? Я имею ввиду, что ты ясно дал понять полиции и другим мастям, что это именно крести убили тех двух мужиков в караоке клубе, но мы, кажется, договаривались на один труп. К чему тогда был второй? Томас точно помнил, что они обсуждали это где-то на прошлой неделе, но, видимо, Оскар не придал значения тому разговору и решил прослушать. Опять. – Я больше чем на девяносто процентов уверен, что именно Пикки распространяют новый вид наркотика, – он пожал плечами. – А ты знаешь, что случается с теми, кто суётся в наше дело? Наркотики всегда были привилегией крестовой масти. Оскар поднял бровь, поднялся с дивана и отошёл к окну, рассматривая вид утреннего города. – Значит, ты думаешь, что Пикки просто захотели расширить сферу влияния, и именно они распространяют этот «новый вид наркотика», о котором сейчас трещит весь город? – он повернулся к собеседнику, убирая волосы назад и пристально смотря на Тома. – Но почему не Черви или, скажем, Буби? – Потому что и Червового, и Бубнового Туза и ты, и я, к большому сожалению, знаем в лицо, а вот настоящего Пикового Туза никто никогда не видел, – карандаш, что он до этого нервно сжимал в руке, с треском сломался пополам. – И потому что именно они последние пару лет ведут с нами почти открытую конфронтацию. Кавалини задумался, рассматривая, как солнечные лучи играют на стекле. Понять, чего добивается Томас, было отнюдь не сложно. Накачав первого мужика и подбросив ему четки, он ясно дал понять полицейским, что смерть может быть не так проста, как кажется на первый взгляд, а надпись, написанная кровью второго мужчины, служила именно оповещением для Пиковой масти. С другой стороны Оскар был не сторонником таких методов. Будь он Тузом, первом делом бы выяснил, кто именно распространяет этот новый вид наркотика и только потом покарал бы всех причастных. – Одного не поднимаю, – он дотронулся ладонью до стекла, – зачем было убивать первого мужчину с помощью наркоты, о которой мы толком ничего не знаем? Томас вздохнул. Оскар определённо его не слушал. Никогда. – Мы накачали его настолько огромной дозой, что даже идиоты полицейские не смогли пропустить это в его крови, – он пожал плечами. – Я подумал, что, если полиция тоже будет искать того, кто распространяет такое дерьмо, то нам будет проще. Кавалини рассмеялся. – Хочешь, чтобы горе-полицейские сделали всю грязную работу? Крестовый Туз одобрительно кивнул, вновь утыкаясь в документы в надежде, что Оскар больше не будет его отвлекать. – Кстати, о твоей недавней просьбе, –Кавалини кивнул на бумаги, –на этой неделе планирую заняться поиском помощника, чтобы ты не тратил и так немногочисленное свободное время на разбор бумаг. Томас вздохнул. – Напомни, почему ты сам не хочешь заниматься бумажной работой? Оскар, стоявший до этого около окна, присел на край рабочего стола и, взяв один листок в руки, принялся что-то складывать из бумаги. – Потому что я человек действий, а подделывать за тебя подписи я уже устал, – получившегося бумажного журавлика он положил прямо перед босом. А это, между прочим, очень важная накладная по товару. Была. Но разве чересчур эксцентричному священнику это объяснишь?***
Включение телефона для Сема в выходной день было еженедельной воскресной ошибкой, потому что каждый раз, когда он хотел всего лишь проверить почту, его засыпал гневными сообщениями этот идиот начальник. От Шофт: Нужно срочно приехать и посмотреть результаты вскрытия. Что не понятно в словосочетании «посмотреть срочно», Гальяно? Угрозы, которыми его засыпал начальник полицейского участка, могли продолжаться целую вечность, пока не доходило до последнего. От Шофт: Уволю тебя и твоего дружка стажёра, который понабрался от тебя не пойми чего и тоже выключает телефон.. И так каждый раз. Может быть просто стоит сменить номер? Время близилось к вечеру, делать было нечего. Если Сем не хочет выслушивать очередное «вынесение мозгов» завтра в 8 утра на еженедельной планерке, то нужно ехать. Благо в воскресенье на работе находились только дежурные специалисты, а это значит, что шансы встретить настолько «горячо любимых коллег» минимальны. Он просто приедет, быстренько посмотрит результаты и вернётся домой, продолжая просиживать выходной и всю свою жизнь в одиночестве своей комнаты. На самом деле, Гальяно хотел сделать это не то чтобы из чувства долга, а больше для того, чтобы насолить начальнику и сказать ему завтра с утра, что он уже полностью владеет информацией и попросить чтобы тот прекратил засыпать его гневными сообщениями. Для того, чтобы увидеть завтрашнее взбешённое лицо Шофта, можно и пожертвовать несколькими часами своей личной воскресной жизни. Казалось бы, ну что может пойти не так, если выйти из дома воскресным вечером для того, чтобы поехать на горячо нелюбимую работу? Стоит начать с того, что у Гальяно не завелась служебная машина, и ему пришлось возвращаться в квартиру, чтобы взять ключи от машины Адама. Он не любил сидеть за рулем этой тачки, потому что она стоила примерно как маленькая квартира в одном из популярных районов города. Но сегодня выбора у него не было, так как на такси денег тратить не хотелось. Лучше бы потратил. Дорогую чёрную машину остановил первый же работник дорожно-патрульной службы, явно намеревавшийся получить крупную взятку за то, что такой невнимательный Гальяно, привыкший ездить на служебной машине как придётся, и забывший, что вообще-то, когда поворачиваешь, нужно включать поворотник, а не проезжать так, будто ты гонщик в третьем поколении. Криминалист, который хотел разобраться с этим поскорее, устало опустил стекло, одаривая патрульного своим фирменным недовольным взглядом. – Документы на машину, права и страховку, предъявите, – потребовал мужчина в форме. И, наверное, тут стоило бы поискать что-то в бардачке или хотя бы объяснить ситуацию, но это же был Сем. – А вас не учили, что сначала нужно представляться, говорить звание, объяснять, почему вы остановили мою машину, а только потом что-то требовать? Через тридцать минут Семуэль в компании изрядно помятого работника дорожно-патрульной службы, в которого в порыве очень ярого спора запустили одной из папок с документами, прибыли в полицейский участок под номером 6, для оформления дела о нападении на полицейского, нарушении правил дорожного движения, возможного угона чужой машины и езды без прав. Криминалист, сидящий в наручниках в специальной комнате для допросов, думал, что этот вечер просто не может стать ещё хуже. У Адама был выключен телефон, и это как раз была та самая плохая привычка, которую тот подметил у Гальяно, и о которой говорил Шофт в смс. Номера мобильного Феликса у него не было, а начальнику звонить он даже под страхом смерти не будет. Но когда в комнату для допросов открылась дверь, пропуская внутрь мощную фигуру в полицейской форме, Гальяно подумал, что хуже всё же бывает. Где же он так согрешил? – Любопытно, – Тревел закрыл за собой дверь, присаживаясь напротив криминалиста, закидывая ноги в массивных армейских ботинках на стол и доставая пачку сигарет. – Я-то подумал, что парни из патрульной службы шутят, рассказывая в курилке о странном парне, который кричал, что он вообще-то полицейский, пойманный без прав и документов на машину, и который так и не смог никому позвонить, чтобы хоть что-то доказать, – полковник закурил, затягиваясь и откидываясь на спинку стула. Семуэль же, проклиная всё живое и не очень на этой планете, молчал. Вся эта ситуация была настолько абсурдной, что он мало верил в происходящее и думал, что Кано ему лишь мерещится. Однако сколько бы он ни закрывал и открывал глаза вновь, курящая фигура напротив никуда не исчезала. – Это машина Адама, – устало сказал Гальяно, укладывая руки в наручниках на стол. Тревел ухмыльнулся, стряхивая пепел прямо на пол. Уборщицы его, мягко говоря, ненавидели, но едва ли его это волновало, а учитывая, что сегодня был его последний рабочий день именно в этом участке, то он мог позволить себе всё что угодно. – Я знаю. Казалось, этот взгляд горьких, как самый тёмный шоколад, глаз, пробирается даже под свитер, заставляя что-то внутри сворачиваться в комок. Однако Гальяно не поддавался этому подозрительно-тревожному чувству, поднимая глаза на столь ненавистного полковника. – Не думал, что в подобных местах разрешено курить, – он кивнул на сигарету в чужих руках. Тревел в долгу не остался, не отводя взгляд даже на мгновение. – Не думал, что ты настолько одинок, что не смог никому позвонить. Туше. В очередной раз правая рука, облачённая в чёрную перчатку, а теперь ещё и неприятно звенящую сталь наручников, начала едва заметно подрагивать. Чёртово подсознание. Пытаясь оставаться равнодушным, Гальяно лишь пожал плечами и не думая оправдываться. – Людям свойственно предательство, не хочу, чтобы меня коснулось это. Кано, сделавший внеочередную затяжку, сел поудобнее и, потушив окурок о подошву своего ботинка, ловким броском выкинул его в мусорное ведро, что стояло около входа. – Ты забыл добавить «снова». Не хочу, чтобы меня коснулось это снова, Семми. Гальяно закатил глаза. Он хотел выдать что-то про то, что он не знал, что бандитам преподают основы психоанализа, но не успел. Стул, на котором раскачивался полковник, отодвинулся, а сам Кано теперь присел на самый край стола, всего в нескольких сантиметрах от криминалиста. Мощная рука схватила чужой подбородок, сжимая его сильными пальцами так, чтобы Сем не смог пошевелить головой. Заготовленные специально для полковника оскорбления и не очень лестные эпитеты закончились в один момент. Синие глаза бросили быстрый взгляд на чужую накаченную грудь, облачённую в тёмно-синюю полицейскую рубашку с вышитым слева именным шевроном. – Семми, посмотри на меня, – слишком близко к чужому лицу сказал Кано. И Сем посмотрел. Подняв глаза, он вмиг забыл о том, что этот малознакомый пахнущий ненавистно вишнёвым табаком мужчина нарушает все возможные границы, даже в контексте «полицейский-допрашиваемый», сидя настолько близко, что можно было рассмотреть совсем мелкие шрамы, вероятно, от осколочных ранений на чужом лице. – В следующий раз, – в повелительном тоне начал Кано, – просто позвони мне, – он наклонился ещё ближе, оставляя пару сантиметров между их лицами, скорее просто потому, что они находились в полицейском участке, нежели для приличия, – и я сразу же приеду. Повисла тишина, нарушаемая лишь частым сердцебиением оказавшегося буквально в ловушке криминалиста. Дрожащей рукой он, звеня наручниками, перехватил чужое запястье, заставляя так близко сидящего собеседника отнять руку от подбородка. – Мне не нужно, чтобы кто-то разбирался за меня с моим дерьмом, полковник. Ни на сантиметр не отодвинувшийся Кано поставил ногу на чужой стул, опуская её точно между чужих бедер. – Я не спрашивал, что тебе нужно, Семми, – собственное запястье из чужих рук он тоже выдёргивать не спешил. – Просто прими то, что каждому из нас нужен «экстренный контакт». Сем вновь опустил взгляд, отпуская чужую руку. От словосочетания «экстренный контакт» перехватывало дыхание, бросало в жар, а кончики пальцев леденели. Однажды он уже доверился и ни кому-то, а собственному брату, но даже, казалось бы, самый родной человек, не смог защитить его, хотя должен был. Тревел не знал, что произошло между братьями Гальяно, но он определённо помнил своё вчерашнее обещание о защите и о том, что он присмотрит за младшим братом Джина. – Мне всё это не нужно, полковник, – предельно честно ответил Сем, вновь становясь равнодушным. – Если вы хотите ещё как-то побольнее уколоть меня, то поторопитесь, – он кивнул на часы, что висели над входной дверью, – отдайте мне мои личные вещи и больше никогда, – он поднялся со стула, вставая на носочки, чтобы дотянуться до уха собеседника, – никогда не обещайте мне того, чего не сможете выполнить. Чем дольше Тревел находился рядом с этим человеком, тем запутаннее становились его мысли и тем страннее становились поступки. Джин просил сблизиться с ним, возможно даже стать ему другом. Но как можно попытаться стать ближе к человеку, который упорно делает вид, что с ним всё нормально, и что единственный человек, которому он нужен, это он сам? – Ты боишься, потому что тот парень, Джин, твой экстренный контакт, умер? Поэтому не можешь никому довериться? – вопрос в лоб прозвучал прямо на ухо криминалисту, которого от одного упоминания чужого имени начало едва заметно потряхивать. – Я боюсь не потому, что он умер, Тревел, а потому, что не пришёл, будучи живым, – тихо раздалось куда-то в самое плечо полковника, – и, пожалуйста, – мольбу из чужих уст Кано слышал в первый раз, – давай на этом закончим разговор. С высоты своего роста Тревел видел немного отросшие рыжие корни на чужой макушке и чувствовал лоб, который утыкался в сильное плечо с именным шевроном. Сложно сказать, сколько они так простояли, но Сем почему-то не отодвигался, а Кано, который вообще-то не мог позволить себе такую роскошь, как подобная близость с младшим братом Джина, стоял как вкопанный, чувствуя только чужое дыхание и острое желание сделать всё возможное, чтобы никогда больше не видеть такого выражения лица. Груз на чужом сердце, казалось, Тревел ощущает, как свой собственный, особенно сейчас, но Сем был тем человеком, кто предпочитал нести своё бремя с загадочной перчаткой, странным старшим братом и настоящим вагоном секретов в полном одиночестве, а Кано был тем, кто мог получить в этой жизни кого угодно. Кого угодно. Кроме младшего брата Джина. Отодвинувшись первым, он достал ключи и, отстегнув наручники, зашагал в сторону входной двери. – Парни принесут твои вещи, проверь, всё ли на месте и подожди меня на улице, – и это было самое настоящее бегство, потому что ему казалось, если он пробудет лишнюю секунду в такой близости с этим мужчиной, то уже не сможет трезво мыслить. Но от побега его остановила одна лишь тихая, брошенная, наверное, больше из вежливости, но, чёрт возьми, рушащая все планы по тому, как же себя вести с криминалистом, фраза. – Спасибо. Ответа от полковника не последовало, дверь захлопнулась, оставляя Гальяно в одиночестве допросной комнаты. Спустя час, когда со всеми бумагами было покончено, они ехали в машине в абсолютной тишине. Тревел, сидевший за рулем, поглядывал через зеркало заднего вида на мирно сопящего на переднем сиденье криминалиста, который, подобно своему старшему брату, укрылся чужим пальто, словно одеялом. Когда им пару раз пришлось остановиться на светофоре, Кано смог изучить своего спутника подробнее, задерживаясь особенно долго на изгибе длинных, слегка вьющихся к концу, ресниц, небольшой аккуратной мушке чуть ниже правого глаза и безобразно пухлых, для представителя сильного пола, губах. Рука мужчины со шрамом так и норовила убрать выбившуюся из общего беспорядка чёрных волос прядь, что почти невинно спадала на высокий лоб. Тревел запомнил каждую черту на мирно спящем лице, аккуратные движения кадыка и ровное завораживающее дыхание. Кажется, быть в полицейском участке, так сказать, «по ту сторону баррикад», для Сема оказалось занятием, весьма утомительным, потому что он не проснулся, даже когда они проезжали мало приятные участки городской трассы. Не имевший возможности во сне ничем запустить в полковника Гальяно казался невозможно очаровательным, манящим и страшно привлекательным. Он рождал в Кано миллиарды чувств, и ни одно из них не было похоже на предыдущие. А с доброй половиной из них полковник вообще столкнулся впервые, став пару дней назад почти добровольным пленником бури синих глаз. Когда они уже подъезжали к центральному району города, внимание Тревела привлёк складной телефон криминалиста, что тот бросил на автомобильную панель. Ещё раз проверив, спит ли его пассажир, полковник, взяв чужой телефон, вбил туда свой номер и присвоил ему статус «экстренного». Сложно сказать, что двигало Тревелом в тот момент, но ему определённо было спокойнее на душе от того, что у Сема теперь есть возможность ему позвонить. Даже если он никогда этого не сделает. Заглушив мотор где-то в глубине подземной парковки, Кано положил голову на руль, всё ещё разглядывая спящего криминалиста. – Приехали, Семми, – тот момент, когда он начал называть его не иначе как «Семми», тоже был безнадёжно упущен где-то во второй из трёх дней их знакомства. Но криминалист и не думал просыпаться, свернувшись, насколько ему позволяло переднее сиденье. Он сильнее закутался в ненавистное чужое пальто, пахнущее вишнёвым табаком. Такой простой жест не смог оставить полковника равнодушным, поэтому рука потянулась к чужому лицу, чтобы убрать назойливо спадающую выкрашенную прядь чёрных волос. – Слышали что-нибудь о дистанции, полковник? – даже не открыв глаза, поинтересовался уже не спящий Гальяно, едва заметно улыбаясь. Тревел только ухмыльнулся, забирая своё пальто и перекидывая его на заднее сиденье. – Слышал что-нибудь о благодарности? Семуэль распахнул глаза, переводя взгляд на собеседника. – Сойдёмся на ничьей? – улыбнулся Сем, открывая дверь пассажирского сиденья. – Только в этот раз, – уже привычно сказал Кано, доставая из изрядно помятой пачки сигарету. – До встречи, Семми. – Надеюсь, до нескорой, полковник, – забравший телефон криминалист хлопнул дверью, просто ещё не понимая, что «нескорая встреча» случится завтра же утром на планёрке в полицейском участке под несчастливым четвёртым номером, куда полковник Кано заступает в должности «начальника отдела быстрого реагирования» меньше, чем через 14 часов.***
В квартире на двадцать девятом этаже Адам, под чутким руководством Феликса, разбирал чужие вещи, выполняя роль не очень грубой рабочей силы. Этим двое соседей занимались уже два часа и сейчас решили прерваться на небольшой перерыв. Развалившись прямо на тёплом полу в гостиной, они обложились подушками, поедая завалявшееся в морозилке мороженое, прямо из пластикового ведра. Причём ложка и ведёрко были у них одни на двоих, и они честно после нескольких съеденных ложок мороженого передавали их друг другу. – Никогда бы не подумал, что у тебя так мало вещей, – стажёр перевернулся, опираясь на локти и внимательно разглядывая сероглазого детектива, которой только пожал плечами и, облизав ложку, уже собирался передать её Адаму, когда тот просто открыл рот, как бы намекая, что за работу «добровольным грузчиком» его можно и покормить. Феликс, приподнявшийся на локтях, зачерпнув ложкой мороженое с горкой, отправил её точно в рот Брауна, немного промахиваясь и слегка пачкая чужие губы. В ответ на такую неуклюжесть Адам только в очередной раз улыбнулся, большим пальцем убирая остатки мороженого с собственного лица. Сероглазый детектив, сидевший в полуметре от него, дарил какое-то странное и отчего-то тёплое чувство уюта и дома. От одного взгляда на то, как он слегка наклоняет голову, как прикрывает рот рукой, когда чихает, как улыбается и как пытается разрушить невидимую стену между ним и Семом, у стажёра по телу разливалось что-то трепетное, почти горячее, отдающее, казалось, в самые кончики пальцев. Браун сглотнул, пододвигаясь немного ближе. – Феликс, – позвал стажёр, мало понимающей, о чём он вообще хочет спросить. Аями, отправляющий в рот очередную ложку мороженого, вновь слегка склонил голову, внимательно слушая своего соседа. – Что для тебя значит любовь? – всё же нашёлся Браун, который мог говорить с Феликсом о чём угодно, только бы бесконечно слушать его бархатный голос. Детектив задумался, откладывая ведерко с мороженым на небольшой журнальный столик: – Я никогда не задумывался, но мне кажется, что любовь – это когда из всех предложенных обстоятельств выбирают именно тебя, даже несмотря на все сложности и большое количество минусов. И даже фраза о том, что Аями называет свою персону не иначе, как «предложенное обстоятельство», не могла оставить Брауна равнодушным. – Не думаю, что с тобой могут быть сложности или что в тебе есть минусы, Феликс, – слишком честно для просто соседа ответил стажёр. В большой квартире повисла тишина, серые глаза детектива слишком пристально смотрели на собеседника, слишком глубоко и слишком по-другому. – Не говори так, ведь ты совсем не знаешь меня, Адам. И, если честно, от количества льда в чужих глазах хотелось залезть под самое тёплое одеяло и никогда оттуда не вылезать. – Я хочу узнать, – сглотнул стажёр, поднимаясь с пола и опираясь спиной о изголовье дивана, – но я не смогу, если ты каждый раз будешь пытаться увильнуть или переводить тему. Никто не сможет. Детектив хлопнул глазами. От острой правды в чужих словах предательски заболело где-то в районе груди, но преимущественно слева. Кажется, Сем в очередной раз был прав, и Адаму действительно небезразличен Феликс. Но страшно даже не это, а то, что это интригующе и непозволительно взаимно. Взаимно настолько, что губы вмиг пересыхают, а дыхание от чужой улыбки перехватывает. Феликс отвёл взгляд, слегка опуская голову. С ложки прямо на стол стекали небольшие сладкие капли от начавшего таять мороженого. Поднявшись, он отвернулся от соседа. – Уже поздно, включи телефон, позвони Сему, – он хотел было ретироваться на кухню, но мощная ладонь, перехватившая чужое запястье, его остановило, – Феликс, не беги от меня, я не собираюсь копаться в тебе или просить тебя рассказывать о собственных секретах, – Браун улыбнулся, разжимая ладонь и выпуская чужую руку из захвата. – Я просто хочу быть рядом, варить тебе утром кофе, печь лимонные пироги, давать свои вещи и ездить вместе на работу, – он тоже поднялся с места, доставая из кармана телефон и включая его. – Прости, что не могу тебе многое рассказать, – детектив вновь развернулся, поднимая голову, чтобы заглянуть в чужие глаза. Адам протянул руку, оттопыривая мизинец: – Не хочу, чтобы между нами была неловкость, так что, – он театрально прокашлялся, – чтобы ты не подумал чего-то лишнего, я официально заявляю, что я, Адам Браун, предлагаю тебе, Феликсу Аями, себя в качестве бесплатной рабочей силы, кофе машины и просто друга, если угодно, – хоть он и широко улыбался, но последнее было говорить по-странному тяжело, но ему нужно было сказать это. Он бы вообще сказал всё что угодно, лишь бы Аями больше не прожигал огромное сердце Брауна льдом своих глаз. Феликс, словно ребёнок, недоверчиво посмотрел на чужой мизинец, но всё же протянул свой, скрепляя тем самым почти детскую клятву дружбы. Рука Адама была настолько огромной по сравнению с ладонью детектива, что смотрелась действительно комично. Казалось, Феликс первый раз за пару дней так открыто касается чужой кожи и эти ощущения – определённо то, о чём он будет думать, лёжа сегодня в постели. Стажёр хотел было сказать ещё хоть что-нибудь шутливое, чтобы только иметь возможность хоть на мгновение дольше касаться чужой руки, но не успел. Лежащий на столе телефон завибрировал, забирая всё внимание на себя. Браун вмиг побледнел и поспешил отнять руку, скорее беря телефон. На его лице не осталось ничего от того весёлого добродушного парня, каким его видели все окружающие. Сейчас. В обычно весёлых глазах застыл самый настоящий ужас. Быстрым движением он разблокировал телефон, молясь, чтобы его самые худшие опасения не подтвердились. Но боги его не услышали. От Неизвестный абонент: Жду тебя в «Червивом яблоке» ровно в полночь. Надень красную рубашку, что я тебе в последний раз подарил. И, будь ангелом, не испытывай моё терпение. Браун вмиг заблокировал телефон, убирая его в задний карман. Сердце было готово выскочить из груди. Кинув быстрый взгляд на настенные часы, он мысленно прикинул, что еще может успеть к полуночи, и уже хотел было рвануть к себе в комнату, чтобы найти эту чёртову рубашку, которую он даже не распечатывал из подарочной упаковки, когда всё та же маленькая рука аккуратно провела по его плечу. Аями выглядел обеспокоено. – Всё нормально? – «ты выглядишь напуганным» хотел было добавить детектив, но ему хватило полицейской смекалки, чтобы промолчать. – Да, – Адам инстинктивно сделал шаг назад, только чтобы не чувствовать чужие пальцы на своем плече. –Мне… мне нужно идти, сейчас, – он в панике оглядел коробки, которые они не успели разобрать. – Давай просто закончим в следующий раз? – немного взяв себя в руки, он попытался натянуть жалкое подобие улыбки, но его состояние определённо выдавала дрожащая нижняя губа. – Хорошо, – очень неуверенно сказал детектив, провожая сорвавшегося с места стажёра. Он не совсем понял, что только что произошло, но сердце от чего-то подсказывало, что в этом доме не только он и кидающийся предметами сосед имеет страшные тайны. За Адамом захлопнулась дверь примерно через десять минут, и Аями определённо не видел, чтобы за эти три дня стажёр так быстро куда-то собирался.***
Семуэль вернулся в квартиру глубоко за полночь, неаккуратно вешая свои ключи на специальный крючок. Гостиная освещалась лишь светом включённого плазменного телевизора. Феликс скучающе перещёлкивал каналы и даже не взглянул на вошедшего напарника. Ему всё ещё было неловко от их утреннего разговора. Скинув с себя пальто, Гальяно прошёл в комнату и, плюхнувшись на диван в чём был, рукой в перчатке потянулся к полупустой пачке чипсов. – А где здоровяк? Феликс продолжал нервно перелистывать каналы. – Уехал, – на напарника он всё ещё не смотрел. – Так поздно? – криминалист посмотрел на настенные часы. – Угу, – не найдя, что же посмотреть в такой поздний час, он просто оставил первый попавшийся медицинский сериал и уткнулся носом в свои же колени, тихо произнося: – Кажется, ты был прав, – Сем, в общем то, редко ошибался, но всё же решил уточнить. – В чём на этот раз? – он принялся шарить по карманам, извлекая оттуда несколько конфет. Аями ещё ниже опустил голову, тихо произнося в свои колени: – Он мне нравится, – детектив сделал паузу, – немного больше, чем может нравиться обычный друг. Гальяно перевёл взгляд с экрана телевизора на блондинистую макушку. – Кошак, но ты же знаешь, что ты не можешь себе этого позволить. Феликс знал. Знал лучше всех на свете, что не имеет право на отношения ни с кем на этой планете. Особенно, если он хочет уберечь жизнь и здоровье любимого. Но от чего же тогда глаза на мокром месте, а сердце так предательски колет? От того ли, что он на пару дней позволил себе расслабиться и почувствовал себя «простым парнем, который просто работает в полицейском участке»? Но он не простой. Он будущий наследник главной ветви мафиозного клана под названием «Стебли Лотоса», и играет он обычного парня, предпринимающего попытки посадить своего отца, только пока последний ему это позволяет. Несколько мгновений Гальяно наблюдал, как по чужим щекам текли большие горячие слёзы. Это не его проблема, он не привязывается и не может позволить себе поддержать беззвучно льющего слезы напарника. Но отчего же тогда рука в перчатке уже гладила чужую макушку, а другая протягивала жёлтую конфету? – Твой отец может запрещать тебе всё, что угодно, – тихо сказал Сем, монотонно перебирая чужие пряди, –но он не может выбирать тех, с кем ты общаешься, – шептал он. – Если вы останетесь просто друзьями, он будет в порядке. Но Феликс не хотел быть просто друзьями с таким потрясающим, вечно улыбающимся стажёром. Но подвергать опасности Адама он не хотел ещё больше. Браун был не тем человеком, которого Феликс мог впутать в мафиозные игры. Подняв голову, он перевёл заплаканный взгляд на своего напарника. – Сем, – он сглотнул, – почему мне так больно? – Потому что влюбленность не приносит ничего, кроме боли, Феликс, – грустно улыбнулся криминалист, кладя лимонную конфету рядом с детективом и поднимаясь с дивана, – особенно когда нам нравятся те, на чьи сердца у нас совсем нет прав. Феликс забрал леденец в жёлтой упаковке, разворачивая его и отправляя в рот. Странно, но с горечью от лимонной конфеты во рту действительно было немного легче. – Завтра нас опять засосут бесконечные городские беспорядки, странные убийства и мафиозные разборки, – Сем ещё раз потрепал его по волосам, прямо как в детстве. – А сейчас нужно просто немного поспать.