Magic in my bones

Сентябрь — Куда это ты собрался? — кричу я. Джеймс явно куда-то намылился. На нем аккуратная рубашка с вязаной жилеткой, а на ногах, Мерлинова борода, начищенные до блеска туфли. Это странно сочетается с волосами, которые он внезапно начал отращивать, и сережкой в виде какого-то зуба (без понятия, где он ее взял). Он чешет широкими шагами к главным воротам, но, услышав меня, меняет направление. Солнце припекает, и ситуацию не спасает даже приятный ветер. Я подозреваю, что это последний летний привет, поэтому не жалуюсь. Скоро зарядят дожди, и на улицу будет не выйти. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Джеймс, поравнявшись со мной, как будто это не очевидно. Я сижу один. Под деревом. На здоровенном плоском булыжнике. С книжкой на коленях. На что это может быть похоже, хм? Он расстилает рядом со мной мантию, которую я скинул из-за духоты, и садится прямо на нее. — Очаровательно, — сухо комментирую я. Джеймс криво ухмыляется. — Я целую вечность потратил на эти брюки, — он хлопает себя по ногам, — и не могу все запороть. Оу, ну конечно, его отутюженные штанишки. Как же, как же. — И куда же ты так вырядился? — У меня встреча, — довольно отвечает он, ерзая на моей мантии. Мерзавец. Я неопределенно мычу, глядя на озеро. На улице блаженно пусто. Сейчас время обеда, и все сгрудились в Большом зале. Сегодня я не в лучшей форме. Голова пухнет от шума и всех этих мельтешащих перед глазами людей. Они говорят-говорят-говорят, бренчат своими вилками, смеются, жуют. Их много. Их слишком много. А Скорп… Короче, пока Ромео пытается достичь недостижимого и выполнить невыполнимое, я наслаждаюсь тишиной. И отсутствием людей. Джеймс не в счёт. — Что за встреча? — С одним человеком из… — он странно мнется, — хм-м, из Министерства. — Из Министерства? И из какого отдела? Готов поспорить, я знаю ответ. — Из папиного, — Джеймс потирает ладонью шею, не глядя на меня. Гм-м. — Аврорат? Серьезно, Джейми? Ты же завалил зелья еще на пятом курсе, разве нет? — Поэтому мне и нужна эта встреча. Ах, разумеется. Великий Гарри Поттер потянул за нужные ниточки, и мой горе-братец сразу получил входной билет. — Я думал, ты не хочешь быть аврором. Джеймс тянется к ветке над нами, срывает листок и начинает рвать его на мелкие кусочки. — Я передумал. — Ты? Или за тебя передумали? — едко спрашиваю я. — Папе будет приятно, если… Он ведь так гордится своей работой. И кто-то из нас мог бы, и… Не думаешь, что он это заслужил? Ты, очевидно, не будешь этим заниматься… — Очевидно. — Лили… У нее должна быть возможность выбрать что-нибудь более безопасное. — Гм. — Остаюсь я. Быть мракоборцем… Это не самая плохая работа. Я ничего не отвечаю. Зачем? Все это прекрасно и замечательно. Интересно, это экспромт, или он репетировал? Джеймс будет паршивым аврором, это факт. Когда ему скучно, он начинает думать жопой. А скучно ему станет моментально. Девяносто девять вызовов из ста это не погони за темными лордами или поиски проклятых артефактов. Это бабули, которые слышат «странные звуки на чердаке», или умельцы, заманившие на этот чердак баньши. Прибавить к этому бумажную работу… — Поразительно. — Что именно? — То, как глубоко твой язык находится в заднице нашего отца. Джеймс резко вскидывает голову. — Не говори о нем так. Это папа, — отрезает он, и я скалюсь в ответ на его тон, — если этого для тебя недостаточно, хотя бы вспомни, кто он такой. И он качает головой, глядя свои колени. — Я просто не понимаю, Ал… Тоже мне, новость. — Ты же все детство бегал за ним хвостом. Бегал. Отец не плохой человек. Я тоже не плохой человек. Мы оба не плохие люди, но вместе мы полный отстой. Я не могу назвать точную дату, когда это случилось, но это случилось. Где-то между одиннадцатью и тринадцатью мне стало неинтересно сотый раз слушать, как он летал на гиппогрифе или убегал от гигантских пауков. Или ходить на матч жёлтых против красно-белых, потому что это его любимая команда. Или пилить в идиотский поход, когда предпочел бы остаться наедине с книжкой и диваном. Меня стали интересовать другие вещи. Может, я забыл о них рассказать. Или он забыл о них спросить. — Я не знаю, — честно говорю я, — наверное, я просто родился вторым. — И что это должно значить? Я молчу, видимо, слишком долго, потому что Джеймс пихает меня в плечо и вопросительно поднимает брови. Серьезно, кто-то должен ему сказать, что он выглядит, как идиот, с этим своим хвостом на голове. — Джейми, когда тебе исполнилось десять, родители устроили праздник, о котором вся семья еще несколько лет вспоминала, пища от восторга. Когда десять лет исполнилось Лили, ей подарили поездку в грёбаный Диснейленд. На мое десятилетие у меня были кексы со свечками в компании бабушки и деда. Знаешь, почему? Я не дожидаюсь ответа. Слова подступают, и мне не сдержаться. Я не хочу сдерживаться, зачем? — Потому, что у папы был очень-важный-кровь-из-жопы проект, а мама уехала на игру, на которую, конечно же, не может сделать обзор никто, кроме нее. — Это был всего лишь один день рождения… Ха! Я нервно хихикаю. — Что сделали родители, когда ты чуть не поджарил избушку Хагрида в конце прошлого года? — Мы проводили опыт! Безопасный вариант адско— — Что. Сделали. Родители? — рявкаю я на Джеймса, который от неожиданности аж вздрагивает. — Я… — Они сказали, что ты — вылитый тезка. И все. Проехали. Финита. Что они сделали, когда Лили неделю жила в Выручай-комнате, забив на занятия? — Лили девочка. И она младше… — Ну конечно, — с сарказмом соглашаюсь я, покорно кивая головой для наглядности, — папина принцесса. А если эта принцесска творит лютую дичь, так это замечательно. Стальные яйца! Вся в отца. Стоит накосячить мне? Наступает сраный Армагеддон. Джеймс запускает руку в волосы, разрушая свой вылизанный, волосок к волоску, хвост. Охо, кому-то некомфортно все это слушать. Пф, а мне некомфортно с этим жить. И что? Джеймс — это Джеймс. Он был первым, и он… Окей, это тупо, но все никак не уймутся, что он настоящий Поттер. Вылитый дедушка. Которого никто из нас не знал, отец в том числе, но ведь это детали, да? А Лили… Папина крошка, все дела. Дай ей руку, и она отхватит ее по локоть. Но это тоже детали, конечно же. И есть я, застрявший посередине между ними. Между маленькой мисс Счастье и Джейми-вот-это-я-понимаю-характер! Я, который «воу, а почему ты такой серьезный»? Или «эм, это было странно». Или мое любимое — «будь снисходителен». «Попытайся понять». «Потерпи». Подожди. Не создавай проблем. Я больно прикусываю щеку, не глядя на Джеймса. — Почему мы вообще говорим об этом? — вздыхает он. — Ты сказал мне, не говорить плохо о папе. — Точно. — Он может быть грёбаной реинкарнацией Мерлина. Но знаешь, что, Джейми? Мне насрать. Он обычный человек. И мой отец. И временами довольно лажовый. — Ал. — Один хрен. Я буду говорить о нем так, как мне захочется. — Боже, — Джеймс трёт переносицу, закрыв глаза. Я думаю о том, что на меня нашло, и я без понятия. — Полегчало? — спрашивает он спустя какое-то время. Да. Да, да, да! Я ничего не говорю. — Проводи меня? Иди в жопу. Но я все равно встаю и комкаю в руках мантию, пока Джеймс отряхиват свои отвратительные пижонские брюки. Мы молча идем к воротам, и у самого выхода я вижу высокую женщину в алой мантии. Очень высокую и, хм, крупную. Гора-человек. С серебристым ежиком волос. На ее груди приколот значок. Точно такой же, как тот, что лежит на моей тумбочке. Невилл будет рад. — Слова напутствия любимому брату? — говорит Джеймс вместо прощания. — Не обосрись. — Принято. Он широко ухмыляется, а потом выходит за ворота школы. Они пожимают руки и аппарируют. Октябрь — Нет, — говорю я, не отрываясь от учебника. — Ал, ну пожалуйста! — Без вариантов. Скорпиус захлопывает книгу перед моим носом. — Альбус Поттер, — выразительно говорит он, — я прошу тебя по-хорошему. Не вынуждай меня переходить к решительным мерам. Я закрываю глаза и провожу ладонью по лицу. Нет. Нет ни единого шанса, что он снова затащит меня в эти идиотские игры. Последний раз это закончилось практически личностным кризисом. А я ненавижу… — Позволь напомнить, что ты мне должен? … любые кризисы. Скорп заинтересованно изучает свои ногти, нарочно не глядя на меня. — С чего бы это? Он широко ухмыляется, и я прищуриваюсь. — Лонгботтом. Сквибы. Куча народу. Главный вход. Весь этот шум и… — Ба! — И крик, и просто невероятное количество социальных действий, от которых тебя кое-кто избавил. Это было очень удобно, м-мда? — Ну, не знаю. Я что-то вообще ничего такого не помню. Он пытается отвесить мне подзатыльник, но я уворачиваюсь и сильно тыкаю ему пальцем в грудь. — Это было сто лет назад, — говорю я. — Это неважно, — Скорп шлёпает меня по руке, — долг есть долг. — Я не помню, чтобы соглашался на этот долг. — Я помню, — он вскидывает руки и выхватывает у меня книжку, которую я опять пытаюсь открыть, — я сказал тебе тогда: будешь мне должен, и ты… — И я не ответил ничего, — перебиваю его я. — Ты промолчал! Значит! Ты согласился! Я демонстративно смеюсь. Крайне демонстративно. — Да-а, — с нажимом говорит он, опираясь двумя руками на стол передо мной, — если ты был против, нужно было оспорить мои условия. А ты промолчал, так что… Он наклоняется ко мне, мы сверлим друг друга взглядами, и я ловлю тень его одеколона. А потом мой взгляд сам собой падает на его рот. Я тут же отворачиваюсь, разглядывая полки за Скорпиусом. Вот поэтому я и не хочу принимать участие в очередной дебильной игре, которая только все испортит. Уже испортила! — Альбус, пожалуйста. Я не хочу идти туда один. Он наклоняется ещё чуть-чуть, и этот пряный запах становится более явным. Это парфюм, который ему подарил отец. Я никогда не спутаю его ни с чем, потому что Скорп подарил мне точно такой же. — П-почему? — я кашляю, прочищая горло. У меня во рту гребаная Сахара. Он выпрямляется и одними губами беззвучно произносит, смешно морща нос: — Кас. — Ах, — выразительно говорю я, — и кто же в этом виноват? Нужно было думать, прежде чем цацкаться с этой Горгоной. — Пожалуйста, — он складывает ладони в умоляющем жесте. Ну прямо как один из тех отвратительных херувимчиков Дадли, которыми у него забита вся каминная полка. Я смеюсь, потому что это полнейший абсурд. — А если тебе достанется что-нибудь неприличное, — он выразительно играет бровями, — я обещаю, что не брошу тебя страдать в одиночестве. Мой смех превращается в истерическое хихиканье. Да, именно этого-то я и боюсь. — Ну, а что? Как будто там будут другие задания! — говорит он, неверно истолковав мое веселье, —пятница, выпивка, куча народу. И это Слизерин. Никто не будет выбирать «правду». Ты знаешь, как это обычно бывает. Я неопределенно мычу, и он продолжает: — Принеси ночной колпак Слагхорна, подари Мак-кошке пузырек валерьянки, покажи Филчу свой… — Уж лучше старина Слагхорн. — Я всегда знал, что ты неровно дышишь к нему, — он широко ухмыляется, и я нарочно отворачиваюсь, чтобы не смотреть на эти проклятые ямки. Со вздохом, я начинаю запихивать вещи в сумку. — Ал, это значит, да? — он тянет меня за рукав. — Я пойду с тобой, но… Скорп тут же вскидывает руку в победном жесте. — Но играть я не буду. — Но ты будешь там, да? Салазар, да. Потому что я ему действительно должен. И ещё потому, потому что… Я киваю, глядя на его довольную мину, и с силой дергаю молнию на сумке. Какой же я придурок. *** — Думаю, он не отказался бы от помощи. Я оборачиваюсь и нахожу взглядом Скорпа. Кассия загнала его в самый угол дивана, и ее рука преграждает ему путь к бегству. За ними полыхает камин, и, я могу поклясться, подсвеченная всеми этими языками пламени, она выглядит как какая-нибудь гончая скверны. Несмотря на рост и эти ангельские кудряшки, в Кас всегда было что-то хищное. Может, дело в ее чуть заостренных чертах лица. А может, я тупо ее не переношу. — Он справится, — я отмахиваюсь, отворачиваясь от них. Вместо того, чтобы отбрить эту Мегеру, Скорп опять строит из себя рыцаря. Его проблемы. Милли держит два стакана и улыбается мне. Она стоит близко, гораздо ближе, чем я бы предпочел. Личное пространство и все такое. Но гостиная забита до отвала, поэтому… Один из стаканов она протягивает мне. — Э, спасибо, — я не делаю попытки взять его, и ее рука замирает на полпути между нами, — я не… — Это обычная шипучка, — говорит она, кивая на напитки, — я знаю, что ты не пьешь. Никогда. Милли хорошенькая. С этими ее густыми блестящими волосами и темными глазами. У нее немного вздернутый нос, но ей идёт. Это выглядит мило. Она протягивает мне стакан, и, когда я беру его, наши пальцы соприкасаются. Она не делает попытки убрать руку, и на пару секунд мы так и замираем. Меня не волнуют ее блестящие волосы. Или этот милый маленький носик. Мне не снится Милли с ее большими глазами и теплыми пальцами. В своих снах я вижу другие руки и другие пальцы. И эти пальцы… Эти пальцы сейчас берут меня за локоть, и я хватаю стакан и подношу его ко рту, делая несколько больших глотков. И правда, шипучка. Вишнёвая. Моя любимая. Я хмурюсь, глядя на стакан, а потом вопросительно смотрю на Милли. — Как ты узнала? — спрашиваю я, намеренно игнорируя внезапно оказавшегося рядом с нами Скорпиуса. — Может, я просто ничего не могу с собой поделать, — она пожимает плечами, — и часто наблюдаю за тобой? — Типа… Типа сталкер? — ошарашенно спрашиваю я. Милли замирает с недонесенным до рта стаканом, глазея на меня, словно я какая-то задача по арифмантике. Рядом со мной начинает ржать Скорп, и через пару мгновений она тоже начинает хохотать. Скорпиус, придурок, аж сгибается пополам от смеха и хватается за мое плечо. — Рад, что тебе весело, — говорю я, стряхивая с себя его руку. У Милли хотя бы хватает совести сдержанно хихикать, прикрываясь ладонью, а не гоготать, как гиена. — Как ты свалил от нее, Скорп? — спрашиваю я в попытке перевести тему. Я терпеть не могу, когда он так ведёт себя. Серьезно! Это было не настолько смешно. Скорпиус промакивает глаза рукавом, сияя как рождественская гирлянда. — Что? — Как тебе удалось отделаться от Кассии? — ещё раз спрашиваю я, не скрывая своего раздражения. — А, я просто сказал ей, что мне надо проветриться. Там не продохнешь, — и он указывает в сторону камина. О, Мерлин. Этот человек ничему не учится. — Испанский стыд, — бормочу я, — сколько ещё это будет тянуться? — Скорпиус просто не хочет задеть ее чувства, — вдруг говорит Милли, а я, честно говоря, вообще забыл, что она всё ещё здесь, — он настоящий джентльмен. И Кас этим пользуется. Скорп прижимает руки к сердцу, восторженно глядя на Милли. — Милисента, душа моя, ты видишь меня насквозь. И он берет стакан из ее руки и сует его мне. А потом, словно они посреди чертовой бальной залы, он кружит ее раз, и сразу второй, держа ее ладонь в своей. Милли смеется, запрокинув голову, и Скорпиус довольно лыбится в ответ. Боже. — Твои штучки не сработают со мной, Малфой, — говорит она, забирая у меня свой стакан, — и не зови меня Милисентой. Скорп только заламывает руки и качает головой. Кажется, кто-то сегодня в ударе. *** — Я ясновидящий, — довольно изрекает Скорпиус, когда Фишер выскальзывает из гостиной, отправляясь на поиски ночного колпака Слагхорна. Кто ими вообще пользуется? — Ты идиот, — сухо отвечаю я, глядя, как он уже готов присосаться к своему огневиски, — если ты напьешься, я иду спать. Он со вздохом опускает стакан. — Ты не умеешь веселиться, Ал, — кисло говорит он. — Зато ты всегда веселишься за нас двоих. Рядом кто-то громко фыркает. Боукер. — Серьезно, парни, вы сейчас один в один мои предки, — и он аж светится, протягивая нам по бутылке сливочного пива. Я с подозрением разглядываю бутылку в своей руке. Темное стекло ледяное на ощупь и уже покрылось испариной. — Что с ним? Он в порядке? — спрашиваю я у Скорпа, глядя, как раскрасневшийся Крейг закидывает руку Колби на шею. — Надрался, — спокойно отвечает Скорпиус. Крейг Боукер тот ещё засранец. Настоящий говнюк. Но, видимо, не когда выпьет. Кто-то нарочито громко кашляет у меня за спиной, и мы оба оборачиваемся. Ох, мать. — Ну что, Малфой, проветрился? — Кассия впивается в Скорпиуса ледяным взглядом. Когда Скорп давится своим пивом, я молча хлопаю его по спине. Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Славно. Замечательно. Ну не голос, а сахарный сироп, честное слово. — Я как раз знаю, как тебе помочь охладиться. Как здорово, что сейчас моя очередь загадывать, правда? — и она радостно хлопает в ладоши. Вот же ж. — Мы пропали, — бурчит Скорпиус, провожая ее взглядом. Я неопределенно мычу. Да, ему не позави… Стоп. — Мы? — вкрадчиво спрашиваю я. Он лихо улыбается мне и чокается своей бутылкой с моей. — Что ты сделал? Скорпиус медленно делает несколько глотков. Я прищуриваюсь. — Мы отличная команда, Ал, — довольно говорит он, расплываясь в зубастой ухмылке, — разве нет? *** — Что ты делаешь? — требовательным тоном спрашивает Кассия, останавливая меня как раз на пороге спальни. Я вернулся за картой и нашими мантиями. — А на что это похоже? — огрызаюсь я. — Зачем тебе это? Задание было… — Я не страдаю провалами в памяти, спасибо большое, — едко говорю я, — и речь шла об озере. Не было ни слова о том, чтобы мы светили голыми жопами по дороге туда. Кас скрещивает руки на груди. — Что ж, а я имела… — Мне насрать, что ты там имела. В следующий раз думай своей милой головкой, прежде чем разинуть рот. Она буравит меня взглядом, и с меня довольно этой идиотки. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но это узкий коридор, и она выставляет руку, преграждая мне путь. Мерлин, что ещё? — Знаешь, я много слышала об увлечениях старшего Малфоя. Что это за хрень? Кас бросает короткий взгляд куда-то в сторону, а потом снова пялится на меня. — Говорят, у него целая коллекция этих птичек. Фазанов, кажется. И все непременно белые, — она облизывает губы, чуть приподнимая подбородок. Это что, попытка понять, как далеко ей можно зайти? Давно надо было послать эту с… — Видимо, это у них семейное. У Скорпиуса ведь тоже есть зверушка, — и эта дура оглядывает меня с ног до головы, — правда, цвет не тот… Но имя, имя-то подходящее. Она широко улыбается, сверкая ровными белыми зубами, и отступает на пару шагов назад. — А-аль-бус, — медленно тянет она и снова проводит языком по губам, как будто пробуя на вкус. Я дергаюсь всем телом, но тут мне на плечо ложится чья-то рука. — Все в порядке? — спрашивает Милли. У нее за спиной маячит Скорп. Кас отпихивает меня и протискивается мимо, глядя строго перед собой. И с высоко поднятой головой. Тупая, тупая курица. — Эй, — Милли тянет меня за плечо, и мне приходится повернуться к ней, — забей, она со всеми так. Она ободряюще улыбается мне, но все, что я могу, это просто кивать. Меня трясет от злости. Как же я ненавижу, ненавижу эту… — Я узнала, сегодня дежурит Эдди, — снова говорит она, — можно не париться по поводу баллов, если вдруг наткнетесь на него. Она пытается быть дружелюбной, окей, спасибо. Но у меня внутри все кипит из-за этой белобрысой крысы и ее слов. И этого дурацкого задания. И того, что нас могут поймать, и… — И все-таки лучше не попадаться, да? Эдуардо тоже иногда бывает… Не в духе. — Точно, — бодро говорю я, изо всех сил изображая гребаную радость, — ну, пожалуй… Я жестом указываю на выход и начинаю двигаться в его сторону, и Милли широко улыбается, показывая мне пальцы вверх. Осталось найти Скорпа. Которого нигде нет. Почему его нигде нет? Куда он уже успел свалить? Я верчу головой, пытаясь отыскать в толпе его кудрявую шевелюру, но… — Не забудь плавки, Поттер! — Крейг смеётся и толкает меня плечом, — о, подожди-ка… Они же тебе не понадобятся! — Сказал чувак в женском платье, — ворчу я. Тот, кто дал нашему любителю гомосяцких шуток это задание, настоящий гений. — Уж лучше так, чем трясти своими бубенцами перед кальмаром и гриндилоу! — Боукер, пьяный дурак, лыбится и делает рукой странные знаки. Это что, он так кальмара изображает что ли? Или мои яйца? Я отмахиваюсь от него и протискиваюсь между людьми. Где же, где же… Аха, нашел! Скорпиус стоит возле самого выхода вместе с… Это что, шутка? Он на добрых две головы выше Кассии, и сейчас возвышается над ней, как грозовая туча. Я давно не видел его таким мрачным. Скорпиус держит ее за локоть, и когда она пытается отшатнуться, он не позволяет, притягивая ее назад. Охо, и куда же делся наш хвалёный джентльмен? Кас молчит, плотно сжав губы, а Скорп, глядя куда-то в сторону, что-то чешет, и чешет, и чешет ей на ухо. Она вскидывает голову и замечает меня. — Поттер. Ее взгляд мечется между мной и Скорпом. И когда она вырывает из его хватки свой локоть, он только указывает ей на что-то наклоном головы. Жест, который я бы точно пропустил, если бы не смотрел на этих двоих, не отрываясь. — Я…я… Поттер, — запинается Кас. — Надо же, всегда думал, что Поттер—это я, — сухо говорю я, кидая Скорпу его мантию. — Я…я…я, — снова начинает она, игнорируя мой выпад. Скорпиус тихо кашляет, и я вопросительно смотрю на него. Что вообще происходит? — Поттерябыланеправа, — выпаливает она. Я тупо моргаю. — Что? Кассия кривится, словно ей в рот засунули кислющий лимон. — Поттер. Ты оглох? Или просто тупой? — чуть ли не рычит она. — Я. Была. Не. Права. Последние слова она едва ли не плюет мне в лицо, а потом уносится, расталкивая тех, кто попадается ей на пути. Я пораженно гляжу на Скорпа, рукой указывая в ее сторону. — Что это вообще было? Он вместо ответа поднимает руки ладонями вверх, спиной двигаясь к выходу. *** Мы вжимаемся в нишу за рыцарскими доспехами. Мне в бок больно врезается локоть Скорпа, и мы зажаты, словно сардины в банке. Здесь повсюду пыль. Ее так много, что я… Я сейчас… Я в панике прижимаюсь лицом к плечу Скорпа, пытаюсь зажать себе рот рукой, но в итоге все равно звонко чихаю. Он резко поворачивается ко мне, вытаращив глаза. Миссис Норрис всё ещё здесь. Почему она всё ещё здесь?! И теперь она останавливается прямо напротив нас. Ее уши подрагивают, а хвост молотит из стороны в сторону. Ну все. Нам хана. Я прикусываю губу сильно и больно, но мне все равно. У меня крутит живот, и я так дергаюсь, что готов… Внезапно в конце коридора раздается такой грохот и треск, что мы оба подскакиваем, как ужаленные. Кошка замирает на пару секунд, а потом пулей несется в направлении шума. Мы переглядываемся. — Кухня, — еле слышно шипит Скорпиус мне прямо на ухо, выталкивая меня из нашего укрытия. Да. Я нервно киваю. Да, да, да. Выйдем прямо у теплиц. Мы последний раз сверяемся с картой и несёмся в противоположную от миссис Норрис сторону. Когда Скорп щекочет идиотскую грушу, и мы наконец влетаем на кухню, я готов растечься по полу, как желе. Меня до сих пор потряхивает от того, что нас чуть не сцапали. — Э, здра… здравствуйте, — мямлю я моментально столпившимся вокруг нас эльфам. Мы кое-как протискиваемся мимо них в направлении тесного прохода к теплицам. Я не могу поверить, что это ещё не конец. Скорп лопочет что-то домовикам. С такой лёгкостью, словно обсуждает погоду за чашкой чая. Проход явно рассчитан не на людей, но когда нас это останавливало? С горем пополам нам удается не застрять, и мы, скрючившись в три погибели, наконец-то вываливаемся (иначе и не скажешь) прямо за теплицами. Скорп начинает по-идиотски хихикать. И, клянусь, мне хочется огреть его чем-нибудь. Это он втянул меня в это. Когда он тянется пальцами к моей голове, я шлепаю его от души по руке. — У тебя паутина в волосах. Паутина? Серьезно? Это должно меня сейчас волновать? Ха! Я отряхиваю коленки, а потом хватаю его за локоть и дергаю за собой. Мы выглядываем из-за теплиц, чтобы убедиться, что все чисто. — Живее, — коротко бросаю я и несусь по направлению к озеру. На улице холодно. Мы бежим, и влажный ночной воздух обжигает мне горло и нос. Не представляю, как в такую холодрыгу можно добровольно залезть в ледяную воду. Не представляю, да. И тем не менее, вот он я. На небе нет ни облачка, и луна заливает все серым светом. Это и хорошо, и плохо. С одной стороны, мы хотя бы знаем, куда идем, и не свернем себе шеи в кромешной тьме. Но, с другой стороны, и нас самих неплохо видно, увы. Я не слышу ни шелеста, ни шороха. Это странно. Мне всегда казалось, что ночь должна быть полна разных звуков. Но единственное, что нарушает тишину, это мое собственное дыхание и наш тяжёлый бег. Озеро блестит посреди серой травы, словно неподвижная чернильная клякса. Когда мы наконец прибегаем на берег и начинаем второпях выпутываться из мантий и штанов, мне в лицо вдруг прилетает… Теплый носок. Скорпиус начинает ржать. — Серьезно? — сердито спрашиваю я, швыряя его носок обратно, — нас могут спалить в любой момент! Он продолжает хихикать, прыгая на одной ноге и стаскивая с себя второй ботинок. — Чего ты такой серьезный? — Скорп! Нас могу спалить в лю… — Расслабься, — он гремит пряжкой от ремня, скидывая штаны в кучу своей одежды, — это же весело. — Конечно, как я мог забыть, — бурчу я себе под нос. Весело будет потом полировать кубки в Зале наград вместе с Филчем. Весело будет объяснять Макгонагалл, что мы забыли на улице посреди ночи. Весело бу… Все мое раздражение испаряется, когда я перевожу взгляд на Скорпиуса, который шипит, пробуя ногой воду. Я замираю как есть, с наполовину спущенными штанами и кроссовком в руке. Это… Я… Я не могу отвести взгляд. — Ё! Ну и холодина! — взвизгивает он, медленно заходя в воду. Его плечи напряжены, а движения резкие и дерганые, и он смешно размахивает руками, будто это как-то поможет ему справиться с холодом. Я… Я много раз видел его. Типа, без всего. Голым. Полностью. Мы купались вместе. И переодевались в одной комнате. Были в общей душевой и раздевалке. Тогда почему… Я видел его. Я знаю его. Знаю, что на коленке у него длинный шрам. Он остался с того раза, когда мы купались летом, бесились в воде. Тогда этот дурак начал ползать на четвереньках по мелководью и в итоге поранился то ли о камень, то ли о какую-то ракушку. Когда он гостил у нас летом, я пытался научить его летать на метле. В итоге он шлепнулся в кусты прямо на зад. Несильно, но тоже остался шрам. Я даже помню, что внизу спины, прямо на пояснице и чуть левее, у него есть три родинки, которые образуют равносторонний треугольник. Скорп ещё смеялся надо мной, когда я сказал ему об этом. Якобы в меня вселился демон-справочник. Тогда почему я не могу отвести от него взгляд? От его широких плеч. И сильной спины. И этих рук. От этого места, где спина переходит в… Переходит… Я пытаюсь сглотнуть, но у меня сухо во рту. Его кожа в ночном свете выглядит еще белее, чем обычно. Он маячит светлым пятном посреди темного озера. И он словно сияет. Светится. И я… Это… Это самое красивое, что я когда-либо видел. И я готов целую вечность стоять здесь, глядя на него. Мерлин, мне становится жарко. О нет, о нет, только не это. Только не… Скорпиус вдруг оборачивается, глядя на меня, и я, идиот-идиот-идиот, глазею на его живот и… — Ну? Так и будешь стоять там? Я несколько раз моргаю, облизываю губы и пытаюсь смотреть куда угодно, лишь бы не на него. Только не это. Только не это. Не это! Не это нарастающее чувство внизу… Проклятье. Проклятье! Я провожу рукой по лицу, думая обо всем, что может хоть как-то отвлечь меня. О зельях. И книжках по арифмантике. О пироге с почками и шпинатом. И о зубастых, кусачих растениях Невилла. И… Грёбаный стыд, это же Скорпиус. Скорпиус! У него ноги как ноги. И руки как руки. И самый обычный живот. И плечи, ничего особенного, просто плечи. Я видел все это тысячу раз! И все равно перед глазами у меня стоит он, Скорпиус, привычный и знакомый. Только совсем другой. И эти плечи, которые вдруг перестали быть просто плечами. А стали вдруг… Такими, такими… А его спина? Сильная и ровная, и… И живот, плоский, припорошенный внизу светлыми волосами. Только бы он не обернулся, только бы не обернулся! Я сбрасываю с себя последнюю одежду, стоя спиной к озеру, а потом поворачиваюсь и, торопясь, с разбегу врезаюсь в обжигающе холодную воду. Скорп все еще деликатничает и мнется, стоя по колено в воде. — Реще! — я с силой толкаю его в спину, и он летит мордой вперед, ныряя с головой. Я делаю ещё несколько широких шагов, заходя глубже, глубже, еще глубже, чтобы быть в воде как минимум по пояс, и только потом оборачиваюсь. Он выныривает, вытирая лицо руками. — А-ал-л! — рычит он, и я отсюда слышу, как от холода у него клацают зубы, — т-ты… — А ты собирался торчать здесь всю ночь? — перебиваю я его, и даже не уворачиваюсь, когда меня окатывает волна ледяных брызг. Меня трясет, и я не знаю, от холода ли это. Главное — не думать. Не думать. Не думать. Не… Я ныряю, прежде чем он успевает обрызгать меня ещё раз. И остаюсь под водой до тех пор, пока все мое тело не сводит от ледяной воды и желания вдохнуть. Не думать. Не думать. *** Я молча иду за Скорпом, не особо обращая внимания на то, какими коридорами он ведёт нас. Время от времени мы сверяемся с картой, но даже это особо не регистрируется в моем мозгу. Я просто… Как будто все еще нахожусь под водой и отчаянно хочу вдохнуть, но у меня ничего не получается. Слишком много мыслей. Слишком много. Все это дерьмо, которое я чувствую. Это такой треш. Почему именно так? Именно сейчас? Именно он? Идиотская игра в конце прошлого года все похерила. Вообще все! И то, что у меня на него… На него, ох, и я… Это все возраст. Наверное. Возраст, да. Физиология. И это нормально, вообще-то, чувствовать, ох, тягу к единственному человеку рядом со мной, от которого меня не воротит. И которому я доверяю. И который… Да, определенно, полностью в рамках нормы. Звучит отстойно. Это и есть отстойно. Но что я могу поделать? Это такой возраст! Это нормально! Это пройдет, это точ… Внезапно я впечатываюсь Скорпиусу в спину. Он остановился? Где мы вообще? Что за… — Озорные пузырьки, — бормочет Скорп и тянет на себя тяжелую дверь. Я хлопаю глазами, когда оказываюсь посреди здоровенной ванной комнаты. Да это же самый настоящий бассейн. Столько кранов, и витражи, и… — Как ты… Откуда… Скорпиус бросает на меня этот взгляд. Он все ещё дуется за то, что я пихнул его в воду. Но, как ни крути, а это всё же было лучше, чем попасться глазеющим на него, да ещё и со стояком наперевес. — А ты как думаешь? Я не знаю, что сейчас написано на моем лице. Вероятно, что-то все-таки написано, потому что Скорп криво усмехается. — Я подслушал. Случайно, — он скидывает мантию на ближайшую скамейку, — когда Слагги давал Мейси пароль. Несмотря на впопыхах наложенные согревающие чары, его губы до сих пор нездорового синеватого оттенка. И он всё ещё дрожит. — Случайно, — тупо повторяю я, оглядывая бассейн за его спиной. Или это всё-таки ванная? Я сажусь рядом на скамейку и тоже начинаю стаскивать носки. Здесь блаженно тепло. И даже плитка на полу приятно греет мои заиндевевшие ноги. — Я думал, ты захочешь вернуться назад и доиграть, — говорю я, не глядя в его сторону. Не знаю, я чувствую себя странно рядом с ним. Я такой кретин. Это же Скорп! Но я… Боюсь лишний раз даже взглянуть на него. Это всё так тупо. Так тупо. Его футболка летит на пол, он касается меня своим локтем, и я сквозь зубы втягиваю воздух. Мерлин, Скорпиус действительно продрог. Настоящая ледышка. — Хватит с меня игр на сегодня. Я просто мычу в ответ, стягивая с себя джинсы. Когда я уже стою в одних трусах, скрипит дверь. В дверном проеме с вытянутой палочкой замер Мейси. Замечательно. Просто замечательно. Нас все-таки спалили. Эд никогда мне не нравился. Редкостный зануда. Даже Роуз отдыхает. И если он сейчас снимет баллы со своего же факультета… Буду ли я удивлен? Нет, не буду. Мейси, он как… Мифический сын маминой подруги, который хорош ровно настолько, насколько ты никогда не будешь. Даже сейчас, в первом часу ночи, его чернющие волосы идеально уложены на бок, а долбаный галстук туго затянут и находится ровно посередине. Единственное, за что нужно отдать ему должное, так это за его офигенную крепкую задницу. Женская половина Хогвартса со мной согласится, я уве… Ох. Ох. Я… Я нахожу Эда привлекательным. Всегда находил, разве нет? И не просто симпатичным, а… В том самом смысле. Эта мысль так бьет меня по шапке, что я молчу как рыба, и пялюсь на Эдди. У него большие темные глаза, и бронзовая кожа, и вообще он в охрененной форме, капитан команды и все такое. А я почему-то так зациклился на Скорпиусе. Вот же Мейси, и это значит, что… О боги. О боги! Мне кажется, от облегчения я готов грохнуться на пол прямо здесь и сейчас! Боги! Я в порядке. В порядке! Я не стремный извращенец, у которого стоит на лучшего друга. Я ведь просто, просто я… С этим можно жить. С этим можно жить! Без понятия, сколько времени я таращусь на Эдди. Секунду? Две? Вечность? — Что тут… Он вдруг резко затыкается, и его взгляд скользит по мне. Упс… Да, приятель, не ждал гостей и все такое, извините, извините. А потом Эд странно глядит куда-то мне за спину. Я поворачиваюсь. Ох, Салазар. — Скорп! — гаркаю я. Грёбаный извращенец! Стоит возле кранов, забавляясь с цветной пеной. И светит своей бледной голой жопой! — Что ты делаешь? — шиплю я ему. Он не видит, что мы не одни?! — Я не зайду в воду, пока ты не наденешь долбаные труселя! Скорпиус, не поворачиваясь, просто пожимает плечами. — Скор… — Это ванная, ради всего святого, здесь люди моются. В чем вообще проблема? Полчаса назад ты рассекал в озере au naturel, и все было нормально. Я всплескиваю руками. Это другое! Другое! — Я тебе обещаю, если ты хотя бы по касательной заденешь меня своими… эй! Я пытаюсь отскочить, когда он замахивается, но, блядь, поздно. Скорп ржет, довольный говнюк, а я стою посреди ванной, мокрый до нитки. С клоками душистой пены на лице. Представляю, как это все выглядит со стороны. Мейси, он же… А Оу, свалил. В дверях никого нет. Моя мокрая футболка звучно шмякается об пол, и я топчусь возле шкафчиков, глядя, как Скорпиус опускается с головой под воду. А когда он выныривает и проводит руками по лицу и волосам, его пушистая шевелюра смешно зализана назад. И он с таким с блаженным видом отмокает по шею в воде, что, очевидно, ему сейчас параллельно на все. Ай, пофигу! Я отправляю трусы в кучу к мокрой футболке и чешу к бассейну. Вода такая горячая, что от нее поднимается пар. Даже окна и зеркала запотели. И эта пена… А запах! Я не знаю, чем это пахнет, но это что-то сладкое и, ооох, обалденное! Я опускаю ногу, самые кончики пальцев, в воду, пробуя ее. Аккуратно. Вот так… О да, детка, идеально. Горячая ванна после ледяного озе… Я визжу как поросенок, когда скользкая рука хватает меня за лодыжку и тянет! Размахивая руками, как долбаный пингвин, я плюхаюсь в бассейн и достаю задом до самого дна, набирая полный нос и рот воды! Скорпиус! Этот говнюк! Декабрь — Тебе нужно подстричься, — говорит мама, перебирая пальцами мои волосы и поглаживая кожу. — Мх-м, — просто мычу я, закрыв глаза. Она редко такая. Когда-то мне сильно этого не хватало, сейчас… Я просто позволяю себе эту минуту слабости, наслаждаясь теплом ее рук и мягкостью пальцев. — Серьезно, посмотри, — и она легонько тянет волосы на макушке у самых корней. И это не должно быть так приятно. — Я подстригся, — бурчу я, не открывая глаз. — Здесь — да, — мама проводит ладонью по моему затылку, обритому чуть ли наголо, а потом массирует виски и кожу за ушами, — а это ты кому оставил? И она снова перебирает отросшие волосы на моей макушке, приятно надавливая ногтями у корней. Мерлин, рай существует, и он в руках моей матери. — Они уже в лицо тебе лезут. Испортишь глаза, будешь как отец, — мама собирает мои волосы в кулак, а потом я чувствую какое-то натяжение. — Что ты сделала? — спрашиваю я, рукой проверяя свою шевелюру. Мои вихры затянуты в хвост одной из тех резинок, что она всё время таскает на руке. Я видел такие стрижки. Не то, чтобы меня сильно волновало, как я выгляжу. — Я видела такие прически у мальчиков, — говорит она, повторяя мои мысли, — тебе идёт. — Нормально, — соглашаюсь я, — возвращаясь к рунам, которые разложены передо мной на столе. За окном раздается какой-то потусторонний скрежет и грохот. — Опять он за свое, — со вздохом говорит мама, подходя к моему окну. Сегодня на ней папины шорты и его же огромная футболка с пальмами. В этой одежде она выглядит совсем крошечной. Мы с Джеймсом уже выше нее на целую голову. Может, даже больше. На улице снова что-то грохочет. — Что за удовольствие ковыряться в железках? — Что за удовольствие ковыряться в рунах? — парирует она, приподнимая бровь, — Раскурочивая при этом вещи своей сестры. Я ничего не отвечаю, слишком сосредоточенный на хлопушке передо мной. Это фейерверк из магазина Уизли, который я стащил у Лили. Если эту штуку аккуратно вскрыть, то можно увидеть руны, вытесненные внутри. Я думаю, что если поменять основную комбинацию, то время действия можно увеличить до… Я шиплю, отдергивая руку, когда маленький засранец под моими пальцами в мгновение ока раскаляется и обжигает меня. — Не говори, что я тебя не предупреждала. Я уже открываю рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь колкость, но меня снова перебивает металлический грохот под окнами. — Что он с ней делает? Выворачивает наизнанку? — раздраженно спрашиваю я. Этот шум мешает мне сосредоточиться на действительно важных вещах. — Когда-то это была машина твоего дедушки, — вместо ответа говорит мама, глядя в окно. Это привлекает мое внимание. — Деда? Серьезно? — О да, — мама по-прежнему не отводит взгляд от того, что видит на улице. И в ее глазах столько чего-то… Чего-то, что я никак не могу разобрать. Это что-то мягкое и теплое. Знакомое, но в то же время — нет. — Правда, тогда она выглядела иначе. И могла летать. И даже становиться невидимой. — Это вообще легально? — с сомнением спрашиваю я. Мама смотрит на меня, смешно морща нос и высунув кончик языка. — Не будем об этом, — прищурившись, выдает она. Я хмыкаю и опускаю взгляд на разобранный фейерверк передо мной. — Все равно я не понимаю, почему он возится с ней, — говорю я, аккуратно пробуя пальцами изнанку тиснения. Руны объемные на ощупь и ещё горячие. — У всех свои заморочки, — вдруг говорит мама, и ее голос звучит прямо у меня за спиной, — когда-то эта штука спасла жизнь твоему отцу и дяде. — Время увлекательных историй, — бурчу я, низко склонившись над столом. Она шлепает меня по плечу. — Побольше уважения, молодой человек. — Ага, — отвлеченно бормочу я, не особо слушая ее. Она говорит что-то еще, но я слишком занят, чтобы обращать внимание ещё и на маму. Я наконец вижу комбинацию, которая отвечает за время горения. Если ее вычленить из основного паттерна и разбить на составляющие… — Есть какой-то шанс, что я смогу вытащить тебя из этой комнаты на свежий воздух? — со вздохом говорит мама, присаживаясь на край стола. Я настороженно слежу, чтобы она ничего не задела. — Посмотри, какая погода. Солнце, ветер стих. Лили строит крепость. Джеймс оживил для нее снеговика. Даже папа на улице. Один ты заперся и сидишь здесь. Я смотрю на нее, сжав губы. Меня не интересует крепость. И на снеговика мне параллельно. Мама проводит рукой по моей голове, а потом стирает что-то с щеки. Мои руки перепачканы в саже, вполне возможно, что и на лице тоже она. — Заключим сделку? — предлагает она. — Условия? — Пошли с нами на улицу. Проведем время все вместе. Подбей сестру, напихайте Джейми снега за шиворот. — И какая мне из этого выгода? Кроме той, что потом Джеймс отыграется на мне по полной. Такая себе сделка. — А что бы ты хотел? Я оглядываю маму спекулятивным взглядом. Она вдруг смотрит мне за спину, а потом снова на меня. У дальней стенки стоит мой книжный шкаф, и добрая половина книг опять разложена на полу неровными башнями. — Я могла бы научить тебя кое-чему. — Например? — Например, как думать о чем-то хорошем. О чем-то приятном. И не думать о плохом. Я раскрываю рот, чтобы ответить, но вдруг посреди моей комнаты появляется здоровенный сияющий конь. Он несколько раз бьёт копытом, тряся головой, а потом взрывается кучей маленький сверкающих искр. Я резко закрываю рот, клацая зубами. — Невербально? — поражаюсь я. Мама улыбается, широко и очень, очень довольно, и показывает мне пустые ладони. — И без палочки. — Ого, — выдыхаю я, смотря на нее во все глаза. — Я не знаю, льстит ли мне твое удивление или наоборот, — она ерошит мне волосы, которые сама же десять минут назад усмиряла, — они могут сколько угодно говорить, что Гарри Поттер создал корпоральный Патронус в тринадцать, но… Мама наклоняется ко мне и понижает голос. — Мы тоже не мимо проходили, — говорит она, поигрывая бровями. Мама выпрямляется, и я внезапно не могу отвести от нее взгляд. — Ну, что скажешь? — и она протягивает мне руку, — мы договорились? Я смотрю на середину комнаты, где минуту назад был сияющий Патронус, и облизываю губы. — Договорились. Я выбираюсь из-за стола, пожимаю ее теплую маленькую ладонь, и мама сверкает своими зубами, глядя на меня снизу вверх. Март Раньше это были безликие тела. Ритмичные движения. Чьи-то животы и чьи-то руки, губы, бедра. И много голой кожи. Очень много. Теперь я представляю… Кого-то. Иногда это Мейси. Пускай парень и традиционен как рождественский пудинг, но это не мешает мне думать о том, как рукава футболок обтягивают его бицепсы и плечи. Или тот старшекурсник с Когтеврана. Я не мог оторвать взгляд от его рта, когда сидел напротив в библиотеке. Он постоянно кусал губы, или посысывал краешек пера, или прикусывал кончик большого пальца. Целый набор идиотских привычек, серьезно, но почему-то это выглядело горячо. Иногда я даже думаю о профессоре по защите, который, судя по всему, угодил к нам, едва закончив академию. Мне нравятся такие. Уверенные. Высокие. Поджарые. С подсушенными мускулами и сильными телами. Я представляю, как чужие пальцы обхватывают меня у самого основания. И двигаются вверх, а потом обратно, чуть сжимая. И я слышу еле различимый шепот: — Покажи мне, как ты любишь. Голос звучит приглушенно, и я чувствую, как чьи-то губы прижимаются ко мне в том месте, которое уже не шея, но ещё не плечо. И кожей ощущаю теплое дыхание и лёгкую щетину на подбородке. Тогда я кладу свою ладонь поверх этих пальцев и сжимаю. Сильно. Потому что сегодня я хочу именно так. Я вдыхаю и клянусь, что почти ощущаю этот запах. Он такой настоящий, это что-то… Что-то… Груша, да. Это груша. Наши руки скользят вверх и обратно. Снова, снова, ещё раз и ещё, иногда делая это обалденное движение запястьем, от которого… Я, ох, я задыхаюсь. И в ушах у меня грохочет пульс, но я только сильнее прижимаюсь к его голове, вдыхая как можно глубже. И волосы щекочут мне нос, потому что они всегда такие… Их так много, этих маленьких золотистых колечек. Он повсюду, я знаю это. Я чувствую его пальцы, и тяжесть тела, теплое дыхание. И то, как он проводит языком по моей шее, и легко прикусывает кадык, и скользит губами по моей челюсти. А потом я чувствую его губы на своих, и его вкус, этот вкус! Как огневиски с чем-то таким, таким… Мое сердце колотится, и когда его движения ускоряются, я больше не могу, я сейчас, я! — Скор… И мир перестает существовать. Я лежу, зажмурившись, и пытаюсь отдышаться. Если сейчас на землю упадет метеорит, я все равно останусь лежать на своей кровати. Мое тело будто и не мое вовсе, а мозг отказывается воспринимать любую входящую информацию. Я пустой. У меня пустая голова и блаженно пустые яйца. Постепенно я прихожу в себя, и реальность накатывает на меня как волны набегают на берег. Сначала я чувствую холодок на своей мокрой руке. Потом, как футболка неприятно липнет к вспотевшей спине. Как жаркие простыни неудобно перекрутились в ногах. Я шарю рукой по кровати и случайно отправляю палочку на пол. Она падает между пологом и кроватью, бренча о деревянный пол. Замечательно. Мне удается стянуть через голову влажную футболку, я вытираю ей ладонь и свой живот, а потом отбрасываю в сторону. Вместе с одеялом и простынями, которые я отпихиваю ногами к краю кровати. Мне жарко. Я весь горю, и даже мысль о лишнем клочке ткани кажется пыткой. Я гляжу в темноту над собой и грызу изнутри щеку, чувствуя себя последним… Уродом. Урод я и есть. Рукой я тянусь к подушке, которая каким-то образом тоже оказалась у меня в ногах, и бахаю ее себе на лицо, утыкаясь в нее что есть сил, и безнадежно мычу. Каждый раз одно и то же. Я всегда думаю о нем. Как самый последний придурок. Он ведь не единственный на свете, тогда почему — так? Почему, почему так получается? Почему… Подушка внезапно отрывается от моего лица и поднимается в воздух. Вытаращив глаза, я смотрю на Скорпиуса. В одной руке у него палочка с огоньком на конце, в другой — книжка. На нем его дорогущая пижама из какого-то редкого шелка. — Почему ты не спишь? — спрашивает он, поднося палочку к моему лицу. Мое сердце колотится, и я не могу выжать из себя ни единого звука. Он слышал? Мне казалось, что я наложил заглушающее, но что если… Или нет? Я забыл? Он знает, что я делал? Он слышал? Он… — Все в порядке? — его глаза блестят, отражая свет Люмоса, и его кожа в темноте выглядит совсем белой, — ты весь мокрый. Я дергаюсь и провожу рукой по волосам, и, действительно. Он прав. Мерлин, я же не использовал очищающее. Моя грязная футболка, я сам… Что, если… От меня разит этим? Вдруг он все слышал? Он слышал?! Грёбаный стыд! Какой позор! Что мне делать? Что?! — Я…я…— заикаюсь, будучи не в состоянии выдавить из себя хоть какое-то объяснение. — Альбус, ты что, плачешь? К моему ужасу, он наклоняется, вглядываясь в мое лицо, и я отчаянно мотаю головой. Скорп хмуро смотрит на меня, а потом вдруг кивает и тихо говорит себе под нос: — Я принесу воды. Когда его огонек исчезает в ванной, я подрываюсь с кровати, шаря руками по полу. Только бы… Только бы… Мои пальцы хватают палочку, и я судорожно бросаю Скорджифай на кровать и простыни, даже на себя! И на свою грязную футболку, которую потом все равно запихиваю под кровать. И для верности хватаю портьеру и несколько раз машу ей, чтобы урвать хоть сколько-нибудь свежего воздуха. Я сижу на краю кровати с сердцем, которое колотится у меня в ушах, когда Скорпиус возвращается со стаканом воды и протягивает его мне. И вцепляюсь в прохладное стекло, в два счета проглатывая все содержимое. Мерлин, я и не знал, что у меня во рту пересохло. — Кошмар? — спрашивает он, присаживаясь рядом. — Что-то вроде того, — бурчу я, не встречаясь с ним взглядом. И когда он поворачивается ко мне и, поднимая руку, откидывает у меня со лба мокрые волосы и дует мне на лицо, клянусь, мои глаза чуть не вываливаются из черепа. — Ч… Что ты делаешь? — Сдуваю плохой сон, — он опускает руку и улыбается немного смущенно, — мама всегда мне так делала. — О, — и этот звук, единственный ответ, на который я сейчас способен. Я верчу пустой стакан, не зная, куда деть руки, и чувствую себя полнейшим идиотом. — А ты почему не спишь? — спрашиваю я, потому что пауза затянулась, и, хоть обычно это вообще не проблема, сейчас это кажется глупым. Сейчас все кажется глупым. Он кивает на мою тумбочку, где лежит его книжка. — Никак не могу оторваться. Он снова улыбается, и снова эта смущенная улыбка, которая… Ох, ё! Почему это кажется мне таким милым? Что со мной не так? — Расскажешь про свой сон? Ах… Я начинаю теребить собственные пальцы, скребя сухую кожу вокруг ногтей. — С…сон? — Да, твой кошмар. Ты в курсе, что тебя трясло, когда я заглянул? Я нервно грызу губу, глазея вокруг. Люмос Скорпа освещает только маленький кусочек, и я не вижу ничего кроме темных силуэтов других кроватей. — К…книга, — спотыкаясь, говорю я, когда мой взгляд останавливается на тумбочке. — Книга? Тебе приснилась книга? — Да. Я…я написал ее. — Ого, — удивляется Скорп, — и про что она была? — Про-о… Ох, про мальчика. Про мальчика! Я начинаю нервно хихикать, но, хвала яйцам, у меня хватает выдержки заткнуться. — И она была хорошая? Эта книга? — Да, она… Понравилась. Мне. Всем. Что я несу? — Тогда почему это был плохой сон? — не отступает Скорпиус. Он точно хочет моей смерти. — П… потому что потом… Потом… Я написал ещё. — Ещё одну книгу? — Н…не… Да. Пьесу. Я написал пьесу. Я поворачиваюсь к нему и натыкаюсь на внимательный взгляд. Он слушает меня, чуть приподняв брови и раскрыв рот. — И это была плохая пьеса, Скорп, — тихо говорю я, — и она никому не понравилась. — Ох. — Ее ругали. Так сильно ругали, и я… Я все испортил, Скорп. Скорпиус, я все испортил. Я вдруг начинаю тараторить, и он, закидывая руку мне на шею, привлекает меня к себе. — Ш-ш-ш, — тянет он, — я думаю, что не все так плохо. — Я все испортил, — снова говорю я, не в силах остановиться. Какой-то противный, тяжёлый ком камнем лежит в моем животе. И слова сами льются изо рта. — Понимаешь? Скорпиус? Что мне теперь делать? Как… Я все испортил. Я все испортил! Я все… — Это всего лишь глупый сон, — прерывает меня Скорп, поглаживая меня рукой. Я утыкаюсь лбом в его плечо и пытаюсь нормально дышать. Не знаю, сколько мы так сидим. Скорпиус, который гладит меня по плечу, иногда приговаривая «ш-ш». И я, который… Если бы он только знал. Если бы только знал. Я хочу сказать, что уже поздно, и ему нужно все-таки поспать, но он вдруг отстраняется и тащит подушку со своей кровати. — Двигайся, — говорит он, поправляя мои простыни и одеяло. — Ты же знаешь, что потом будут говорить… Он только закатывает глаза, и это выглядит так глупо. Что за дурацкая привычка? Для него так особенно. Со всеми этими манерами и красивыми жестами. Это какой-то абсурд, и я криво ухмыляюсь. Я ложусь на другую половину спиной к нему. Даже не глядя, знаю, что он делает так же. Устраивается как можно дальше от меня, поворачиваясь спиной. Это наше правило. Мы всегда делаем так. Стали делать. Потому что… Потому… Это неуместно для двух мальчиков. Делить одну постель, если они живут в общежитии с кучей дегенератов. Даже когда гаснет Люмос, и когда он задергивает полог вокруг нас, я не сплю. А лежу с открытыми глазами, глядя перед собой. Я плохой друг. Ужасный друг. Но я ничего не могу с собой поделать. Как бы ни пытался, я все равно… Я все равно. Может, если бы я с кем-нибудь… То это бы прошло. И из моей головы исчезли бы все эти мысли. Мысли о друге, которых у меня не должно быть. Потому что с друзьями ты говоришь про квиддич и про домашку. Шутишь, играешь в карты, тайком бегаешь после отбоя на кухню за пирожными. А не лежишь в темноте, представляя его… Себя… Но у меня ни за что не получится. Подойти к кому-то и начать говорить, что-то спрашивать и смешно отвечать. Все эти многозначительные взгляды и милые улыбки. Ха-ха тут, хи-хи там, ой, а ты то, а я это. Я так не умею. Я же не Скорпиус. И не Джеймс. Это их тема. Я прислушиваясь к ровному дыханию Скорпа. Он всегда отрубается в два счета и спит как убитый. — Эй? — на всякий случай шепчу я, — спишь? И когда он не отвечает, я выжидаю еще немного, а потом переворачиваюсь на другой бок и двигаюсь к нему и утыкаюсь лбом в его затылок (аккуратно, легонько, всего на минуту, я обещаю), вдыхаю и чувствую что-то… Теплое. И такое родное. Я настоящий ублюдок.