Magic in my bones

Октябрь Иногда ты спрашиваешь себя «какие решения привели меня к этому?», «что такого я сделал (или не сделал), чтобы все сложилось именно так?». Может, все пошло по одному месту, когда я согласился вместе писать работу по зельям? Когда я проигнорировал то, что Милли странным образом оказывается везде, куда бы я ни направился? Или когда Скорп, который всегда сидит рядом со мной в Большом зале, вдруг стал садиться напротив, освобождая для нее место? В любом случае, я оказался здесь. Посреди заведения, которое невозможно стереть из памяти, если хоть раз имел несчастье угодить сюда. Здесь прекрасно все: клочки ажурных кружев на окнах, ядрёный розовый цвет стен, бокастые розочки на чашках и тарелках. Вокруг куча парочек. Они шушукаются, хихикают. А в довершение картины откуда-то льется тоненький женский вокал, чьей обладательнице должно быть законом запрещено открывать рот. Я стою, замерев между кассой и нашим столиком, держа поднос с чашками, пока язык Милли орудует у меня во рту. Нельзя сказать, что это отвратительно или неприятно, вовсе нет. Она неплохо целуется. Она умеет это делать. И, возможно, при других обстоятельствах, это могло бы быть даже приятно. Но моя рука трясется, и мне на пальцы льется горячий, сука, чай. Я голоден. От запаха выпечки у меня натурально сводит желудок. И кексы, выставленные на витрине за спиной Милли, укоризненно глядят на меня своими кремовыми глазками-розочками. Я всерьез рассуждаю о том, как долго это будет продолжаться. Сколько времени положено целоваться? Когда это можно закончить, чтобы не показаться невежливым? Должен ли я что-то сказать, когда мой язык наконец будет в моем собственном распоряжении? Милли оставляет напоследок несколько маленьких поцелуев на моих губах, а потом отстраняется, смотря на меня таким взглядом, словно я принес в ее дом рождество. — Я весь день об этом думала, — тихо говорит она, заправляя за ухо волнистую прядь. На ней платье с белым воротником, а её волосы завиты крупными кольцами. Она выглядит мило. И это печально. Потому что я — последний человек, ради которого ей стоит все это делать. Наверное, мне следует ей об этом сказать. Я должен ей об этом сказать. — Э… да, — мямлю я, переминаясь с ноги на ногу. Милли кладет ладонь мне на плечо, и ее пальцы начинают выводить какие-то круги поверх моей футболки. — Ты очень милый, — улыбается она. Меня никогда раньше не называли милым, и я не уверен, как к этому относиться. А главное — что отвечать. — Ты тоже, — ляпаю я. Ну и чушь. Взгляд Милли падает куда-то мне за спину, и я оборачиваюсь, глядя на наш столик. Скорп и Роуз сидят рядом. Она молча смотрит перед собой, а он, чуть склонившись, что-то говорит. Как ему вообще удалось затащить ее сюда? Она сидит с таким лицом, словно у нее палка в заднице. Трудно сказать, что злит меня больше. То, как она отвечает на все его усилия, или то, что однажды она может в принципе ответить на них. И тогда пиши пропало, он будет везде таскать ее с нами. — Пойдем спасать Малфоя? Я что-то мычу в ответ, глядя, как Скорпиус дёргает из букета на столе розовые цветы с пышными шапками. Он крутит их между пальцами и разделяет на соцветия поменьше. Вечно он не знает, куда деть руки, когда нервничает. — Хорошенькие, — замечает Милли, я мельком смотрю на нее, — я про цветы. — Это орегано, — бормочу я, — душица. У нее куча свойств. Часто применяется в зельеварении. Скорп берет один цветок и протягивает его Роуз. Она что-то отвечает ему и даже слабо улыбается. Первый раз за этот день, по-моему. — Например, в травяных настоях, если… И Скорпиус заправляет ей за ухо маленькую веточку душицы. — … если нужно придать им слабительный эффект, — заканчиваю я. Мы с Милли смотрим друг на друга, наступает немая пауза, а потом одновременно начинаем хихикать, как одержимые. Это так тупо, что мне становится ещё смешнее. У Милли такой нелепый смех, с каким-то повизгиванием, что я хохочу уже вовсю, и трудно сказать, из-за чего конкретно: из-за нее, или из-за дурацкой душицы, или всего вместе. И мне приходится проявлять чудеса эквилибристики, чтобы не расплескать наш чай окончательно. Это поднимает мне настроение, и когда мы наконец возвращаемся за столик, и я расставляю чашки на столе, то мельком гляжу на свою кузину и говорю ей, приятно улыбаясь: — Тебе очень идёт. Она касается цветка за ухом и просто кивает. Рядом со мной хихикает Милли, прикрывая лицо ладонью и пытаясь замаскировать смех под кашель. — Это все глютен. Я говорил ей держаться от него подальше. Все эти углеводы. Короткоцепочечные, — я выразительно смотрю на Уизли, — до добра не доведут. Милли накрывает новой волной хохота, и вот она, бедняга, уже давится смехом пополам со слезами. Скорпиус вопросительно глядит на меня, тыкая ботинком в лодыжку. Роуз просто пялится, как питон на зайца. А я… А я пью свой чай, одобрительно поглядывая на пирог, который поджидает меня на тарелочке с пузатыми розочками. В конце концов должно же быть хоть что-то хорошее в этих двойных свиданиях. *** Я бросаю на Скорпа быстрый взгляд. Все чисто. Он слишком занят своей башней, аккуратно опуская на самый верх две карты. Мои пальцы стискивают палочку, которую я заранее запрятал себе за спину, за пояс джинсов. Я представляю результат, мысленно проговариваю формулу, чувствую, как по телу пробегает приятная волна… Идеально! Теперь дело пойдет быстрее. Мое карточное творение перестало опасно шататься, и я могу не осторожничать, когда буду добавлять новый ярус… — Альбус, — резко окликает меня Скорп, — что ты сделал? Покажи руки! Я хлопаю глазами и выставляю перед собой ладони. — О чем ты вообще? — Я знаю, ты что-то сделал. Я только шире развожу руки, недоуменно качая головой, пока он буравит меня взглядом. Когда Скорп наконец возвращается к своей карточной башне и, закусив щеку, снова пытается водрузить на верхушку новую пару карт, я ещё немного выжидаю, рассматривая то, что у меня получилось. Я на один пролет впереди, но медлить нельзя. Ещё немного, и он догонит меня. Я беру две карты, пристраиваю их и… — Аха! — вопит Скорпиус, и я чуть не подскакиваю, — вот! Вот оно! Ты жульничаешь! — Как! Как я жульничаю? — я тыкаю ему в лицо свои две карты, — покажи мне! Покажи, где тут жульничество! — Ты хочешь, чтобы я показал тебе?! — Да! Давай, покажи, не стесняйся! Скорпиус замахивается, и я уже поднимаю руку, но не успеваю его остановить. Его ладонь приземляется прямиком на верхушку моей башни и… Она, целёхонькая, стоит, как ни в чем не бывало. Он молча указывает на нее, сверля меня взглядом. И, о, что это за взгляд! Хорошо, что он не может прожигать им дыры, иначе мне бы не поздоровилось. — Невербально не считается, — говорю я, скрещивая руки на груди. — Считается! И ещё как. Я мельком смотрю на его башню… — Даже не думай, — предостерегающие цедит он. … и моя рука аккуратно скользит мне за спину, нащупывая гладкое дерево, спрятанное под футболкой. — Альбус! Концентрируюсь, представляю, проговариваю… Башня Скорпиуса взрывается у него перед самым носом, и карты разлетаются во все стороны. Он закрывает лицо руками и отчаянно мычит. Или, скорее, рычит, пока я изо всех сил пытаюсь сохранить серьезную мину. — Ты не умеешь проигрывать, — обвиняющим тоном говорит он. — Это неправда. — Да что ты говоришь, — и он начинает нервно хихикать, указывая на карточный погром вокруг нас. А потом внезапно тянется рукой к моей голове и со всей дури ерошит мне шевелюру. — Эй! — я отталкиваю его руку, и пытаюсь пригладить то, что теперь скорее всего выглядит как половая щётка, — ну, и что ты сделал? — Тебе идёт, — внезапно произносит голос позади меня. Милли проходит мимо нашего дивана, и уже у самой двери в спальню девочек вдруг оборачивается и подмигивает мне. Когда я поворачиваюсь обратно к Скорпиусу, он несколько раз приподнимает брови. Я знаю этот взгляд. — Нет, — с нажимом говорю я, начиная собирать карты, разбросанные вокруг меня. — А по-моему, да, — Скорп сбрасывает ботинки, устраиваясь с ногами на диване. — Нет. — Даже очень да. — Нет, — отрезаю я и, больше не парясь, беру палочку в руку и взмахиваю. — Вчера это не выглядело как «нет», — замечает Скорп, глядя, как наши карты скачут и порхают, собираясь в ровную стопку. — Вы присосались друг к другу как две пиявки прямо посреди зала. — Салазар, у меня не было выбора, — бормочу я, — она первая начала. Скорп вопросительно смотрит на меня, кивая на колоду, и, когда я пожимаю плечами, он разделяет ее на две стопки, чтобы ещё раз перетасовать. — И по твоему лицу было видно, что ты так страдаешь, — язвит он. — О, так ты наблюдал за моим лицом? А я думал, что ты куда больше занят тем, как забраться под юбку Уизли. — Ауч, это было грубо, — с укором говорит Скорп, но я просто отмахиваюсь, глядя на то, как он немного сгибает карты и, придерживая их большими пальцами, красиво пролистывает. — И вообще-то я действительно страдал. Я до сих пор так не умею, а у него получается действительно хорошо. Скорпиус проделывает это ещё пару раз, а потом начинает раздавать. — Серьезно? — удивляется он, — она тебе не нравится? — Она нормальная. Но не в… Не в этом смысле. Он что-то мычит себе под нос, раскладывая карты в две одинаковые стопки. — Приготовь завещание прежде, чем говорить ей об этом. Я морщу нос, и Скорп усмехается, сверкая зубами. В окне рядом с нами мелькает огромный мутный силуэт. — Смотри-ка, твой друг приплыл. — Не начинай, — предупреждаю его я. — Но… — Не смей. — Может… — Нет, — говорю я, указывая Скорпу в грудь пальцем. Он поднимает ладони, признавая поражение, и я беру свои карты, поправляя стопку и переворачивая рубашкой вверх. Скорпиус вдруг охает, округляя глаза, и хватает меня за руку. — Что? — Скорее, Ал, скорее! — тараторит он, и я верчу головой, не понимая, что происходит. Тогда он наклоняется и, прикрывая рот ладонью, оживлённо шепчет мне на ухо: — Скорее! Тащи тетрадь, он уплывает! Я запрокидываю голову и обречённо мычу. Конечно, он не мог промолчать. *** Разумеется, она восприняла это именно так, когда я затащил ее в пустой класс. Милли атакует мой рот, хватая за отвороты мантии и притягивая к себе. Почему-то именно в этот момент мне вспоминается книжка про дрессировку собак. И я думаю про активирующие команды и сигналы запрещения. И про то, какой тон и в каких случаях следует использовать. Скорп бы сейчас сказал, что у меня поехала крыша. Но, пф, и что? Это работает. Да, мне пришлось постараться, чтобы отцепить ее от себя и усадить на стул, но в итоге я с этим справился. — Милли, нам нужно поговорить, — спокойно и авторитетно заявляю я. Потому что важно, чтобы голос звучал именно так. Уверенно и ровно. Чтобы не оставалось никаких сомнений, что команду нужно исполнить. Она молча теребит складки на юбке, глядя на меня своими влажными оленьими глазами. И я вдруг думаю, не переборщил ли я? И моя уверенность как-то меркнет. — Э…э…эта штука между нами, — я указываю попеременно на нее и себя, — это не сработает. Я мысленно даю самому себе подзатыльник, потому что, очевидно, все награды за красноречие — мои. — Что? — переспрашивает она с таким видом, словно я выкатил перед ней трехэтажный рецепт зелья на каком-нибудь мерсийском диалекте. — Ты и я. Ничего не получится, — терпеливо говорю я. Она выдыхает короткое «о» и просто смотрит на меня, несколько раз медленно моргая. — Но ты мне нравишься. — Ты меня не знаешь, — мягко настаиваю я, — мы едва ли сказали друг другу сто слов. Все, что мы делаем — это… Ты просто набрасываешься на меня, и… Плечи Милли уныло опадают. Она смотрит на меня таким стеклянным взглядом, что мое сердце начинает бить чечётку, не выходя из груди. И единственное, о чем я могу думать, это «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, только не начинай плакать». Не начинай плакать. — Прости. Это было грубо, — поспешно добавляю я, — я…я не хотел… Рука Милли тянется к ее голове, но потом она одергивает ее. У нее сегодня какая-то замороченная прическа. Ей идёт. — Значит, все дело в этом? В разговорах? Давай говорить, хорошо, мы можем поговорить! Сегодня, сейчас, давай начнем прямо сейчас, — и она внезапно вскакивает со стула. Я отступаю на шаг назад, но она не останавливается, наступая: — Хорошо! Я хочу узнать тебя лучше. Я буду рада узнать тебя. Мне хочется пару раз приложится головой о стену. Как же я ненавижу все это… С людьми. — Мы можем общаться, Милли, — медленно говорю я, — но как друзья. — Друзья? — Только как друзья, — я для верности делаю акцент на слове «только», потому что, серьезно, я уже ни в чем не уверен. Она глубоко вдыхает и медленно выдыхает, а потом топает от души ногой по полу и запрокидывает голову, глядя в потолок. Я от удивления готов раскрыть рот, но вовремя останавливаюсь. — Что я сделала неправильно? Она вопросительно поднимает брови. Чего она от меня ждёт? Поведенческий анализ? Детальный отчет? — Мне нравятся парни, — просто говорю я. И это внезапно оказывается так легко. Мне кажется, что я сейчас взлечу под потолок, как чертов дирижабль, потому что есть что-то освобождающее в том, чтобы наконец произнести это вслух. — Ах, — только и говорит Милли. И в ее спокойной, обыденной реакции есть что-то такое… Правильное. Мне нравится, как это звучит. Как это ощущается. Она подносит руку к своим волосам и вытаскивает шпильку. Сначала одну, потом другую, третью. И вся эта штука из локонов и колечек падает ей на плечи тяжëлой волной. — Тебе было хорошо с… — я жестом указываю на ее голову. Она улыбается мне, сверкая зубами. И я не уверен, улыбка ли это или оскал. Удивительно, но такая Милисента мне нравится больше. — Я ненавижу прически, — ни с того ни с сего выдает она, — знаешь, чем я занималась сегодня утром? И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я подшивала мантии и рубашки, — и Милли указывает на место чуть выше ребер, но ниже подмышки, — вот здесь. Знаешь, зачем? Чтобы подчеркнуть грудь. Чтобы ее было лучше видно. О, боги. — У тебя х-хорошая грудь. — Ты-то знаешь, это точно, — ухмыляется Милли, продолжая массировать пальцами кожу головы и периодически вытаскивая оставшиеся шпильки из волос. И сейчас, когда между нами больше не висит это странное напряжение, все становится очень просто. Как будто наконец закончилась дурацкая игра, правил которой я не знаю. Я улыбаюсь ей в ответ. И это охрененно. — Будь я посмелее, постриглась бы коротко. Вот как у тебя по бокам, — горячо произносит она, — забила бы руки магловскими татуировками. Нацепила бы эти, как их, джинсы. И, вжик, adios! Я уже собираюсь открыть рот, но она перебивает меня, привалившись спиной к двери. — Надо же, Альбус. А ты казался мне таким хорошим вариантом, — Милли задумчиво глядит перед собой, перебирая в руках заколки, — все-таки нужно было сказать мне сразу. — Вариантом? — я топчусь рядом, не зная, куда себя деть. Она поворачивается ко мне и смотрит, склонив голову. — Спроси у Малфоя. — При чем тут Скорп? — удивляюсь я. И она расплывается в широкой улыбке и пару раз хлопает меня по плечу, как будто утешая. — Иногда я поражаюсь, что шляпа отправила тебя на Слизерин, — и она улыбается ещё шире. И это выглядит… Жутковато. Я совсем потерялся в этом разговоре и уже не уверен, о чем вообще идёт речь. — Ну что, пойдем на зелья? Я терпеть не могу эти сдвоенные пары. Я выхожу вслед за ней и слушаю ее болтовню про зелья, про эссе, которое нам задали, и про то, пригласит ли ее Слагхорн на следующую встречу клуба. И ещё про какую-то чушь, которую я пропускаю мимо ушей. Она странная, эта Милли. Хорошо, что мы все прояснили. Январь Во время игры я немного потянул плечо. С кем не бывает? Это квиддич, в конце концов. На поле случаются вещи и посерьёзнее. Эдуардо пытался убедить меня пойти в Больничное крыло, но я отказался. Ради такой ерунды тащиться на верхний этаж замка и рисковать быть запертым там на ближайшие сутки? Вот уж нет, спасибо. Конечно, Мейси на то и капитан, чтобы не сдаваться без боя. Он не унимался, и мне пришлось взять у него мазь, которую он пытается впарить нам каждую тренировку. И вот он я. И Эдди, одетый в одни боксеры, с мокрыми после душа волосами, стоит ко мне так близко, что я чувствую запах его шампуня и вижу капли воды на его груди. Эдди, на чью задницу я пялился весь последний год. Эдди, смуглый, загорелый даже в середине, мать его, января. С охрененно подтянутым телом и белозубой ухмылкой, от которой женская половина школы в панике бежит выжимать трусы. И я не против рвануть следом. Он зачерпывает пальцами тягучую мазь, а я топчусь как какой-то кретин, стараясь не глазеть на его живот. И на то, как проступают косые мышцы, стоит ему повернуться или чуть наклониться в бок. Его рука мягко скользит по моему плечу, и я чувствую приятный холодок. И вдруг понимаю, что моего мокрого полотенца, обмотанного вокруг пояса, вот-вот станет недостаточно. И я жалею, что не успел надеть хотя бы брюки. Мейси ничего не замечает или делает вид и только хлопает своими темными глазами, глядя на меня. Серьезно, это должно быть запрещено законом — иметь такие ресницы. — Ты сегодня хорошо играл, — улыбаясь, говорит он. — С…спасибо, — отвечаю я, не глядя, и мне приходится несколько раз кашлянуть, чтобы не звучать как охрипший идиот. Его рука замирает, и я стою и жду непонятно чего, а когда наконец поворачиваю голову, то натыкаюсь на его взгляд. И он больше не улыбается. — Я…я видел вас с Малфоем. Я несколько раз моргаю. Без понятия, что он там видел, но это точно не заслуживает такого взгляда. — Мы друзья. Б…без каких-то… Дополнительных… функций. Опций. И мне приходится вцепиться пальцами в собственное полотенце, чтобы сдержаться и не начать размахивать руками, как долбаная мельница. — Значит, он не… — Нет. И я для верности качаю головой. Горгона. Что со мной? — А ты… — и его рука замирает на моем плече. У меня почему-то становится сухо во рту. — Д…да. Я — да, — я облизываю губы, и его взгляд моментально падает на мой рот. Кажется, я разучился дышать. — Я тоже. — Я…я не знал. — Никто не знает. Мы смотрим друг на друга, а потом он наклоняется, и мое сердце едва не выпрыгивает из груди. — Можно я… И даже я, не самый догадливый человек на планете, понимаю, что он имеет ввиду. Потому что Эдди всматривается в мое лицо, а потом его взгляд скользит ниже, задерживаясь на… На… Да, мое полотенце паршиво справляется с тем, чтобы скрыть мою симпатию. Интерес. Расположение. — Зачем ты спрашиваешь? — хриплю я. Зачем делать вид, что это не очевидно? — Потому что… Потому… — он слабо улыбается, но сейчас в этом нет ничего общего с его привычной наглой ухмылкой. И так он даже не выглядит тем надутым индюком, который обычно расхаживает по школе. — Обычно, ну, надо хотя бы сводить… В Хогсмид, чтобы… Чтобы… Мне хочется сказать ему, что я не одна из его девочек, которую он должен выкармливать пирожными и умасливать дурацкими словами. Мне все равно, чем он занимается в свободное время или как проводит лето. Я и так знаю, чего хочу, спасибо большое. Но я молчу. Наверное, этого достаточно, потому что его рука скользит с моего плеча на локоть. И я не могу поверить в то, что происходит. Даже когда его губы касаются моей щеки, потом моих губ, потом ещё раз, я стою, как истукан. Это такие скромные поцелуи, обычный «чмок», ничего больше. Он снова, в третий раз, прижимается своим ртом к моему. И я пытаюсь вдохнуть, или выдохнуть, или все вместе. Мой рот приоткрывается, и Эд прихватывает мою губу своей. И мои внутренности превращаются в лаву. Мы одни? Заперта ли дверь? Есть ли здесь кто-то кроме нас? Что мы делаем? Почему мы это делаем? Все исчезает, кроме Эдди и его ладоней, которые сжимают мои локти. Эдди и его теплого дыхания, которое я чувствую на своем лице. Эдди и редких капель на его плечах, которые мне хочется собрать языком. Я делаю это. Откуда во мне вдруг вся эта смелость? Эта решимость? Это не я. Осторожный, возможно. Может быть, рациональный. Но не смелый, это уж точно. Может быть, всему виной гремучая смесь из серотонина, эндорфинов и дофамина, которая накрыла меня после охрененно красивой победы. А может, все дело в этом дурацком возрасте, когда мое тело сходит с ума от одной мысли о близости. Но какая, к черту, разница, если это самое эротичное, что когда-либо случалось со мной? Я прикасаюсь губами к его плечу, где секунду назад блестела маленькая капелька, свидетельница недавно принятого душа, и Эдуардо вздрагивает. Плечи — это всего лишь плечи. Такая тривиальная часть тела. Но я слышу, как неровно он дышит, чувствую это невозможное напряжение внизу живота и снова прижимаюсь губами к гладкой, теплой коже. Немного повыше. И ещё раз. Мейси чуть отклоняется, подставляя шею, и я ловлю губами то место, где как раз бьётся его пульс. Моя ладонь зарывается ему в волосы, чтобы запрокинуть голову так, как удобно мне, и Эдди стонет. И мне сразу становится мало этих глупых, аккуратных касаний. Я сжимаю зубами кожу прямо под его челюстью, втягиваю в рот, несколько раз провожу языком, чувствуя шершавую текстуру. Он не брился сегодня. И от этого мне становится ещё жарче. Его язык наконец касается моего, и это похоже на то, что было с Милли. Только совсем иначе. Как будто кто-то добавил красок и звуков в допотопное магловское кино. Его кожа на ощупь, она другая. Его вкус — другой. Другой запах. У его волос другая текстура. Он весь другой. И мне это нравится. Я чувствую мозоли от тренировок на его ладонях, когда он проводит ими по моим ребрам, а потом — по животу. Он прижимается ко мне бедрами, и он такой твердый. Я тоже. У меня стоит так, что это почти больно, но я готов отдать все на свете, чтобы это никогда не заканчивалось. Чтобы так и остаться в моменте, когда он впивается мне в губы, не давая даже вдохнуть, а его рука прижимается к моему животу. Но стоит его пальцам скользнуть ниже, без стыда сбрасывая мое полотенце, и я понимаю, что ошибался. Это момент, в котором я готов остаться навечно. Как муха, навсегда замершая в капле смолы, так и я готов до скончания веков оставаться с рукой Эдуардо Мейси на моем члене. Я пытаюсь стянуть его боксеры, но как я могу, когда мне так хорошо? Я даже не в силах нормально дотронуться до него, а только хватаюсь за его задницу, прижимая к себе. Его трусы спущены наполовину, и член, немного влажный и такой твердый, зажат между нами. Наши поцелуи превратились во что-то другое. Что-то, в чем слишком много зубов, языков и разделенного на двоих дыхания. Эдди пáхом вжимается в меня, снова и снова, и мне достаточно всего пары таких движений, всего нескольких движений его руки, чтобы немножко умереть. Или воскреснуть. Все сразу. Я глотаю ртом воздух, прижимаясь к нему, зажмурив глаза. Нет же, нет! Вот он, тот момент, ради которого стоит остановить время. Его рука, уже мокрая, все ещё сжимает меня. Да, это ещё происходит, ещё происходит. Не останавливайся, не останавливайся, не… И Эдди ещё пару раз медленно проводит ладонью вверх и вниз, до самого основания, а потом замирает. В нужный момент. Когда ещё не слишком, но уже как раз. Я пытаюсь отдышаться и запрокидываю голову, упираясь затылком в стену. Эдди прислоняется лбом к моему плечу, тяжело дыша. Мне кажется, что прошла целая вечность, но на самом деле, наверное, считанные минуты. Мои ладони всё ещё лежат на его полуголой заднице, и я с ужасом понимаю, что совершенно забыл про самого Эда. — О, черт, — выдыхаю я, — я… ты… Ты хочешь… я должен, наверное… я… чтобы ты… Его плечи начинают подрагивать, и я понимаю, что он смеётся. — Я в порядке. — Ты… Да? — Я — да. — Ты тоже? — Я тоже, — и он поворачивает голову, которая все ещё лежит на моем плече и касается губами моей шеи. Один раз и сразу второй. Не знаю, есть ли какие-то правила поведения после того, как вы обменялись оргазмами, но наверняка есть. Люди любят все усложнять. И Эд, судя по всему, осведомлен об этом немного больше меня. Поэтому я пару раз слабо хлопаю его по заду. — Ты когда-нибудь… — Нет, — бормочу я, отстраняясь, в поисках своего полотенца, — а ты… с парнями? — Нет. Ни разу. Мы обмениваемся короткими взглядами и немного натянутыми улыбками, пока одеваемся, и Эдди роется в своем шкафчике, мельком поглядывая на меня через плечо. Всего минуту назад это не было странно, но сейчас я не знаю, что мне делать со своими руками или куда смотреть, поэтому я тщательно поправляю пуговицы, по сто раз одергиваю рукава и воротник. Наверное, надо что-то сказать? — Кто-нибудь знает, — он протягивает мне бутылку воды, — что ты… — Я? — Ну, ты говорил кому-то про… — и он делает какой-то странный жест в воздухе. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он имеет ввиду. Ах, это. — Да, Милли. Брови Эдди удивлённо ползут вверх. — Милисенте? Правда? — Ну да. — Так просто? Я замираю с бутылкой в руке, вспоминая разговор с ней. Это было просто. — Да. Мы опять обмениваемся осторожными взглядами. И я жадно глотаю прохладную воду, чтобы хоть чем-то занять себя и не выглядеть идиотом. Эдуардо несколько раз проводит пальцами по влажным волосам, пытаясь то ли расчесать их, то ли уложить в нужном направлении. — Если отец узнает… — наконец говорит он, и выглядит при этом так, будто кто-то только что объявил, что Санты не существует. Скорпиус как-то пытался объяснить мне детали этой драмы, но было так скучно, что я почти ничего не помню. Все эти их родовые дебри. Длинная история. Если коротко: кое-кто из чистокровных воспринял идею министерства слишком буквально. И познакомился с культурой маглов действительно близко. — Нахер его, — просто говорю я. Эд несколько раз моргает, как будто не может понять, шучу я или нет. А потом нерешительно улыбается. — Ты не церемонишься, да? Я ничего не отвечаю. Если он готов скакать, как дрессированная собачка, ради права перестать быть Мейси и стать этим, как его, Замбони или Забони, то кто я такой, чтобы в это лезть? Я смотрю на то, как он застегивает рубашку. Его бронзовая кожа контрастирует со светлой тканью. И на то, как выглядят его бедра, когда он сидит вот так, чуть разведя ноги. И думаю, что Эдуардо не просто симпатичный. Он, мать его, такой вкусный. И считанные минуты назад он кончил, всего лишь несколько раз прижавшись к моему животу. Воу. Мне повезло, разве нет? — Чему ты улыбаешься? — спрашивает он, сверкая своей белозубой ухмылкой. Я качаю головой, потому что… Вау. Меня вдруг накрывает осознание того, что мы сделали. И это… У меня нет слов! Эйфория от победы не идёт ни в какое сравнение с этим чувством! Это так глупо, но я не могу перестать улыбаться, смотреть на него, и чувствую себя идиотом. Мне пофигу. Я не могу поверить, что он… И я! Эдди набрасывает на одно плечо мантию, в руку берет свою здоровенную набитую сумку и кивком указывает на выход. — Иди без меня, — отмахиваюсь я, — я догоню. — Тогда я увижу тебя на празднике? Какой он все-таки странный, этот Мейси. Весь Слизерин знает, что я не хожу на эти дурацкие тусовки. Только если Скорп не затащит меня туда силой или хитростью. Я улыбаюсь, надеясь, что это сойдёт за ответ. Все это становится как-то неловко. Вообще этот разговор не особо клеится, и я рад, что Эд уходит. Он вдруг тормозит в дверях. — Знаешь, в этом есть что-то… Когда наконец-то… Вот так. Открыто. Я киваю. Удивительно, пока я тискал его за зад, все казалось таким естественным. Таким правильным. Но сейчас все это похоже на коробку с пазлами, где все куски из разных наборов. Я чувствую себя охрененно. Как-то иначе. Как-то увереннее. И улыбаюсь, стоя один посреди спортивной раздевалки. *** Без понятия, почему тот факт, что мой член побывал в чужих руках, так меня радует, но… Он радует, мать его! Это так… Просто… У меня нет слов! Когда я прохожу мимо стайки первокурсников, и они, глазея на меня, начинают хихикать, я ухмыляюсь в ответ. И иду… Нет, я лечу! Порхаю! Пружинистой походкой дальше и дальше по коридорам в сторону подземелий, и… И наталкиваюсь на Макгонагалл и Слагхорна. Она стоит ко мне спиной, а он выглядывает из-за ее плеча. У него красные щеки и нос. Когда профессор, заметив меня, подмигивает, я начинаю широко улыбаться и показываю ему палец вверх. И он… Ха! Показывает в ответ! Я всегда считал, что он самый обалденный декан. Без шуток, так и есть! Я ныряю за гобелен, чтобы срезать путь к гостиной, когда слышу знакомый смех и торможу. Скорпиус. Во мне столько силы, столько энергии, что мне хочется спровоцировать его. Может, взъерошить ему волосы или пихнуть как-нибудь. Чтобы он засмеялся ещё громче и погнался за мной. Я прикусываю губу, решая как лучше подкрасться, чтобы… Чтобы снова спрятаться за пыльным гобеленом. Потому что он не один. Они спускаются с лестницы и останавливаются. Он у самого основания, Уизли — на ступеньку выше. Скорпиус уже успел переодеться, и хоть на нем всего лишь рубашка да брюки, он выглядит хорошо. Я даже могу разглядеть его щегольске изумрудные запонки, которые наверняка стоят больше, чем все содержимое моего гардероба. Роуз всё ещё в своей квиддичной форме, только волосы, почти медные в этом свете, не убраны в косу, а лежат на плечах блестящими волнами. Я почему-то не могу отвести взгляд от этих двоих. Он улыбается и что-то говорит, очень тихо, и она смеётся. И когда я слышу ее смех, мое сердце ухает куда-то в желудок. Они так хорошо смотрятся вместе. Почему я раньше не замечал этого? Как я упустил? Когда его глупая одержимость и ее безразличие превратились в… В это? Гриффиндор проиграл, но Роуз не выглядит расстроенной. Ещё бы! Можно насрать на все матчи мира, когда Скорпиус смотрит… Когда он смотрит так. На меня он не смотрит так никогда. Она кладет ладонь на его щеку, и он, чуть склонив голову, прижимается к ней губами, и я забываю как дышать. Что-то сжимается внутри меня. Как будто я сам, я весь — не я, а тугой узел, сплошной ком из… Я хочу его. Хочу так, как никогда никого не хотел. Я хочу его себе, его всего. Всё его время и весь его смех. Каждый взгляд. Каждый его вдох должен быть моим. Мой. Для меня. Я. Когда Скорп, улыбаясь и не сводя с нее взгляда, губами ловит подушечки ее пальцев, я понимаю, что до этого момента не имел никакого представления о том, что такое, что… Гадкое. Скользкое. Липкое. Я готов разорвать Розу Уизли на части. Я хочу унизить ее, оскорбить, растоптать… Я… Я. Не она — я. Его губы должны прижиматься к моим рукам. Его пальцы должны зарываться в мои волосы. Он должен шептать мое имя. Смотреть в мои глаза. Здесь, сейчас, с ним должен быть я. Не Роза. Я. Не она, я. Не они. Никто другой. Я. Господи, я. Я. Я. Я. Я. Он снова смеётся, тихо и тепло и… У меня внутри что-то обрывается. А когда Роуз обхватывает его шею руками, я сбегаю. Я бегу в подземелья, ниже и ниже, пока не врываюсь в гостиную. Везде шум. И музыка. И счастливые лица. Они празднуют и смеются. Кто-то кричит, кто-то визжит. Мне кажется, что я слышу свое имя. Да, нет — мне все равно. Всего так много… Во мне, вокруг меня, везде! Шум, и звуки, и цвета! У меня перед глазами мелькает хоровод красок. Зелёный цвет формы. Серый. Каменная кладка. Белый. Ковер в центре комнаты. Синий. Черный. Чьи-то свитера. Жёлтый. Опять зелёный. И красный. Красный, как мантия Уизли. Как ее волосы. Ненавижу красный. Я несусь в спальню, захлопывая за собой дверь. Бом-бом-бом, приглушенно стучит музыка. Закрыв глаза, я дышу, потому что ничего другого… Не могу. Я не могу. Простой вдох. И простой выдох. Кто бы мог подумать, что это так тяжело? Когда перед глазами сплошной красный. Рваное «бом-бом» сменяется на более ритмичное «бом. бом. бом.» Потом на спокойное «бом. бом.» И так ещё пару раз. И снова. И когда я наконец сижу на своей кровати, уже переодетый в пижаму и с мокрыми волосами, с которых холодные капли текут мне за шиворот, дверь вдруг открывается. И на пороге стоит Эд. Эдуардо долбаный Мейси. У него в руках два стакана, и он смотрит на меня. Я молча пялюсь в ответ. Под моим взглядом с его лица сползает улыбка. Мне нечего ему сказать. И ничего из того, что может сказать он, я не хочу слышать. — Чего надо? Мне все равно, как звучит мой голос. Сухо. Прямо. Грубо. Без разницы. Я хочу, чтобы он ушел. — Я подумал… — Мейси мнется у входа. Уходи, уходи, уходи. — Что ты подумал? Он взглядом указывает мне на стаканы. — Я не пью. Эдуардо делает бровями странное движение, такое, вверх-вниз, потом поджимает губы. — Я думал… — опять тянет он, — пообщаться? — Пообщаться, — медленно повторяю я. Это могло бы быть странно, наверное. Я в пижаме. Сижу на своей кровати, подтянув ноги под себя. И Мейси, который переминается в дверях спальни. С блестящими от геля черными волосами. И в рубашке, такой тесной, что я вообще поражаюсь, как он в ней дышит. — Ты думаешь, что раз мой язык побывал в твоей глотке, я захочу с тобой общаться? — спрашиваю я, и, не получив ответа, смеюсь. Невесело, но от души. Потому что мне плохо. Так плохо, что я готов… Он опускает взгляд, глядя на стаканы в своих руках. — Или раз ты подрочил мне, то теперь мы станем друзьями? — я выплевываю слова, не церемонясь. В своей голове я говорю что-то совсем другое. И не ему. Другой, одетой в красные цвета Гриффиндора. Это ядовитые и колючие слова, грубые, обидные фразы. Я вкладываю в свой тон все, что съедает меня изнутри. Все, что никак не касается самого Мейси. Ему просто не повезло оказаться не в то время… Эдуардо смотрит на меня, и это тяжёлый взгляд. Он злится, я вижу это. И ещё есть что-то… Что-то, чего я не могу разобрать. Мне всё равно. Я не улыбаюсь, скорее, оголяю зубы, снова представляя перед собой ее. Охо. На какое-то мгновение мне кажется, что он ударит меня. Мне не страшно, скорее наоборот. Кажется, это не вполне нормально, да? Но вместо этого он швыряет в дальнюю стену сначала один стакан, а потом другой, и я снова реагирую не совсем здорово. Я смеюсь. И когда за ним громко хлопает дверь, я смеюсь ещё громче. Смеюсь и смеюсь, не в силах остановиться. Я сгибаюсь пополам и хватаюсь за живот. Трясу головой и хватаю ртом воздух. И все смеюсь, и смеюсь, и смеюсь, вытирая рукавом глаза. А потом задергиваю полог и лежу, глядя перед собой, пока мир не перестает существовать. Во сне я вижу гигантского кальмара. Он рассказывает мне про равносторонние треугольники и просит за это груши. Апрель — Я знаю, что у тебя не сложилось с Милли, — не глядя на меня, болтает Скорпиус, низко склонившись над куском пергамента. Высунув кончик языка, он что-то чирикает на нем ручкой, которую свистнул из моей сумки. Воздух пахнет сырой землёй и чем-то свежим, а солнце светит так ярко, что мне приходится отворачиваться от него, чтобы не щуриться. В отличие от Скорпиуса, я и не пытаюсь что-то писать или читать. Мне печет макушку, и я, лениво вытянувшись на спине, наслаждаюсь теплом. — Но я тут подумал… — не унимается он. Одеяло колючее, и я сильнее натягиваю рукава мантии, чтобы не чувствовать его текстуру. — У Роуз есть подружка. С Пуффендуя. Такая, беленькая. Она играет за их сборную… Я открываю глаза и поворачиваю голову в его сторону. — У нее ещё дядя… Этот… Комментатор? — лопочет Скорпиус, не отрываясь от пергамента, — или он ведёт колонку о квиддиче… — Скорп. — Не важно, в любом случае, вам будет, о чем поболтать. Роуз говорит, что она очень просила узнать… — Скорпиус, я гей, — и эти слова так легко вырываются из моего рта, словно я всю жизнь говорил только их. —… не хочешь ли ты сходить с нами в Хогсмид? Я знаю, ты не в восторге от двойных свиданий, но… — Я гей, — ещё раз повторяю я, и на этот раз он меня слышит. Он отрывается от своих каракулей и несколько раз моргает, глядя на меня. — Гей? — зачем-то переспрашивает он. Я слегка пожимаю плечами. Что тут ещё скажешь? Скорпиус разглядывает меня, не меняя положения. Он так и замер, с ручкой в одной руке, и пергаментом — в другой. — Д-давно? Я приподнимаю бровь. — В смысле, давно? — я перекатываюсь на бок и подпираю голову рукой. — Нет, я… — Скорпиус откладывает свой листок и крутит пальцами ручку. — Я имею в виду, давно ты знаешь? Давно ты понял? — А, — задумчиво тяну я, — может, год? — Год, — повторяет Скорп. — Полтора? — Полтора. — Как-то так, — соглашаюсь я, делая неопределенный жест рукой, потому что, ну, серьезно, я не засекал. Скорпиус запускает руку в волосы. Ему везёт, и даже после этого они выглядят хорошо. Они всегда выглядят хорошо. — Кто-нибудь ещё знает? — Милли, — отвечаю я, и он приподнимает брови, — Мэйси… — Милли. Мэйси, — опять повторяет он, хмурясь, — и наверняка кто-нибудь ещё. То есть все, кроме меня. Я думал, у нас нет секретов друг от друга. Я открываю рот, а потом беззвучно его закрываю. Он хмурится ещё сильнее, и у него появляется маленькая морщинка в этом месте, между бровями. Ему не идёт это. — Это ведь ничего не меняет между нами? — и я ненавижу осторожность, с которой задаю этот вопрос. Он напрягается ещё больше. — Это не я молчал полтора года. Так что, видимо, это я должен у тебя спрашивать. — Ты? У меня? — тупо переспрашиваю я. Он демонстративно смотрит по сторонам, оборачивается сначала влево, потом вправо, вертит головой и вытягивает шею, разглядывая что-то позади меня. — Не вижу здесь никого, кроме нас. — Я… Мне нужно было… время, — начинаю тараторить я, — с…самому подумать, обдумать… Всё. Это… это ведь не проблема, так? Скорпиус вдруг кладет руку мне на плечо и показательно глубоко вдыхает. И я вдруг понимаю, что задержал дыхание. Он указывает на меня рукой, и мы вместе медленно выдыхаем. Я идиот. — Прости, — неловко мямлю я, — все ведь нормально, да? — Более чем. Расслабься, Ал, — легко говорит он, — в конце концов, я пережил твое увлечение фауной Черного озера. Квиддичем, зельями, звёздами. Сейчас ты в восторге от рун, и уже проел мне ими весь мозг. Думаю, и с тем, что тебе нравятся члены, я как-нибудь справлюсь. — О, мой бог, — бормочу я, перекатываясь на спину и закрывая лицо руками. Как всегда. Почему нужно все превращать в это? Разве это не должен быть серьезный разговор? — Что такое? — невинно спрашивает Скорп, — тебе неудобно говорить об этом? — Скорп! — Это же просто слово, — продолжает этот паршивец, — смотри. Член. Член-член-член. Чле-ен. Звучит гордо, правда? Очень мужественно. Я начинаю хихикать, потому что ничего не могу с собой поделать. Это все так нелепо. — Честно, Ал, я бы никогда не подумал, — он цокает языком, пристально разглядывая меня, — хотя… Подожди-ка… Может, если… Скорп берет меня за подбородок, нависая надо мной, и туда-сюда вертит мое лицо, сверля взглядом. А потом чуть тянет вниз, вынуждая меня приоткрыть рот. Он рассматривает меня с прищуром и наконец довольно кивает. — Да, вот так я почти могу тебя представить тебя с… — Скорп! — я отталкиваю его руку от своего лица и вдобавок сильно пихаю, — ты можешь хоть пять минут побыть серьезным? Он в ответ прикладывает руку к груди, качая головой. Да-да, раз, два, три, и… Мы говорим одновременно: — Ты всегда серьезный. — Я всегда серьезный. И Скорп расплывается в довольной улыбке. Отсутствие зрителей никогда не портит ему настроение. Он вдруг поднимает вверх указательный палец. И я жду. Чего я жду? И он держит передо мной пергамент, с гордым видом демонстрируя свои труды. — Что скажешь? — Что это самый уродливый глаз, который я когда-либо видел. — Эй! — он шлёпает меня по плечу. — Что? Так и есть. Он перестает улыбаться и пристально разглядывает свой рисунок. — Это неправда, — задумчиво говорит он, — и это не глаз. — Тогда что это? — Хищная мухоловка. Вот листья, вот волоски. Это муха. Чего непонятного? Это вообще схема, а не Джоконда. Я ухмыляюсь, и Скорпиус сверлит меня взглядом. — Тогда давай показывай, что получилось у тебя, — требует он, указывая на мою сумку. — Ничего. Я не делал. — Почему? — Потому, — я демонстративно потягиваюсь, устраиваясь поудобнее, — что Невилл — мой крестный. — Это не срабо… — Сработает, — перебиваю я его, — у меня кризис личности, в конце концов. Я осознал, что мне нравятся люди моего пола, и это наложило отпечаток на мою пси… — Нет, — отрезает Скорпиус, — ты не можешь спекулировать своей ориентацией. — Могу, — я невинно хлопаю глазами, — и буду. Улыбаясь, я кладу руки под голову, придавая своему лицу самое умиротворенное выражение, на какое только способен. — Тебе придется переделать это, Скорп, — говорю я с закрытыми глазами, — а то и правда ничего не понятно. Разбуди меня, когда закончишь, хорошо? Скорпиус чем-то шуршит рядом, и я зеваю для пущего эффекта, широко и… —Ээй! — я подскакиваю под его довольный гогот, выплевывая изо рта скомканный пергамент, — ты совсем? И я с чувством швыряю ему в лоб его художество. Он уворачивается, а потом вдруг замирает, глядя куда-то в сторону. — Смотри, Ал, — выдыхает он. — Что там? Мне приходится заслониться от солнца рукой, но я все равно не вижу, на что он так уставился. — Там! Смотри! Это бабочка! — И что это значит? — Что скоро лето, — радостно объявляет Скорпиус, не сводя взгляд с маленького белого пятнышка над травой. И он смотрит на бабочку, как на восьмое чудо света. А я — на него. Май — А ты мог бы ужалить в зад Джеймса? — спрашиваю я, но он, конечно, не отвечает. Только трясёт пару раз хвостом. Я разглядываю ядовитый шип на конце. — Знаешь, некоторые виды могут в случае опасности отбрасывать часть брюшка. Вместе с этим твоим жалом, — говорю я ему, — что ты на это скажешь? Снова тишина. Я цокаю языком, глядя, как мой Патронус наворачивает какие-то кренделя в воздухе. Уверен, что настоящие скорпионы так не двигаются. Когда он первый раз принял эту форму, я чуть не подох со страху. Рассеял нахрен чары и убежал нарезать круги по лесу. Оказалось, бег — это совсем неплохо, а главное—монотонно. И отлично прочищает мозги. Но отрицание ещё никому не сыграло на руку, да? И вот он я. Даже рад, наверное. Как будто теперь мне принадлежит что-то, какая-то часть Скорпиуса, о которой больше не знает никто. Она моя. Для меня. И мне не нужно делиться этим. Ни с кем. Даже с Роуз. Ведь мы теперь как сраные три мушкетёра, разве нет? Одно спасение — разное расписание. Никогда не думал, что история, блядь, магии когда-нибудь станет моим любимым предметом. Это по-прежнему лютая нудятина, но хотя бы там нет Уизли. — Мне пора. Вон, видишь, — я киваю в сторону нашего дома, — это мама. Сейчас пойдет меня искать. В ответ я получаю только беззвучное щёлк. — Не надо делать такое лицо. Сам знаешь, нам нельзя палиться. Мама на крыльце вдалеке выглядит маленькой точкой. Между нами ещё и деревья, так что, хоть я и вижу ее, не факт, что она видит меня. — А вот этого настоящие скорпионы точно не делают, — говорю я, глядя, как Скорпиус-младший кувыркается в воздухе. Потом он превращается в облако блестящих искр и исчезает, а я иду к дому. *** Обычно я не в восторге от этих семейных тусовок. Отец куда-то сваливает почти на все лето, и нас дернули на выходные из школы. Попрощаться с папочкой. Вообще, это хороший вопрос, отпустили бы нас с Лили, если бы наша фамилия не начиналась на «Пот» и не заканчивалась на «тер», хм? Но оказаться вдали от школы не так уж и плохо. Выходные — это Хогсмид, а Хогсмид… Мда. До чего я докатился. — Неа, — мрачно говорит Джеймс, — вообще без вариантов. Окна в столовой распахнуты настежь, и сквозняк, пахнущий травой и чем-то свежим, ерошит его длинные волосы. А я когда-то ещё считал, что хвост — это стрёмно. Вот, что по-настоящему стрёмно. Патлы, которые свисают прямо в тарелку. — Ты не драматизируешь? — мама взмахивает палочкой, и пузатый кувшин, покрытый испариной, медленно покачиваясь, начинает порхать от стакана к стакану. Мой рот наполняется слюной, и я моментально хватаю свой ледяной сок и проглатываю в два счета. Без понятия, кто сегодня готовил, но этот кто-то явно переборщил со специями. — Она мне никогда не нравилась, — легко говорит Лили, тыкая своей вилкой в мой салат и накалывая кусок огурца. Я пихаю ее локтем в бок. — Глупая индюшка. Единственное, что в ней было хорошего, так это ее сись… — Лили, — прерывает ее отец, — прояви уважение. Если и не к его девушке, то хотя бы к самому Джеймсу. — Бывшей девушке, — Лили указывает на папу вилкой, громко хрустя огурцом. — Прожуй, потом говори, — поправляет ее мама, и Лилс в ответ только раздражённо пыхтит. Она бормочет что-то про то, что ей уже четырнадцать, но я особо не слушаю. Джеймс сегодня тихий. И нервный, если судить по тому, как часто он дёргает себя за свою дурацкую серьгу и ёрзает на стуле. — Если тебе интересно, — вдруг заявляет мама, — Невилл мне сказал, что Ханна ему сказала, что… — Ох, Мерлин, — вздыхает папа с притворным страданием. Мама шутливо хлопает его по руке. Несмотря на папины попытки изобразить неведомые муки, глаза выдают его моментально. Мне кажется, что она может перечислять вслух ингредиенты для зелий, и он все равно будет смотреть на нее этим своим щенячьим взглядом. — … что Элли спрашивала о тебе, Джейми. Хватит корчиться, веди себя нормально. — Она всего на год старше Лили! — воет он, вскидывая руки. — Ей не всю жизнь будет пятнадцать, — парирует мама. — Она прыщавая. — Лили! — папа несильно хлопает ладонью по столу, — сколько можно! У тебя есть хотя бы унция уважения к окружающим? Лилс в ответ только тихо хихикает. — Что ж, не будет же она прыщавая до старости. Отец укоризненно смотрит на маму, словно она воткнула ему в спину тот самый, последний кинжал. Она в ответ только пожимает плечами. — Что? Ну если это правда. Я режу свой стейк на маленькие аккуратные кусочки. Хоть какой-то островок порядка в этом хаосе. — Мне казалось, ей нравится Ал, — говорит Лили, и я вопросительно приподнимаю бровь, глядя на нее. Она пользуется этим, чтобы стащить с моей тарелки ещё один огурец. Что не так с ее собственным салатом? — Мне тоже, — поддакивает Джейми, — особенно после того, как она вешалась на него на последнем чемпионате. — Меня не интересуют девчонки, — говорю я, но никто не обращает на меня никакого внимания. Кроме отца. Он смотрит на меня, а я на него. Его глаза того же цвета, что и поле за окном. Интересно, думает ли он о том же, глядя на меня? — Ну, не все в шестнадцать заняты тем, как забраться в трусы к соседке по парте, — щебечет мама, — посмотри на своего отца. Ему было до этого, как до луны. Лили с Джеймсом смеются. Я сильно сжимаю вилку и нож. — Меня не интересуют девчонки, — повторяю я, глядя на папу. Лили звенит чем-то об тарелку, и потом это что-то со стуком падает на пол. Она шепчет смачное «бля-я», но ее никто не поправляет. Я перевожу взгляд на маму. — Ну-у, — медленно начинает она, держа над своей тарелкой кусок хлеба и разрывая его на части, — некоторым людям нужно немного больше времени. Однажды тебе просто понравится кто-нибудь, и тогда… — Меня не интересуют девчонки, — снова говорю я, уже не пытаясь звучать цивильно, — у меня не стоит на них. Джеймс, который в этот момент пьет, кашляет прямо в стакан. — Возможно, ты просто ещё не встретил ту самую? — невозмутимо предлагает она. И делает это с таким видом, словно она девочка-скаут, которая пытается впарить мне благотворительные значки. Ради всего святого. — Мне нравятся мужчины. Парни. Она переводит взгляд на отца. Я тоже. Мы смотрим друг на друга, и я практически задерживаю дыхание. Я так хочу услышать то, что он скажет. Или наоборот, не хочу? Почему-то это кажется мне важным, почему-то… — Скорпиусу тоже нравятся мужчины? Я рывком подрываюсь из-за стола, опрокидывая свой стул. Стакан в руке Джеймса взрывается, и Лили пищит, закрываясь от осколков. А сам Джейми сидит с таким видом, словно его огрели чем-то по затылку. Мне нужно убраться отсюда, иначе я нахрен придушу кого-нибудь. Почему я решил, что это будет легко? Это было так просто с Милли, со Скорпом. С грёбаным Мейси. Но почему я думал, что с моей собственной семьёй все будет так же? Почему, блядь, почему, а? Я не особо разбираю, куда несусь. Мне надо свалить из дома, остальное неважно. *** — Я не пью, — бурчу я, стиснув зубы. И, прицеливаясь, зло швыряю дурацкие дротики. У меня всегда был отстойный глазомер. Но, судя по количеству отметин на стене, не у меня одного. — Я принес тебе безалкогольное, — Джейми гремит бутылками, протискиваясь в узкий люк. — Безалкогольное со вкусом алкоголя, — ворчу я, — гениально. Он сует бутылку мне в руку. Скривившись, я все равно беру, устраиваясь рядом с ним. Почему, почему он не может просто взять и оставить меня в покое? Но это хотя бы Джеймс, а не родители. Ищем, блядь, радости в мелочах. — С каждым годом он все меньше, — говорит он, делая несколько глотков своей шипучей гадости. Я мычу в ответ. Если мы вытянем ноги, то почти достанем до люка. — Помнишь, как ты спал здесь почти две недели, когда был мелкий? Я делаю вид, что целюсь дротиком ему в голову. — Это был эксперимент. Он начинает трястись и закатывать глаза, изображая смертельное ранение. — И что ты пытался выяснить? — Влияние низкой температуры на скорость засыпания и качество сна. Джеймс ухмыляется. Я упираюсь затылком в стену и глубоко вдыхаю. В воздухе еле ощутимо пахнет костром. Солнце уже садится, и я шарю взглядом по полкам, забитым разной хренью. Где-то были такие банки… Если их потрясти, они начинали светиться. Какова вероятность, что чары ещё не выветрились? — И что? Влияет? — Не помню, — признаюсь я, — каждый раз отрубался слишком быстро. Он устраивается поудобнее, сгибая одну ногу в колене и закидывая на скамейку между нами. — А ты знал, — и он указывает на меня бутылкой, — что мама каждую ночь накладывала согревающие чары? На тебя и на дом. Я уже собираюсь приложиться к своей бутылке, но останавливаюсь. — Да? Он утвердительно мычит. — Ты действительно думал, что родители дадут тебе спать в паршивом домике на дереве посреди зимы? Я пожимаю плечами. А потом разворачиваюсь и копирую его позу. И теперь мы сидим лицом к лицу. Я рассматриваю его. Мы давно не виделись. С моей школой и подготовкой, которую он проходит в аврорате… Джеймс похудел. Как-то подсох. Он похож на какую-нибудь гончую, которая вот-вот сорвётся с места и ринется в погоню, вся сплошные мышцы, обтянутые кожей. Его рука опять тянется к сережке. — Что у тебя завтра? — спрашиваю я, кивая на этот его жест, — или послезавтра? На этой неделе? Он делает пару больших глотков и даже не морщится. И только потом отвечает. — Мне дадут напарника. — Нового? — Первого, — поправляет Джеймс. — Не ссы, — я несильно бью его кулаком в плечо, — отец не даст ему надрать тебе зад. Джеймс пихает меня в ответ, и гораздо ощутимее, чем я его. По крайней мере он не сидит больше с таким видом, словно похоронил любимую рыбку. Он хмурится, барабанит пальцами по стеклянной бутылке, и его ногти делают этот смешной звук. Цок-цок или клац-клац. — Я никогда не думал, что ты… Ну, поехали. — По тебе и не скажешь, — извиняющимся тоном говорит он. — Если мне нравятся члены, это не значит, что я должен красить ногти и заплетать косы с Лили, — мрачно отвечаю я. Джеймс выглядит так, словно только что услышал какой-то грязный, немыслимый скандал. Я плотоядно улыбаюсь. — Да, — невозмутимо продолжаю я, — мне нравятся члены. Мне нравится думать о членах. И трогать члены я тоже люблю. И… — О, боже. — … больше всего я люблю, когда горячие парни трогают меня за… — Ну хоть в чем-то мы с тобой похожи, — объявляет Лили, выныривая из люка. Отлично, ещё одна. Она кидает на пол тяжёлое одеяло, поднимая в воздух облачко пыли. Волосы выбились из ее пучка на макушке и теперь завиваются маленькими колечками вокруг лба. — Я как раз вовремя, да? К разговору о членах. — Меня поражает твоя способность, Лили, рассуждать о том, чего ты не понимаешь. Лилс одаривает Джеймса очаровательной улыбкой. — Ты думаешь, я ничего не понимаю в горячих парнях? Или в пенисах? — сладко спрашивает она. Я стукаюсь затылком об стену. — Теория и практика — это разные вещи. — Хочешь поговорить о моей практике, Джейми? Мне не нужны такие подробности о собственной сестре. — Оба. Хватит. Сейчас. — я поочередно указываю на них бутылкой. Джеймс поднимает ладони в защитном жесте, а Лили бросает на меня удивленный взгляд. Нет, это не то же самое. Я издевался над Джеймсом, а Лили это… Лили. Того и гляди сейчас мы получим подробный отчёт о ее внеклассной деятельности. — Как бы там ни было, родители пошли прогуляться, так что все чисто, — она устраивается прямо на полу, на расстеленном одеяле. Прогуляться. Сбежали. Как по-взрослому. Лили пытается выхватить бутылку у Джеймса. Но он упирается, и ей приходится взять новую из бумажного пакета под скамейкой. — Не парься, Ал, — примирительным тоном говорит она, — они просто не ожидали. А так всем насрать. Нам с Джейми так точно, да? — Мх-м, — соглашается он, — ничто не испортит наше мнение о тебе ещё больше… — Мы и так знаем, какой ты придурок. — …чтобы унизить тебя, не надо долго искать причину. — Как мне повезло, — с сарказмом говорю я, — такое понимание. Джеймс широко улыбается мне. — Это мы, — радостно говорит он. — Зачем же ещё нужна семья? — впрягается Лили, — облить тебя грязью так, чтобы все остальное казалось ерундой. Я протягиваю свою бутылку, и мы втроем чокаемся. — А почему папа спросил у тебя про Скорпа? — спрашивает Джеймс, и мое сердце пропускает удар. — Может, он думает, что гомосексуальность заразна? — пытаюсь пошутить я, нервно присасываясь к своей противной газированной штуке. Горькая. — Но ведь Скорпиус встречается с Роуз. Я невозмутимо пожимаю плечами, не глядя на Лили. Джеймс издает этот звук, средний между удивлённым возгласом и мычанием. — Ты не знал? Вся школа об этом говорит, — отвечает она. — Как я могу знать? Я больше не учусь в школе. Мне хочется закатить глаза в ответ на эти довольные нотки в его тоне. — Да? — удивляется Лили, — а я и думаю, почему в этом году в нашей гостиной больше ничем не смердит… — Ха. Ха. Ха. — прерывает он ее, — это так смешно, что я сейчас сдохну от смеха. Я тихо смеюсь, чем заслуживаю от Джеймса тычок в лодыжку. В ответ я угрожаю ткнуть его дротиком, и он отпихивает мою руку. — Это было не смешно, — говорит он мне. — Главное не что, — отвечаю я, — а как. Лили ложится на спину, глядя на нас снизу вверх. Ее пустая бутылка гремит по полу. Когда она успела? — В любом случае, стоит им показаться вместе где-нибудь за пределами школы или Хогсмида, об этом сразу начнут трещать на каждом углу. Она вытягивает руку и широко ведёт ей в воздухе, словно делая надпись. — История любви двух юных сердец. Я хмыкаю, соглашаясь. Одному Мерлину известно, как это повлияет на репутацию Малфоев. Никогда не знаешь, откуда прилетит очередное ведро помоев. — Скорпиусу это пойдет на пользу, — как будто отвечая на мои мысли, говорит Лили, — но не могу понять, зачем это Роуз? — Симпатия? — предполагает Джеймс, и мы с Лили одновременно смеёмся. — Эта сучка не делает ничего без веской причины, — говорит она в ответ на его вопросительный взгляд. — «Сучка»? «Пойдет на пользу»? — скептично переспрашивает у нее Джеймс, — ты уверена, что шляпа тебя на тот факультет отправила? — Но это же правда. — Она наша родственница, — возражает он. — И что? Это меняет тот факт, что она сучка, у которой эго размером с дом? Я поднимаю ладонь, и Лили бьёт по ней своей. А потом она берет с пола чью-то пробку и кидает Джеймсу в лоб, но он уворачивается. — И то, что я умею думать головой, а не лезу в жопу к троллю по первому же порыву, не значит, что я учусь не на том факультете. — Я не лезу в жопу к троллю, — хмуро говорит Джеймс. — Интере-есно, — тяну я, — что ты сразу подумал именно о себе, Джейми. Лили показывает мне палец вверх. — И кроме того Гриффиндор — это выгодно, — продолжает рассуждать она, — все популярные ребята учатся там. Мы с Джеймсом многозначительно переглядываемся. — Что? — она скрещивает руки на груди, глядя на нас, — я не могла позволить шляпе все запороть. Не после того, что случилось с Алом. — И что же такого со мной случилось? — Это! Я не могу как ты! Она взмахивает руками, указывая на меня, и я только вопросительно смотрю на нее. — Я не умею распугивать всех одним своим взглядом! Мне нужен социум. — Я очень социален, — возражаю я. И они начинают ржать так, что я боюсь, как бы это хлипкое строение не развалилось. — Что я такого сказал?