Magic in my bones

Август — И что это будет? — спрашивает Роуз, склонившись над коробкой с прозрачными сферами. Она наклоняется так низко, что ее волосы достают до самого стола, закрывая лицо, словно штора. Я не отвечаю, молча протягивая ей образец, которым занимался, пока она не влезла со своей болтовней. В ее руках он мгновенно распадается на две половинки, и оттуда выскакивает и пускается врассыпную десяток птиц и зверей. Они кувыркаются в воздухе и носятся вокруг нас, заливая комнату холодным светом. Уизли, раскрыв рот, тянется к пробегающей по столу белке, и ее рука проходит сквозь светящегося зверька. А потом все взрывается белой вспышкой, и мы снова одни посреди тесной мастерской. — Что это такое? — Кто-то заказал для ребенка, — я укладываю шар, который уже принял свой изначальный облик, обратно в коробку, — теперь есть целая линейка. Зрелищно и безопасно. Роуз стучит пальцем по твердой оболочке. — Почти как Патронус, — она присаживается на край стола, и я внимательно слежу, чтобы она не влезла задницей в мои аккуратно разложенные записи, — только без счастливого воспоминания. — Патронусу не нужно воспоминание. Она стряхивает со своей цветастой блузки невидимую пылинку. В отличие от нее я весь покрыт пылью, порохом и ещё бог весть чем. Я торчу в мастерской с утра до ночи, и это лучшее лето в моей жизни. — Что за бред? — она достает маленькое зеркальце и быстро смотрится в него, — конечно нужно. Иначе ничего не получится. Я тянусь за коробкой, чтобы убрать ее на место. — Патронусу нужна эйфория, — поправляю ее я, вчитываясь в размашистый почерк на этикетке. Опять кто-то всё перепутал. Неужели так тяжело возвращать то, что взял, обратно на место? — А вот как ты ее добьешься, это уже твой выбор. — Бред, — снова повторяет она, — все источники ссылаются на воспоминание. И ты хочешь мне сказать, что они все ошибаются? Я поднимаю на нее взгляд, и она смотрит на меня с вызовом, скрестив руки на груди. — Большинству людей так проще сосредоточиться. Патронусу без разницы, что ты там представляешь. Я знаю, потому что всё это испробовал сам. Все эти счастливые моменты могут быть вымышленными, ради всего святого. Главное не то, о чем ты думаешь, а что при этом чувствуешь. Роуз фыркает. Но это действительно так. Работает каждый раз. Я открываю рот, чтобы возразить ей… — Ну, давай, покажи мне, как создавать Патронус без воспоминаний, — и она взмахивает своей тонкой рукой в мою сторону, — прошу. И резко захлопываю его, клацая зубами. Она выжидательно смотрит на меня, приподняв бровь. — Так и думала, — сладко говорит она, и внутри меня все закипает, — как всегда, Альбус, одни слова. Я сжимаю губы. Она опять поправляет волосы, заправляя их за уши. И снова смотрится в зеркало, симметрично выравнивая лежащие на плечах пряди. — Мне пора, — говорит она уже у самой двери, — передай моему отцу, что я заходила. Кстати, Скорпиус сегодня возвращается, ты в курсе? Последнее письмо я получил от него десять дней назад, и тогда он ещё не знал, когда они вернутся. — Я встречаю его, — продолжает она, — в шесть портключ. Я молча отмахиваюсь и с головой зарываюсь в бесконечные списки ингредиентов. Мне есть, чем заняться. Ура, блядь, ура. Роуз тихо кашляет. Почему она всё ещё здесь? — Что ещё? — недовольно бросаю я через плечо. А когда оборачиваюсь, вижу в дверях не Роуз, а этого… Как же его звали? Как-то на «М», кажется. Пару дней назад он остановил меня в главном зале и сказал, что работает в книжном напротив. Нужная информация, несомненно. Он чужой. Я не знаю его, и у меня в животе начинает затягиваться привычный узел. Это знакомое чувство. Мне не по себе. Я хочу, чтобы он ушел. — Привет, — он проводит рукой по своей рубашке, разглаживая непонятно что, скрещивает руки на груди, а потом и вовсе убирает их в карманы. — Я сегодня заканчиваю в шесть, если тебе интересно. Окей, может, и не хочу. Глядя на то, как он отчаянно пытается куда-то пристроить свои руки, я чувствую себя немного увереннее. Он загорелый и светловолосый. Это интересное сочетание. И униформа магазина, где он работает (рубашка с золотой эмблемой на груди), совсем не портит его, хоть он и кажется в ней чересчур худым. Не совсем мой тип, но… Что такое «мой тип»? Мне нравятся высокие и ладные, с сухими телами, но Эдуардо был полной противоположностью. Салазар, иногда мне кажется, что стоит симпатичному парню посмотреть на меня этим взглядом и сказать «привет», как вся моя кровь моментально приливает вовсе не к щекам и совсем не от смущения. Недавно Лили сказала, что у новой пассии Джеймса, цитирую, «задница вместо лица», на что мама как ни в чём не бывало ответила ей: — Дорогая, в этом возрасте у них стоит даже на дерево, если оно по форме напоминает женщину. Что ты от него хочешь? Неловко? Да. У мамы всегда были проблемы с чувством такта. Зато очень жизненно. Мельком смотрю на своего нежданного гостя и улыбаюсь, а потом начинаю поправлять коробки на полках. — Я до семи, — и снова бросаю быстрый взгляд, чтобы у него не было сомнений. — Я зайду за тобой. У него интересный разрез глаз. Необычный. Мне нравится. — И куда мы пойдем? — А куда бы ты хотел? — К тебе, — прямо говорю я, уже не притворяясь, что чем-то занят. Он выдыхает тихий смешок, а потом ерошит волосы на затылке. — Слушай, а тебе вообще есть семнадцать-то? Я приподнимаю брови. Не сказал бы, что он выглядит старше меня. По крайней мере ненамного. — Какая разница? Ты ведь уже здесь. Теперь он пытается пригладить волосы, которые минуту назад сам же и растрепал. И это что, румянец? — Я зайду за тобой, — снова повторяет он. И мне даже становится его немного жалко. Он так мнется. И его улыбка такая нерешительная. Как это все знакомо. Я ободряюще улыбаюсь. Все равно никто не ждёт меня этим вечером. Сентябрь — Мам, ты что, вяжешь? — удивляется Лили. Она сидит рядом со мной, наматывая волосы на палец. Отец за рулём, мама на переднем сиденье действительно стучит спицами, склонившись над комом какой-то шерсти. — Что такого? — спрашивает она, не отрываясь от своего занятия, — чем-то же мне надо заняться. — Если эта пробка не начнет двигаться в ближайшие полчаса, я тоже начну вязать. Или что похуже, — бурчит отец, вытягивая шею и пытаясь рассмотреть что-то за стоящей впереди машиной. Лили надувает пузырь из жвачки, и он лопается со смачным звуком. — Я вообще не понимаю, почему мы сидим в этом убож… — Это машина твоего деда, Лили, — тут же перебивает ее папа, — не говори о ней в таком тоне. —… вместо того, чтобы, как нормальные люди, воспользоваться камином. Или аппарировать. Я молча смотрю в окно на неменяющуюся картинку. Почему я не додумался взять с собой книжку? — Никакой аппарации в Лондоне, — бормочет мама, разглядывая свое вязание и несколько раз переворачивая его так и сяк. — Теперь—да, — Лили отстёгивается и разворачивается. Она опирается спиной о дверь, а ее ноги упираются мне в бок, — что за тупой закон? — Не говори это сама-знаешь-кому, — тихо выдыхаю я, и мы обмениваемся ехидными ухмылками. На ней мои носки. И они ей большие, пятка съехала бог весть куда. Отличные носки вообще-то. Черные. С надписями «ш-ш-ш» и «я читаю» на подошвах. Какого хрена она их взяла? — Отличный закон, — с упором говорит отец, и Лили показывает его затылку язык, — хоть у кого-то дошли руки. У маглов на каждом шагу камеры, и иногда мне кажется, что вся команда обливиаторов только и делает, что разгребает последствия аппарации. — Все равно. Есть камины, метлы… — Метлы? В городе? — я приподнимаю бровь, скептично глядя на Лили, но она в ответ только корчит рожу и пихает меня в бок ногами. — Уж лучше так, чем трястись в этом, — она разводит руками. Мама что-то мычит, а потом оборачивается и заговорщицки понижает тон, прикрывая рот рукой. — Зато у вашего отца… — Я все слышу. — … теперь есть официальная причина запихивать нас в эту штуку, — и она подмигивает нам, возвращаясь к своему вязанию. Лили и мама смеются, а я просто хмыкаю, глядя в окно. И слушаю, как стучат мамины спицы. — Это так архаично, — после небольшой паузы говорит моя сестра, — вязать. — Ты хоть знаешь, что значит это слово? Она снова пихает меня в бок, и на этот раз очень даже ощутимо. — Намекаешь на то, что я тупая? — с вызовом спрашивает Лили. Я прикладываю руку к груди, удивлённо округляя глаза. — Я? — беззвучно произношу одними губами. И Лили пихает меня. Опять. — Нет ничего плохого в вязании, — мирно говорит мама, — Гермиона вязала в школе. Шапки, кажется. — И это были в самом деле уродские шапки, — замечает папа. — Это, — мама указывает на него спицей, — вообще не релевантная информация, Поттер. — Но ведь были, — настаивает он, — ты просто не помнишь, Поттер. Когда мы наконец паркуемся у вокзала, я не могу сдержать вздох облегчения. Это тянулось целую вечность. Мой зад уже окаменел, Мерлин. Почему нельзя поменять сиденья на что-то нормальное? Если уж ты такой фанат допотопных тачек… Но стоит мне потянуть за ручку дверцы, как папа меня останавливает: — Ал, задержись на минутку. Я раздраженно выдыхаю, откидываясь на спинку сиденья. Дверь со стороны Лили хлопает так, что я едва ли не подпрыгиваю. — Эй! А можно поаккуратнее! — громко говорит ей отец в открытое окно. Я молчу и грызу щеку, глядя, как мама и Лили исчезают в разноцветной толпе. Здесь всегда полно народу. — Ал, — начинает папа, и я просто мычу, сигнализируя о том, что слушаю его, — я давно хотел поговорить с тобой. Но все как-то не было… Он мнется, и я подсказываю: — Времени. — Да, последнее время так много… — Работы, — не удержавшись, снова вклиниваюсь я. Мельком гляжу на него. Он смотрит на меня в зеркало дальнего вида, и я опять отворачиваюсь к окну. Салазар, ну и тучи. В кои-то веки прогноз оказался правдивым. — Ты помнишь тот разговор весной? И этот тон. Мерлин, этот осторожный тон. Я должен быть польщен, наверное, что он так аккуратно танцует вокруг меня. — Когда ты сказал, что… Что ты… Ты… — Педик, — прямо говорю я, глядя на его отражение в зеркале. Я вижу только его глаза. Он моргает, опускает взгляд, потом снова смотрит на меня. Его плечи напрягаются. Он все ещё держится за руль и несколько раз меняет положение рук. Ему некомфортно. Хорошо, я доволен. И думаю о том, как заставить его чувствовать себя ещё хуже. — Я спросил тогда про твоего друга. Про Скорпиуса. И я хочу извиниться. Я не хотел тебя обидеть. Я не смотрю на отца, а сверлю взглядом фонарь на другой стороне парковки. Мне насрать на его извинения. Сначала ты ведёшь себя как урод, а потом говоришь «прости», и… Что? Типа, все? Карма обнулилась, погнали по новой? — Альбус… Передо мной словно помахали красной тряпкой, и во мне что-то закипает. Недоброе и большое. И я почти чувствую, как на языке формируется что-то гадкое, колкое. Обидное. — Я видел твой Патронус. Тогда, в конце весны. Поэтому я и задал этот вопрос. Это было бестактно с моей стороны, я не должен был. Прости. Мои глаза расширяются, и я едва вижу фонарь, к которому приклеился взглядом. — Это вышло случайно. Я не хотел вторгаться в твое личное пространство. Просто вышел позвать тебя, и… Я едва осмеливаюсь дышать. — Ты и Малфой… Вы… У меня в горле стоит ком. Я сглатываю, но это не помогает. — Мы друзья, — хрипло говорю я, облизывая сухие губы. — Понятно, — мягко произносит он. И я ненавижу то, как звучит его голос. Я хочу уйти. Не глядя. И не оборачиваясь. — Мама знает? — хриплю я. Салазар, мне надо как-то взять себя в руки. Я решаюсь взглянуть на него. Он отрицательно мотает головой. — Не говори ей. Никому не говори, — прошу я. И я ненавижу то, как я… Как же это все жалко. Тупо. Тупо-тупо-тупо. — Я не скажу. Я тяну ручку двери, чтобы нахрен сбежать отсюда. Мне больше нечего сказать. Больше ничего не хочу слышать. Это… Это… Слишком. Я не хочу. — Ал. Что б тебя. Я снова замираю, глядя строго перед собой. — Если захочешь поговорить… Или… Ты напиши мне. Хорошо? Напишешь? Мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем я решаюсь хоть как-то отреагировать. Я не могу выдавить из себя ни слова. Словно мой язык приклеился к нёбу. Я слабо киваю. И только когда за мной хлопает дверь, наконец могу выдохнуть. *** — Чувствую себя уродом, — сразу же говорю я Скорпиусу, стоит нам оказаться в купе. — Заслуженно? Я не успеваю и рта раскрыть, как за нами влетает Роуз. — Надеюсь, это риторический вопрос? — перебивает она и смеряет меня таким взглядом, что мне охота ее придушить. — Рози, пожалуйста, — примирительно говорит Скорпиус, когда я начинаю двигаться к выходу, — Ал! Он хватает меня за руку, и я оборачиваюсь. — Мне нужно найти Лили, — вру я. — Но ты ведь вернёшься? Он ещё спрашивает. Я не видел его два месяца и весь чешусь от желания рассказать про магазин и мастерскую. Хоть где-то я смог зарыться с головой в то, что мне интересно. Разбирать, собирать, ковыряться в рунах, пробовать новые штуки… Но вместо того, чтобы мучить Скорпа историями о наших с дядей экспериментах, я бесцельно бреду по поезду. Перехожу из вагона в вагон, чтобы потянуть время, пока Роуз не свалит на свое идиотское собрание. Упаси Мерлин просчитаться и вернуться раньше. И застать их с языками друг у друга во рту, или что похуже. Моя психика и так очень нежная штучка, спасибо большое. В конце одного из вагонов последнее купе не заперто, и я слышу визгливый голос Кас. Конечно, куда без нее. — …шутишь? Каникулы? У отца новая дырка, — голосит она. И мои глаза норовят выскочить из орбит. Это точно она? — Младше меня, нормально, да? А у мамы? Какой-то клерк из министерства. Она стоит спиной к двери, и говорит громко и с какими-то истеричными нотками в голосе. — Прыщавый урод. Но судя по блаженному виду, с каким она приходит домой, с членом у него все в порядке. Я замираю посредине вагона с открытым ртом. И что мне теперь делать? — Вот они, мои кани-кулы. Ничего не ска-ажешь… Ка-ак… Моя челюсть практически падает на пол, потому что она начинает рыдать. И не так, как делает это обычно — заламывая руки и причитая дрожащим голосом, а как следует. Громко сморкаясь, давясь слюнями и икая. Я переминаюсь с ноги на ногу, глядя то в одну сторону, то в другую. Идти вперёд, рискуя быть пойманным? Если Кас поймет, что я ее слышал… Вернуться назад? Я едва не подпрыгиваю, когда вдруг она снова начинает болтать, иногда шмыгая носом: — А теперь ещё и Малфой! Ты ви-ви-и-дела его? — и она смачно сморкается, прежде чем продолжить, — эти Уизли везде пролезут! Ещё немного… У меня-я-а… А тепе-ерь… Мне всегда казалось, что Кассия и Скорпиус… Ну, что-то вроде игры. Она догоняет, он убегает. Но что, если? Она… По-настоящему? На самом деле? Без понятия, что меня выдало, или, может, просто удача не на моей стороне, но в следующий момент я стою с ней лицом к лицу. Она вся красная, с опухшими глазами и чем-то темным, размазанным по щекам, а ее белесые кудряшки потемнели от влаги и налипли на лоб и шею. — Пот-тер, — медленно произносит она. Без привычной желчи. Только таращится, широко раскрыв глаза. Я хочу знать. Мне нужно знать. — Кассия. Её брови ползут вверх. — Правда, что т-ты… — я запинаюсь, как кретин, потому что не могу выдавить из себя нужные слова, — ты ег-го… Скорпиуса… Она несколько секунд смотрит на меня, наморщив лоб, и вдруг улыбается, оголяя ровные зубы. А потом и вовсе начинает громко хохотать. Хватаясь за дверь, как будто боится от смеха потерять равновесие. И я чувствую себя полным придурком. Из-за того, что спросил. А ещё потому, что за эти несчастные полторы минуты уже успел ее пожалеть. — Ты слышал? И решил, что я… — и она смеётся ещё громче, — что я… В него… О-ох, Поттер! Всё, на что меня хватает—это развернуться и дать дёру в противоположном направлении, слушая ее звонкий хохот. Какой же я идиот. *** Эта толкучка на перроне всегда действует мне на нервы. Меня кто-то сильно пихает в спину, и я впечатываюсь в Скорпиуса. Тут же кто-то толкает его, и он хватается за мое плечо, чтобы не упасть. — Стадо баранов, — цежу я. Он в ответ начинает улыбаться, но тут в него врезается какой-то мелкий пацан, бодая его головой прямо в живот. Скорпиус сдавленно охает, глядя на меня круглыми глазами. — Долбаная мелюзга, — говорю я, провожая засранца мрачным взглядом. На его мантии эмблема Хогвартса, а не одного из факультетов. — Мы на первом курсе такими не были. — Мы были слишком напуганы, чтобы вообще сдвинуться с места, — весело отвечает Скорп. И он смешно пучит глаза, вжимая голову в шею и судорожно цепляясь за меня скрюченными пальцами. — Очень на тебя похоже, — ухмыляюсь я. — Эй! Я изображал тебя. О, серьезно? Сам-то. Только у карет толпа наконец редеет, и я могу немного расслабиться. Но ненадолго. — Рози! — громко кричит Скорп. — Мы здесь! Я отворачиваюсь и пробегаю взглядом по толпе, сплошь состоящей из черного и серого. Лили стоит неподалеку, оживлённо болтая с какими-то девчонками. Ее мантия расстегнута и просто наброшена на плечи, несмотря на вечернюю сырость. А под ней… Ого. Это что, форма для мальчиков? С нее станется. — Перестань, — шикает Роуз, и я оборачиваюсь. Скорпиус держит ее за руку и тянется к ее лицу. Роуз отворачивается, и они оба хихикают. — Я сказала, нет, — и она накрывает его губы рукой. Он только показательно вздыхает, отнимая ее ладонь от своего рта и сплетая их пальцы. И, сверкая проклятыми ямочками, снова пытается поймать ее губы своими. И она опять останавливает его, прижимая указательный палец к его рту, а он тут же прикусывает краешек зубами. — Какой пример я буду подавать? — спрашивает она, указывая на значок на своей груди. — Школа не одобряет такое на публике. Это просто смешно. Я стискиваю зубы и считаю, сколько людей стоит в очереди перед нами. Роуз втискивается в первую же карету, тыкая всем в лица свой треклятый значок. Потому что, о, боги! Ей же нужно встречать учеников у главных дверей! Помочь с организацией в Большом зале! Встретиться с деканом! Пожар, блядь, горим! Сдохнем все без нашей Уизли. — Она не всегда такая, — ни с того ни с сего говорит мне Скорп, пока мы ждём свободную карету, — все эти обязанности, ожидания. Дома тоже… Не все спокойно. Это действует ей на нервы. Надо же, а мне казалось, что мое лицо сейчас—идеальный образец нейтральности. Как чистый, мать его, холст. — Ну, да. — Это правда, — настаивает он, — тебе просто нужно узнать ее получше. Я хмыкаю. Да, бегу, спешу и спотыкаюсь по дороге. — Дай ей шанс, Ал. — Обязательно. Судя по тому взгляду, каким одаривает меня Скорп, ему прекрасно известно, что это откровенная ложь. Когда до нас наконец доходит очередь, мне охота биться головой об стену. Потому что Скорп вдруг машет рукой и… — Ах, Лили, прошу, — он открывает дверцу кареты и, подавая руку моей сестре, помогает забраться внутрь. Ей и всей ее хихикающей шайке. А когда она выглядывает в окно, ещё и подмигивает. И она, ох, блядь, краснеет. Лилс! Краснеет! Это немыслимо. — Это моя сестра, — говорю я ему, провожая взглядом удаляющуюся карету. Скорпиус удивлённо смотрит на меня, и я несколько раз хлопаю ресницами, отвешиваю поклон и утрированно подмигиваю, обмахиваясь ладонью. — Но это же… Это вежливо, — недоуменно бормочет он, ероша волосы на макушке, — и у меня хорошее настроение. — Я знаю это, — я указываю на себя, а потом на него, — ты знаешь. А она — нет. И скрещиваю руки на груди, глядя, как Скорп возится со своей одеждой, поправляя манжеты и проверяя пуговицы. — Ты преувеличиваешь, — неуверенно говорит он, дергая нитку из рукава. — Когда она была на первом курсе, мама нашла у нее тетрадь, подписанную «Лили Луна Малфой». Его глаза округляются, и он бросает быстрый, напуганный взгляд на мелькающую вдали карету. — Но ведь это было сто лет назад, — слабым голосом мямлит он. — Ты никогда не можешь быть уверен, — замечаю я и тащу его за локоть к нашему экипажу. Наконец-то. Я умираю с голоду. Январь Обожаю субботы. По субботам можно спать. И не делать ни-хре-на, оправдываясь тем, что впереди ещё воскресенье. А ещё в субботу собрание старост, а это значит, что хотя бы до полудня можно забыть об Уизли. Я лениво перелистываю журнал, сидя на кровати. Рядом Скорп одной рукой ковыряется в пакете с конфетами, держа в другой магловскую книжку про какой-то дурацкий красный Лондон. Он с таким аппетитом откусывает лягушке голову, что я почти чувствую во рту вкус шоколада. Чудеснейшее какао. Обволакивающий бархатистый вкус. И сахар, взрывающийся на языке тысячью маленьких эндорфинчиков. Чёрт, я не фанат сладкого, но у меня уже текут слюнки. Скорп держит в руке упаковку с остатками шоколадки, и я ловко вытаскиваю оттуда две последние лапки. Это действительно божественно. Момент не портит даже то, что шоколад нагрелся от его руки и стал немного липким. Скорпиус отрывается от чтения, мельком глядит на пустую коробку, а потом на меня. А потом он вдруг проводит пальцами по моим губам, стирая излишки шоколада. И сует эти пальцы себе в рот. Мне кажется, что мое сердце забывает, как нужно биться, а лёгкие — как дышать, и я просто смотрю на него. А он на меня. — Что. Ты. Делаешь? — медленно спрашиваю я, липкой рукой стискивая свой журнал. И, возможно, мой голос звучит куда грубее, чем следовало бы, но это все же лучше, чем неуверенно бормотать, краснея и отворачиваясь. Скорп только пару раз беззвучно открывает рот. И его глазах отражается такая паника, что я чувствую себя виноватым. Я молча сверлю его взглядом, отказываясь выглядеть жалким сопляком, каким сейчас себя чувствую. — Я… я… я не хотел, — начинает тараторить он, — прости, я не… Не хотел. Не подумал. Ничего такого, я просто… И сижу, боясь шелохнуться. — Я не… Ты мне как брат, Ал, ты ведь знаешь это? Я бы никогда… Разве это возможно, чувствовать себя так хорошо и так плохо одновременно? Я заставляю себя ответить: — Ты… Ты мне тоже. Как брат. Его плечи немного расслабляются. И я вижу, как он глубоко вдыхает и медленно выдыхает, проводя рукой по лицу. — Это правда, — как можно спокойнее говорю я, — в смысле, у меня есть брат. Джеймс, и он тот ещё… Сам знаешь. Но ты… И это… Это другое. Скорпиус слабо, нерешительно улыбается. Я скручиваю журнал в трубку, чтобы хоть чем-то занять руки. — Джеймс он… Он Джеймс. Но если бы я мог выбирать… Если бы я мог выбрать ещё кого-нибудь, это был бы ты. Это самая сентиментальная чушь, которая когда-либо звучала из моего рта. Но стоит мне произнести эти слова, и все кажется таким… Правильным. — Это всегда будешь ты. В семнадцать все так говорят, да? По крайней мере, от Джеймса я регулярно слышу «в этот раз, это точно серьезно». Но ведь Скорп, он… Часть меня. Точно так же, как мама или отец. Или Лили, Джеймс. Бабушка, дед. Как мои руны. И книжки, которые я расставляю аккуратными рядами. Или то, что я должен делать некоторые вещи в определенной последовательности, иначе я сойду с ума. Это всё во мне, где-то внутри. И Скорпиус… Что ж, он тоже. Разве может быть иначе? — И всегда будешь ты, — Скорпиус широко улыбается, и дурацкое сердце пропускает удар. Он расставляет руки, я тянусь к нему и обнимаю. Это неудобно. Сплошные локти и неудобные позы. Наши колени упираются друг в друга, ноги напряжены. Мне приходится немного наклониться, Скорпу — привстать. И всё равно, я не променял бы это ни на что на свете. И даже когда хлопает дверь ванной, и в комнату входит раскрасневшийся Боукер с мокрыми волосами, мы не отскакиваем друг от друга. Скорпиус ещё сильнее прижимает меня к себе, и я утрированно хриплю, хватая ртом воздух. И только тогда он отпускает меня. — Воу, осторожнее Малфой. Крейг стоит у зеркала в одних брюках, с наброшенным на плечи влажным полотенцем, и возится со своим волосами. — Сначала ты занимаешься вот этим, — и он жестом указывает на нас, все ещё сидящих вплотную друг к другу, — а потом обнаруживаешь себя с чужим членом между булками. Я показываю этому кретину средний палец, хотя в действительности даже благодарен ему. Всё лучше, чем эти мои сопливые глупости. — Какая неожиданная забота о моих булках, — сладким голосом говорит ему Скорп, — это всё личный опыт? Боукер последний раз взъерошивает свою шевелюру. Интересно, он в курсе, что образ горячего лесоруба и лохматого йети — немного разные вещи? — Скорпиус, иди в жопу. — Что, вот так сразу? Может хотя бы угостишь меня ужином? Он громко хлопает дверью, вылетая из спальни как есть, в одних штанах. Скорп цокает языком и выразительно смотрит на меня: — Ставлю галлеон на то, что до конца этого года его поймают где-нибудь в чулане с членом во рту. Я понимающе хмыкаю, забрасываю в рот драже, которое рассыпалось по всей кровати, и пихаю его коленку своей. — Вопрос не в том, поймают ли, а в том, когда это случится. Скорпиус бросает на меня расчётливый взгляд. — На выпускном. Весь этот отходняк после экзаменов… Я отрицательно качаю головой: — Раньше. Март, апрель? Как раз во время подготовки. Всем нужно снимать напряжение, в конце-концов. Скорпиус кивает, и мы пожимаем руки. Как только я пытаюсь забрать свою, Скорп тянет мою ладонь на себя. — Я знаю тебя, Ал, — и свободной рукой он тыкает меня пальцем в грудь, — и если это будешь ты — там, с ним. В чулане. Это приравнивается к проигрышу, понял? Я неверяще смеюсь, потому что… Серьезно? Это же Боукер. — Я не притронусь к этому уроду, будь уверен. — Должен был удостовериться, — пожимает плечами он, — выглядит-то он неплохо. Я скептически смотрю на Скорпиуса, который роется в упаковке с конфетами. Вот они, гетеросексуальные стандарты красоты. Коренастый и волосатый, как горный тролль. «Неплохо». Ха. — Он мне никогда не нравился. — А кто тебе нравился? — Скорпиус бесстыже играет бровями, протягивая мне мою любимую мятную тянучку. Я закатываю глаза. — Покажу мой, если ты покажешь мне свой. Он медленно моргает и начинает давиться смехом пополам с конфетами, дурак. Но я и сам начинаю посмеиваться, когда вижу, как заляпаны шоколадом его зубы. И Скорпиус делает плавный, приглашающий жест рукой. Ах, эти манеры. — Эд, — коротко говорю я. — Эд… — нахмурившись, повторяет он, — подожди, Мейси? Который выпустился в прошлом году? Капитан? Я киваю, и Скорп таращится, как будто у меня квоффл вместо башки. — Ну, по крайней мере теперь я знаю, почему ты в таком восторге от квиддича, — пораженно говорит он, — чем вы там занимаетесь в своих раздевалках? Я смеюсь, может, немного неловко. И Скорпиус меня слишком хорошо знает. — Ты шутишь?! В раздевалке? Прямо… Прямо? — Ну не прямо-прямо, — поправляю его я. Он морщится, вопросительно разводя руки. — Так да или нет? Ох, ради Мерлина. Я делаю этот жест кулаком. Челюсть Скорпиуса практически падает ему на колени. — Закрой пасть, — и я делаю вид, что прицеливаюсь и кидаю ему в рот тянучку. Он не обращает внимания. — Я не знал, что вы встречались. Почему ты не сказал мне? — Потому что мы не встречались. Это было один раз. — Ого, — задумчиво выдыхает Скорп, — кто ещё? — Из школы больше никого. Его глаза опять округляются. — А не из школы? Я пару раз толкаю языком внутреннюю сторону щеки, взгляд Скорпиуса падает на это место, и он начинает кашлять, давясь то ли от смеха, то ли от неожиданности. — С ним ты тоже не встречался? — Даже не помню, как его зовут, — признаюсь я. Зато я помню, как после этого дрочил перед зеркалом чтобы удостовериться, что кончаю с нормальным лицом. А не как некоторые. — И это… Это… — он щелкает пальцами, как будто не может подобрать слова, — случайное… такое часто бывает? Между парнями это нормально? Я приподнимаю бровь. — Ты хочешь знать, нормально ли это для меня? Или послушать, что говорит об этом наука? Как раз недавно читал исследование на эту тему, — я хватаю его за руку и начинаю оживлённо трясти. О, это лицо. Отрицание. Торг. Смирение. Он знает, что его ждёт. А вот нечего было называть меня одержимым, когда я рассказывал ему о влиянии корня солодки на уровень половых гормонов. Теперь я наслаждаюсь. — Почти тысяче гомосексуальных мужчин и женщин был предложен секс без обязательств, — взахлёб болтаю я, — и семьдесят шесть процентов опрашиваемых мужчин и шестьдесят два женщин, ответили, что скорее всего… — Больше нет вопросов, — Скорпиус поднимает руки в защитном жесте. — … аналогичный опрос, проведенный среди гетересексуальных мужчин и женщин в начале восьмидесятых, показал, что… — Альбус! — …вероятность гораздо выше, если речь идёт о партнёре одного с ними пола! И я делаю паузу, чтобы глотнуть воздуха, но вместо этого начинаю хохотать, глядя на его лицо. Почему он начинает смеяться, я без понятия. А потом мы просто сидим, глубоко дыша и обмениваясь довольными ухмылками. — Твоя очередь, — указываю я на него. — Моя… очередь? — переспрашивает он. Я вздыхаю. — Девчонки. — Ах, девчонки… Ну, это всегда была Роуз. — он поджимает губы, разглядывая фантик, который вертит в руках. Скорп бросает на меня лукавый взгляд, и я уже жалею, что вообще спросил. — Роуз, она… Немного нервничает… И я не хочу, знаешь, напугать ее. Или давить. Напугать. Роуз. Ха-ха. — Но мы пробовали… кое-что. Нет, всё, хватит с меня. — Стоп, — я поднимаю ладонь, и Скорп озорно улыбается, — остановись. Это моя кузина. — Ты сам спросил, — он тыкает меня в ребро, и я отпихиваю его руку. Не знаю, что хуже. То, что она моя родственница, или то, что она с ним. — И больше никого? — зачем-то спрашиваю. Он энергично качает головой. — Нет, нет, конечно, нет. Я бы не поступил так с ней. Я точно пожалею об этом. Я точно пожалею об этом. Я точно пожа… — Значит, ты… Ты её, — я пытаюсь сглотнуть, — ты её любишь? Скорпиус смотрит на меня, и мне кажется, что проходит целая вечность. — Мне кажется, я мог бы. Мне хочется вцепиться в это «мог бы» и держать зубами, руками и ногами. Потому что «мог бы» и «да» — это не одно и то же. «Да» — это что-то окончательное. А «мог бы» — это даже звучит иначе, разве нет? И я так хочу сказать ему, спросить: а разве так бывает? Когда вместе уже год, и до сих пор это просто «мог бы»? Но ведь лучше Роуз, чем какая-нибудь Элисон или Сара, правда? Роуз значит, что он будет рядом. Что на рождество он заглянет в «Нору» и, может, даже встретит новый год с нами. Что он будет часами вместе с дедушкой разбирать дурацкие магловские приемники. Что на всех дебильных приемах будет сидеть вместе с Уизли-Поттерами. И никто не посмотрит косо и не посмеет ничего сказать. Потому что — Роуз. — Вы хорошо смотритесь вместе, — говорю я, ладонью разглаживая покрывало. Он молчит, и когда я поднимаю взгляд, Скорпиус смотрит куда-то в сторону, а потом берет из пачки драже, подбрасывает его в воздух и ловит ртом. — Чего ещё желать от отношений, да? — Откуда мне знать? — скептично отзываюсь я. — У меня их никогда не было. Скорпиус собирается что-то ответить, но его взгляд падает мне за спину. Я оборачиваюсь. В мутной зеленоватой воде маячит знакомый силуэт. — Опять он здесь, — со вздохом бормочу я. — По крайней мере, они по-прежнему кормят его в одно и то же время, — он сверяется с наручными часами, — не ты один любишь рутину. — О да. Я и мои духовные братья — домовые эльфы. — М-м-м… — тянет он, — кстати говоря об эльфах… Я знаю этот невинный взгляд и молча указываю на кучу оберток, разбросанных по кровати. Скорпиус имеет наглость выглядеть смущенно и прикусывает губу, выжидательно глядя на меня. — Один маленький эклерчик? — Мерлинова борода, — ворчу я, слезая с кровати, — пошли, а не то ты и меня съешь. Март — Слава яйцам, — бормочу я, когда Колби выходит из комнаты. Я всегда терпеть его не мог. Их обоих. Оба Фрея бесят меня невыносимо ещё с первого курса, когда не затыкались ни на минуту. — Что он тебе сделал? — спрашивает Скорпиус, запихивая в сумку книги. Мы договорились пойти в библиотеку после обеда. — Он существует, — отвечаю я, перебрасывая из руки в руку апельсин, который умыкнул из Большого зала. — Ты же его совсем не знаешь. — И надеюсь, что это не изменится, — сухо говорю я. Скорпиус стоит ко мне спиной, и я вижу, как напрягаются его плечи. Он бросает на меня быстрый взгляд через плечо. — Так нельзя, Ал. — Серьезно? Кто сказал? — я подбрасываю в воздух свой апельсин и ловлю его, — у этого кретина мозгов хватает только на то, чтобы цитировать своего любимого папеньк… — Перестань, — резко обрывает меня Скорп. Я удивлённо приподнимаю брови. — Ты не имеешь понятия, о чем говоришь, — он кидает вещи в сумку с явно большей силой, чем требуется. — Так просвети меня. — Они выросли в магловском приюте, — Скорпиус резко оборачивается ко мне, и я поражен, если честно, что он так завелся, — и своих родителей никогда не знали. Я складываю руки на груди, опираясь о стену. — То есть ты хочешь мне сказать, что первые два года, если не три, мы слушали рассказы об их папаше, которого они и в глаза-то не видели? Скорпиус вскидывает руки и делает шаг ко мне. — Ради бога, Альбус, они были детьми. Каждый справляется со своими проблемами так, как умеет, — и он скрещивает руки на груди, а пальцами оживлённо барабанит по бицепсу. Я бросаю на него скептический взгляд и выдыхаю тихий смешок. — Это вообще здорóво? Придумывать истории о несуществующем… — Прекрати делать это! — внезапно кричит он, и я замираю с открытым ртом. Скорпиус никогда так со мной не разговаривал. — «Это»? — вкрадчиво переспрашиваю я. — Ты постоянно так делаешь! Хватит! Перестань унижать других, чтобы почувствовать себя лучше! Я… У меня нет слов. — Не у тебя одного знаменитый отец, не на тебя одного тыкают пальцем! Для тебя это проблема, мы поняли, но хватит уже! Достаточно! Я стою, раскрыв рот. Как будто лопнула какая-то дамба, честное слово. Скорпиус сверлит меня взглядом и вдобавок тяжело дышит. Но не останавливается. — В этом всё дело! — снова орет он, — ты не в состоянии чувствовать себя уверенно, не принижая других людей! Послушать тебя, так кругом одни идиоты, кретины и уроды! Он опять делает шаг вперёд. А я остаюсь у стенки. Стою, сжав зубы. Клянусь, если он не остановится вот прямо сейчас… — Это так не работает! — Скорпиус медленно идёт ко мне, сжав кулаки, — разберись уже с самим собой, а не выливай это на других! Честное слово, Ал, иногда я… Неужели так трудно допустить мысль, что не все люди вокруг тебя законченные идиоты?! Я бью его по руке, когда он пытается ткнуть меня пальцем в грудь, и делаю шаг вперёд, вынуждая Скорпа чуть попятиться. — По крайней мере это лучше, чем вести себя как ты! — рявкаю я. Скорпиус с вызовом смотрит на меня, и это действует не хуже красной тряпки. — Единственное, на что ты способен — это ржать как идиот, и флиртовать со всем, что движется! — продолжаю наступать я, — а когда ситуация выходит из-под контроля, и они начинают вешаться на тебя, ты, как грёбаный страус, прячешь голову в песок! И знаешь, почему?! Скорп прищуривается. — Уверен, что ты мне сейчас расскажешь… — Потому что ты бесхребетный слабак, — перебиваю я его, — ты не в состоянии сказать «нет», даже когда тебе гадят прямо на голову! Серьезно, Скорпиус, я не уверен, кто кого трахает в ваших Уизли отношениях… — Не смей говорить о ней в таком тоне! — …потому что всем очевидно, что у твоей Рози яиц вдвое больше, чем у тебя! Он пытается толкнуть меня, но я пихаю его в плечо, и Скорпиус отшатывается. — Закрой свой рот, — рычит он, — и оставь ее в покое, ты не можешь… — Я могу! Я могу и буду! — и я снова пихаю его, вынуждая отступать, — потому что это то, что я делаю! Говорю то, что хочу, когда хочу! И о ком хочу! — Да! Потому что ты безразличный мудак, Альбус! — Потому что я никому не позволю говорить мне, что делать! И если кому-то это не нравится, они могут идти нахер прямо сейчас! Сию же минуту! — я ору так, что от крика у меня уже саднит горло, — Ты слышал меня! Иди! На-хер! Тишина вокруг нас вдруг становится такой плотной, что до нее буквально можно дотронуться. Мы смотрим друг на друга, и я не вижу больше ничего кроме него. И жду непонятно чего. Может, того, что Скорпиус вдруг улыбнется. Или засмеётся и как всегда обратит все в шутку. Но он молчит, и я… Дерьмовое дерьмо. Мне хочется сбежать. Пнуть дверь ногой, распахнуть, и свалить отсюда. Скорпиус вдруг скрещивает руки на груди и вскидывает подбородок. — Я никуда не пойду, — заявляет он. А я… А я… не хочу, чтобы он уходил. Я грузно бухаюсь на край своей кровати, не поднимая на него взгляд, не видя перед собой ничего. Рядом пружинит кровать, когда Скорпиус садится возле меня. Он ритмично качает ногой, которая прижимается к моей. Иногда мне кажется, что это не человек, а какой-то метроном, честное слово. Когда Скорпиус неспокоен, он буквально целиком состоит из каких-то тиков и движений. Его нога равномерно покачивается, и я, блядь, считаю, сколько раз она коснётся моей. Что за пара, а? Созданы, мать его, друг для друга. — Я не считаю тебя мудаком, — наконец говорит он, глядя перед собой. Я знаю это. Иначе что бы он делал рядом со мной все эти годы? Но десять минут назад это напрочь вылетело у меня из головы, и я мог думать только о том, как побольнее задеть его. Какой же я кретин. — Я не думаю, что ты слабак, — отвечаю я, и ему, скорее всего, тоже об этом известно. — Ты прав, вообще-то. Я слабо толкаю его плечо своим. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу конфликты, — он комкает пальцами мое покрывало, — перетерпеть это как-то… Проще. — Это когда дело касается только тебя. Когда нужно защитить кого-то, ты этот, как его… — я щелкаю пальцами, пытаясь вспомнить чёртово имя. Скорпиус вопросительно смотрит на меня, пожимая плечами. — Кто? — Ну этот… Благородный. Твой любимый. Не пират. Он выглядит ещё более сконфуженно. Я раздражённо выдыхаю и запускаю руку в волосы. Кто из нас двоих прожужжал мне все уши, пока читал, он или я? — Он был пират и вор, — нетерпеливо напоминаю я ему, — но когда она назвала его пиратом и вором, он начал рефлексировать и квасить от горя. Скорпиус моргает один раз, другой, и вдруг запрокидывает голову и громко смеется. А потом хватается за мою коленку и, все ещё хихикая, говорит: — Нужно писать это на обложке. Это лучшая аннотация Сабатини, которую я видел. Хм-м. Я ничего не отвечаю, хмуро разглядывая свои ботинки. — Я иногда не могу понять, слушаешь ты меня или нет, — Скорпиус сжимает ладонь, которая до сих пор лежит на моей ноге, — а потом оказывается, что ты ещё и помнишь всё это. — Очевидно, — бурчу я, бросая на него выразительный взгляд, — как я могу не слушать, когда ты трещишь прямо мне на ухо? Скорпиус ухмыляется как ни в чем не бывало, и на его щеках появляются эти треклятые ямочки. Мне так хочется… Я сбрасываю его руку со своей коленки и пытаюсь незаметно отодвинуться. Он вздыхает. — Ну, ты умеешь делать этот вид… — Вид? — Да, как будто ты весь внимание, а на самом деле не слышишь ни слова, что другие гово… — Другие не отличат собственную задницу от головы. — перебиваю я его, — к тебе это не относится, к счастью. — Ал… — Но я готов пересмотреть свое мнение, если ты не перестанешь задавать мне тупые вопросы. Он поднимает руки к защитном жесте. — Я просто пытаюсь сказать, что… Может, не стоит по умолчанию считать всех тупицами? Дай им шанс? Можно ведь… Можно быть более нейтральным, нет? Я неопределенно мычу, глядя, как Скорпиус теребит манжеты рубашки. — Нейтральным, — повторяю я, пробуя эту мысль на вкус, — думаю, я могу это сделать. Он широко улыбается. — Но только до тех пор, пока они не раскроют рот. Потому что когда люди начинают говорить, клянусь, я готов поуби… — Альбус! Он опять смеется, и я улыбаюсь, довольный собой. А когда Скорп несильно бьёт меня кулаком в плечо, я доволен ещё больше. — Нужно будет подарить тебе что-нибудь повеселее, — говорит он, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять, о чём вообще идёт речь. Я дотрагиваюсь пальцами до маленького металлического шарика в ухе, который так ни разу и не снимал с третьего курса. — Даже не думай. Это была глупая идея, но я был так рад, что, честное слово, это даже неловко.Мне нравилась, нравится до сих пор эта… Манифестация? Материальное свидетельство нашей дружбы. Это даже звучит дебильно… Но вот он я. — Хм? Ты не доверяешь моему вкусу? Мне не нужно отвечать. Достаточно взглянуть на блестящий булыжник в его ухе, и Скорпиус начинает улыбаться ещё шире. — Даже не думай, — ещё раз повторяю я на всякий случай. Дверь распахивается, и в комнату с дикими глазами влетает Колби, чтоб его. Он падает на пол возле своей кровати, задевая ногой мой апельсин, который укатывается куда-то за тумбочку. Фрей вытаскивает какую-то коробку и выбегает из спальни, спотыкаясь на пороге. Мы переглядываемся. — Твой протеже, — едко говорю я, не в силах сдержаться. В конце концов, если бы не он… Ничего бы и не было. — Они выросли без родителей, — Скорпиус проводит рукой по лицу, — поэтому я… Моя… Его мама… Ох-х… Почему, почему я не сообразил, что он завелся не на ровном месте? Если бы я вовремя догадался… Ничего бы и не было. Какой же я идиот. Он был прав, я настоящий му… — Может, хочешь полетать? — вдруг предлагает Скорпиус. Я хочу. Я очень хочу. Но на улице прохладно, а сидеть на трибуне, пока я летаю, и вовсе будет холодно. А Скорпиус такой мерзлявый. — Пойдем лучше в библиотеку, — говорю я, поднимаясь с кровати, — не охота тащиться на улицу. Май Змейка на лацкане моей мантии меняет положение, когда я провожу по ней пальцем. Скорпиус сам приколол мне булавку. А в его кармане лежит брелок с буквой «А», когда-то принадлежавший мне. Это я подбил его. Символично. Красиво. И потрясающе мелочно. Я смотрю на Скорпиуса и Уизли. Они стоят у стола с напитками, и от вида кубков, наполненных разноцветными шипучками, у меня увлажняется рот, но я не двигаюсь с места. Роуз берет пару бокалов и протягивает один из них Скорпиусу. Салазар, он ненавидит лимонад. Почему он просто не скажет ей? Мне хочется подойти к нему и шикнуть, чтобы он перестал заниматься ерундой. И, может, сунуть ему в руки сок или воду. Как глупо. Он не младенец и может сам позаботиться о себе. — Такая красивая пара, — произносит Кас. Роуз поправляет воротник его мантии и разглаживает наверняка несуществующую складку на груди. Просто они в парадных мантиях, вот и все. Все в парадном выглядят хорошо. И Скорпиус будет смотреться гармонично даже с мантикорой. Кассия топчется рядом со мной, и я без понятия, почему. За этот год мы едва обменялись десятком фраз, может и меньше. — Он хорошо на нее влияет. — продолжает она, накручивая на палец белую кудряшку, — Роуз нужен кто-то вроде него, кто будет напоминать ей, что люди не вещи, которые она может двигать как хочет. Галстук Кассии не повязан на шею, а обмотан вокруг запястья, и она теребит его пальцами. Каникулы не в счёт, я видел ее каждый день на протяжении семи лет. И теперь это прекратится. Странное чувство, но скучать я не буду. — «Роуз»? — переспрашиваю я, — не знал, что вы так хорошо знакомы. — Что ты вообще обо мне знаешь, Поттер? — отвечает она, не поворачиваясь, — передавай привет своей кузине. — А почему сама не скажешь? — спрашиваю я, глядя на ее удаляющуюся спину. Кас не отвечает. Она останавливается неподалёку, рядом с высокой темноволосой женщиной со странным лицом. — Забавно, да? — внезапно прямо мне на ухо шепчет Милли, и я едва не подпрыгиваю. Они что, сговорились? — Что ж, в этом случае, яблочко укатилось о-очень далеко. Я морщусь, потому что… Чего? Милли выразительно кивает в сторону Кассии. Оу. — Это её мать? — теперь моя очередь шипеть Милисенте прямо в ухо. — Мх-м, — улыбаясь, тянет она, — кто бы думал, да? Я оборачиваюсь, снова бросая взгляд на эту парочку. Вот уж действительно. Женщина-мопс и сам чёрт в обличье белобрысой пигалицы. Милли вдруг сует мне в руку бокал. И я только сейчас замечаю, что мантия на её груди сидит гораздо теснее, чем у остальных девчонок. Ох, Милли. Я готов расцеловать её, делая несколько жадных глотков. Наконец-то. Ещё и вишнёвая. — Настоящая золотая жила, — бодро объявляет Милисента. Я хмурюсь, сконфуженно глядя на бокал в руке. — Чего? Она хлопает меня по плечу и кивает в сторону Кас и её мамы. Отец Скорпиуса что-то говорит ее матери, а потом они наклоняются друг к другу, и она целует воздух рядом с его щеками. Мерлин. — Бедная Кассия, — вздыхает Милли, — Уизли так повезло. Малфои это просто… Малфои. Я понимаю, что окончательно потерялся в этом разговоре, и молча моргаю, как чёртова сова. — Что? — спрашивает Милли, глядя на мое лицо, — они всегда приземляются на ноги. Всегда. И она чокается своим бокалом с моим, а потом смеется, глядя на меня. Какая же она странная. С меня довольно непонятных разговоров, поэтому я медленно курсирую по залу, стараясь не попадаться на глаза Уизли и Поттерам, что заполонили всё вокруг. И когда сталкиваюсь с мистером Малфоем, то даже рад этому. — Альбус, — он пожимает мне руку, и я улыбаюсь, — поздравляю. Рад, что это закончилось? Это удивительно, на самом деле. Пока я был один, мне приходилось проталкиваться мимо всех этих людей. А теперь толпа сама расступается вокруг нас. — Да, — честно отвечаю я, — семи лет было вполне достаточно. Он вдруг поднимает ладонь, и я не сразу понимаю, что он от меня хочет. Салазар великий. Я… Я даю пять Драко Малфою. — Я думал точно так же, вот слово в слово, — весело говорит он. И его глаза аж сияют. Есть вероятность, что в его стакане был налит вовсе не сок с газировкой? — Что-то я не вижу твоего отца. — Ему пришлось уйти, — я стараюсь не пялиться на то, как он складывает руки на своей трости. Как, как его пальцы выдерживают все эти каменюки? — ему и Герм… э, тёте… — Госпоже Министру, — подсказывает мистер Малфой. — Да, они получили какое-то сообщение, и… Он понимающе кивает. — Сильные мира сего. Зло, как правило, не дремлет, и, соответственно… — Плохо понимает, почему вообще кто-то должен спать. Отец Скорпиуса вдруг смеётся, и это… Это нечасто услышишь. Он ещё и палец вверх мне показывает. — Узнаю работу своего сына. Да, я тоже узнаю работу его сына. — Где он, кстати? Я молча указываю кивком в сторону дальнего входа, где отец Роуз прыгает вокруг нее и Скорпа с колдокамерой. А они пытаются выглядеть непринужденно на фоне герба Хогвартса. — Ах, — только и говорит мистер Малфой, — как уютно. Мы смотрим, как дядя вдруг начинает размахивать руками, трясёт камеру, а потом и вовсе бьёт по ней ладонью. Он никогда не дружил с техникой. — Все мы иногда немного дядя Рон, — вздыхаю я. Отец Скорпа издает какой-то дикий, совершенно не соответствующий его образу смешок, и мне приходится сделать усилие, чтобы не таращиться на него. — Знаешь, Альбус, если бы твой отец хотя бы вполовину был похож на тебя, моя жизнь была бы гораздо проще. — Если бы мой отец хотя бы вполовину был похож на меня, моя жизнь была бы раем. Он снова смеётся этим своим странным смехом. Мерлин. И начинает двигаться в их сторону. — Ты идёшь? — спрашивает он, оборачиваясь. — О, нет, я…я… янехочумешать, — поспешно выпаливаю я. Чёрт, возможно, даже слишком поспешно, потому что он отвечает только спустя несколько секунд, склонив голову и глядя на меня так, что мне хочется отвернуться: — А я, пожалуй, помешаю. Я натянуто улыбаюсь ему вслед. Замечательно, Альбус. Просто чудесно. Так держать. *** Когда объявляют начало официальной части, у меня мелькает мысль о том, чтобы сесть подальше от Роуз и Скорпиуса. Но потом я смотрю на неё, на него, и… Пошло оно все. И я иду к ним. Мы втроем протискиваемся к свободным местам в середине, и Боукер, который уже сидит на соседнем ряду, вдруг оборачивается. И смотрит поочередно на нас троих. Я ловлю его взгляд и скалюсь. Клянусь, ещё одна дебильная шутка про тройничок, и я закопаю этого козла. Когда я мельком смотрю на Скорпа, он сначала утрированно хмурится, а потом широко улыбается и указывает на меня. Я копирую его широченную ухмылку. Ну, теперь доволен? И он удовлетворенно кивает. Он подстригся прямо перед выпускным. И это так странно — видеть его без привычной кудрявой шевелюры. Так ему тоже идёт. Так он выглядит старше. В зале душно, и время тянется как жвачка. Скорпиус дёргает ногой, и я считаю, сколько раз его коленка дотронется до моей. И разглядываю, как кружится в воздухе пыль, подсвеченная солнцем. Роуз внимательно слушает речь Макгонагалл, вытянув шею, чтобы было лучше видно. Скорп тяжело вздыхает, глядя на потолок, и я пихаю его ногу своей. Он смотрит на меня, а потом так сильно закатывает глаза, что я боюсь, как бы они не застряли у него в черепе. Я поднимаю руку и хлопаю пальцами, изображая болтающий рот. А потом подношу два пальца ко рту и имитирую рвотный позыв, Скорпиус округляет глаза в притворном ужасе. — Отсядь от меня, — еле слышно выдыхает он, беря себя за отвороты мантии, — это шёлк акромантула. — «Шёлк акромантула», — шёпотом передразниваю я, — и куда я сяду? Он лихо ухмыляется, сверкая зубами, и кивком указывает на сидящего перед нами Крейга. Я пытаюсь замаскировать сдавленный смех под кашель. Роуз наклоняется к нам и шикает. Мерлин. Я смотрю на неё: на милое лицо с пухлыми губами, на волосы, огненно-рыжие от яркого солнца, и на маленькие руки, сложенные на коленях. И почти не злюсь. Даже когда Скорпиус успокаивающе гладит ее по ноге, а она ловит его руку и сплетает их пальцы. Потому что это всё неважно. Между ними никогда не будет того, что есть у нас. Скорпиус во мне, внутри меня. В моих мыслях и в моей голове. Под кожей, в груди, в крови. Он — часть меня. Я знаю точно, что Скорп мой, для меня. А я для него. Это неважно, что он не знает об этом. Даже если не узнает никогда, он мой. А я его.