Magic in my bones

Январь, 2025 Это удобно. Мерлин, как же это, нахрен, удобно. Не нужно сидеть в каком-то кафе или ресторане, цедить дурацкий кофе, делая вид, что вы оба не в курсе, чем это все закончится.  Одно смс раз в месяц. Да? Да. Офигенно.  — У меня завтра свидание, — вдруг говорит Фрей, не отрываясь от телефона, — и если все пройдет, ну, знаешь, нормально, то… Это наша последняя встреча. Окей?  Я немного отодвигаюсь от него, не отрывая взгляд от экрана. Мы оба потные, и наша кожа неприятно липнет друг к другу. Мне душно.  — Окей, — бурчу я, просматривая ленту с новостями.  Мне насрать на магловские новости. На новости в принципе. Но иногда нужно чем-то забить голову. Жвачка для мозгов и все такое.  — Так… Как его зовут? — спрашиваю я, хотя мне плевать, если честно.  Обычно мы трахаемся два раза за встречу, и надо чем-то занять эти пятнадцать минут между.  К тому же ещё целый час до праздника Слагхорна, куда мы оба приглашены. Годовщина чего-то там. Я планирую заскочить в душ у Фрея. У меня даже рубашка с собой есть.  — Её, — поправляет меня Фишер.  Я поворачиваю голову. Он что-то оживлённо печатает у себя в телефоне.  — Её? — удивленно переспрашиваю я.  Он поворачивается ко мне.  — Ну да, — Фрей пожимает плечами, насколько это вообще можно сделать полусидя в кровати, — пол не важен.  Я мычу в ответ, возвращаясь к экрану. Пол не важен. Интересно.  — Брат устроил эту… Встречу, — продолжает Фишер, копаясь в своем телефоне, — говорит, мы подходим друг другу. Очень похожи и все такое. Это кто-то с его работы.  — Как он, кстати? — опять спрашиваю я без особого энтузиазма.  Вместо ответа Фрей сует мне под нос экран. И я вижу его брата. Они всегда казались мне идентичными, но сейчас я нахожу маленькие различия. Даром, что близнецы. К тому же Колби всегда был более… Зубастым. Теперь он спортивный комментатор, и один из лучших. Его имя часто мелькает в спортивной прессе.  На фото он держит на руках ребенка и обнимает светловолосую женщину.  — Ого, — не скрываю своего удивления, — уже?  — М-м-м, — тянет Фишер, тоже глядя на фото, — он всегда хотел большую семью. Да и я… Кто знает? Может что и выгорит... Да уж. Мои ровесники женятся и рожают детей, а я? А я сижу, зарывшись в свои руны. Немного пробую эту мысль на вкус, верчу ее так и сяк.  Я в порядке. Пусть делают, что хотят. Я в абсолютном порядке так, как есть. Мне нравится моя жизнь.  — Не знаю, — откровенно говорю я, листая ленту, — это не для меня. Все эти дела… Семейные… — Я всегда восхищался тобой, Ал.  Хм? Я гляжу на Фишера, приподняв бровь.  — Посмотри на себя, — он взмахивает рукой, — тебе никто не нужен. Ты один. И ты абсолютно… Полноценен. Всегда был, даже в школе. Настоящий этот, как его, одинокий волк.  Я нейтрально хмыкаю, глядя на фото, которое скинул мне Скорп. Бедняга до сих пор не разберется с фронтальной камерой и каждый раз переворачивает телефон, чтобы сфоткать себя.  — Ещё раз?  Фишер гладит меня по предплечью, перекатившись на бок, лёжа теперь лицом ко мне. У него классные руки, очень загорелые. Широкие ладони. А уж что он вытворяет этими руками… Я чувствую, как внутри меня… Определённо… Просыпается… Интерес...  — Момент, минуту, — говорю я, сохраняя фото себе, — это по работе.  Скорп спрашивает, чем я занимаюсь. На фотке он в окружении ужасающих на вид стопок с документами изображает вселенскую печаль.  Я дорисовываю ему уши и хвост. И добавляю подпись, что без яичек тоже жить можно, парни.  В ответ он тут же скидывает мне фото, где показывает средний палец. Дурак. Я смеюсь.  — Минута прошла, — бормочет Фрей, и его рука исчезает.  Сначала я чувствую его дыхание на своем животе. Потом губы. А потом он чертит языком влажную дорожку. М-м-м... — Секунду, секунду, — выдыхаю я, дописывая сообщение Скорпиусу.  Пишу ему, что работаю. Мы никогда не говорим о том, с кем я вижусь. С кем сплю. Он никогда не видел меня с мужчиной.  Он не спрашивает, а я не хочу говорить об этом с ним. Это словно, словно… Тащить непонятных людей в нашу постель. Не то, чтобы у нас с ним была хоть какая-то постель (ха-ха).  Отправляю несколько смайликов, говоря, что увижу его позже.  Я откладываю телефон, когда Фишер забирается на меня, сжимая мои бедра своими. Пару мгновений наслаждаюсь видом (у меня слабость к кудрявым), а потом притягиваю к себе. Он трётся об меня, и это… Кайф.  *** Не знаю, что шокирует больше: то, сколько народу натолкалось в маленький коттедж Слагхорна или то, что все эти люди в принципе пришли.  Он не декан столетия, это уж точно. С другой стороны, с ним всегда можно договориться. Есть в нём что-то располагающее. Как будто он понимает тебя. Как будто ты с ним на одной волне. Вот и говори потом, что факультеты — это чушь.  Все эти люди заставляют меня нервничать. Скорпиуса нигде нет, опаздывает. Я заныкался на кухне, потому что тут тише всего. Социализация — не моя тема.  Рядом толчется Фишер. Он где-то раздобыл колдокамеру и сначала курсировал с ней по комнатам, щелкая всех подряд, а теперь околачивается здесь.  Вспышка. Он снимает меня.  — Ты вообще знаешь, как этим пользоваться? — интересуюсь я, прихлебывая что-то фруктовое.  Фишер берет меня за руку и вынуждает сделать шаг в сторону. Потом он смотрит на окно, снова на меня, что-то мычит и опять делает снимок.  — Конечно, — отвечает он, не обращая внимания на мою шпильку, — я хожу на курсы, вообще-то. К маглам. Разница в этом деле… У них, у нас… Вспышка.  — … небольшая, — он поднимает взгляд на меня и ухмыляется, сверкая ровными белыми зубами, — что? Ты же не думал, что я буду барменом всю свою жизнь?  Я прикусываю щеку. Не могу сказать, что вообще думал о Фрее хоть сколько-нибудь.  — Мне нравится это, знаешь… — болтает он, не обращая внимания на мое молчание, — через объектив всё выглядит немного иначе. Люди, вещи... Фишер продолжает щелкать камерой, и это действует мне на нервы. А потом он вдруг опускает её на уровень моего паха, берет меня за ремень, тянет на себя.  Вспышка. — … места, где ты побывал, — заканчиваю я за него, и он смеется этим своим бархатным смехом.   Не знаю, почему мы не общались в школе. Фишер на своей волне, и ему плевать на то, что я угрюмый засранец. Лопочет о своем, не обращая внимания на мою кислую мину. Мы могли бы стать друзьями, наверное. А потом он фоткает свои бедра, оттягивая пряжку ремня и довольно ухмыляясь.  — И места, где я побывал, — замечаю я, указывая на него своим стаканом, — надеюсь, это твоя камера? А не Слагги?  Он делает этот звук, как будто из шарика выпустили воздух. — Какая разница?  Да и в самом деле никакой. Насрать.  Фишер притягивает меня к себе, забрасывая руку на плечо.  — Горячая фоточка напоследок, — ухмыляется он, — чтобы было, что вспомнить, если мое свидание пройдет как надо.  Это неудобно, на самом деле, то, что колдокамера не делает фотки так же, как магловская. Чтобы сфотографировать нас, Фишеру приходится развернуть ее и держать, вытянув руку.  — Давай, Ал, покажи мне страсть, — выдыхает он мне прямо в ухо.  Я чуть поворачиваю голову. Он улыбается. Обаятельный говнюк.  — Раз… Два…  Я не собираюсь подыгрывать ему, что за чушь. Но моя рука на его поясе забирается ему под рубашку, пока я смотрю в камеру. Перед тем как сказать «три», Фишер наклоняется и кусает меня за щеку.  Щелк. Вспышка.  Я уже собираюсь задвинуть что-нибудь остроумное, но вдруг у меня над ухом звучит звон стекла, и мы подскакиваем, оборачиваясь.  В трёх футах от нас стоит Скорпиус, а у его ног валяется разбитая бутылка. Красное что-то заляпало весь пол и его (наверняка) дорогущие белые брюки и туфли.  Не успеваю раскрыть и рта, как лопается стакан в моей руке, обдавая меня и Фрея тучей брызгов и стекла. Мы шугаемся, как два придурка, запоздало прикрываясь руками.  Скорп стоит, выпучив глаза, видимо, перепугавшись не меньше нас. Но прежде чем я успеваю спросить, какого хрена сейчас произошло, он разворачивается и даёт деру, расталкивая уже слетевшихся на шум людей.  Сконфуженно смотрю на Фрея, который разводит руками, качая головой.  — Что за? — бурчу я, глядя на дверь, потом снова на него.  Он поднимает ладони перед собой и снова трясёт головой.  Мне требуется несколько минут, чтобы отыскать Скорпиуса. Гости, привлеченные шумом (предвкушая скандал, не меньше. Старый добрый Слизерин.), словно нарочно не дают мне пройти. Под конец я, не церемонясь, расталкиваю их локтями, пытаясь отыскать белую шевелюру в толпе.  И нахожу его в кабинете. Он стоит перед камином, а из его руки прямо на пол сыпется тонкой струйкой летучий порох.  — Что за херня, Скорп? — я указываяю на дверь за своей спиной, — что это сейчас было?  Он смотрит на меня и молчит.  — Ну? — настаиваю я, раздражаясь все больше, — скажи что-нибудь!  Он слабо качает головой, козел. Знает, как я ненавижу такое. Знает и делает.  — Серьезно? — выдыхаю я, скрещивая на груди руки.  Мерлин, я не из тех, кто по движению левой задней пятки может понять, в чём дело. Я не создан для полунамеков и этого говорящего (нет) молчания. Со мной нужно говорить прямо. Прямо, Салазар! И Скорпиус прекрасно это знает!  — Мне нечего тебе сказать, — наконец бормочет он, отводя взгляд.  Мне хочется его огреть чем-нибудь.  — Да? Что же случилось с хвалеными братскими чувствами? — не скрывая злости, рявкаю я, — даже Джеймс так себя не ведёт!  Скорпиус отшатывается, словно я ударил его. Пошло бы ему на пользу!  Даже Джеймс не оставляет меня в таком… Подвешенном. Состоянии. Когда я не… Не понимаю. Даже мой идиот-братец знает, как я ненавижу такое. И он будет вести себя как последняя сучка, ныть, орать, да что угодно. Но не будет молчать. И уж точно не попытается свалить по-тихому.  Я пробую ещё раз:  — Скорп, ты же знаешь, я не силен в этом… Давай прямо. Прямо и на пальцах.  Пытаюсь улыбнуться, поймать его взгляд, сделать хоть что-нибудь, но этот засранец словно нарочно всё усложняет.  — Мне нечего тебе сказать, — повторяет Скорпиус.  И отворачивается. Отворачивается! Наконец бросая оставшийся порох в камин. Секунда. И его нет.  А я стою, раскрыв рот, как дебил. Один. Посреди кабинета. И дышу, считая про себя вдохи (на четыре) и выдохи (на восемь). И паузы (семь), когда нужно задержать дыхание.  Потому что иначе пойду и придушу кого-нибудь. Или отправлюсь вслед за кудрявым идиотом и поколочу его.  Мерлинова борода, вот уж не думал, что после стольких лет он провернет такое. Королева чертовой драмы.  Что бы не нашло на Скорпиуса, лучше дать ему остыть. Ему и себе.   Вечер пошел по одному месту. Что я вообще забыл на этом празднике, если его здесь нет? Оно мне надо? Недолго думая, я делаю шаг в камин. Пошло оно всё.  Следующим утром я звоню ему. Его телефон выключен. Неудивительно, это уже третий по счету. Предыдущие решили искупаться.  Поэтому я пишу ему письмо, спрашивая, не церемонясь, что это была за херня? И жду ответа. И вечером, так и не получив его, пишу снова.  *** Его нет на работе, мои письма остаются без ответа.  Охранные чары не пускают меня в квартиру, но в окнах горит свет, и я стучу, звоню. Кидаю в окна камешки, как какой-нибудь второкурсник.  Не верю, не верю, не верю, нет.  Мне кажется, что я попал в параллельную реальность. Это не может быть правдой, не может.  Спустя восемь часов, проведённых на ступеньках у его двери, я сдаюсь. И аппарирую домой. Меня встречает пустая квартира. И на тумбочке в коридоре, ха, ваза с цветами, которую водрузил сюда Скорпиус. Он постоянно нудит, что моему дому не хватает деталей. Я мог бы держать их под стазисом целую вечность, но он любит менять их, выбирать новые. Поэтому обычно я показательно ворчу, избавляясь от очередного увядшего веника. И он приносит следующий.  Мне хочется злиться, но ничего не получается. Я пустой, как ракушка. Как ореховая скорлупа. Гнев всегда приходил на помощь, так где же он сейчас, когда так нужен?  Я вынужден не просто взяться за палочку, но даже хорошенько сосредоточиться. Идиотская ваза взрывается, и осколки вперемешку с брызгами воды и поломанными цветами разлетаются по всему коридору.  Немного помедлив, я проверяю телефон. В сотый? Тысячный раз за день?  Глажу пальцами шероховатые руны, выжженные на задней панели, а потом кидаю бесполезную херню в стену. Февраль, 2025 Однажды Лилс упрекнула меня, что я просижу возле Скорпиуса всю свою жизнь.  — Ты должен сказать ему.  — Мы можем не говорить об этом сейчас?  — огрызнулся я, потому что не должен ничего и никому, — или как насчёт вообще никогда? — Как хочешь, — прошипела она. И у неё ещё хватило совести выглядеть обиженной!— вздыхай по своему Малфою сколько влезет. Подавай бутоньерку на его свадьбе, помогай выбирать подарок на годовщину, я больше слова не скажу.  — Мой мир не вращается вокруг него, — ощетинился тогда я, — и моя жизнь не останавливается, когда он выходит за дверь.  Она не поверила. Зря, потому что я оказался прав. Может, я гораздо реже выбираюсь куда-то или работаю немного больше обычного, но прошёл месяц, а я всё ещё жив.  Я сплю, ем, хожу на пробежки и делаю дыхательные упражнения. Лили называет это медитацией, но это модная, бесполезная хрень, а вот мои техники действительно работают. Иногда я навещаю Джеймса или бываю на семейных обедах и ужинах, киваю и смеюсь в нужных местах. Моя альма-матер может мной гордиться.  Я беру заказы, отвечаю на письма и даже умудряюсь посвятить время чему-то действительно интересному, а не в сотый раз учить чей-то телевизор работать в доме, где на квадратный фут приходится пятьдесят заклинаний.  Труднее всего ночами. Моя голова гудит, как гигантский улей. Матрас кажется мне неудобным, одеяло — жарким, но без него мне холодно. Часы на тумбочке тикают надоедливо громко, а когда я отключаю их —тишина давит на уши. Обычно я сдаюсь, когда начинает светать, и достаю из тумбочки пузырёк со снотворным. Оно отвратительное на вкус, отдаёт травой и чем-то ещё, и я морщусь каждый раз, проглатывая.  Меня ничего не отвлекает, и я начинаю думать, пока жду, когда же подействует эта дрянь.  Я думаю о Скорпиусе. О том, как это началось и когда. Вспоминаю Хогвартс-экспресс, ночные вылазки и каникулы, проведенные вместе. Его Роуз. Моего… Моих…. Неважно.  Мне всегда был нужен только он. До того, как я узнал, каково это — хотеть другого человека. И даже до того, как понял, что это вообще значит — любить.  Я думаю о том дне, вечере, разговоре, когда все отправилось прямиком в задницу к драклу. Снова, и снова, и снова прокручиваю в голове его слова. То, как он выглядел, как смотрел на меня. Его жесты, мимику.  Пытаюсь понять, что упустил. Чего не заметил? Но я откровенное дно в этих маленьких социальных секретах. И никогда раньше я не жалел об этом так сильно.  Когда меня накрывает темнота, я вздыхаю с облегчением. Завтра будет новый день. А то, что внутри меня пусто, как в дырявом яйце? Ну так с этим я как-нибудь справлюсь. Жизнь продолжается. Продолжается.  Однажды я все-таки поддаюсь слабости и навещаю мистера Малфоя. Он выглядит безупречно, как и всегда. Кто вообще ходит дома в накрахмаленной рубашке?  Я делаю вид, что всё отлично, а он — что верит мне. Может, он действительно верит, не берусь судить. Или просто ничего не знает.  — Нам всем иногда это нужно. Сменить обстановку, — говорит он, подавая мне стакан, на два пальца наполненный виски, — немного спонтанное решение, но я прекрасно понимаю Скорпиуса. Прованс весной очень хорош. — Прованс хорош не только весной, — хриплю я, давясь огневиски, который не пил отродясь. Это приятный вечер. Мистер Малфой, Драко (как он продолжает настаивать, чтобы я его назвал), не раздражает меня, и у него прекрасное, ядовитое чувство юмора. И он болтает так много, что я подозреваю дефицит общения.   — Заходи почаще, Альбус. Со Скорпиусом или один, неважно, — говорит он, обнимая меня напоследок.  И я изо всех сил стараюсь не уронить на пол свою челюсть.  Дома, в своей кровати, я корчу гримасу от противного травяного вкуса, а потом поудобнее устраиваюсь на подушках и жду, когда придёт сон.  Увы, мне приходится встать. Грохот за окном оказывается совой, которая скользит по козырьку. Неожиданно, это письмо от Фишера. Я сжигаю его, не читая, забираясь обратно под одеяло. И думаю о Скорпиусе.  Март, 2025 Когда шум повторяется в третий раз, я поднимаю свои очки на лоб и жду. Грохочет снова, мать вашу. Нехотя я вытираю о тряпку руки, заляпанные модифицированными чернилами, и иду в коридор, шлёпая босыми ногами. Стоит мне распахнуть дверь, и я замираю, забывая, как дышать.  Скорпиус неуверенно кашляет, а я не смею даже моргнуть, жадно впиваясь в него взглядом, впитывая каждую чёрточку, каждую морщинку на его лице, каждое пятнышко, точку, тень. Всё, всё по чему я так скучал. Чего мне так не хватало. Что он делает со мной, этот мерзавец? Слепой, наивный дурак.  Он переступает с ноги на ногу, и его рука дёргается к воротничку футболки, поправляя. Этот цвет хорошо оттеняет его глаза. На сгибе локтя он держит уличную мантию. И его брюки… У Скорпиуса всегда была задница, за которую можно умереть. Уверен, что вид сзади тоже что надо.  Он снова кашляет, и я вопросительно приподнимаю брови. Скорпиус протягивает мне бумажный пакет. В нос бьёт запах карри.  Ох, Мерлин. Он всегда был тем ещё извращенцем, но карри? На завтрак?  — Ка... карри для меня, — поспешно выпаливает он. Конечно. Он всегда это делает. В кои-то веки мог бы подождать, пока я задам вопрос, прежде чем отвечать.  — Для тебя я взял яйца. Пашот. И тосты… — тараторит Скорпиус, переминаясь на месте, — авокадо… В том месте, помнишь, где мы… Ты и я… Он замолкает под моим взглядом, и я молча забираю у него пакет, чтобы поставить на столик за своей спиной.  — Всё? — мой сухой язык еле ворочается, и я складываю руки на груди, чтобы выглядеть увереннее.  Пульс скачет, словно стадо кентавров, но я скорее сдохну, чем покажу ему это.  Скорпиус сглатывает. Раннее утро, а он выглядит, словно картинка из журнала. Немного осунувшийся, да. Но как обычно — с иголочки. Гладко выбрит, все дела.  — Я… — он трёт ладонью шею, глядя на меня исподлобья, — я не знаю, что сказать.  Ох-х… Я ничего не могу с собой поделать и выдыхаю истеричный смешок. А потом делаю знак рукой, чтобы он подошёл ближе.  И едва Скорпиус переступает порог, как я замахиваюсь, с удовольствием, от души, и мой кулак впечатывается в его челюсть.  Какой же все-таки придурок, великий Мерлин!  Его голова нелепо дёргается. Я не даю ему опомниться, выталкивая из квартиры, и он впечатывается спиной в противоположную стену.  Хочется зарядить ещё раз, и, черт тебя дери, почему, собственно, нет? Моя техника где-то на уровне жалкой шестерки по шкале из десяти, но не нужно много умений, чтобы врезать тому, кто и не пытается защищаться.  Удар под дых заставляет его скрючиться, разинув рот в попытке вдохнуть. Напоследок я хорошенько припечатываю его к стене и только после этого делаю несколько шагов назад, потирая ноющую руку и глядя, как Скорпиус медленно приходит в себя, согнувшись, сипло втягивая ртом воздух и держась за стену.  Ух! Это было хорошо. Хорошо! Я доволен. У меня стучит в ушах и колотится сердце, мое тело напряжено, словно перед прыжком, и мне самому приходится сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.  Он сплевывает кровь прямо на пол и смотрит… О, этот взгляд!  — Как это по-магловски, Ал, — сипло, еле дыша, говорит он, и ему даже удается цокнуть языком, из-за чего он тут же морщится, аккуратно пробуя пальцами щёку.  Я отказываюсь чувствовать себя виноватым. Отказываюсь.  — Все как ты любишь, — отвечаю я и, протягивая руку, начинаю закрывать входную дверь.  — Я никуда не уйду.  Упрямый идиот. Упёртый, как стадо гиппогрифов. Салазар. Как же мне его не хватает. Я бы отдал все на свете, чтобы сейчас… Нахер всё. На-хер.  — Чувствуй себя как дома, — я киваю на ступеньки за его спиной и захлопываю перед ним дверь.  И, немного подумав, все-таки набрасываю стазис на пакет с едой.  Это будет долгий день. Но впервые, впервые за полтора месяца, я чувствую себя живым.  *** День тянется, как жвачка.  Ушел ли он? Да? Нет?  Он ведь сказал, что останется. Мне хочется пойти к нему. Дотронуться. Хотя бы взять за руку, почувствовать его тепло своими пальцами. У меня зудят руки от желания помочь.  Нужен ли ему компресс с заживляющим эликсиром? Или было достаточно обычного эпискеи? Больно ли ему? Может, попробовать экстракт бадьяна?  И это чувство в моём животе… Словно в меня всадили крюк и тянут, тянут туда, к нему. Я игнорирую это.  Игнорирую, несмотря на то, что все валится из моих рук. Работа не клеится, еда стоит поперек горла. Мысли улетают в, кхм, ну, понятно, в какую сторону, и я перечитываю каждое предложение по десять раз. Все бесполезно.  Меня хватает на несколько часов, а потом я по-тихому выбираюсь на собственную террасу, перелезаю через изгородь и аппарирую. Какой позор. Но уж лучше так, чем бороться с этим постыдным желанием пойти в коридор, приложить ухо к двери. Прислушаться. Выглянуть через щёлочку…    Официально, это самый длинный день в моей жизни. Я шатаюсь по городу без особой цели: захожу в магазины, пью кофе, глазея на маглов. В итоге оказываюсь в «Котле», тыкая вилкой в посредственный стейк и наблюдая, как Элис тряпкой, вручную, протирает столы.  Глядя на неё, можно подумать, что гены Уизли — это заразно.  Когда она ставит передо мной большую кружку с чем-то пузырящимся и тарелку со сконами и красным джемом, я мрачно бурчу:  — Я не заказывал.  — Привет от шеф-повара, — не менее угрюмо отвечает она, собирая на поднос грязную посуду.  — Э... привет и ей тоже, — мямлю я, поворачивая голову в сторону распахнутой двери, которая ведёт на кухню.  Я вытягиваю шею, пытаясь поймать кучерявую шевелюру Ханны или ее вечно улыбающееся лицо. Тщетно.  — Как Невилл?  Элис вместо ответа пожимает плечами. Мы никогда особо не ладили.  — Как отборочные? — спрашиваю я, и тут же понимаю, что это была ошибка. Её глаза опасно сверкают. Она сжимает губы, продолжая возить тряпкой по соседнему столу.  Какие козлы. Мне жаль, но мое сочувствие — последнее, что ей сейчас надо. Я знаю это чувство, когда ты искренне хочешь, чтобы окружающие засунули свою жалость себе в задницу. — Возьмёшь их измором, — обещаю я, и по её лицу пробегает что-то вроде одобрения.  Если есть в мире человек, способный сожрать заживо любого, кто встанет на пути, то это дочь моего крестного.  — По крайней мере, в Мунго одобрили мою страховку, — с сарказмом говорит она, переходя к следующему столику и забирая с собой заставленный посудой поднос.  — За маленькие победы, — я салютую ей своей кружкой и она изображает фальшивую улыбку во все тридцать два, а потом закатывает глаза и уходит на кухню.  Сконы, на удивление, приличные. А ещё у меня есть свежий номер газеты, и я намерен оттянуть момент возвращения домой. Маленькие победы, вот уж точно.  *** — Я скучал, — тихо говорит Скорпиус, когда наконец замечает меня.  Чувствую себя ненормальным, потому что стою здесь вот уже десять минут, наблюдая, как он спит, сидя на ступеньках и привалившись к стене. Хотя нет, спит — это, конечно, сильно сказано. Скорее дремлет. И от этой позы его шея теперь, скорее всего, ноет как сволочь.  Он выглядит помятым, но это не удивительно. По идее, он должен выглядеть гораздо хуже, но это Скорп. Не знаю, как ему это удается.  Мне так хочется обнять его, что у меня аж чешутся пальцы, и приходится засунуть руки в задний карман джинсов. — И кто в этом виноват? — с вызовом спрашиваю я, и он в ответ только опускает взгляд.  Я слабо киваю на входную дверь, когда он наконец смотрит на меня, и Скорпиус расплывается в улыбке. Как будто солнце вышло из-за туч.  В коридоре прислоняюсь спиной к стене, глядя, как он переминается с ноги на ногу. Мы не проходим дальше, в гостиную или на кухню. Так и стоим в прихожей, как два болвана. Мерлин, почему это всё так странно?  — Наверное, нам нужно… Поговорить? — мямлит он, не глядя на меня. Смотрит на пустой столик у стены.  — Говори, — просто пожимаю плечами я, отказываясь давать волю рукам, сцепляя их в замок перед собой.  Потому что иначе я начну теребить что-нибудь или, того хуже, мои руки начнут дрожать. И тогда он увидит, какой я жалкий мудак.  Скорпиус дёргает себя за пуговицу, глядя куда-то в сторону. Вот-вот.  — Я… — он выдыхает нервный смешок, проводя рукой по волосам, — я не знаю, с чего начать.  Я приподнимаю бровь. — Попробуй с начала, — и стараюсь незаметно рассмотреть его лицо, пока он стоит рядом.  На его коже нет ни следа от удара, и мне хочется выдохнуть от облегчения, но я сдерживаюсь.  — Ты не помогаешь, Альбус, — Скорп опять нервно усмехается.  В его голосе звучит упрёк. Мне хочется врезать ему ещё раз. И не хочется.  — Я не собираюсь тебе помогать, — сухо отвечаю я, — ты поступил как урод.  — Поверь мне, я знаю, — он самокритично кривится и пытается взять меня за руку (что за?), но я отпихиваю его ладонь.  Тогда Скорп смотрит на меня, долго и не моргая, а потом вдруг принимается расхаживать туда-сюда. Мой коридор такой тесный, что ему едва удается сделать несколько шагов, прежде чем он упирается в стену.  Однажды, ещё до Хогвартса, родители отвели нас в магловский зоопарк. Там была дикая кошка, которая бегала кругами по своему вольеру. Туда-сюда, как по сценарию. Назад, вперёд. Снова, и снова, и снова. Даже количество шагов, которое она делала, не менялось. Милосердием было бы пристрелить неприкаянную животину. Когда я сказал об этом отцу, он так посмотрел на меня, что мне пришлось сделать вид, что это шутка. Скорпиус и его метания по моему коридору напоминают мне эту кошку.  — Когда я увидел тебя с ним… — вдруг выдает он, замирая.  С кем «с ним»? С Фреем?  — Это что, приступ скрытой гомофобии? — удивляюсь я, — я никогда не скрывал от тебя свою… Своих. Предпочтений. Он начинает трясти головой, делая руками какие-то странные, беспорядочные жесты.    — Нет, нет, это не это, — снова качает головой он, — просто одно дело знать, а другое — видеть, понимаешь?  — Что ты несешь? — сконфуженно выдыхаю я, — Что это вообще значит?  Он вообще пришел извиняться? Или выставить меня придурком, который не понимает элементарных вещей?   — Не понимаешь, да? — он делает шаг ко мне, и я прижимаюсь к стене.  Он что, издевается? Я просил много раз говорить прямо, прямо, вашу мать, а не ходить кругами!  — Не понимаешь… — опять повторяет он, и я отворачиваюсь, глядя в сторону, потому что желание огреть его ещё раз стремительно крепнет, — просто ты и он… — Нет никакого «я и он», — раздражённо гаркаю я, потому что я не обязан ему ничего объяснять! Но все равно, нахрен, делаю это, непонятно зачем! Какой же я придурок...   — Мы периодически спим, Мерлин великий! Это... — Что ж, а я не хочу, чтобы ты с ним спал! — внезапно рявкает Скорпиус, и я подскакиваю от неожиданности, — или с кем-то ещё!  Я замираю с раскрытыми ртом, глядя, как он снова принимается расхаживать передо мной. Внезапно Скорпиус поворачивается и с силой бьёт кулаком по моему столику. Мои брови подлетают чуть ли не к самой макушке.  — Я должен быть на его месте! Я! Я! — кричит он, снова лупит рукой по столику, а потом запускает руки в волосы и так и стоит, схватившись за голову.  У меня нет слов. Мое сердце отбивает в груди чечётку.  Не позволяю себе думать, потому что иначе додумаюсь до… Это всё выглядит, как будто он… Нет, это опасное направление мыслей. Я не должен об этом думать. Мне нельзя об этом думать. Опасно. Мне нужно что-нибудь… Я злюсь. Хорошо, хорошо. На него, за то, что он… Он. И на себя. Всегда — на себя.  — Я не буду твоим подопытным кроликом, — шиплю я, скрещивая руки на груди.  — Ал… — Если ты в настроении поэкспериментировать, уверен, что ты без труда найдешь добровольцев!  Не узнаю свой собственный голос. Это хорошо. Это играет мне на руку, судя по выражению его лица.  — Альбус… — Серьезно, Скорп, — цежу я сквозь зубы, — какого грёбаного хрена, ты решил, что я…  — Ты можешь просто ЗАТКНУТЬСЯ и послушать меня!? Вдруг гремит он, и теперь мой черед беззвучно таращиться. Когда Скорпиус, спокойный, мягкий Скорпиус стал… Таким? Он никогда не был нежной фиалкой, но не до такой степени, нет. Он пользуется моим молчанием, чтобы продолжить: — Прекрати делать это, — слабым, голосом говорит он, сжимая пальцами переносицу.  Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы разлепить губы:  — Делать — что? — хриплю я.   — Прятаться за грубостью, чтобы… — и Скорп делает неопределенный жест рукой.  Не решаюсь даже шелохнуться, потому что… Неужели он не понимает? Как, как я могу не защищаться, когда он говорит все эти слова, как будто, как… — Неважно, — Скорпиус качает головой, — это не то, что я предлагаю тебе. Ты же знаешь.  Я боюсь даже дышать.  — И откуда мне это знать? — слова тяжело даются. Сухие губы еле шевелятся, а язык словно прилип к нёбу.  — Потому что ты знаешь меня, — мягко отвечает он, стоя прямо передо мной.  И его вдруг становится так много. Он слишком близко.  Уже вечер, и вокруг него нет привычного шлейфа одеколона, которым он пользуется, который въелся в мой мозг, как чёртов рефлекс подопытной псины. Сейчас он пахнет собой. Это ужасно. И так восхитительно, что должно быть запрещено законом.  — Я тоже так думал. А потом ты… — я делаю вдох, не в силах сдержать себя.  Законом о защите ментального здоровья Альбуса Поттера.  — А потом ты выкинул меня из своей жизни, не говоря ни слова, — твёрдо говорю я, — как будто… Я пустое место. Ноль. Ничего не значу для тебя.  — … ничего… — пытаюсь повторить я, но мой голос подводит меня.  Дрожит, скотина. Дрожит! Ненавижу.  — Это… Паника, наверное. Да, — он хмурится, глядя на свои ботинки, — я запаниковал. Испугался. Мне стало так страшно, что я все испортил. И я… Я пытался… Знаешь, как бы… Спрятаться? От себя, по большей части. Это глупо. Тупо... Он испугался? Что такого я... Все мои мысли вылетают в трубу, как только он берет мою руку в свою. Я смотрю на то, как его пальцы гладят мои костяшки, и не могу думать больше ни о чем.  — Альбус, не перебивай, хорошо? — он сжимает мою ладонь, и я поднимаю взгляд, сию же секунду жалея об этом.  Он так смотрит на меня… Мне хочется отвернуться. Отвожу взгляд, глядя поверх его плеча и не видя ничего. Моя рука дрожит ещё сильнее. Мерлин. Салазар. Все святые. Он должен прекратить это сейчас. Сию же минуту. И никогда.  — Я скажу один раз, сейчас, — повторяет он, — и если ты… Если нет, то… Всё будет как раньше, я обещаю. И мы больше никогда не вспомним об этом. Но я должен знать, понимаешь? И я надеюсь… Ал? Альбус?  Мне приходится перевести взгляд на него, и всё во мне замирает, когда он подносит мою ладонь к своей щеке. И прижимается к ней, склонив голову. Из меня словно вышибли весь воздух.  А потом он касается губами моей руки. Один раз. Второй. Третий. Не сводя с меня взгляда. И что это за взгляд… Никто никогда не смотрел на меня так.  Мне так страшно, так страшно! Я боюсь его. Себя. Боюсь, что он остановится. И что не остановится я тоже боюсь. Его губы прижимаются к моим пальцам. Один. Два. Три. Четыре. Пять раз. А потом он ловит ртом то место на запястье, где бьётся, словно пытается обогнать сам себя, мой пульс.  Я втягиваю ртом воздух. — Ты всегда был особенным для меня, — говорит он, прижимаясь щекой к моей руке. И я чувствую каждое его слово на своей коже.  — Ты никогда не… — он облизывает губы и немного хмурится, — не замечал меня.  Что? Он качает головой.  — Пожалуйста, нет. Дай мне сказать. Ты был так погружен в свои интересы. Астрономия, чары, руны. Зелья и квиддич. Мерлин, это и сейчас случается, что ты уходишь с головой во все это, а тогда... Я не знал, как мне быть. И я думал, может… Может, ты асексуален? Поэтому тебе нет дела до моих глупых попыток... Все, что я могу, — это только таращиться на него, не веря своим ушам. Мой голос, словно чужой, доносится до меня откуда-то со стороны: — П... попыток?  — Ты ведь не думал, что я бегаю по школе и залезаю в кровати ко всем подряд? Чтобы пообниматься? Или что я… Мерлин, Ал, — его рот чуть приоткрывается, и он смотрит на меня во все глаза, — ты думал?  — Ты... Ты очень тактильный человек, — бормочу я.  — Я поцеловал тебя.  Пытаюсь сглотнуть ком в горле. Ничего не выходит. Это сон? Я сплю?  — Т...ты был… Пьян.  —Не настолько, — слабо улыбается он, — а потом… Потом ты просто пришел и сказал, что спишь с парнями. И все развалилось. Вдруг оказалось, что есть огромная часть твоей жизни, о которой я не знаю ни-че-го. А я уже был... — С Роуз, — я еле ворочаю языком. И до сих пор не могу поверить в то, что сейчас происходит.  — Да. Роуз… — продолжает он, закрывая глаза на пару секунд и глубоко вдыхая, — потому что ты не видел меня. Ты смотрел на меня, как на друга, а я… Что ж, я хотел большего, это правда. И тогда я… Я подумал, нет, не я, это была не моя идея, но не суть… Если я найду кого-то похожего на тебя, то…  Я сдавленно мычу. Похожего на меня? Роуз? Я должен негодовать… Наверное.   — Но ничего не получилось. И не получается до сих пор. Мне нравятся девушки. Не все, ты знаешь, что я… Как я к этому отношусь. Что ж, женщины. И ты. Да. Я не знаю, как это работает. И если сейчас ты скажешь, что не… И тогда… Я не пойду искать другого мужчину, это уж точно. Это не про меня. Но это всегда был ты, Ал. Понимаешь? Только ты. Так что…  Мы смотрим друг на друга. Его взгляд пробегает по моему лицу. Я боюсь даже моргнуть. Пошевелиться. Вдохнуть. Это правда? Это всё правда? Я могу протянуть руку и… Дотронуться до него? Вот так просто?  — Что скажешь? — спрашивает он, и мою руку обдает его теплое дыхание. Я медлю, не решаясь. Когда я последний раз был нерешительным с другим мужчиной? Когда последний раз мне было так хорошо? Так тепло внутри, как будто весь я, каждая моя клетка поет, сияет, переполнена чем-то таким, таким… Не могу вспомнить. Не могу думать ни о чем, кроме него. Кладу ладонь ему на затылок и прижимаюсь своим лбом к его.  — Что скажешь? — снова спрашивает Скорп, потираясь об меня кончиком носа.  Вдыхаю и тону. В его запахе. В его дыхании на моем лице. И в том, как ощущаются его волосы под моей ладонью. И его пальцы на моем запястье.  — Что хотя бы у одного из нас хватило храбрости.  Он немного отстраняется, глядя на меня широко раскрытыми глазами.  — Альбус… — Ты всегда был смелее меня, — закрыв глаза, слабо улыбаюсь я, перебирая пальцами волосы на его затылке.  — Ал, — снова выдыхает он, кладя голову мне на плечо и прижимаясь губами к моей шее.  Его пальцы сплетаются с моими пальцами. Ресницы щекочут мою щеку. Губы шепчут мое имя.  Каждый его вдох. Взгляд. Всё его время и весь его смех.   Скорпиус мой. ***  Я думал, что Скорп часто дотрагивается до меня? Что ж, я ошибался. Потому что вот теперь… Его руки не покидают меня ни на секунду. Каждое мгновение он гладит, держит, трогает, словно не может позволить и паре дюймов воздуха встать между нами.  Это какое-то безумие. И ещё безумнее то, что это не кажется мне чем-то новым или странным. Я словно смотрю знакомый с детства фильм.  Он обнимает меня со спины, сцепив руки у меня на животе, пока я пытаюсь отыскать чистые тарелки в шкафу с посудой.  Когда его губы прижимаются к моей шее, прямо там, у линии роста волос, громко бряцает глупая керамика. Я едва не выронил тарелку.  — Ты должен перестать делать это, — улыбаясь, как полоумный, говорю я, так и замерев с тарелкой в руке.  Скорпиус только мычит, утыкаясь в меня носом и вдыхая.  — Иначе я запру тебя в своей спальне и не выпущу целую неделю, — угрожаю я ему, доставая вторую тарелку с верхней полки.  Он смеётся, и его пальцы легонько тыкают меня под ребро. Воу!  — Только на неделю?  Я разрываю бумажный пакет, из которого так и разит карри. Эх, на какие жертвы мне приходится идти ради этого паршивца.  — На две? — спрашиваю я, критически осматривая насквозь пропитанные соусом коробки. Не хватало ещё, чтобы они развалились, как только я дотронусь до них. — Попробуй ещё раз, — Скорпиус тянется за палочкой, которая торчит из-за пояса моих джинсов.  От промасленной бумаги не остаётся и следа, и перед нами две красиво сервированные тарелки. Позёр.  Скорп кладет палочку (предательница) передо мной, снова обвивая меня руками. — На три? — я чуть поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, и он отрицательно качает головой,  — сколько же тебе нужно, ненасытное животное?  Он кладет подбородок мне на плечо, сверкая белозубой ухмылкой.  — На месяц? Два? — он якобы размышляет, но я прекрасно знаю, что он кривляется, — как насчёт… Навсегда?  Я решаю подыграть.  — Ох, это долгий срок, — хмурюсь я, глядя на него. Это неудобный угол, моя шея напрягается, но какая к черту разница?  — Как бы ты не умер от голода, — я выразительно кошусь на свой холодильник.  Там пусто, как в черепной коробке моей сестры. Полки, шкафы… Они приятно дополняют этот ансамбль кулинарной безысходности и пищевой депрессии.  — Не волнуйся, Дикси будет приносить мне еду, — бодро говорит Скорпиус и тянется за своим проклятым карри.  Я не отстаю, кусая хрустящий тост, который когда-то был неплохим завтраком. Мы не удосуживаемся даже сесть.  Это был длинный день. Сначала я проснулся и ударил своего лучшего друга, а потом он поцеловал меня. Я бросаю взгляд на часы, которые висят на противоположной стене. До полуночи ещё есть время. Сегодня меня уже ничего не удивит. — И как ты объяснишь своему домовику, что теперь он должен приносить твои обеды в чужую квартиру? — я критически осматриваю авокадо, потемневшее, несмотря на чары стазиса.  Волшебство — это, конечно, хорошо, но и оно не всесильное.  В другой раз я бы воздержался, но сейчас… Мне казалось, я вернулся домой, как только стемнело. Что мы простояли в коридоре не более десяти минут, но внезапно на часах — почти ночь, и я умираю от голода. Время как будто замерло в этой квартире. Бесконечный день.  — Скажу, что переехал, — пожимает плечами Скорп, и я замираю с куском хлеба в одной руке и вилкой в другой.  — Ты бы хотел? — сглотнув, спрашиваю я.  Скорпиус, улыбаясь, закатывает глаза, и я слабо толкаю его в плечо. А потом он наклоняется, и я встречаю его губы на полпути, целуя. Он тихо вздыхает, когда мой рот касается его, и свободной рукой притягивает к себе.  Реальность не имеет ничего общего с моими детскими фантазиями. С тем воспоминанием, что лишило меня сна на долгие часы.  Мы старше. Он трезвый, хвала небесам.  И я, как губка, впитываю все его вдохи и выдохи. Еле слышные звуки и ощущение его живота, тесно прижатого к моему. Когда он прихватывает мою губу зубами, совсем как тогда, сто, двести, триста лет назад, я обхватываю его шею руками и… — О-у! — Скорпиус отстраняется, потирая затылок.  Ох.  Я досадливо морщусь, глядя на проклятую вилку в своей руке, о которой и думать забыл.  — Прости, — бормочу я, откладывая этот оскорбительный предмет.  Скорп, улыбаясь, звучно чмокает в губы.  — Ты на вкус как карри, — я строю гримасу, когда он показательно отправляет себе в рот кусок курицы, утопающий в рыжем соусе.  Делаю вид, что меня сейчас стошнит. Скорп изображает удовольствие, смакует, целуя кончики собственных пальцев, как заправский шеф-повар.  — А ты — как яйцо, — он указывает на меня вилкой.  Я не собираюсь отвечать на этот нонсенс. Мои яйца пашот не идут ни в какое сравнение с его преступлением против всего живого.  Скорпиус забирается на край столешницы, и я приподнимаю бровь.  — Так удобнее, — говорит он, держа тарелку перед собой.  Он прав. — Здесь тесно для двоих, — соглашаюсь я, усаживаясь рядом.  Скорпиус тут же толкает мою стопу своей, я толкаю в ответ.  — Кухня ещё ничего, — не унимается он, — но вот кабинет...  — И что с ним не так?  Я не скрываю своего ужаса, когда он протягивает мне кусочек. Тогда Скорп слизывает с него соус и опять тыкает мне в лицо. Наверняка где-то в Уилтшире сейчас в холодном поту проснулся его отец.  — Отвратительно, — сообщаю я ему, пытаясь выглядеть оскорбленным. У меня не получается. Я улыбаюсь, и он таки запихивает этот кулинарный кошмар мне в рот.  — Да разве это кабинет? Четыре стены и стол со шкафом. Ни тебе ковра, ни кожаного кресла… — рассуждает он, а потом смешно корчится, когда я предлагаю ему дольку своего потемневшего авокадо, —  может, мы могли бы продать стол? Поменять его на что-то более… Он плавно взмахивает вилкой, как будто чертит какую-то дугу в воздухе. Без понятия, что это значит.  — Отлично, — едко говорю я, — ты только переехал, а уже продаешь мою мебель. Что потом? Забьешь мой холодильник своими блядскими овощами? Скорпиус прикусывает губу.  — Блядские овощи, — медленно говорит он, — тебе нужно писать стихи. Это почти поэзия.  — Я подумаю об этом.  Скорпиус несколько раз повторяет мою фразу на разные лады, ускоряясь и коверкая. И когда он доходит до овощей в четвертый раз, я целую его, и он смеется прямо мне в рот, хватая меня за ткань на груди и притягивая ближе.  Я стараюсь быть осторожным, не позволяя своим руками лишнего, не позволяя себе  зайти слишком далеко. Сдерживаюсь, чтобы не напугать его. Я мечтал об этом столько лет, что боюсь оттолкнуть его, если буду слишком… Интенсивным? Настойчивым?   Но Скорпиус ведёт себя так смело, так явно, что, возможно, это не так уж ново для него. Думал ли он об этом? Обо мне? Как я думал о нем? Представлял? Или заходил с кем-то гораздо дальше, чем просто фантазии?  Когда его рука скользит под мою футболку, я нервно дергаюсь, опрокидывая наши тарелки на пол.  Мы отрываемся друг от друга, чуть запыхавшиеся, и смотрим на осколки, перемешанные с остатками еды.  Скорп кладет голову мне на плечо.  — Ал, у тебя нет этого чувства? — вдруг говорит он, — как будто я и ты, как будто так было… — Всегда, — заканчиваю я, целуя его в макушку, — как будто мы делаем это уже лет сто. Он целует меня в плечо, очерчивая пальцами разрезы на моих джинсах. А я прижимаюсь щекой к его голове, и, прежде чем он успевает открыть рот, говорю: — Если ты сейчас скажешь, что на самом деле говорил про битьё посуды, я придушу тебя.  И мы смеемся.  ***  Я замираю в дверном проёме, облокотившись о стену. Скорпиус лежит на животе на моей кровати. Перед ним книжка, над ним парит огонек, подсвечивая страницы. Мне, нам, нужна ещё одна лампа.  У меня были разные мужчины. Мужественные и не очень, с отполированными ногтями и блёстками на щеках или, наоборот, очень традиционные (в самом худшем смысле этого слова) на вид.  Но Скорпиус… Скорп. Это что-то другое. Люди, которые не видели его, растянувшегося на моей постели в одних боксерах… Зачем они вообще живут?  — Что читаешь? — спрашиваю я, пристраивая подушку к изголовью.  Это так обыденно. Читать перед сном, лёжа в кровати. Вдвоем. С ним. Мне нравится, и я не перестаю удивляться этому чувству… Словно мы вместе, во всех смыслах, уже целую вечность. Я устраиваюсь поудобнее, стаскивая с тумбочки спортивный журнал. Вряд ли сегодня осилю что-то серьезное. Это был длинный день.  Скорпиус двигается, пока не оказывается рядом. Он лежит так близко, что наши плечи, бедра, ноги касаются друг друга.  — Это книжка про… Про смерть, — отвечает он, переворачивая страницу.  — Ох, Мерлин, — бурчу я.  — Про то, как она нашла себе ученика… — Скорп хмыкает, когда я морщусь, — нет, правда. Это довольно забавно.  — «Довольно забавно», — повторяю я, не отрывая взгляда от своего журнала, — вся художественная литература в одной фразе.  Он толкает мою ногу своей.  — За-ну-да-а, — нараспев тянет он, и я пихаю его локтем.  Я пытаюсь сосредоточиться на статье о новой модели метел, но все, о чём я могу думать, это о стопе Скорпиуса, которой он водит по моей ноге. Не знаю, делает ли он это намеренно или нет, но каждый раз, как он касается моей голени, я забываю, как складывать буквы в слова.  А когда его левая рука ложится мне на живот, и он пальцами начинает выводить какие-то узоры вокруг моего пупка, я просто буравлю взглядом цветные фотографии, которые двигаются, повторяя одно и то же раз за разом.  Его стопа замирает.  — У тебя волосатые ноги, — вдруг говорит Скорп.  Я поворачиваюсь к нему. Его книга лежит у него на животе, и он смотрит на меня.  — У тебя тоже, — отвечаю я, откладывая в сторону свой журнал.  — Это так непривычно…  Хм? — Я никогда не был с мужчиной, — его рука ни на мгновение не прекращает танцевать по моему животу.  Я хмурюсь.  — Даже не целовался? — уточняю я.  Скорпиус отрицательно качает головой.  Ох. Ох. Конечно. Конечно, ему непривычны мои ноги. Ведь у женщин ноги совсем другие. Гладкие. И там, где его пальцы касаются меня, у них нет волос. И… И… Салазар, я не брился сегодня. И вчера. И теперь кожа на его лице покраснела из-за того, что я прижимался к нему своей проклятой щетиной.  Это конец. Сейчас ему непривычно, а через пять минут он подумает и решит, что… Не может. Не хочет. С мужчиной. Со мной.  Мое тело слишком другое. Непохожее на то, что ему нравится.  Я пытаюсь вдохнуть, но у меня ничего не получается. Мое сердце колотится так, словно в груди кто-то запер табун взбесившихся кентавров.  Как? Как я могу вернуться к… К дружбе? После того, как узнал, почувствовал, каково это, когда он… Когда… — Ал, — его ладонь ложится мне на щёку, и я дергаюсь, потому что... проклятье!  Проклятье! Она такая мягкая, его ладонь, а моя кожа… У женщин другие подбородки. Другие. Они не бреются. У них не шершавая кожа и… — Ал, — опять говорит он, но я ничего не могу выдавить из себя. Хватаю ртом воздух и не могу. Не могу!  Он берёт мою руку в свою и кладет себе на… На свой… О Мерлин. О боги. У него стоит. Он твёрдый.  Я понимаю, что не дышу. Задержал дыхание. — Это…Это… — бормочу я, — ты хочешь... — Да, тебя,  — тихо говорит Скорп, заглядывая мне в глаза, пока я, привалившись головой к изголовью кровати, пытаюсь отдышаться, — тебя.  — Меня?  — Тебя, Ал.  Я облизываю пересохшие губы.  — Хвала яйцам, — выдыхаю я, закрывая глаза от облегчения.  Он никуда не уходит. Скорпиус остаётся. Здесь. Со мной. И он мой. И он хочет этого. Хочет меня. Меня!  — И им тоже, да, — смеётся он, и я нервно усмехаюсь, не в силах сдержать истерическое хихиканье, которое подступает к горлу.  Он легонько гладит пальцами мою щеку, и я чувствую себя виноватым.  — Побреюсь утром, — извиняющимся тоном говорю я, глядя на красноватое пятно в том месте, где я тёрся об него своим колючим подбородком.  — Не надо, — возражает он, пробегая пальцами по контуру моего рта.  — Нет?  Он качает головой.  — Тебе так идёт, — объясняет он, и его взгляд падает на мои волосы, — ты такой… Такой… Растрёпанный. И мохнатый, — я фыркаю, и Скорп торопливо продолжает, улыбаясь, — нет, в хорошем смысле. Как настоящий… — Кто?  — М-м, ученый? Волшебник? Фрилансер? Заросший… И горячий.  Теперь я уже смеюсь как положено, и даже не знаю, что смешит меня больше. Мохнатый или заросший… Горячий!  — Но это правда, — он гладит меня по плечу, — мне нравится всё. Ты ведь знаешь, что у тебя глаза такого же цвета, как листья в середине лета? Нет?  Я показательно закатываю глаза, чтобы не выглядеть как очарованный идиот.  — Ты просто не обращаешь внимания на такие вещи… — продолжает он, — и мне нравятся твои руки.  Он сжимает мое запястье. — И плечи… Проходится ладонью по бицепсу.  — И вот это место… — его рука замирает прямо под моей челюстью, — улыбнись.  Я послушно улыбаюсь, и Скорп довольно кивает.  — Да, вот оно, — он дотрагивается до уголка моего рта, — я так давно хотел это сделать.  Он так смотрит на меня, что я… Нет, я не хочу отворачиваться. Хочу утонуть в нём.  — Что сделать? — и мой голос звучит так хрипло… Я пытаюсь сглотнуть.  — Это, — выдыхает Скорпиус, наклоняясь и припадая губами к самому краешку моих губ, там, в уголке. С одной стороны, а потом сразу с другой.  Неужели он думает, что может так дразнить меня... Я кладу руку ему на затылок, зарываясь ладонью в это облако золотых кудряшек, и привлекаю к себе. Его рот касается моего, приоткрываясь, а потом… Потом… Я теряюсь.  В текстуре его языка. В его вкусе. Запахе. В его руках, которые сжимают мои ребра, спину, плечи, снова ребра. Так сильно, словно он хочет… Нет, не он, мы. Мы хотим. Должны. Раствориться друг в друге. Срастись. Сплестись. Наши животы касаются друг друга, и это… Живот, всего лишь живот.  Но когда это живот Скорпиуса. Живот, который напрягается, каменеет, снова расслабляется, втягивается, когда он хватает ртом воздух. Его широкая ладонь скользит под резинку моих боксеров, надавливает на копчик, и я вжимаюсь своими бедрами в его. Его пальцы порхают под тканью, которая стала непростительно плотной и совершенно, абсолютно лишней. И ладонь наконец так близко. Так близко! И Скорпиус, мой, мой Скорпиус дотрагивается, касается меня там, где я хочу его больше всего, и… О нет.  Нет, нет, нет… Это не происходит. Не происхо... Оргазм накрывает меня, и мои бедра как осатанелые дёргаются навстречу его руке. Я цепляюсь за плечи Скорпиуса, зажмурившись, пока мое тело, нет, это не тело, а самый настоящий предатель! Дезертир! Иуда! Трясётся, дрожит словно оно принадлежит сопляку, который кончил первый раз жизни! Скорпиус замирает с рукой на моем уже чуть вялом члене, и мы смотрим друг на друга круглыми глазами. Мой взгляд падает на его явную… Явный… На его эрекцию. И я даже не успел дотронуться до него!  Какой стыд! Спустить в трусы как второкурсник, только что открывший для себя дрочку! Я хотел его столько лет! И теперь! А я… Грёбаный. Позор.  — Это было… Стремительно, — дипломатично произносит Скорпиус, прерывая идиотскую паузу.  Я ненавижу свою жизнь. — Клянусь Салазаром Слизерином, — ровным голосом произношу я, — обычно со мной такого не случается. Обычно я… Скорпиус прикусывает губу, и я вижу, что он борется с улыбкой, мерзавец.  — … куда более… Он кашляет. И это подозрительно похоже на смех.  — Выносливый, — заканчиваю я под аккомпанемент его хохота. Какой подлец!  Я толкаю его в плечо, и это только вызывает новый приступ этого отвратительного гогота! — Скорп, — шиплю я, снова пихая его.  Он судорожно вдыхает, и его лицо сияет, словно фонарь. Каков негодяй! У него даже слезы от смеха проступили!  — Прости, — довольно говорит он, вытирая глаза тыльной стороной руки, — прости, просто я… Ох… Он глубоко вдыхает и медленно выдыхает.  — Это такое облегчение. Ну, знаешь, со всеми твоими «раз в месяц у меня новый парень», — он улыбается, немного смущённо, — я боялся, что вообще не смогу завести тебя.  — И теперь я мы выяснили, что это не проблема, — мрачно ворчу я.  — Я просто… Просто… Типа, не гуру. Не супер опытный, — быстро лопочет он, и я прищуриваюсь, — с парнями так особенно. Особенно, с парнями. Вернее. Да. Ну, ты понял. Ты в курсе. И… Я... я... Он тараторит. Это не должно казаться мне таким милым. Но я валю всё на чёртов оргазм и целую его в кончик носа, и Скорп замолкает. У него румянец. И припухшие губы. И это все для меня-меня-меня одного.  Вдруг он подносит руку ко рту. Ту самую, перепачканную. И сует липкие пальцы себе в рот, не сводя с меня хитрого взгляда. Его глаза горят, светятся. Он улыбается.  — Эт...это… — запинаюсь я, не в силах отвести от него взгляд, — это не очень… Не очень гетеросексуально с… С твоей стороны. Скорпиус только хмыкает, пару раз приподнимая брови.  — Определённо, — соглашается он, сверкая глазами.  Так не бывает. У людей глаза не сверкают и не светятся. Но… Скорп. Это что-то в нём. В нём самом и в воздухе вокруг него. Как это называется? Обаяние или шарм? Какая-нибудь дурацкая аура? Но между нами словно вот-вот заискрит.  Я подаюсь вперёд, опрокидывая его на спину, прижимая к кровати. Он обхватывает меня ногами, прижимаясь, обвивает руками шею. Нет таких слов, что могли бы описать то, что я сейчас чувствую.  Это всё не ново для меня. Мне царапали спину и плечи, теряясь в ощущениях. Подавались навстречу, я сам вжимался изо всех сил в погоне за этим обалденным чувством. Я знаю, каково это, — чувствовать чужое желание, чужое тело под собой. Над собой. В себе, вокруг себя.  Всё это было до него. Но ни разу так, как с ним. Со Скорпиусом. Потому что в мире нет никого даже близко похожего на него.  Когда он проходится короткими ногтями по моим плечами, я теряю себя. Слетаю с катушек и дёргаю его за волосы на затылке, запрокидывая голову, прижимаясь ртом, языком, зубами к его шее.  Это плохой тон. Покрывать своих любовников красными пятнами. Это примитивно и… Безвкусно.  Я никогда этого не любил, но сейчас не могу остановиться. Не хочу останавливаться. Потому что звуки, которые издает Скорп… Это что-то нереальное. Что-то не из этого мира. Эти полустоны… Не вульгарные и громкие, как в скучном магловском порно, а такие, как… Как сам Скорпиус. Тихие и деликатные. Как надо, как я люблю. Весь мой мир сейчас схлопнулся, сжался до него одного. Я только и могу, что чувствовать, ощущать, как он прижимается ко мне. Как его сильные руки беспорядочно шарят по моей спине. Как хаотично дёргаются бедра в поисках малейшего трения. И как он выгибается, запрокидывая голову, подставляя мне шею.  Я пробегаю кончиками пальцев по его животу, и он пытается спихнуть мою руку ниже, но я намеренно не делаю этого. Скорпиус издает этот звук… Ему досадно, он раздражен. И моя рука, издеваясь, пробегает по его ключицам. Пальцы очерчивают маленький сосок, а потом сжимают, прищипывают бледный бугорок, и Скорп… Ох-хо, этот звук... Что-то с чем-то. — Уже не так смешно, да? — выдыхаю я ему прямо в губы.  Он пытается поймать их своими, и я немного отстраняюсь, потому что не могу отвести взгляд от его лица. Его рот приоткрыт, взгляд затуманен, и румянец, Салазар, румянец... Скорпиус самый красивый мужчина из всех, с кем я был. Из всех, кого я встречал. Из всех, живущих на этой планете.  Он улыбается. — Я знал… О-ох, Ал… — и вздрагивает, когда моя ладонь наконец скользит ниже по его животу, — знал, что ты будешь таким… Я стягиваю эту глупую, ненужную ткань, и наконец чувствую, какой он… Твердый. И влажный. И весь для меня.  — А я знал, что даже со стояком в штанах ты будешь не в состоянии заткнуться, — я, не отрывая взгляда от его лица, ловлю каждую деталь. Каждую мелочь, пока моя рука гладит, сжимает, скользит.  Настойчиво, но не слишком. Ритмично, но не быстро. Я не хочу, чтобы это закончилось слишком скоро. И не могу не смотреть на него.  Великий Мерлин, я пропал. Это было ясно уже давно, но сейчас… Сейчас я понимаю, что я пропал окончательно и бесповоротно.  Скорпиус пытается рассмеяться, но смех превращается в стон, когда моя ладонь становится влажной и скользкой. Да, так-то лучше. Ради этого стоило практиковаться в невербальных.  — Тех... технически… — он прикусывает губу, зажмуриваясь, цепляясь за меня, толкаясь мне в руку, — технически не в штанах, а в твоей… Твоей… Он гортанно стонет, когда я ускоряю движения, задевая большим пальцем это место… Как люблю я сам. И как он любит тоже.  — М? Ты что-то сказал? — шепчу я ему на ухо, не в силах устоять, и прихватываю губами мочку его уха. Горгона, у этого мерзавца даже уши идеальные.  Он прижимается ко мне, притягивая ещё ближе, цепляясь за меня напряжёнными пальцами. И больше не издает ни звука, не выдыхает эти потрясающие, неуловимые стоны, только дышит, часто и судорожно, держа свою ладонь поверх моей. И сжимая так сильно, что я боялся бы сделать ему больно, если бы его бедра каждый раз не подавались встречу. Я смотрю на него, а он — на меня, но я не уверен, видит ли он перед собой хоть что-нибудь. Он всхлипывает, один раз, другой, а потом просто прижимается губами к моему рту, даже не целуя, вздрагивая и дыша моим воздухом. Вдруг он стонет прямо мне в губы, мышцы его живота сокращаются, и бедра беспорядочно дёргаются, ещё сильнее вжимаясь мне в руку.  И я не останавливаюсь, не останавливаюсь, потому что он мой. Целиком. И. Полностью. До. Последней. Капли.  Мой.  Для меня.  Я.  Он тяжело дышит, закрыв глаза, и даже не реагирует на очищающие чары, которые я набрасываю на нас обоих. И когда я стягиваю его боксеры и мои собственные (со следами моего позора, вашу мать), он не шевелится.  А я лежу на его плече, довольный придурок, водя пальцами по его животу. Скорпиус всегда был засранцем с таким рельефом, за который вполне можно убить.  — Ал, —  еле слышно бормочет он, целуя меня в лоб. — Хм?  — Как давно ты знал? Как давно ты хотел... Ну, знаешь... Я приподнимаюсь на локте, чтобы посмотреть на него, и он указывает свободной рукой, которой не обнимает меня за плечи, то на себя, то на меня. Ах, это… Он внимательно смотрит на меня, и я хорошо знаю этот его ищущий взгляд. У меня слишком хорошее настроение, чтобы портить его самокритичными признаниями.  Я делаю вид, что размышляю над его словами, а потом, словно меня осенило, сладко улыбаюсь.  — С тех пор, как увидел тебя в той мантии…  И изо всех сил стараюсь не смеяться.  — Ал!  — … с вышитыми птицами прямо на…. Он бухается головой на подушку, закрывая лицо рукой, и я сдаюсь.  — … бабушка заставила тебя надеть её, да ещё перед кучей гостей...  Скорпиус мычит, как раненая белуга, пока я трясусь от хохота, развалившись на его плече.  — А я так надеялся, что ты станешь нормальным после того, как кончишь, — мрачно говорит он, все ещё закрываясь рукой.  Размечтался... В отместку его рука на моем плече скользит ниже и начинает щекотать мне бок. Я дергаюсь, постыдно пища, пытаясь увернуться, и с укором гляжу на Скорпа. Его губы растягиваются в довольной ухмылке.  Когда гаснет лампа и его огонек, который парил над кроватью, мы сплетаем наши ноги. И я закрываю глаза, слушая его дыхание. — Ал… — Проклятье, — глухо ворчу я, поудобнее устраиваясь на нем, — ты вообще спишь когда-нибудь? — Альбус, если бы я... Хм? — Если бы только… Мы потеряли столько времени, — он вздыхает, и я чувствую, как поднимается и опускается его грудь под моей рукой, — представляешь? Все это время мы могли бы…  — Ш-ш, — я кладу ему палец на рот, и он тут же целует его, — мы были вместе, разве нет? По-другому, но какая разница? Он опять вздыхает. Я закрываю глаза.  — Альбус… — Скорп, — шиплю я, — будь хорошим мальчиком и спи.  Он смеётся, отчего его грудь трясётся, и я вместе с ней. Мерлин… — Спи, и, может быть, я свожу тебя на свидание, — я бодаю его в челюсть лбом. Несильно.  — У нас уже были свидания. Десятки. Сотни... — Серьезно? Как получилось, что я пропустил их все?  — Мы обедали и ужинали, гуляли, — продолжает Скорпиус, не обращая внимания на мое ворчание, — были в кино, ходили по магазинам. Ели мороженое. Были у моего папы, у твоих… Я засыпаю, слушая его голос.  ***  Мне требуется несколько мгновений, чтобы сориентироваться, когда я просыпаюсь посреди ночи от странных звуков, но потом мои бедра вдруг дёргаются сами собой, и я понимаю, что непонятные звуки — это мои собственные стоны.  Вокруг темно, я почти ничего не вижу и только чувствую. Я чувствую рот Скорпа на себе. Бесстыжий, жаркий и влажный. Скользкий, горячий, и о-ох-обалденный язык. Его губы. Его руки. Эти мягкие, невинные кудряшки, в которые я зарываюсь пальцами.  Это так нелепо, но вся моя выдержка катится к черту, когда я с ним. Я даже не успеваю предупредить его, когда вдруг мое тело то ли расслабляется, то ли наоборот — напрягается до невозможности.  Я обречён.  Когда Скорпиус кладет голову мне на живот, я, закрыв глаза, перебираю его волосы, потому что я одержим ими, иначе и не скажешь. — Я уволился, — вдруг шепчет он, водя пальцами по моим рёбрам.  — Давно пора, — сонно бурчу я, вздыхая.  Он что-то мычит, чертя какие-то линии на моей коже. В комнате так темно, что я едва различаю его силуэт.  Он прижимается лбом к моему животу, и я глажу его. Перебираю волосы на затылке, на макушке. Массирую виски. Кручу между пальцами его мягкие кудри.  — Чувствую себя неудачником, — после долгой паузы шепчет Скорп, обнимая меня, сжимая мои бока ладонями, — слабаком. Все скажут, что я сдался при первых же трудностях.  Он усмехается, но это звучит совсем невесело.  — Нахер их всех, — говорю я, глядя в темноту над собой, — зачем долбиться в тупик, если можно обойти его?   Скорп зарывается носом в мой живот, и я слышу как он вдыхает.  — Это очень по-слизерински, ты не находишь? — глухо произносит он, уткнувшись в меня, подставляя затылок под мои руки, — без понятия, что теперь делать. Я легонько скребу ногтями кожу его головы, а потом прохожусь подушечками пальцев, надавливая.  — Твой отец будет рад, что ты решил заняться чем-то другим.  — Папа не знает.  Я хмыкаю. Сомневаюсь, что есть что-то, чего не знает Драко Малфой.  — В любом случае, куда спешить? Впереди вся жизнь. Куча времени. — ...всегда хотел помогать людям, — тихо говорит он, и я слышу, как плывет его интонация. Скоро уснет.  — Мунго? — предлагаю я, и Скорпиус тут же издает протестующий звук. — Можно преподавать? Учить детей.  Он снова отрицательно мычит.  — Согласен. Маленькие засранцы кого угодно в могилу сведут. Я не знаю, Скорп… Благотворительность? Какой-нибудь фонд… Спасать вислоухих книзлов.  Он приподнимает голову, и когда из-за туч выходит луна, я вижу, что сверкают его зубы. Скорп улыбается.  — Такие бывают? — сонно смеётся он, — и я не уверен, что мог бы… Спасать. Кого-то. Я скептично усмехаюсь, но он, скорее всего, не видит этого в темноте. Только слышит.  — Это говорит человек, который ловит в банку паука, чтобы выпустить на свободу.  — Я ничего не понимаю в этом… — Скорпиус ловит мою руку, прижимаясь губами к костяшкам. — Там же куча нюансов. Все эти бумаги… Кладу другую ладонь на его щеку, поглаживая пальцами чуть шершавую кожу. Мне нравится, когда он такой… Не идеальный. Домашний. Заспанный и с щетиной на лице.  — Ты разберёшься, — обещаю я ему, — если захочешь. Во всем разберёшься.  Он снова укладывает голову на меня, и его руки возобновляют свое путешествие по моим ребрам. Его пальцы убаюкивают меня.  ***  В следующий раз я открываю глаза уже на рассвете. Комнату заливает серый, мягкий свет. И я сам бужу Скорпиуса, которого обнимаю со спины, лежа на боку.  Он не оставляет мне выбора, прижимаясь спиной к моей груди.  Я столько раз думал о том, каково это, чувствовать бедрами его упругую задницу. А теперь он льнет ко мне сам, не просыпаясь. Или, наоборот, едва очнувшись. Спросонья мне не нужно много. И когда он выгибается, я не могу отвести взгляд от плавных линий его поясницы, от ровной, сильной спины, от широких плеч. Я вжимаюсь в ложбинку между этими круглыми, упругими, идеальными ягодицами, ещё раз и ещё, и… Вашу мать, этого мне достаточно.  Он превратил меня в пубертатного мальчишку, у которого сперма подступает под самые гланды. Это просто смешно. Я не помню, когда последний раз занимался таким. Мне не пятнадцать, в конце концов, чтобы терять голову от грёбаного трения. Немыслимо.  Ещё большим идиотом я чувствую себя, когда, затаив дыхание, размазываю ладонью результат своей моральной деградации по его заднице. И чувствую себя при этом словно ребенок в магазине Олливандера. Пиздец.  Я тяну Скорпа за руку, переворачивая на спину.  — Не можешь уснуть, когда в твоей постели такой горячий парень, м? — игриво спрашивает он, кладя руку под голову, отчего его трицепс и грудные мышцы… Ох, что это за вид... И этот мерзавец прекрасно знает об этом.  Он проводит стопой по моему бедру, и когда я облизываю губы, взгляд Скорпиуса падает на мой рот.  — Не знаю, у нас, асексуальных ребят, со сном проблем нет, — бурчу я и, нависая над ним, целую ямку между его ключицами. — А я… — он шумно втягивает носом воздух, — … я не могу спать, когда ты…  Родинку на груди. Аккуратный сосок. Пупок.  — … такой, — его живот напрягается под моими губами, — Ал, ты такой... И выступающую косточку на бедре, которая дразнила меня столько лет. И наконец… Я мерно дышу, расслабляя горло и рот, опускаясь ниже и ниже, пока не упираюсь носом в редкие светлые волосы в его паху. И Скорпиус… Ах, что это за звук!  *** — У тебя маленькая спальня, — бурчит он, прижимаясь лбом к моему затылку.  Простыни перекрутились вокруг нас, вместо подушки у меня под головой рука Скорпа, и это не самое удобное положение для сна, но мне все равно. Мое тело неподъемное, будто сделано из свинца, и я едва способен пошевелить пальцами от усталости.  — Крошечная, — соглашаюсь я.  Не представляю, где мы найдем место для всех его вещей.  — Нужно вызвать специалиста по расширяющим, — предлагает он, словно читая мои мысли.  Пф.  — Я сам в состоянии наложить расширяющие чары, спасибо большое.  Скорпиус крепче обнимает меня, и я упираюсь спиной в него, наслаждаясь его теплом, лениво перебирая его пальцы, которые лежат на моем животе.   — Или можно просто переехать, — он мягко целует меня в шею, и я ёжусь. По моей спине пробегает волна мурашек.  — Я ещё не выплатил всё… Не расплатился за эту кварти-и… — меня прерывает собственный зевок.  Светает. Сколько часов мы спали? Три? Четыре? Моя голова ещё никогда не была такой тихой. Я не слышу ни птиц за окном, ни тиканья часов, ни шума электрических ламп. Мой мозг заткнулся, и это… Феерия.  Скорпиус выжал меня целиком и полностью.  Моя блаженная улыбка, которую я не в состоянии скрыть, лучший свидетель.  — Я могу заплатить остаток за тебя… Я слышу, как он зевает, а потом чувствую его нос прямо за своим ухом. Щекотно.  — Я не буду брать деньги у твоего отца.  — Это мои деньги. У меня с двенадцати отдельный счёт. Я мог бы купить нам дом… Я вдыхаю, и всё вокруг пахнет Скорпиусом. Нами. Должно быть противно, но нет. Это окончательный приговор, да?  — … где-нибудь за городом. Вокруг будет лес. И поля… И ни одной души на много миль, да? Ты такое любишь… — продолжает он, и глажу большим пальцем его запястье, утопая в звуке его голоса, — у тебя будет своя мастерская. Огромная. Целый этаж под мастерскую… М-м? Что скажешь?  — Только если ты пообещаешь мне белых павлинов, — шепчу я, и Скорпиус в ответ щиплет меня за живот.  Я улыбаюсь.  — Когда-нибудь… — соглашаюсь я, зная, что он понимает.  Он так хорошо знает меня. Все мои заморочки. — Просто хочу что-нибудь сделать для тебя, — вздыхает он, потираясь носом о мою шею.  Я сжимаю его руку.  — Этого достаточно, — и немного поворачиваю голову, подставляя губы для ленивого поцелуя.  Он водит своей ногой по моей лодыжке. В кои-то веки у него теплые стопы.  — Тогда давай съездим куда-нибудь? Ты сто лет нигде не был... — Типа… Отпуск? — сонно спрашиваю я, поудобнее сплетая наши ноги, чтобы он наконец перестал ёрзать.  Он утвердительно мычит.  — Хотя… — задумчиво тянет он. — Какой тебе отпуск? У тебя же нет нормальной рабо… Я лягаю его прежде чем он успевает договорить, и Скорп смеётся. Спиной я чувствую, как трясётся его грудь.  — Сказал безработный… — я пытаюсь звучать иронично, но мой язык еле ворочается. — И куда мы отправимся?  Он упирается лбом в мое плечо, и его голос звучит приглушённо: — На Нормандские острова, — отзывается Скорп, не раздумывая ни секунды.  Он планировал это. Улыбаюсь, переплетая свои пальцы с его.  — Что там?  — Ты помнишь книгу про животных, которую я читал?  Мои веки закрываются.  — Напомни… И он напоминает. Скорп говорит про остров Джерси. Про редких зверей. Про экспедиции. Смешно описанные, но совсем не смешные и очень важные. Про маврикийского дронта… Может быть, он перестает говорить. Или я перестаю слушать. Но меня затягивает… Темнота, и... *** Я просыпаюсь постепенно. Реальность как будто… Накрывает меня. Как первый снег постепенно укрывает землю. Чуть-чуть здесь, там. Снова здесь.  Мне тяжело дышать. Скорпиус. Его голова лежит на моей груди, и туча непослушных кудряшек щекочет мне подбородок и шею. Он обхватил меня руками, забросил на меня ногу.  И это следующее, что я чувствую. Мне жарко. Он горячий, словно печка, и распластался на мне, как здоровенный осьминог. Нет, не осьминог, кальмар. Гигантский кальмар. Мне приходится прикусить щёку, чтобы не рассмеяться. Не хочу будить его.  В комнате пахнет теплом. Потом. Сексом. И очищающими чарами.  Я весь липкий, влажный, и покрыт испариной. Особенно в тех местах, где его кожа касается моей. Это могло бы быть противно, но нет. Совсем нет.  Не шевелюсь, несмотря на духоту. Смотрю, как под потолком на свету танцуют пылинки. И улыбаюсь, как идиот, слушая его дыхание.  Вдох, выдох. Вдох, выдох. Вдох… Скорпиус ворочается, что-то кряхтит во сне и замирает на секунду. Проснулся, но так и лежит на мне. А потом он немного приподнимает голову, его нос утыкается мне в шею, и он вдыхает.  Я хмыкаю.  — Ты нюхаешь меня? — не могу не улыбаться. Не могу.  Он приподнимается на локте, заглядывая мне в лицо.  — Привет, — его голос сонный и хриплый. И щека, которой он касался меня, покраснела.  Я поднимаю ладонь и дотрагиваюсь. До одной. И до второй, с другой стороны. Эти ямочки…  Он смеётся и кусает меня за указательный палец, который так идеально ложится в эти маленькие ямки на его щеках. В ответ я пытаюсь укусить его за нос. Просто потому что могу.  Он уворачивается и теперь сидит на мне верхом, защищая неприкосновенность своего чистокровного носа. Мне не дотянуться.  — Привет, — наконец отвечаю я, проводя пальцами по его бёдрам.  По тонкой коже на животе. По ребрам. Большим пальцем очерчиваю маленький сосок. Бледный. Мерлин, он весь такой бледный. Светлый. Белый. Мне кажется, он самый светлокожий человек, которого я встречал. Мои руки такие загорелые по сравнению с ним.  Накрываю ладонью то место, где в его груди бьётся сердце. Ту-дух, ту-дух, ту-дух. Оно стучит ровно; он спокоен. Мои ладони скользят по его плечам. Скорпиус просто смотрит на меня, улыбаясь. Какой же он… Я веду пальцами по его спине, считая позвонки. Снизу вверх. Сверху вниз. Снизу вверх… Он немного наклоняется, опираясь на одну руку. Пальцы второй гладят меня по виску. Скользят по скулам и бровями. Я закрываю глаза, и мягкие подушечки аккуратно касаются моих век. Потом очерчивают горбинку моего носа. Изгиб верхней губы. Нижнюю. Ямку под ней.  Я чувствую себя так… Полноценно. Правильно. Это просто смешно. Как стакан, который наполнен не на половину или на три четверти. А до краёв, точь в точь. Как надо. Подумать только, если бы я тогда не зашёл в его купе… Глупо. Глупые мысли. Все эти гормоны делают меня сентиментальным. Смешно.  — О чем ты думаешь? — выдыхает он, и я открываю глаза.  Скорпиус склонился ещё ниже. Теперь мы дышим одним воздухом. Его дыхание обдает мое лицо.  Я снова провожу пальцами по его позвоночнику. У него такая мягкая кожа. Он весь такой. Мягкий. Тёплый. Мой.  — О том, что было бы, не зайди я в поезде в твоё купе.  Он ухмыляется.  — Невозможно.  — Ну, гипотетически, — начинаю я, — пространство и время, это… Мы не знаем неверняка, как это работает. Так что… Где-нибудь. Когда-нибудь. Чисто в теории. Могут быть Скорпиус и Альбус, которые никогда не встречались.  — Невозможно, — повторяет он, касаясь своим лбом моего, — сказать почему?  Я вопросительно мычу, скользя ладонью по его предплечью. Вверх, вниз.  — Если Альбус выберет другое купе, Скорпиус сам найдет его. Или они окажутся в одной лодке, когда Хагрид повезет их по Черному озеру. Или они оба попадут на… Когтевран. Может, даже на Гриффиндор.  Я тихо смеюсь, потому что вот это уже настоящий сюр.  Скорп выдыхает тихий смешок.  — Или они встретятся на отработке после уроков. Или… Будут оба работать в министерстве. Или окажутся рядом на одном из этих официальных приёмов, где будут прятаться на балконе от репортёров.  Он трётся своим носом об мой.  — Потому что… Скорпиус всегда найдет своего Альбуса. Иногда ему нужно немного больше времени. Но он всегда придет к нему. В любом времени, в любом мире. Слышишь?  У меня колет глаза. Я моргаю несколько раз и киваю. Вот уж действительно, все эти гормоны и химические реакции превращают меня непонятно во что.  — Скорпиус всегда найдет своего Альбуса, — опять говорит он, и я ловлю его губы своими, чтобы он наконец перестал нести этот нонсенс. И ещё потому, что не могу иначе.  Я никогда не делал этого раньше. Поцелуи всегда были прелюдией к физической близости. К сексу. Секс вёл к разрядке. Я никогда не лежал ни с кем в кровати. Целуясь, обнимаясь. Делясь дыханием, ощущая.  — Чем займёмся сегодня? — спрашиваю я через минуту, через десять. Или через сто.  Я потерял счёт времени. Не имею понятия о том, утро сейчас или уже день. Нависаю над ним, опираясь на руки. Скорпиус в моём плену, но он не особо против. Его пальцы играют с короткими волосами на моём затылке, и он выглядит очень сосредоточенным. А когда слышит мой вопрос, его рука замирает.  Он смотрит на меня. Его глаза смеются. И он приподнимает бровь. Прикусывает губу.  Теперь моя очередь хихикать, уткнувшись лбом в его плечо.  — Опять? — Я переехал сюда не для того, чтобы получать один оргазм в сутки.  Я уже не сдерживаюсь, хохочу во всю. И Скорп трясётся подо мной, содрогаясь от смеха.  Да, мой стакан полон. До самых краёв. И даже немного больше.