Реквием

— Олухи! Хриплый голос эхом проносится по помещению. Гул стих — заслышав Первого Министра, все замолчали, прислушались, подкрались к дверям, с любопытством выглядывая из своих камер; стража сомкнулась в ряды, пугливо прильнула друг к другу, не осмелившись издать хоть звук. — Стоило ослабить контроль — устроили здесь цирк! Элитный отряд, тьфу! — Алебард, неожиданно для себя сорвавшись, рычит в сторону, отворачиваясь от строя Чёрных Папах, что с испуганными взглядами наблюдали за каждым его жестом, будто готовясь сбежать, только сверкая пятками, не желая попасть под горячую руку. — Кретины…       Он оглядывает отряд с несвойственной ему злобой, от того было ещё страшнее не то, что стоять рядом — банально дышать. Алебард был тем человеком, что мог только своим взглядом, холодным и бесстрастным, заткнуть каждого, и сам он этим успешно пользовался, а потому видеть его в чистом гневе было редким, ещё неизвестным многим явлением. Все безмолвно глядели, выжидали, что же ещё скажет Алебард, но тишину меж ругани прервал вскрик из ближайшей камеры. — Алебард! — С завидным воем тянул незнакомец, что схватился за прутья в двери, налегая на неё, будто пытаясь протиснуться через щели на волю. — Ты меня слышишь, Алебард? Я знаю, ты меня слышишь, повернись!       Пасгард, до этого времени лишь в страхе стоявший за спиной Первого Министра, обомлел, увидев, как тот переменился в лице — он скалился, но уже не от злобы, и сам, заслышав голос, в неуверенности отпрянул, всё своё внимание в один момент обратив на неугомонного мальчишку. — Это я, открывай быстренько! И вновь взвывает: — Алебард!       В соседних камерах начал подниматься шум, все шептались между собой, рявкали, из всех скважин и окон наблюдали за Алебардом, а отряд Чёрных Папах столпился в кучу, прячась за плечами тех, кто поближе, выслушивали ругань в сторону их «начальника». Министр подходит тяжёлыми, спешными шагами, и парниша отскакивает от двери на пару шагов назад, в победном духе выжидая скорейшего освобождения, но, встретившись с помрачневшим Алебардом лицом к лицу, он знатно тускнеет.       Недовольное, хмурое выражение постепенно расслаблялась, руки размякли, и юноша в недоумении захлопал глазами, когда понял, что Алебард не торопится отворять дверь. Его напористость с каждой секундой, проведённой под надменным, прищуренным взглядом, стихала, даже когда Первый Министр потерял к нему интерес и оглядел помещение целиком, включая столпившихся вокруг мальчишки сокамерников — один встал на равных, хватаясь за плечо товарища, другой с презрительным, пусть и неуверенным взглядом, вышел вперёд и прикрыл остальных за собственной спиной, а оставшиеся же…       Алебард не медлил, обернулся на свой отряд, и те снова закопошились, вставая в линейку. — Да будь тюрьма забита хоть по самое горло, у вас было достаточно времени, чтобы поместить людей по нормальному… Он начинает спокойно, но затем, вдыхая, с прежней агрессией рычит, повышая голос: — На кой вы усадили ребёнка вместе с тремя уголовниками и больным на голову юродивцем?!       Стража толпится, опускает взгляды, не решаясь сказать что-то в ответ, ведь им, на деле, и нечем оправдываться. Пасгард, не видя инициативы со стороны своих коллег, и сам не вступает в разговор, на сей раз молчит — иначе себе дороже выйдет. — Не хватало ещё, чтоб они друг друга переубивали, пока вы носитесь где попало… Чего встали! Ключи сюда, живо! Алебард ловит летящую ему в руки связку ключей, и недовольно ворча что-то под нос, отворяет дверь, первым делом выпуская виновника сей затеи — низкорослого мальчугана, что заметно уступал по возрасту своим сокамерникам. — Всех на пересмотр дела. Этот свободен, выпроводите его. Пасгард кивает, после чего сиюминутно срывается с места, уходя в кабинет надзирателя, откуда вылетает совсем скоро, хватаясь за кирпичные стены, чтобы не упасть на скорости с толстым ежедневником в руке, ещё застав уходящего с одним из стражников под руку мальчишку. Четверо парней из камеры незаметно для Алебарда выглядывают, молча, но с любопытством осматривают просторный коридор, прислушиваются к вновь поднявшемуся шуму из соседних камер. — Кхм… Двадцать девятая… Пасгард пролистывает список, выискивает нужные строчки, пробегается взглядом по исписанной бумаге, поджимает губы, когда не находит номер этой камеры, сколько бы страниц до этого он не пропустил через пальцы. — Жак, несовершеннолетний, пойман на краже капусты на торговой площади, задержан. Полдрон, Пикадиль, Неизвестный, арестованы на собрании объединения «Искателей правды». Хундсгугель, задержан за мелкое хулиганство. Алебард закатывает глаза, вздыхает, кулаки его расслабляются. — На выход их. Всё здание на мгновение затихло — что отряд Чёрных Папах, что сидящие за дверями арестанты, что Зонтик вместе с его шайков балаганщиков. Первым, кратко откашлявшись, начинает Пасгард. — Прошу прощения, — Он тянет, смотрит на того с недоверием, сомневаясь в серьёзности его слов. — Их просто… выпустить? Без суда, предупреждений, штрафов? — Да, всех из этой камеры выпустить и побыстрее. С остальными вы уже сами справитесь, и так сорвали мою речь с пустого места… Первый Министр, сложив руки на груди, в своей манере бросает недовольный взгляд на оплошавших, оборачивается к уставившейся на него четвёрке, а те непроизвольно вздрагивают и морщатся от осуждающего взора. — Всё, свободны!       Он хватает Зонтика за плечо первым, оттягивает его в свою сторону, небрежно направляя к выходу — и сокамерники идут вслед за ним, перед своим уходом перебрасываясь неоднозначными взглядами. — И вы не стойте, как вкопанные. За работу.       Строй кланяется невпопад, а арестанты гудят с новой силой, и счастье отряда, что не в желании вновь поднять бунт. Алебард, потерев переносицу, смотрит в сторону уходящих, откуда и замечает Зонтика. Он оборачивается в последний раз посмотреть на уже сроднившийся длинный коридор, в котором всего час назад стоял ужасный балаган, все заключенные тарабанили по дверям, стенам, кричали и на смех всем Зонтопийцам пели на ходу придуманные мотивы, и лишь на мгновение он переводит взгляд на Первого Министра, оставшегося позади — обеспокоенный, тоскливый, всё такой же растерянный, с пропавшим блеском.       Алебард кивает вслед ушедшему Господину.

_ _ _

      Морозный ветер, спускаясь на прогретую дневным солнцем землю, редкими порывами пробирался под одежду, заставляя копошащихся внизу людей затягивать воротники повыше, зарываться руками в тонкие куртки и свитера, будто это спасёт их от внезапно нагрянувшего похолодания под вечер. Здесь, наверху, откуда видна вся Зонтопия, ситуация была не лучше — чем выше те забирались, тем холоднее становился воздух. Перелезая на каменные уступки, Зонтик отряхивает порванный плащ, отворачивается от режущего глаза солнца у горизонта. — Нельзя было освободить меня сразу? — Тихо начинает парень, ёрзая на неудобной, твёрдой и в меру пыльной поверхности. В глаза Зонтик не смотрит, лишь изредка вздыхает, откашливается в кулак, чувствуя болезненную мокроту в горле. — Нет. Вы и сами не хотите раскрываться, а так… — Министр отмахивается, налегая торсом на своеобразную перегородку. — Мне нет дела до слухов и сплетен, однако вам лишнее внимание ни к чему. — Думаешь, меня бы сразу в первую полосу включили, на самый громкий заголовок? За то, что тебя окликнул? — Народ и так на взводе. Поверьте, чем больше двояких ситуаций возникает с вышестоящими, тем больше шума вокруг каждой последующей новости, какой бы мелочной она ни была, люди раздувают. Вы и сами понимаете, что с вашим статусом, о котором вы умалчиваете, считаться, как раньше, уже не будут, тем более, в нынешней ситуации. Зонтик накидывает капюшон, жмурится, чувствуя, как крепкий ветер, ставший будто холоднее, обдувает затылок, треплет и до того взъерошенные волосы, а Алебард, лишь прикрывая глаза, проводит ладонью от лба, укладывая упавшие локоны назад. — И всё же… Вы попали на собрание по приглашению, верно? — Кто-то услышал, как я ругаюсь на статую, у которой появилось ещё две руки… Об этом, кстати, поговорим! И кинул мне листочек, сложенный в самолёт, попал прямо в глаз. Там была карта, ну, зашифрованная, из форм, вроде кругов и обычных линий, — Зонтик переводит взгляд на постройки снизу, хватается за плечо Алебарда и указывает на заброшенное здание, уничтоженное убежище «Искателей правды», в котором ещё вчера пробили подвальное помещение. — Вон там! Хотя ты, наверное, уже знаешь. — А конкретно на собрании? О чём они говорили? Зонтик, на секунду замедлив, встрепенулся — поджал губы, отвёл взгляд, молча уселся обратно на своё место и наклонился к коленям, обхватив их обеими руками. Он открывает рот, готовясь что-то сказать, но встречаясь с лицом Алебарда, что терпеливо глядел на него, по обычаю отстранённо, не может проронить ни слова. — Про тебя… И про меня. Про нас, в общем. Много чего наговорили, но это… Не всерьёз. Наверное! — Я в курсе, что они на меня наговаривают, однако, не об этом. Собрания стали вестись агрессивней после поимки ответственного за листовки и прочую пропаганду. Были угрозы, планы? Зонтик с облегчением выдыхает, выслушивая Алебарда, но быстро меняется в лице. Он смотрит вверх, не поднимая головы, перематывает события того дня, и после хмурится, с тоской опускает веки. — Было такое. — Снова смотрит в пол, склоняется к коленям. — Ох, теперь, когда задумался… Щит сказал, что если я всё-таки жив, то они должны организовать свои отряды, взять штурмом центральный замок, встать на мою защиту, а если нет, то кровью отомстить. Договорить он не успел, Чёрные папахи вломились, но, думаю, месть — тоже про меня.       Алебард выпрямляет спину, глубоко дышит, холодно, без интереса смотрит в глубь Зонтопийских домов, после чего сжимает пальцами камень, так, что костяшки, выступившие через тыльную сторону ладони, белеют на глазах. Сам Зонтик молчит, приоткрыв рот, видя, как тот реагирует, и смотрит Первому Министру в глаза, однако он совсем этого не замечает. Говорит он тихо, неразборчиво, и оскорблений не расслышать, а Зонт всё равно жмётся в сторону. Откинув голову назад, Алебард прерывисто выдыхает полные лёгкие, отпуская каменную преграду, приходит в себя — так, по крайней мере, казалось. — Никаких сроков? Дат? — Нет! Совсем не было. — Парниша утвердительно закивал. — Ты только не серчай. На собрании были обычные люди! Учителя, гончары, писатели, пастухи, обувщики, садовники и фермеры, портные… Простой народ. Немногие там были настроены как-то… агрессивно… — Не говорите про всех. Вы были на собрании единожды, к тому же, не сталкивались до этого с теми, кто узнал об объединении гораздо раньше. Один из ваших сокамерников, если не забыли, был довольно буйным, так что не обобщайте всех по первому впечатлению. Есть у нас претенденты. Зонтик заметно поник. Он сложил руки на коленях, друг на дружку, еле слышно прошептал «прости». — Думаешь… Далеко это объединение зайдёт? — Из Щита лидер никудышный, только языком трепать и может. В то же время это играет ему на руку — он собрал вокруг себя людей, готовых пойти по головам, а те и без него найдут себе хорошего командующего. Он как эдакий… моральный толчок, что посеял в государстве сомнения, а там каждый надумал себе ту истину, в которую поверил. В худшем случае развяжется гражданская война, а вместе с ней голод, мародёрство, беззаконие и прочее. — Война?! — Неожиданно срывается возглас Зонтика. Он быстро смущается, внезапно для самого себя сказав это слишком громко, на эмоциях, но всё так же обеспокоенно сжимает в руках ткань брюк, не отрывая взор от Министра. — Всё так серьёзно?.. — В худшем случае, повторюсь. Последствия будут слишком болезненными для Зонтопии, коснутся всех, от бедняков до нас двоих, а потому допустить гражданскую войну и вырыть себе могилу сейчас значит одно и то же.       Зонтик кивает, после чего, совсем поникнув, вновь горбится, отворачивается от того. — Поверьте, я делаю всё возможное, чтобы это не произошло. Своими способами, признаюсь, и всё же… — Плохие у тебя способы, значит. — Вновь вырывается из уст Зонтика, и тот, встрепенувшись, поправляет самого себя. — В том смысле, что… негуманные. И снова, смутившись, отворачивается. — Карательный отряд грозился отправить сопротивляющихся на гильотину, и некоторых, как я понимаю, уже задержали и успели казнить… Баклера, верно? Но разве так можно? Алебард вдруг морщится, его ладонь незаметно дёргается лишь от упоминания этого имени. — Чёрные папахи угрожают, да и только, лишать людей жизни они не имеют права. Подобные решения выношу я и никто больше, и всех подряд на верную гибель не веду, особенно, как вы считаете, в таких количествах. Зонтик кивает, понимающе мычит, а Первый Министр всё продолжает. — При злоупотреблении своими полномочиями они не остаются безнаказанными, посмеют совершить убийство по своей прихоти — и сами пойдут на гильотину. — Да, хорошо… Только, прошу, всё равно постарайся не быть таким категоричным! Это жизнь, в конце концов… Мне совсем не нравится, что у нас смертная казнь есть как таковая… — Есть много нюансов, один из которых — наши разные взгляды на эти вещи. Впрочем… Вам стоит вернуться к себе. Позвольте проводить вас обратно. — Ты уже хочешь уйти? Я бы ещё посидел. — Зонтик дует губы, выгибается, а поднявшийся над домами Зонтопии ветер сдувает его капюшон, и парень в спешке натягивает его обратно. — Я про вашу голову. С царапинами ладно, они заживут и так, но мало ли, черепно-мозговая травма, вы ведь жаловались, что гудит невыносимо. — Ох, точно. — Зонтик заправляет взбитые локоны за уши, после чего совсем неслышно мычит от неприятной пульсации в висках, которую за время разговора перестал замечать. — Не волнуйся! Мне уже полегче. На свежем воздухе почти не болит, я ещё немного постою, подышу. — Тогда я останусь с вами.       Зонтик, невольно улыбнувшись, кивает, с радостью соглашается. Осадок от неприятных политических тем, окончательно превративших его мозг в неразборчивую кашу, казалось, в миг стёрлись — и парень вновь уставился на Зонтопийские крыши, прижатые друг к дружке почти вплотную, городские часы, собор, сталелитейные заводы, на хвойные леса вдали. — А завтра в библиотеке никого не ждут? — В эту неделю замок сам по себе будет пустовать. Очень маловероятно, что туда заглянет хоть кто-то, так что пользуйтесь на здоровье. — Хочу снова втянуться в чтение! У меня, конечно, было достаточно времени, чтобы и нотной грамоте обучиться, и азам садоводства, всю карту Зонтопии наизусть выучить, перечитать детективы и романы, но до важных бумажек, знаешь, руки не доходили… Алебард со скептицизмом поднял бровь, сложив руки на груди, и смотрит на того прищурившись, с недоверчивым, но заинтересованным взором. — Наизусть, значит? Всю карту? — Он лукаво склоняет голову. — Тогда… Начнём с чего попроще. На какой реке стоит лес Аллейд? — На реке Вильтер, конечно же. А ещё у этого леса есть прозвище «двойнушка», которая появилась как раз из-за реки, что разделила один лес на две части — Гвинед и Канделлу, но так как Гвинед идёт лесорубам, а Канделла — охраняемая государством территория, в котором вырубка, наоборот, строго запрещена, название леса Аллейд, как и его прозвище «двойнушка», устарело, ведь его восточные и западные части, юридически, теперь являются разными территориями! Хотя, обозначая всю лесную местность в том районе, иногда это название всё же используют.       Зонтик крутит пальцем, без запинок рассказывая всё, что успел запомнить за просиженные в библиотеке месяцы, с гордой ухмылкой наблюдает, как Алебард, удивившись, отстраняется, улыбаясь своему проигрышу. Впрочем, и он сдаваться не готов.