“Все, кроме меня.”
И захлопнутая конституция скользит на угол стола. Зонтик горбится над книгами, утыкается лбом в сложенные на них руки, вытягивает ноги под столешницей и мотает головой, взъерошивая волосы, но неприятные мысли всё же бьют из каждой щели, где бы они не возникли. «Сидел в этой библиотеке день за днём, даже не спрашивал, что происходит снаружи… Бестолочь! И Алебард не говорил, может, подумал, что для меня это слишком сложно?» Каблуки громко стучат об пол и замирают, через смятую рубашку доносится прерывистый, усталый вздох. Зонтик поднимает лицо выше, смотрит на разбросанные документы. «Сложно… И вправду. Зонтопия так выросла за то время, пока я отсиживался в замке, и по масштабам, и по инфраструктуре, и вообще. В одиночку я бы не справился, как бы ни старался. Но ведь никто бы не смог, так ведь? Даже Куромаку. Вот только после создания Алебарда я и не то чтобы… пытался сделать хоть что-то. И теперь государство в полнейшем беспорядке.» «Он ведь не зря так ужесточил режим. И смертную казнь ввёл не просто так. Может, ему и не пришлось, если бы я открылся народу, общался так, напрямую, без посредников, и никто бы не волновался за то, жив ли я, существую ли в принципе… “ «Если бы тоже что-то решал и не сваливал всю ответственность на других, как тогда… Хватило бы мне сил, и…» «Стало бы проще. Что мне, что ему. Что Зонтопии.» Зонтик громко хлопает по уголовному кодексу, лежащему неподалёку — так, что остальные книги дрожат, отскакивая от стола. — Не пойдёт, — Парень выпрямляет спину, вставая с сиденья, начиная тихий разговор с самим собой. — Сейчас в конец скисну и толку от меня совсем не будет! По библиотеке незаметным эхом раздаётся его речь. Разглаживая страницы книг, складывая их в стопку, он ходит туда-сюда, огибая мебель, чтобы разложить всё по своим местам, и продолжает говорить: — Развеяться стоит. Чем дольше буду держать и раздувать эти мысли, тем хуже мне будет, а чем хуже мне будет, тем сложнее мне будет делать… что угодно. Он поворачивает документы корешком к себе, проталкивает к остальным книгам в ряд, отряхивает атлас, боясь, что тот выскользнет из рук. Идея размяться и спокойно отвлечься от дурных мыслей, расслабившись где-нибудь на тихой аллее в последнее время стояла остро — покалеченная дня четыре тому дня назад голова, когда весь адреналин уже стих, дала о себе знать ещё той ночью, а потому до сих пор в висках не утихает неприятная, но неприметная покалывающая боль. Был страх, что это какая-то серьёзная черепно-мозговая травма, особенно на первых порах, когда пришлось поставить на уши Алебарда из-за ужасной мигрени, от которой выступали слёзы; впрочем, быстро стало понятно, что хорошим лекарством вполне может стать обычный постельный режим с свежим уличным воздухом и отказ от сомнительных авантюр на грани закона. По возможности Зонт принимал подачки от него в виде всеразличных отваров и тёплых чаёв, что немало спасало его подвешенное состояние, но теперь, после проведённой в тюрьме ночи, ему совсем не сиделось на месте. — На свежую голову всегда легче думается, а там уже и почитать нормально смогу, обдумать. Если что, поговорю с Алебардом, вдруг выловлю его со службы… — И последняя книга встаёт на своё место. — Прогуляюсь до собора. Зонтик забирает пальто, лежащее на спинке библиотечного стула, накидывает его себе на плечи: плащ, пусть и любимый, пришлось отложить в самый низ тумбочки. За всё время, проведённое в нём, он знатно потрепался, и как бы Зонтик не пытался его латать, в пособии для начинающих портных было чёрным по белому сказано, что долгую носку такие вещи не переживут. Если заплатки смогут продержаться дольше, и, может, даже сделают вещи своеобразный дизайн, то обычными швами привести вещь в свой исходный вид не получится, тем более можно без труда сделать одежду только хуже — и тут либо на выброс, либо на тряпки. Воспоминания, правда, разжаловали, плащ остался на руках, и окольными путями Зонт достал себе похожую на него куртку; не слишком тёплую, правда, от того в морозные ночи плотная ткань не помогала, зато никакие ветра в ней были не страшны, да и капюшон на ней имелся, пусть от этого и терялся антураж. Закрыв широкие двери в библиотеку, он отступил пару шагов назад, вслушиваясь, не идёт ли кто-то рядом, и ушёл, постукивая невысоким каблуком._ _ _
Холод наступал незаметно, медленно, и пусть многие Зонтопийцы того не замечали, Зонтик, соскучившийся по городским улицам, всё-таки почувствовал неприметные изменения. Ветра сегодня прохладные, зато солнце с безоблачного неба пригревало спины и затылки даже через одежду, оттого было довольно тепло, по крайней мере по утру. Собор стоял на уступках, из-за чего приходилось недолго помучать колени, чтобы зайти на его территорию, и сам он будто возвышался над многими зданиями и жилыми домами поменьше своими копьевидными башенками с крыши. За ним был виден сад гвоздик, синих и белых гортензий, совсем рядом была государственная школа при церкви, разделённая на детский и взрослый корпуса. У тяжёлых широких дверей в собор никого нет, Зонтик толкает их от себя, заглядывает, рассматривая через мелкую щель людей — там, однако, тоже пусто. Заходя внутрь, парень наконец может посмотреть и в другую сторону собора, вот только и тут видны лишь две повторяющие молитвы монашки и размытый силуэт за колоннами, стоящий у стола с догорающими церковными свечами, от чего-то кажущийся знакомым. Он проходит вглубь собора осторожно, оглядываясь по сторонам, и очень быстро попадает из тени на солнце. Через обширные витражи свет сиял и блестел самыми разными красками, отражаясь на белоснежных колоннах и плитке. Зонтик вытягивает руку — цвета переливаются на его рукаве синим, красным, те сливаются с белым и жёлтым, в свету видны все катышки и потёртости ткани; он завороженно наблюдает за тем, как медленно солнечные лучи плывут из стороны в сторону, согревая. — Извините? Кто-то окликает его со стороны, так неуверенно и тихо, что голос даже не сразу узнаётся, но хватает одной секунды, чтобы поймать на себе его взгляд и лёгкий, но спешный шаг. В самом прямом смысле этого слова — экзарх бросается к нему, берёт за руки, сжимая в своих ладонях, и так неожиданно, что Зонтик отступает назад, заваливаясь в сторону. — Храни вас Зонт, ох… Думал, больше не увижу, вы так внезапно пропали, всё места себе не находил! Морион тяжко вздыхает, кивает, закрыв глаза, его хватка слабеет и он потихоньку успокаивается, замечая, как зашедшие в собор священники и просто прихожане украдкой смотрят за ними. — Совсем забыл представиться. Я Морион, Экзарх одной из церквей в третьем секторе — на Звёздной улице, если точнее, — мы виделись в ней где-то месяц назад. Прошу, примите мои искренние извинения за произошедшее в тот день. Он кланяется, опустив голову ниже груди Зонтика, а тот завороженно молчит, лишь хлопает глазами, не зная, что ещё сказать. — Уверен, вы пришли туда без злого умысла, прихожане вас не так поняли. Я не смог остановить их вовремя, моя вина… Скажите, как вы? И ваш глаз, он в порядке? — Ну что вы, я уже давным давно пришёл в норму, — Зонтик, улыбнувшись, аккуратно вынимает свои руки из чужой хватки. — Столько времени ведь прошло. Да и я сам виноват, не подумал, просто услышал шум и решил зайти, чисто из интереса… Простите, я тогда впервые, ну, в принципе на молитве был, не знаю ещё, как вести себя на служениях, так что их можно понять. Я не сержусь. — Незнание — не порок. Мне очень жаль, что первое знакомство с верой в Великого Зонтика прошло именно так, но раз уж вы здесь, значит, даже это вас не остановило. Морион поправляет свою форму и прихорашивает вздёрнутые рукава, мельком осматривает собор, думая, за какой предлог ухватиться, и Зонтик отводит взгляд вслед за ним. — У меня есть время перед собранием, поэтому, если вы хотите узнать больше, я с радостью расскажу вам всё, что знаю. — Спасибо! Тогда… Про стол со свечами, у которого вы стояли, рядом с той дверью. Вы же ставили свечку за кого-то, да? Или за что? — Верно, — Морион стучит по полу, отходя назад, и зазывает парня за собой, ближе к самому столу. — За своих близких. Не во всех церквях есть такие стенды, впрочем, они во многих. Свечку можно поставить за что и кого угодно, только важно, чтобы намерения человека были искренними, а сам он трудился во благо своему желанию. В основном ставят за здоровье и счастье родных, на удачу, почтить умершего… Ставя руки на колени перед столом, нагибаясь, оба рассматривают зажжённые свечи в металлических подсвечниках; голубые, чёрные, но больше всего, почему-то, синих и белых. — Тут разные цвета… Они ведь что-то значат? — Голубые свечи ставят, чтобы проститься с покойником, синие свечи — за себя или близких, подкрепить силы и здоровье, белые ставят на удачу и благосклонность судьбы, часто перед важными решениями в сложной жизненной ситуации, а чёрные чтобы очистить разум, когда на душе неспокойно, обычно уже после каких-то плохих, но нестандартных в жизни событий, их ещё называют монастырскими свечами покаяния. Говорят, творческим людям ещё вдохновение помогает найти, и, конечно, это не единственные критерии, в целом они довольно размытые, а чтобы описать каждую ситуацию и книжной трилогии не хватит… — Вот оно что. Морион вздыхает, выпрямляется и смотрит, как Зонтик, забывшись, вновь засмотрелся, глядя на огоньки свечей так, будто увидел их впервые за всю свою жизнь. Отчасти это было правдой, конечно, но такого интереса сам экзарх не разделял. — Если вам тревожно, то можете поставить свечку прямо сейчас, здесь они бесплатные. — Бесплатные? Мне почему-то казалось, что во всех церквях они за какую-то плату… — Отзывается парень, наконец оторвавшись от вида огней. — За такое денег не берут. И Морион с обнадёженной улыбкой нырнул к выдвижным ящикам в столе: в них перевязанными потрёпанной верёвочкой лежали разноцветные восковые свечи, некоторые связки были нетронуты, тяжёлым грузом собирали пыль в закромах, а другим, очевидно, уже требовались новые, ибо в сравнении с остальными там оставалось всего ничего. Он забирает от связки по одной, аккуратно кладёт на ладонь каждую свечу отдельно, не зажимая пальцами. — Выбирайте ту, что нужна. Говорить, что за желание у вас, не обязательно, я вам только подскажу, как с ними обращаться. Зонтик вновь впадает в раздумья. Конечно, хотелось всего и сразу — и успокоить душу, чтобы наконец избавиться от запутанного клубка параноидальных мыслей и с прежним спокойствием взяться за работу, и пожелать сил всем трудящимся в Зонтопии, от попавших в тяжёлую ситуацию оппозиционеров до самого Алебарда, и помянуть ушедших тоже. В лицо Зонтик, конечно, не знал ни одного умершего человека, да и слышал всего пару раз, из которых запомнился только Баклер, впрочем, избежать навязчивых рассуждений о цене жизни в связи с недавними событиями и постоянными напоминаниями об этом не удавалось. Он мычит, не зная, что выбрать, но через некоторое время всё-таки берёт в руку синюю свечу, и Морион с прежней улыбкой убирает остальные. — Хорошо. Сейчас разожгите фитиль об огонь у другой свечки, потом прогрейте её конец, вставьте в любой подсвечник и произнесите про себя молитву. Если не знаете, то позволено своими словами, главное, что искренне, от сердца. Зонтик, аккуратно сжав в пальцах свечу, с излишней осторожностью перекидывает огонь с чужой свечки на свою, послушно ставит в металлических подсвечник; Морион складывает руки в своеобразный замок и склоняет голову, закрывая глаза, и парень повторяет за ним. Именно сейчас, даже если отрывками, ни одна молитва не приходила на ум, а потому, выдумывая заумные фразы и обращения на ходу, Зонт пытался помолиться хоть так. А ведь действительно хотелось: за Министров и их подопечных, за работяг, верно трудящихся Зонтопии, и, конечно, Алебарду, ведь по нему одному, пусть и со стороны, Зонт уже давно понял, как некоторые люди стараются и перерабатывают, чтобы вернуть Зонтопии мирную жизнь, без разрухи, голода, развившейся преступности, что до сих пор не даёт государству хорошо разгуляться и прогрессировать дальше; за то, чтобы они нашли свой покой, — а таких, к сожалению, нет. Дословных, по крайней мере. Парень вздыхает, открывая глаза, и снова на сердце оседает что-то тянущее, неприятное. Эта молитва Великому Зонтику на силы Министрам действительно была каким-то кощунством, причём, в самом гнусном его проявлении. Пульсирующая боль в висках лишь сильнее разыгралась, заставляя того поморщиться от дискомфорта. На плечо Зонтика падает чужая рука. — Не печальтесь так. Давайте пройдёмся по собору, или, может, нашему саду? — Было бы славно! Натягивая улыбку, он вновь осматривает собор. — А эта пристройка повыше, с такими лестницами округлыми и органом позади… Она для чего? — Для проповедников, обычно священников, экзархов, нашего архибрата, в общем, всех, кому понадобится хорошее место для проведения речи или молитв. Вы можете подняться, если этого хотите. Зонтик отходит от стола и идёт к дугообразной лестнице, ведущей к самой пристройке на два метра выше, в тени вытягивая руку, проводя пальцами по холодным стенам, а Морион следует за ним, шагает позади. Всходя наверх, тот встаёт у кафедры, с нескрываемым любопытством оглядывая всех присутствующих в соборе — из-за приподнятой платформы создавалось ощущение созидания, доселе ему непонятное, и все проходящие внизу с недоумением уставились на Зонтика, но он, засмущавшись, со стыдом прячется за ближайшей колонной. Экзарх машет ладонью в сторону, кивает, пытаясь скрыть неловкое положение, зазывает к органу, и парень поспешно сменяет интерес, перебегая к нему. Оловянные тонкие трубы из стоек поднимались ввысь, а центральные и вовсе были соразмерны синим витражам, тянувшиеся чуть ли не до полка. Размер поражал; хотелось бы услышать звук из такой громадины, но, конечно, Зонтик прекрасно понимал, что раз уж она стоит в главном соборе, и, скорее всего, в единственном экземпляре, к нему прибегают только в особо важных случаях. — Он же рабочий, верно? И часто за ним сидят? Морион, нагибаясь, ставит ладони на колени и разглядывает прочищенные ещё этим утром клавиши, на лице невольно возникает мягкая ухмылка. — Рабочий, конечно же. Я не служу здесь, очевидно, да мне органа и у себя хватает, а потому слышал его лишь пару раз… В деталях мелодию не помню, но было что-то лёгкое, правда, из-за размеров органа вблизи звук сильно давил на уши, уж слишком он насыщенный, как по мне. Как сейчас помню: меня только-только приняли на должность экзарха, ох, вот время было. — И что, прям настолько редко на нём играют? — Да я, может, и слукавил. Моя церковь далеко от этого собора находится, в ней шум и гам каждый день, всё-таки, совсем рядом крупнейший рынок, да и жилые дома повсюду, и не настолько орган басистый, чтобы звучал он на всю Зонтопию. Мог просто не услышать. А так, если задуматься, то раз в неделю за него точно кто-то садится, в воскресное служение как минимум. Это самый загруженный для нас день, и, к тому же, неотъемлемый для многих, если не всех прихожан. Он аккуратно проводит по исписанной бумаге ладонью, смахивая с неё пылинки, закрывает тонкую книжку с нотами и правит её к центру, не оборачиваясь на Зонтика, а тот всё продолжает рассматривать орган. У самых верхушек труб, за ними, прямо на сероватой стенке, пестрили окрашенные в яркий голубой оттенок гвоздики, точнее, их лепнина. Аккуратная, очень скрупулёзная на вид, и настолько живая, что, казалось, дотронешься — и почувствуешь не холодную застывшую глину, а мягкие, тонкие лепестки этих цветов. Вот только висела она слишком высоко. — Точно! Как там Армет? — Ему стало намного лучше. Признаться честно, раньше он жил… скромнее, чем большая часть Зонтопийцев. Был аккуратен настолько, насколько возможно, и был во многом доволен своей жизнью, но после своего прозрения я совру, если скажу, что это никак не поменяло его ежедневную рутину. Армету стало заметно легче работать, продолжать трудиться в гончарном деле и развиваться в нём, жить в принципе, даже если возникали какие-то трудности из-за отношения людей к нему. Вон, те глиняные цветочки на органе — его рук дело! Он вносит большой вклад в наше сообщество, и если когда-то его одолевали сомнения по поводу того, достоин ли он своей жизни и… прочего… Морион замолкает. Отошедший к ступенькам Зонтик, тем временем, выглядывает на кафедру с другой стороны и опускает взгляд, а прямо под ней, в стенке, была не слишком приметная дверь. В отличие от всех остальных, та была окрашена в белый, точь в точь в цвет стен, сливаясь с ними, и только золотистые узоры выбивались из общего вида. Не успев опомниться, Зонтик, обернувшись на орган, встретился лицом к лицу с Морионом, что точно так же склонился над перилами, и первая же попытка ему о чём-то сказать тут же обрывается. — Эта дверь ведёт в подвальное помещение, к нашему кабинету и внутреннему складу. Сегодня собрание Экзархов, как раз там, — Парень вздыхает, однако, уже не так светло, а расстроено, опустив брови, подпирая ладонью собственную щёку. — В этот раз придёт наш архибрат. Я прибыл пораньше, но перепутал время, поэтому сейчас никого нет… Впрочем, уже скоро подойдут, так что мне пора идти. Морион хлопает по его плечу, и после разворачивается, неспешным шагом спускаясь вниз по лестнице; опомнившись не сразу, Зонтик стоит в недоумении миг, а потом, встрепенувшись, направляется вслед за ним. — Я, наверное, наглею, но можно ли посмотреть, что там? Парень на секунду останавливается, уставившись на подбежавшего к нему Зонтика, а он, несмотря на скептический взгляд Мориона, всё не унимается. — Чисто из любопытства! Осмотреть это место как часть «экскурсии», если так можно сказать. Но я пойму, если нельзя. — На деле... Можно. Особых ограничений нет. Туда в любое время имеет право зайти каждый желающий, вот только прихожанам незачем, поэтому туда, как по негласному правилу, никто и не заходит, но, думаю, ничего такого, если ты будешь под моим присмотром. Зонтик кивает, чуть кланяясь, и идёт за Морионом вниз, в самую глубь собора. Кабинет, несмотря на своё расположение, казался светлым из-за белизны стен и пола, на которых с блестящими от огней золотым и синим вырисовывались узоры, а свечи, оставленные в низко висящей люстре, уже были зажжены. Вид был заманчивым, однако в такой темноте всё равно было неспокойно; взор Великого Зонтика на прикрытой с краёв картине, казалось, осуждал всех присутствующих за одно лишь их существование, присматривался к своему несуразному, прячущемуся за тяжёлой дверью прототипу. — Дальше только склад. Это сама по себе эдакая рабочая зона, так что, извините, больше здесь ничего интересного нет. — Ну что вы, всё в порядке! Мне так даже больше нравится. К этому ещё фраза «не суди книгу по обложке» подходит: собор, конечно, потрясающий, но мне больше по вкусу наблюдать за его внутренней кухней, за тем, что ежедневно здесь происходит, какие бывают нюансы… — Для каждого своё, я полагаю. — Морион закрывает дверь, отпуская тёплый смешок. — Но мне правда больше нечего показать. Может, если бы в ближайшие дни была церемония, церковь оживилась, но сейчас время и так… неспокойное. Надеюсь, вам понравилось! Если хотите прогуляться, то можете заглянуть в наш сад, я покажу короткий ход. Делая несколько шагов назад, экзарх направляется к лестнице, однако после огибает её, становится за ней. — Можно пройти отсюда, — Он копошится в тени, шуршит чем-то мягким, и Зонт, подходя ближе, видит в тёмном углу, завешенном от потолка до самого пола серой тканью, сливающуюся своим цветом с каменной стеной дверь. — Тут подземный проход есть на самый нижний уровень сада. — Это типа… секретный ход? Зонтик с недоверием глядит на Мориона, открыв рот и сощурив глаза, а тот лишь снова начинает улыбаться. — Как вам угодно! И вправду похоже. Он не скрывается, конечно, но и знают о нём немногие, ходят тут в основном служащие в соборе или строители, грузчики, наёмные рабочие, зависит от ситуации. Парень беспрепятственно отворяет дверь, за которой оказывается длинный, ещё не освещённым ничем узенький коридор. — Да, сплошная темень. Впрочем, его и освещают только на важные случаи, когда точно понадобится. Морион шагает вглубь, оборачивается, чтобы посмотреть, идёт ли за ним Зонт; он, в неуверенности поджав губы, всё же заходит. Ткань падает к полу, дверь закрывается, и коридор лишается своего единственного, пусть и доселе тусклого источника света. В нём прохладно, пыльно, Зонтик тут же теряется, когда из ориентиров в пространстве у него остаётся только неровный пол, однако подоспевший страх быстро ослабевает, ведь Морион, взяв его за руку, начинает вести за собой. — А ничего, что мы совсем без света? — Идти по прямой и не в первый раз, потому для меня это не проблема, но если вам сложно, то советую повести руку по стене, тогда помещение на подсознательном уровне выстроится и идти будет легче. Иногда помогает. Зонт, поразмыслив лишь секунду, с опаской дотрагивается кончиками пальцев до холодных кирпичей, а после прислоняет всю ладонь. Он тихо выдыхает, чувствуя, как ему действительно становится легче; может, стало бы ещё лучше, приложил бы ещё и вторую руку, но в такой ситуации отпускать Мориона не хотелось от слова совсем. — Вы сказали, что у Армета возникли какие-то трудности из-за отношения людей к его «прозрению»… И они, как я знаю, не верят этому. Видел таких. Морион молчит пару секунд, и со спины не видно, как его глаза растерянно смотрят в разные стороны, в кромешной тьме, будто по привычке. — Да. Есть подобные. Но у Армета большое сердце, они ему нипочём. Главное, что сейчас он жив и здоров, сыт, одет. Жить в одиночку со слепотой — тяжёлая и очень трудная ноша, не всегда он был так опрятен, как желал, но сейчас, если бы вы его увидели, то точно бы не узнали. С тех пор он заметно приободрился, и старается прихорошиться так, как никогда до этого не мог, а порой разглядывает себя или некоторые вещи часами. Экзарх отпускает свою руку, высвобождая её от хватки Зонтика, проверяет пространство спереди, стукает по двери, а после шкрябает по деревянной поверхности в поиске щеколды. — В первое время он мог засмотреться на один только ливень и выпасть на несколько часов из сознания. Я не разделяю такой интерес и иногда, честно, он действительно волнует, но мне нет причин его останавливать, пока он счастлив. Совсем скоро снизу доносится приглушённый металлический лязг, и в миг коридор озаряет светом, но парни вдруг замирают, будто вкопанные, когда глаза привыкают к ярким лучам. Морион молчит, молчит и Зонт — и чем больше времени проходит, тем сложнее им издать хоть писк под недовольным взором Алебарда. В своей он манере не произносит ни слова, только его сложенных на груди рук и нахмуренных бровей хватает, чтобы поставить тех в неловкую ситуацию за сам факт их встречи, пусть они и не сделали ничего даже близко сомнительного. — Ну здравствуй, Морион. — Доброго полудня… Экзарх наконец кивает, замыкает руки в замок, болтает их у пояса, сжимая и разжимая в неловкой паузе между фразами Алебарда. Он поджимает губы и отбрасывает торс назад, когда его архибрат наклоняется к нему, оказываясь почти на одном уровне с его глазами. — Объясняться будешь потом. Сейчас возвращайся обратно. Морион кивает, разворачивается, украдкой бросает прощальный взгляд Зонту и поспешным шагом скрывается во тьме коридора. Оглянувшись по сторонам, не смотрит ли кто, Алебард берёт парня за рукав и оттаскивает в сторону, громко захлопывая дверь. — Что вы здесь делаете? Вы должны быть в замке, а не в соборе через несколько улиц оттуда! — Алебард! Ничего же не случилось, я просто пришёл развеяться. Говорил же, что на свежем воздухе мне становится легче, а им с окна не надышишься, не злись же так… — Я не злюсь, отнюдь, вы лишь снова меня не послушали. Первый Министр потирает переносицу, останавливаясь от разговора на пару секунд, прерывисто выдыхает и вновь смотрит на Зонта, наконец успокоившись. — В следующий раз хотя бы предупреждайте меня о своих прогулках, чтобы я знал, где вы, если что-то случится… И не лезьте куда попало. Морион вас сюда завёл? — Только не ругай его, пожалуйста, он просто провёл меня по собору, когда я его попросил, ничего такого, а этот ход даже не тайный, чтобы от кого-то его скрывать! Правду говорю, я сам настоял, а ему было совестно отказать. — Пускать в рабочие помещения кого попало недопустимо, даже если на бумаге это не прописано. Будь это кто другой, а не вы… Разгребать последствия всё равно мне. — Ну, пожури его немного и закроем дело, ничего же, в конце концов, не произошло. Я знаю, он хороший, не будь с ним так жесток! Алебард хмурится, вздыхает, в раздумьях смыкает веки: мысленно закатывая глаза, он соглашается быть помягче с Морионом только после того, как Зонт клянётся в том, что тут же вернётся обратно в замок. Казалось, что правителя так впечатлили вычитанные истории про смертные казни, что теперь в его каждом наказании или выговоре он видит угрозу для чьей-то невинной головы, впрочем, на споры уже не оставалось времени. — И перед тем, как ты уйдёшь, — Подзывает его Зонтик. — Сможешь встретить меня после сегодняшней службы? Алебард останавливается, обернувшись к своему Господину, невольно делает шаг назад, к полуоткрытой двери, из которой тот выглядывал. — Смогу, только для чего? Что вы задумали на этот раз? — Мне просто нужно сходить кое-куда, но мне не хочется плутать в одиночестве. Без тебя я туда не пойду, пожалуйста, это очень важно для меня! — …К моменту, как я освобожусь, уже стемнеет. Вам лучше не шастать по незнакомым дебрям, пусть и со мной, в такое время. Возвращайтесь и дождитесь завтрашнего утра. — Алебард. Зонт хмурит брови, обиженно супится, крепко держит боковую стенку в проёме, не давая закрыть дверь, и смотрит так тоскливо, что от одного его вида становилось не по себе. — Это правда важно! Я не знаю, когда ещё смогу тебя выцепить, а ты мне нужен сегодня… Больше он не издаёт ни слова — глядит на Алебарда, расстроено, не спуская с него глаз; а тот, чувствуя вину за один лишь отказ, не может противиться. — Только если вы обещаете, что не втянулись в очередную потасовку. Подходите к собору в семь.